Литературы об Имеретинском восстании очень немного, особенно мемуарной. Тем интереснее воспоминания одного из участников этих событий – Иосифа Петровича Дубецкого, в те времена 22-летнего офицера, полкового адъютанта при правителе Имерети князе Горчакове, написанные в середине ХIХ века и опубликованные в апрельском номере журнала «Русская старина» за 1895 год. Глава «Бунт в Имерети. Личный подвиг» записок Дубецкого повествует о самом, может быть, драматическом эпизоде восстания.
Имеретинское восстание длилось уже около  полугода, когда в Рачинском округе во время незначительного сражения был взят в плен Ломкаца Лежава, предводитель рачинских повстанцев. Его приговорили к смертной казни через повешение. Дубецкому удалось склонить Лежава к предательству. Ему была обещана жизнь, свобода и помощь жене и детям, взамен он должен был  выдать главарей восстания. Лежава назвал всех, в том числе и князей Цулукидзе, которые были одними из самых богатых феодалов Имерети, имевшими огромные владения, доходы с которых составляли 8-10 тысяч рублей, в то время, как доходы со всей Имерети составляли 18-20 тысяч рублей в год (Н.Б. Махарадзе, Материалы, с.92).
Один из руководителей восстания Георгий Цулукидзе, наиболее влиятельный имеретинский князь, полковник царской армии, награжденный за свои заслуги и храбрость орденом св. Анны с бриллиантами и пенсионом в тысячу рублей, находился при отряде, которым командовал князь Горчаков. Кроме Георгия Цулукидзе, в отряде находился его брат Леван Цулукидзе и старший сын, 28-летний Симон Цулукидзе. В этом же отряде состояли еще несколько грузинских князей, тайно поддерживавших повстанцев: четверо представителей рода князей Эристави, четверо – из князей Иашвили и двое – из князей Абашидзе. Это был, по существу, штаб восстания.
Узнав с помощью Дубецкого о составе этого штаба, Горчаков решил арестовать заговорщиков. Но прежде Горчакову необходимы были неопровержимые доказательства заговора и причастности к нему грузинских князей. Для этого он решил воспользоваться показаниями Ломкаца Лежава, который сообщил, что для набора войск он получил грамоту, подписанную всеми князьями (одновременно это была и как бы письменная присяга повстанцев). Грамота хранилась у жены Лежава. Жена же с детьми жила в то время в доме Георгия Цулукидзе, который находился в селении Агара, всего в верстах семи от лагеря, где расположился отряд Горчакова. Привезти в отряд грамоту, уличающую руководителей Имеретинского восстания, было поручено Дубецкому. Лежава сообщил ему пароль и условные знаки, с помощью которых Дубецкий сможет получить грамоту от его жены.
Дубецкий, блестящий молодой офицер, недавно прибывший с полком из Парижа, пользовался большой популярностью в отряде. Приятелем Дубецкого был Симон Цулукидзе, вызвавшийся проводить его в имение отца, куда направился Дубецкий под каким-то благовидным предлогом.
Там хладнокровному молодому офицеру удалось выполнить нелегкое поручение – взять грамоту у жены Лежава и даже увезти ее вместе с детьми.
Хозяйка дома, жена Георгия Цулукидзе – Анна, заподозрила недоброе. Дубецкий пишет о ней с явным восхищением: «Эта женщина по уму и красоте известна была по всей Имерети. В молодости славилась интригами, а под старость, ей было 40, ворочала как хотела и своим мужем и чужими». Анна Цулукидзе то пыталась расположить к себе гостя ласковым приемом, то бросалась в ноги и умоляла «быть ей сыном». Однако догадаться, зачем именно приехал Дубецкий и предотвратить несчастье она так и не смогла. Дубецкий вспоминает, что при ней был ее сын, мальчик 9-10 лет. Возможно, это был Бери Цулукидзе (впрочем, об этом речь пойдет ниже).
Хладнокровие Дубецкого чуть не стоило ему жизни. Уступая настояниям Анны, он остался обедать. Некоторое время спустя, лишь только он отъехал от замка, туда прискакал гонец от Левана Цулукидзе с известием об измене и приказал любой ценой задержать Дубецкого. Симон Цулукидзе собрал в погоню несколько сот человек, но догнать Дубецкого они не смогли.
Таким образом Горчакову удалось завладеть в оригинале всеми документами, содержащими в себе цель, план и средства мятежников. Получив доказательства заговора и имена главных руководителей восстания, Горчаков отдал приказ о немедленном аресте князей-заговорщиков. Он как командующий отрядом пригласил их всех к себе. Они не знали, что их уже всех выдали. Ни о чем не подозревая, они прибыли в лагерь. Среди них были князья  Леван, Георгий, Мераб и Зураб Цулукидзе, несколько князей Эристави и два брата Абашидзе. Но едва они прошли через лагерную цепь, как их тотчас же окружили солдаты с ружьями наизготовку, «...тогда первый князь Леван Цулукидзе, обнажив саблю, закричал: «Жизнь и свобода едины», ему последовали другие, и завязался страшный рукопашный бой. Заговорщики сделали попытку прорваться сквозь цепь солдат, но это им не удалось. Князь Леван Цулукидзе и еще двое были заколоты штыками, а прочие изранены». Князья Цулукидзе дорого заплатили за свое участие в бунте. Георгий и Давид умерли в Тифлисской крепости, а остальные подверглись ссылке. Княжеские замки и башни были разрушены, а имения взяты в казну. Правительство щедро наградило предателя Лежава.
Царское правительство с обычной жестокостью расправилось с главарями движения. В Раче всего было арестовано до 70 человек Дубецкий, пишет о финале рачинской операции: «Человек 10 было повешено, некоторые пали под ударами штыков, а другие удалены в Россию».
Таким образом, регулярной русской армии пришлось вторично завоевывать отдельные регионы и с трудом прекратить волнения.
В сентябре 1820 года Горчаков составляет «Список о бунтовщиках, убитых во время возмущения, удаленных из Имерети, содержащихся под арестом в Кутаиси и находящихся в бегах, с означением семейств каждого из них и куда предполагается обратить их имения». По делу каждого из бунтовщиков в список внесена резолюция главнокомандующего генерала Ермолова (см. Н.Б. Махарадзе. Материалы..., с. 92).
Из списка явствует, что полковник Георгий Цулукидзе был отправлен в Тбилиси, где вскоре умер, вероятно, от ран, полученных при аресте. Дубецкий же пишет, что Георгий Цулукидзе был приговорен к ссылке в Сибирь. Возможно, дело обстояло именно так, но высылке в Сибирь помешала смерть.
Далее говорится, что жена Георгия Цулукидзе Анна (дочь князя Симона Абашидзе) «отправлена в Тифлис». Дубецкий же сообщает, что она была заточена в монастырь.
Некоторое время спустя умерли в Тифлисской крепости братья Цулукидзе – Георгий и Давид. Были арестованы и высланы в Россию и другие князья Цулукидзе. О старшем сыне Георгия Цулукидзе Симоне, его жене Марии и их трехмесячном сыне Георгии говорится, что они находятся в «бегах». Резолюция Ермолова гласит: «Мошенника стараться достать». Остальные дети Георгия Цулукидзе, которые были еще маленькими, были розданы в различные княжеские и дворянские дома. Так, старшая дочь, 18-летняя Дареджан, оказалась в доме Бегуа Лежава. 15-летняя Таисия и 10-летний Бери находились в доме Зураба Церетели, которого повстанцы первоначально собирались сделать царем Имерети. 5-летняя Мария жила в доме Симона Макиашвили. И, наконец, 6-летний Леван – в доме князя Ростома Эристави.
Горчаков предполагал забрать в казну имение лишь Симона Цулукидзе, однако Ермолов приказывает забрать в казну все имения семейств, сказав: «...Так должны наказываться главнейшие бунтовщики».

На основе изучения архивных материалов Имеретинского восстания мы хотим сделать некоторые дополнения неизвестные или не публиковавшиеся ранее.
Активную роль в организации и подготовке Имеретинского восстания 1819-1820 годов сыграли многие знатные грузинские семьи. В их числе семья князей Абашидзе, к которой принадлежала Анна, жена Георгия Цулукидзе.
Дочь имеретинского царя Соломона I царевна Дареджан (1756-1827) была женой Кайхосро Абашидзе, который был ярым противником колонизаторской политики царской России. Еще в 1810 году он  возглавил противорусское движение. Его земли – Земо Сакара – представляли собой укрытие для восставших. Он собрал до 2 тысяч человек в ущелье реки Квирила и своими войсками занял земли, имевшие большое стратегическое значение, перерезав этим дорогу между Тбилиси и Кутаиси. Это создавало очень большую опасность для находящейся в Грузии русской армии. Кайхосро Абашидзе имел несколько столкновений с русской армией в этом районе. Во время одного из таких столкновений, 26 июля 1810 года К.Абашидзе был убит возле развалин местной церкви. Вместе с ним в этой борьбе погибли три его сына – Ростом, Георгий и Симон.  Восстание вскоре было жестоко подавлено.
Жена Кайхосро Абашидзе царевна Дареджан, верная памяти своего мужа, активно помогала восставшим и в период Имеретинского восстания 1819-1820 годов. С ее помощью происходила передача писем от Давида Багратиони (о нем ниже) участникам восстания в Имерети. Царское правительство арестовало Дареджан и вместе с ее маленьким сыном Георгием выслало в 1820 году в Россию, в Пензу. Именно о ней слышал Лермонтов от своих пензенских родственников. Затем она была отправлена в Воронеж. Умерла она в Москве 25 января 1827 года и была похоронена в церкви св. Ионы. По словам великого грузинского поэта Акакия Церетели, Дареджан была очень талантливой поэтессой. Некоторые из написанных ею стихов, например, колыбельные и хоровые песни, известны в Грузии до наших дней как народные.
Сын ее и Кайхосро Абашидзе Иоанэ (Иван), по матери внук царя Имерети Соломона I, был руководителем Имеретинского восстания и кандидатом на царство Имерети. Когда после подавления восстания священнослужители Имерети Досифей, Эквтимэ и другие были переселены в Россию, по приказу главноначальствующего Грузией генерала Ермолова, Иоанэ Абашидзе должен был быть арестован, но он бежал в Гурию к брату своей жены Георгию Гуриэли. Вновь назначенный управляющим Имерети полковник И.О. Пузыревский, известный своей жестокостью и непримиримостью, вызвавший ненависть местного населения, стал его преследовать, чтобы посадить в тюрьму. Прибывшего для подавления восстания в Гурию полковника Пузыревского Иоанэ Абашидзе и его сподвижники убили у села Шемокмеди («Материалы к истории Грузии», с.148-149;  «Иверия», 1877, № 14; Нико Дадиани. Материалы нашей истории. Описание, т.1, с.48).
В 1820 году восставшие выбрали Иоанэ Абашидзе царем. Но царствовать ему не пришлось. Царское правительство выслало войска в Грузию для подавления восстания в Гурии. Крепость Шемокмеди и близлежащие деревни были полностью разорены и уничтожены, и Иоанэ был вынужден тайно бежать в Ахалцих с целью просить Ахалцихского пашу оказать помощь Имерети военной силой против царских колонизаторов. В 1822 году И.Абашидзе был убит в Ахалцихе подосланными к нему царскими наемниками.
Вместе с матерью Иоанэ Абашидзе – царевной Дареджан – в Пензу были высланы жена Иоанэ Елизабет и его дочь Эка. Согласно архивным материалам, в 1838 году жена И.Абашидзе Елизабет жила уже в Кутаиси, а дочь их Эка – в Шоропанском уезде и получала пенсию 1000 руб. ассигнациями. Позже Эка Абашидзе вышла замуж и стала матерью великого грузинского поэта Акакия Церетели (А.Церетели. Мое прошлое. Изб. статьи, т.1, Тбилиси, 1925, с.17).
Интересно, что в списке участников Имеретинского восстания, составленном Горчаковым, первым стоит имя Давида Багратиони. Известно, что после присоединения Грузии к России все члены грузинской царской семьи были переселены в Россию. Одним из первых был отправлен в Россию старший сын последнего царя Грузии Георгия ХII царевич Давид Багратиони (1767-1819). Он был высоко образованным человеком, писателем, поэтом, одним из первых грузинских просветителей, разносторонним ученым, философом и историком, который внес определенный вклад в развитие как грузинской, так и русской культуры. На его творчество большое влияние оказали идеи французских и русских просветителей. Как наследник царя он получил блестящее для своего времени образование сначала в Грузии, затем в Петербурге, где он был в первый раз в 1796-1798 гг., прибыв для изъявления преданности императору Павлу I.
Находясь в России, Давид вступил на военную службу в войска императора Павла I. Здесь он изучил артиллерийское дело и принимал участие в русско-турецкой войне. При взятии русскими Карса проявил геройство и военный талант. В России Давид глубже познакомился с идеями русских и европейских просветителей. Особенно увлекся идеями Вольтера, перевел с французского на грузинский язык атеистическое сочинение своего любимого писателя «К Рождеству». Вольтерианские идеи Д.Багратиони особенно ярко прослеживаются в его «Очерке», напечатанном в 1800 году в Тбилиси и явившемся первой оригинальной научной исторической грузинской книгой. Увлечение идеями энциклопедистов продолжалось и в период второго пребывания Давида в Петербурге. В 1803 году Д.Багратиони был «приглашен» в Россию самим императором Александром I. Ни ему, ни его братьям, ни другим членам грузинской царской семьи  так никогда и не суждено было вернуться на родину.
Всю дальнейшую жизнь Д.Багратиони провел в Петербурге. Здесь он получил звание сенатора, чин генерал-лейтенанта, 2000 душ крепостных и ежемесячное жалование в размере 500 рублей. В качестве русского генерала он был участником Отечественной войны 1812 года. В России Давид вел разностороннюю научную и литературную деятельность. Он был настоящим энциклопедистом, работал в области философии, истории, художественной литературы, лингвистики, эстетики, химии, метеорологии, анатомии, физики, вел переписку с учеными, деятелями культуры. Свободно владевший многими европейскими и восточными языками, переводил на грузинский язык как научные, так и художественные произведения. Он был автором многочисленных оригинальных трудов и переводов с различных языков. В 1814 году он перевел с русского на грузинский язык трактат Монтескье «О духе законов». В Петербурге он продолжал заниматься и художественным творчеством, писал сатирические и лирические стихи, прозу.
Давид Багратиони был связан с участниками Имеретинского восстания. Об этом неопровержимо говорят его отношения  с Автандилом Тумановым (Туманишвили),  который служил секретарем у Д.Багратиони.
Автандил был сводным братом известного грузинского поэта-романтика Михаила Туманишвили, принадлежал к известной в Грузии семье, члены которой на протяжении столетий верно служили грузинским царям как секретари-книжники и послы-дипломаты. Он принадлежал к древней грузинской династии. По письменным источникам она впервые появляется на исторической арене с ХV века и с этого времени была тесно связана с царским двором. Отец Автандила – Биртвел Туманишвили (1760-1836) - вначале был секретарем грузинского царя Ираклия II, а затем последнего грузинского царя Георгия ХII. После присоединения Грузии к России он получил чин титулярного советника и поступил на административную службу, был городничим города Гори и в основном жил в своем селе Хелтубани (близ Гори). Автандил был сыном от первого брака Биртвела Туманишвили. Родился он в 1795 году. Мать его рано умерла. Он получил хорошее образование, учился в Тбилиси во вновь учрежденном дворянском благородном училище, где изучил русский язык. Два года после окончания училища он работал в Гори переводчиком. В 1814 году отец послал его для завершения образования в Петербург, и по рекомендации Давида Багратиони он был принят на должность сенатского регистратора в 4-м департаменте правительствующего Сената, где Давид служил сенатором. Одновременно Автандил был и его личным секретарем. Давид Багратиони как выдающийся ученый, писатель и прогрессивный деятель оказал на Автандила большое влияние. В Петербурге проявились творческие способности юноши, он написал здесь целый ряд талантливых произведений. В возрасте 18 лет принимал участие в Отечественной войне 1812 года. В 1816 году в Петербурге  в типографии Иосифа Иоаннесова была издана замечательная книга Автандила Туманишвили «Описание грузинского города Гори». Хотя это произведение историческое, но в нем содержится немало черт художественного сочинения. Кроме того, А.Туманишвили написал в Петербурге и ряд других произведений, из которых ни одно он не успел напечатать. В 1814 году он перевел с грузинского на русский язык «Историю Надир-шаха», переведенную на грузинский язык с персидского языка. Из литературного наследия А.Туманишвили в рукописях сохранились лирические и сатирические стихи, большая сатирическая сцена из жизни петербургского грузинского поселения и перевод с русского на грузинский язык «Истории и географии Ассирии».
Талантливого юношу ждало большое будущее, но в 1819 году Автандил Туманишвили исчез. Долгое время судьба его оставалась неизвестной. По сообщениям грузинских ученых (Бухникашвили Г.В. Автандил Туманишвили и его книга «Описание грузинского города Гории». - Литературули Сакартвело, 1939, 26 сент.; Бухникашвили Г.В. Гори, Тбилиси, Сахелгами, 1947 (на груз и рус. яз.), он был отдан под суд как государственный преступник, и в 1820 году ему присудили лишение дворянских прав и разжалование в рядовые. «После этого, - пишет Г.В.Бухникашили, - его следы бесследно исчезли. Существует версия, что он погиб в Бобруйской крепости».
Но нами в Центральном государственном архиве Ленинграда были обнаружены сверхсекретные материалы, архивные официальные документы ( ЦГИАЛ СССР.ф.772. оп.1, д.4487, л.3; ф.1151, оп!, д.246, лл.1-5; ф.1280, оп. 8, д. 72, л.10), состряпанные чиновниками высших государственных и судебных органов Российской империи, которые помогли раскрыть тайну исчезновения талантливого грузинского ученого и литератора.
Из этих документов явствует, что 15 апреля 1819 года по личному приказу Александра I Автандил Туманишвили был арестован «по делу особенной важности», доставлен в Петропавловскую крепость «под строжайшим караулом» и посажен в Алексеевский равелин, в «особенный номер», куда сажали самых опасных преступников, с тем, «чтобы он не мог писать и не вступал ни с кем в какие бы то ни было сношения». Здесь без суда и следствия он находился долгое время в невероятно тяжелых условиях – в сырой темнице, в результате чего ослеп и был отправлен в Обуховскую больницу. Несомненно, «государственное преступление», в котором обвиняли А.Туманишвили, так или иначе было связано с Давидом Багратиони.
Внутренняя политика царской России после Отечественной войны, когда под лицемерными лозунгами демократических свобод жестоко подавлялась всякая свободолюбивая мысль, явилась причиной революционного подъема. А.Туманишвили, так же, как и Д.Багратиони, подозревался  в вольнодумстве и в связях с руководителями Имеретинского крестьянского восстания, вспыхнувшего в начале 1819 года. Подозрения о связи с руководителями Имеретинского восстания и свободолюбивый образ мышления были более чем достаточным основанием для сурового наказания А.Туманишвили. Царский суд по повелению самого императора Александра I вначале его обвинил в «государственном преступлении», а затем состряпал фальшивое «дело о противозаконной переписке и получении им взятки в сумме 500 рублей, хотя никаких подтверждающих его вину улик не было. Было всего лишь письмо частного характера, в котором А.Туманишвили писал своему родственнику Гарсевану Арешидзе, что в Петербург прибыло апелляционное дело горийского жителя Георгия Мечитова, но А.Туманишвили остановил его. Если Мечитов желает, чтобы дело было решено в его пользу, то он должен послать на имя Давида Багратиони на первый случай 500 рублей серебром на то, чтобы нанять поверенного для успешного продвижения и решения дела. (ЦГИАЛ СССР, ф.1151, оп.1, д. 246, л. 2).      
Таким образом, не за содеянное преступление, а только за неправильно, искаженно истолкованное письмо он был сурово наказан. 1 июля 1819 года по решению суда А.Туманишвили был разжалован в солдаты, но так как из-за слепоты не мог участвовать в военных действиях, то в марте 1820 года он был сослан в Сибирь на поселение с лишением всех прав княжеского достоинства и чинов (Там же, ф.1280. оп. 8. д. 73. л. 5). Пребывание одиннадцать месяцев в тюремном аду, голод, холод и темнота настолько подорвали здоровье юноши, выросшего на юге, что он не выдержал долгого путешествия в кандалах в морозный март и умер в дороге. Останки его погребены где-то в Сибири. И никто из близких так и не узнал о постигшей его участи. Так закончилась короткая и полная трагизма жизнь талантливого юноши.
Как известно, царское правительство не жалело чинов и других милостей старшему сыну последнего грузинского царя Давиду Багратиони, но все же считало опасным его влияние на Грузию, на грузинскую общественность. Жертвой охранки стал Автандил Туманишвили как ближайший Давиду Багратиони человек. Из документов следственных материалов выясняется, что именно перед арестом Автандил ездил в Грузию и в частности был в Гори (Там же, л.2 об.). Неизвестно, ездил ли он по специальному заданию Д.Багратиони или руководители Имеретинского восстания воспользовались его приездом для укрепления своих связей с Давидом. Но ясно одно: приезд доверенного Д.Багратиони человека в Грузию именно в период, когда подготовка восстания вошла в свою решающую фазу, не мог быть случайным фактом. Как видно, А.Туманишвили сыграл роль посредника между Д.Багратиони и участниками Имеретинского восстания. Это и было настоящим  «преступлением», за которое юноша и был наказан.       
«Дело» Автандила Туманишвили несомненно указывает на связи Давида Багратиони с участниками Имеретинского восстания. Из-за этого был загублен царским правительством не только секретарь царевича Давида, но лишен был жизни и сам старший сын последнего грузинского царя. В начале 1819 году он внезапно умер в возрасте 52-х лет.
В составленном в 1820 году Горчаковым «Списке о бунтовщиках» первым стоит имя Давида Багратиони, скончавшемся уже к тому времени. Известно, что Д.Багратиони написал императору Александру I несколько записок об улучшении положения Грузии, просил разрешения вернуться на родину, поддерживал связи с революционно настроенными силами в Грузии. Существует версия, что Д.Багратиони был убит или отравлен. Преждевременная кончина Д.Багратиони спасла его от кары, которая неминуемо ждала бы его за связи с восставшими. Но сын его Николай Багратиони, так же, как и его секретарь Автандил Туманишвили, не избежали этой участи.
Репрессиям подверглись и дети руководителей и участников восстания. После подавления восстания Ермолов отдал также приказ об определении в школу двух сыновей князя Георгия Цулукидзе – шестилетнего Левана и десятилетнего Бери. Кроме них, согласно приказу, подлежали определению в школу: Николай – сын царевича Давида Багратиони, Константин (8 лет), сын Мераба Цулукидзе и другие дети повстанцев, всего вместе с Бери и Леваном – 12 детей не младше 6 и не старше 14 лет. Детей, младше 6, оставляли матерям и родственникам, старше 14 лет брали на службу в армию.
Но что за школа имелась в виду в приказе Ермолова? Губернатор Пензы, куда была сослана царевна Дареджан с внуком, обратился к Ермолову с просьбой об увеличении ее содержания. Ермолов ответил отказом, заметив, что ссыльная царевна является матерью опасного бунтовщика. Пензенский губернатор попытался искать содействия в других инстанциях, которые, в свою очередь, вновь обратились к Ермолову. Тот опять резко отказал, написав тогдашнему министру внутренних дел графу Кочубею, имея в виду внука царевны Дареджан, сына Иванэ Абашидзе, претендовавшего на царский престол Имерети: «Сего изменника сын находится при царевне, и я совершенно на справедливость в.с. полагаюсь, нужно ли иметь столько попечения о воспитании его, когда дети прочих изменников состоят в военно-сиротских отделениях и службу императору начнут с самых первых степеней оной» («Акты», т.VI, ч. I, № 28).
Под военно-сиротскими отделениями подразумеваются полковые школы при гарнизонах для солдатских детей. В Закавказье в 20-х годах ХIХ века полковые школы были при некоторых штаб-квартирах. Имеются сведения о полковой школе Нижегородского драгунского полка (в котором служил Лермонтов с селе Караагач). (Подробнее о школе см.: епископ Кирион. Краткий очерк истории грузинской церкви и экзархата за ХIХ столетие. Тифлис, 1901; Потто В. История 44-го драгунского Нижегородского полка; Утверждение русского владычества на Кавказе. Тифлис, 1904, т.3, ч.2, с. 590). Итак, двенадцать имеретинских мальчиков, из них трое из рода Цулукидзе, должны были поступить в гарнизонные школы, чтобы позднее стать солдатами, почти без надежды на какое-то облегчение своей судьбы.
Можно считать установленным, что в школы  на территории Кавказа мальчики-имеретины не попали. Они оказались в Ростовской школе кантонистов, а после посещения этой школы Александром I их перевели в Петербург в Первый кадетский корпус (где, между прочим, учился, а позднее преподавал отец Лермонтова). Интереснейший рассказ об этом содержится в воспоминаниях князя Д.Н. Абашидзе (одного из ребят-имеретин), опубликованных в «Историческом вестнике», 1903. т. 94, № 12, с.865-884) под названием «История бедствий одной семьи. Из воспоминаний старого кавказца».
Но, как видно, в эти школы попали не все мальчики. Следует сказать, что события Имеретинского восстания несколько неожиданным образом содействовали возвышению архиепископа Софрония, также урожденного князя Цулукидзе, возглавлявшего рачинскую архиепископию. 19 ноября 1821 года он стал архиепископом Имеретинским после того, как все прежние епархии Имерети были объединены в одну. Экзарх Грузии Феофилакт протестовал против назначения Софрония на эту должность, подозревая его в причастности к восстанию. Ермолов же настоял на своем, объясняя, что Софроний действовал с усердием при описании церковного имущества, «ибо старался загладить вину свою, как имевший некоторое с мятежниками согласие, чего доказательства были в руках моих» (Записки Ермолова, с. 113).
Архиепископ Имеретинский Софроний исполнял эту должность до самой своей смерти в 1843 году, являясь весьма значительной фигурой в грузинском экзархате. С 1853 года архиепископом Имерети стал другой князь Цулукидзе – Евфимий, с 1820 года архиепископ Гелатского монастыря.
Несомненно, что как Софроний, так и Евфимий не остались безучастными к судьбе своих племянников, мальчиков Левана, Бери и Константина, постарались помочь им избежать солдатчины.
Существует книга под названием «Списки княжеским и дворянским родам Грузии. Имеретия и Гурия». Место и время ее издания в ней не указаны, но можно предположить, что она была издана в 90-х годах ХIХ века. Так вот, в этих списках нет Георгия Цулукидзе, его жены Анны, сыновей Бери и Левана, но под номером 145 значится подпоручик Симон Георгиевич Цулукидзе, бывший в «бегах», но впоследствии, видимо, получивший помилование, его жена Майя и их дети. Здесь говорится и о том 8-летнем в 1820 году мальчике Константине, которому, видимо, удалось избежать солдатчины и сохранить княжеский титул. Кстати, в 1830 году Николай I издал указ вернуть из ссылки дворян и князей, сосланных после подавления Имеретинского восстания, и возвратил им отобранные земли, хотя процесс этот формально длился десятки лет.
Итак, следы Бери и Левана Цулукидзе затерялись. Но именно это обстоятельство и позволяет нам вернуться к нашей версии. Можно предположить, что стараниями архиепископа Имерети Софрония Бери Цулукидзе, сын одного из главных предводителей Имеретинского восстания Георгия Цулукидзе, оказался в Шиомгвимском монастыре, именно он стал прототипом для лермонтовского Мцыри. Мы считаем, что в детских воспоминаниях Мцыри есть моменты, сходные с биографическими деталями из детства Бери. Правда, здесь должны делаться поправки на дагестанский колорит.
Мцыри говорит:

И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше; и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышится вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица...
А мой отец? Он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор.
И молодых своих сестер...
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей...

Отчий дом Бери – дом князя Цулукидзе – находился в высокогорной Раче в селении Агара. Отец Мцыри, как видно, был князем, ведь в его доме собирались старейшины. И Бери помнил о своем происхождении, даже если ему изменили фамилию и не рассказывали о родителях и родственниках. Мцыри вспоминает об отце-воине, то же мог помнить и Бери. Мцыри вспоминает о своих сестрах, которые пели у его колыбели. О старших сестрах – Дареджан и Таисии мог помнить и Бери. Наконец, в другом месте поэмы Мцыри говорит о старшем брате. Старший брат Симон был и у Бери. Можно возразить, конечно, все эти воспоминания могли быть почти у любого горского мальчика. Но для нас важнее, пожалуй, то, что в них нет ничего, что опровергло бы наше предположение.
Наша версия, что Мцыри – грузин, не отрицается  и текстом самой поэмы. В ней нет даже намека на то, что Грузия для него не родина, а чужая страна; ни природа, ни дом, ни песня грузинки не «чужие» его сердцу. «Мцыри – это грузин – пленник Грузии» (см. С.Ломинадзе. Куда бежит Мцыри. – «Вопросы литературы», 1984, № 10, с. 145-177), т.е. он совершает свой побег не в поисках «родины», а в поисках «воли».
Лермонтов не был бы великим поэтом, если бы весь смысл его творения заключался лишь в иносказательном пересказе страданий человека, стремящегося достигнуть «родного предела». Пафос поэмы намного глубже. Родина для Мцыри – это не только «милые ближние и родные», но главное – это «воля дивная», «бешеные кони», «битвы чудные». Главное не то, что в «краю отцов» и «в стороне своей родной» дружит Мцыри «с грозой» на сей раз даже буквальной и оттого, конечно, еще более символической, а то, что «на воле». Главное, что эта «родимая страна» является синонимом «вольной» страны.
Романтический пафос поэмы заключается  и в том, что «родина» как арена «тревог и битв» изображена в поэме полуметафорически, в сущности это собирательный образ вольной горной страны, где «в тучах прячутся скалы» и «люди вольны, как орлы». Свобода, «воля» для героя – это не столько стремление вырваться из стен монастыря, сколько желание видеть свою родину свободной от колониального гнета. И горячее, неудержимое стремление Мцыри к вольной жизни – это протест против жестокого подавления стремления народа к независимости, так ярко проявившегося в Имеретинском восстании. И он как сын одного из участников подавленного восстания особенно остро ощущает нехватку воздуха в порабощенной стране и бежит от гнета в поисках «воли».
Именно на это указывает то, как решена во вступительных главках тема монастыря, где «ощутима воля автора обозначить «разность» между его собственным видением и позицией героя. Расхождения в открытую не декларируются, тем не менее, автор твердо ведет свою линию (см. Ломинадзе, указ. статья, с. 167-168). Мцыри рассказывает: «Я вырос в сумрачных стенах...», а от автора мы слышим:

Из жалости один монах
Больного призрел, и в стенах
Хранительных остался он
Искусством дружеским спасен.

Мцыри вырвался из монастыря, чтобы:

Узнать для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.

Монастырь, изображенный Лермонтовым в поэме, мало чем походит на тюрьму. В поэме о «строгом надзоре» нет и речи, исповедовать же героя чернец является не с «укором», а «с увещеваньем и мольбой», не судят Мцыри в монастыре, не держат в «темнице», как преступника, а спасают, увещевают.
Но что же заставляет Мцыри все же бежать из «хранительных стен», из спасительного приюта? Конечно же, жажда воли. Не те же мотивы в его «Парусе»?

Увы, он счастия не ищет
И не от счастия бежит...

А он мятежный просит бури,
Как будто в бурях есть покой.

Именно к воле стремится герой поэмы. Поэма воплотила бурный протест поэта против проповеди духовного рабства. В «Мцыри» Лермонтов шел к гениальному поэтическому утверждению права людей на вольность, на любовь к родине и на героическое служение ей. Любовь к родине – одна из главных идей поэмы.
Лермонтов в своей поэме выступает не только против физического, но и против духовного рабства. Поэмой «Мцыри» он полностью отрицал официальную концепцию патриотизма. Поэт показал глубоко земные истоки любви к родине, прославил привязанность к реальной отчизне. Мцыри, не колеблясь, готов отвергнуть блаженство «в святом заоблачном краю» ради «блаженства вольного», ради «тревог и битв», неразлучных с героическим служением отчему краю. Философский смысл поэмы перекликается с той идеей освобождения народа от военно-колониального режима царского самодержавия, за которую боролись участники Имеретинского восстания.
И изображенная в поэме Грузия – не живописная декорация, а органический элемент в новом решении многолетнего идейного замысла, разворачивающегося на фоне впечатлений от трагических событий Имеретинского восстания. Вольный дух борьбы человека-гражданина, свободного, непокорного, гордого, подобно героям Имеретинского восстания, проявившийся в самой сути взволнованной, возвышенной и смятенной интонации поэмы, проступает более явственно сквозь ее поэтическую ткань, если хоть на миг представить, что наша гипотеза – реальность.

Роксана АХВЕРДЯН

О поэме М.Ю. Лермонтова «Мцыри», казалось бы, сказано все. Определены даже возможные прототипы ее героя (см. труды Н.Шабаньянца, М.Лохвицкого и др.). Однако вновь и вновь писатели и ученые возвращаются к анализу лермонтовской поэмы, к истории ее создания, что порождает порой новые цепочки версий и гипотез, пусть иногда кажущихся фантастическими. Любовь к Лермонтову неиссякаема. Отсюда пристрастность, отсюда предвзятость суждений, которая как раз и может оказаться проницательнее многих фактов...
У нас – своя гипотеза, на первый взгляд фантастическая: Мцыри – грузин, имеретин, сын одного из участников Имеретинского восстания 1819-1820 годов.
Каковы основания для выдвижения подобной версии?
Начнем с того, что уточним возраст Мцыри. В поэме о пленном мальчике говорится: «он был, казалось, лет шести...» А в первоначальном варианте сказано еще определеннее: «Он был не старше лет шести...»
Какое же значение имеет для нас, сколько лет было Мцыри в то время, когда его пленили и отдали в монастырь? Известно, что в основу поэмы легла история, услышанная Лермонтовым в 1837 году в Грузии, где он отбывал свою первую ссылку. Но еще до этого Лермонтов задумал написать о монахе. В черновом наброске к поэме, датируемой второй половиной 1831 года, сказано: «написать записки молодого монаха 17-и лет. - С детства он в монастыре; кроме священных книг не читал. - Страстная душа томится. - Идеалы...» Считается, что это набросок плана, до некоторой степени осуществленного в поэмах «Исповедь» и «Мцыри». Стоит обратить внимание на то, что и герою задуманной поэмы и автору во время ее написания было 17 лет. Но герой «Исповеди» жил в далекой Испании и умер в какие-то неизвестно давние года. А герой «Мцыри» - современник Лермонтова.
События, о которых повествуется в поэме, датируются довольно точно. Начало их относится, приблизительно, ко времени после 1801 года («Тогда уж Грузия была под властью русских»). А завершается рассказ временем недавним («немного лет тому назад...»), то есть близким к 1837 году. Следовательно, Лермонтов положил для Мцыри родиться в тот год, когда родился сам, в 1814 году. Мцыри попадает в плен шести лет, в 1820 году, что для нас немаловажно.
Судя по всему, Лермонтов связывает события своей поэмы с походами Ермолова в Чечню и Дагестан. «Русский генерал» (или «старый генерал» в другой редакции) – это и есть сам А.Ермолов, имя которого прямо называлось в черновиках «Мцыри». Действительно, в 1820 году завершилась возглавляемая Ермоловым первая крупная экспедиция против непокорных народов Чечни и Дагестана, начавшаяся еще в 1818 году. Ермолов вернулся из этой экспедиции в Тбилиси 23 февраля 1820 года, где он пробыл до конца декабря, а затем выехал в Петербург и возвратился из России обратно в Грузию лишь в сентябре 1821 года, после чего началась как бы вторая половина его пребывания в качестве «проконсула Кавказа» (см. Записки Ермолова, ч.II, 1816-1827 гг., М.,1868).
Лермонтов связывал пленение Мцыри с походом Ермолова в Чечню и Дагестан, и благодаря этому возникло распространенное мнение, что в лице Мцыри Лермонтов изобразил северокавказского горца, возможно, чеченца. К такому выводу приходят, например, авторы книги «М.Ю. Лермонтов и Чечено-Ингушетия» (Чечено-ингушск. книжн. изд-во, 1964, с.7). Существуют и другие версии (см. Т.Иванова. Лермонтов на Кавказе. М., изд-во «Детская лит.», 1968, с.90-95), не получившие, однако, признания в лермонтоведении.
Но если Мцыри был дагестанцем, то возникает вопрос: для чего Ермолову понадобилось везти маленького горца, да еще больного, через горы именно в Тбилиси? Не проще ли было отправить его в Дербент или оставить во Владикавказе? Кстати, именно там видел Пушкин детей аманатов (то есть пленных, заложников) во время своего путешествия в Арзрум в 1829 году.
Следует отметить, что Ермолов считал обязательным брать заложников, в том числе и детей, так как видел в этом эффективное средство для освобождения пленных русских солдат и офицеров и гарантию покорности завоеванных областей и племен. Отношение к заложникам при этом было весьма жестокое. Их казнили в случае мятежей, старались держать в условиях, не обременяющих казну. После окончания своего похода, в 1820 году, Ермолов писал: «От знатнейших фамилий приказал я взять 24 аманата и назначил им пребывание в Дербенте», то есть заложников не увезли, а оставили в надежном месте поблизости.
Нет ли здесь противоречия между «реальной» судьбой Мцыри и тем, как она описана в поэме? Конечно, Лермонтов был вправе отступиться от житейского факта во имя художественной правды. И все же очевидное несовпадение «факта» и «правды» имеет, как правило, особый и важный смысл.
Как утверждают ученые, о пребывании Лермонтова на Кавказе и особенно в Грузии известно очень мало. Неизвестны точно не только имена людей, с которыми Лермонтов познакомился в период службы в Нижегородском полку, но даже точная дата его пребывания в Грузии. Считается, что в Закавказье Лермонтов прибыл не раньше середины октября, а обратно в Россию из Тбилиси выехал приблизительно 5-8 декабря 1837 года, то есть пробыл в Грузии около двух месяцев.
Одним из главных свидетельств того, что Лермонтов побывал в Грузии, во Мцхета, то есть в местах, описанных позднее в поэме «Мцыри», является его картина «Вид с саклей», на которой изображен монастырь Джвари, возвышающийся над Мцхета.
На картине виднеются также дальние очертания собора Светицховели. Несомненно, что одна из лучших живописных работ Лермонтова связана с замыслом «Мцыри». При этом, как справедливо указывает И.Андроников («Лермонтов в Грузии в 1837 году». М., Сов.писатель, 1955), в Светицховели внимание Лермонтова привлекли гробницы последних грузинских царей и где на могиле последнего грузинского царя Георгия ХII Лермонтов читал надпись, пересказанную им в первой строфе «Мцыри»: «как, удручен своим венцом, такой-то царь, в такой-то год, вручал России свой народ». Изображенные на переднем плане мужчина и женщина, едущие верхом на ослике, движутся в сторону Тбилиси по Военно-Грузинской дороге, по которой ехал и Лермонтов.
А в Джварис-сакдари, мцхетском храме, воздвигнутом в VII веке, его поразило удивительное местоположение и подлинно романтическая обстановка. В своем описании поэт слил эти два мцхетских храма. Прямая узнаваемость поэтических описаний «Мцыри» и связанных с ними исторических мотивов, преданий и т.п. заставляет предположить не только то, что поэт побывал в этих местах, но и то, что рядом с ним находился человек, хорошо знавший эти окресности, грузинскую историю, фольклор. В поэме  визуальное впечатление и содержание связаны настолько тесно, что нельзя сомневаться – рассказы о здешних местах Лермонтов слышал здесь же, а не позднее – в тбилисских салонах и, тем более, вне Грузии, хотя поэму он написал двумя годами позднее – в 1839 году. Из описаний поэмы и картины Лермонтова становится неоспоримым, что поэт побывал здесь и, создавая поэму о Мцыри, он вспоминал этот великолепный памятник древнегрузинского зодчества.
До нас дошел рассказ П.А. Висковатова, основанный на свидетельствах А.П. Шан-Гирея и А.А. Хвастатова, повествующий о событиях, которые легли в основу поэмы «Мцыри» (М.Ю.Лермонтов. Соч. в 6-ти т. Т.4, изд. АН СССР. М.-Л., 1955, с. 409). Одни из исследователей, например, А.В. Попов, считают его совершенно достоверным, другие, в первую очередь, И.Л. Андроников, - ставят под сомнение.
П.Висковатов рассказывает о том, как поэт, странствуя в 1837 году по Военно-Грузинской дороге, наткнулся во Мцхета на старого монастырского служку, «бери» по-грузински, который поведал ему свою историю. Сторож был последний из братии упраздненного близлежащего монастыря. Лермонтов с ним разговорился и узнал от него, что он родом горец, плененный ребенком генералом Ермоловым во время экспедиции. Генерал вез его с собою и оставил заболевшего мальчика монастырской братии. Тут он вырос; долго не мог свыкнуться с монастырем, тосковал и делал попытки к бегству в горы. Последствием одной такой попытки была долгая болезнь, приведшая его к краю могилы. Излечившись, он примирился и остался в монастыре, где особенно привязался к старику-монаху. Этот рассказ произвел на Лермонтова впечатление, в герое поэмы он отразил удаль непреклонных сынов Кавказа, а в самой поэме изобразил красоты кавказской природы. («Русская старина». 1887. кн. 10. с. 124).
Первое возражение И.Андроникова относится к возрасту «бери». Ермолов бы назначен на Кавказ только в 1816 году, и его первые экспедиции относятся к 1818-1820 годам. Таким образом, взятый в плен шестилетний мальчик не мог успеть состариться к приезду Лермонтова в 1837 году. Здесь И.Андроников, безусловно, прав.
Второе же его возражение кажется нам необоснованным. Андроников считает, что Висковатов сам составил эту историю, добавив к воспоминаниям свои собственные домыслы. Но нам представляется, что при внимательном анализе рассказа Висковатова и даже его противоречий можно установить ряд весьма интересных фактов.
И.Андроников пишет, что в первой половине ХIХ века во Мцхета не было действующего мужского монастыря, куда бы Ермолов мог отдать пленного горца. Светицховели был кафедральным собором. В Джварис-сакдари монастырь находился с VII века, но уже в Х веке был упразднен. Самтавро – женский монастырь. Антиохейская церковь пустовала. Саркинети лежал в развалинах. Был когда-то монастырь в 11 верстах от Мцхета, на горе Зеда-Зени, но его в 1705 году разорили лезгины, и в 1830 году он по-прежнему лежал в развалинах.
Но почему-то И.Андроников и другие лермонтоведы упускают из виду, что в окрестностях Мцхета в те годы существовал довольно популярный в Грузии монастырь – Шиомгвимский (см. Вольский А. «Рельефы Шиомгвимского монастыря и их место в развитии грузинской средневековой культуры». Тбилиси, 1957), занимавший в иерархии грузинских монастырей второе после Зедазенского место. Как известно, Лермонтов интересовался Зедазенским монастырем и его окрестностями, поэтому вполне естественно предположить, что он знал и о существовании Шиомгвимского.
Известный грузинский историк Платон Иоселиани издал в 1845 году в Тбилиси книгу «Описание Шиомгвимской пустыни в Грузии». Прошло всего семь лет после того, как во Мцхета и его окрестностях побывал Лермонтов. Следовательно, данные, приводимые в книге, были еще очень актуальны. Иоселиани указывает, что к монастырю вели три дороги, одна из которых – с юга – идет через Мцхета. Именно этой дорогой мог воспользоваться Лермонтов. Когда-то в монастыре и близ него селилось около 5000 монахов. Сюда приходило огромное количество богомольцев. С 1803 года монастырь был заново заселен. И в 1820 году, то есть в год предполагаемого пленения Мцыри, и в 1837 году, когда во Мцхета и  его окрестностях побывал Лермонтов, Шиомгвимский монастырь действовал и, стало быть, поэт мог побывать в нем, тем более, что в рассказе Висковатова говорится о «близлежащем монастыре».
Платон Иоселиани подробно рассказывает об устройстве обители, о числе комнат, где жили монахи, здесь же он приводит длинный список настоятелей Шиомгвимского монастыря. В этом списке бросается в глаза, во-первых, то, что все настоятели за указанный период были русскими, а, во-вторых, что все они со времени образования Тбилисской духовной семинарии, были ее ректорами. Следовательно, Шиомгвимский монастырь был придан Тбилисской духовной семинарии и управлялся, видимо, из Тбилиси. В-третьих, его настоятели возвращались через некоторое время в Россию и при этом «с повышением», получая высокие должности и места. Это говорит о важном значении Шиомгвимского монастыря в первой половине ХIХ века, а также и о том, что в эту обитель – единственный в окрестностях мужской монастырь – вполне мог попасть Мцыри, и, в свою очередь, этот монастырь мог посетить и Лермонтов в 1837 году.
И.Андронников упустил из виду этот монастырь, очевидно, потому, что искал обитель непосредственно во Мцхета, либо в направлении к Тбилиси. А Шиомгвимский монастырь находится как раз в противоположной стороне – по дороге к Кутаиси – столице Имерети. И если герой Лермонтова был не северокавказским горцем, а грузином и везли его не из Владикавказа, а из Кутаиси, то совершенно логично, что привезли его в Шиомгвимский монастырь.
В связи с нашей версией укажем на еще одно любопытное обстоятельство. П.Иоселиани в нескольких местах своей книги отмечает несомненное тяготение Шиомгвимского монастыря к Имерети. Так, рассказывая об одном из храмовых праздников, он говорит, что в Грузии подобные праздники отмечаются лишь в Имерети; в монастыре находится могила имеретинской царевны Тамар, дочери царя Шахнаваза. И, наконец, П.Иоселиани пишет: «В Имерети есть пустыня, именуемая также Мгвимскою... Она находится на берегу реки Квирила... на пути через Кортохи... (этот) путь и доныне служащий торговым между Карталиниею и Имеретиею» (с.130).
Теперь что касается чужого для Мцыри языка, господствовавшего в монастыре. Мы привыкли считать, что для Мцыри чужим является грузинский язык. Но следует вспомнить, что к описываемому периоду, после отмены в 1811 году грузинской автокефалии, в некоторые дни было запрещено вести службу на грузинском языке. Учитывая, что в Шиомгвимском монастыре настоятели в то время были русские, можно сделать вывод, что служба здесь вообще велась только на русском языке, который был непонятен мальчику, доставленному из Имерети.
Известно, что в Грузии Лермонтов нашел много хороших друзей. В конце 1837 года он писал своему другу С.А. Раевскому из Грузии: «...Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе, есть люди очень порядочные», но, к сожалению, никого из них не называет. Нет сомнения, что Лермонтов имел в виду  представителей местной интеллигенции. Хотя мы не располагаем документально обоснованными данными, с кем встречался Лермонтов в свой приезд в Грузию в 1837 году, можно не сомневаться, что он установил связи с грузинским обществом, и, в частности, с семьей грузинского поэта и общественного деятеля, тестя Грибоедова Александра Чавчавадзе через Прасковью Николаевну Ахвердову, в девичестве Арсеньеву, троюродную сестру покойной матери Лермонтова, то есть свою троюродную тетку.
По утверждению И.Андроникова и В.С. Шадури, Лермонтов в доме А.Чавчавадзе должен был побывать непременно не только как поэт, прославившийся стихами на смерть Пушкина, но и как родственник женщины, связанной с домом Чавчавадзе не только родственными узами, но и долгой и прочной дружбой. И, конечно, трудно допустить, чтобы он пренебрег возможностью встретиться с вдовой Грибоедова. Во время пребывания в Кахетии Лермонтов, несомненно, ездил в Цинандали к грузинскому поэту Александру Чавчавадзе, отцу Нины Грибоедовой. Вполне очевидно, что Лермонтов во время своего пребывания в Грузии познакомился не только с Александром Чавчавадзе и Ниной Грибоедовой, но и с поэтами Григолом Орбелиани и Николозом Бараташвили.
Это знакомство могло произойти в тифлисском доме Прасковьи Николаевны Ахвердовой, женой генерала Ф.И. Ахвердова, командира артиллерии Отдельного Грузинского корпуса. Она была талантливой и высокообразованной женщиной того времени, занималась живописью и музыкой. В 1816-1830 годах она жила в Тифлисе. Ф.И. Ахвердов был родственником жены Александра Чавчавадзе, и семьи их были близки друг другу. Прасковья Николаевна обучала музыке и занималась воспитанием Нины Чавчавадзе, которая позже стала женой Александра Грибоедова. Именно в доме Ахвердовой Грибоедов познакомился со своей будущей женой. У Арсеньевой-Ахвердовой в доме ранее бывали Пушкин и В.Кюхельбекер.
После смерти мужа Прасковья Николаевна в 1830 году вернулась в Петербург. Живя в Царском Селе и Петербурге, она постоянно встречалась и поддерживала родственные отношения с Лермонтовым и его бабушкой – Е.А. Арсеньевой. В 1836 году Лермонтов пишет: «Милая бабушка. Так как время вашего приезда подходит, то я уже ищу квартиру, и карету видел, да высока; Прасковья Николаевна Ахвердова в мае сдает свой дом, кажется, что будет для нас годиться, только все далеко» (см. И.Андроников. Лермонтов в Грузии в 1837 году., М., 1955, с.70). При отъезде Лермонтова в ссылку в 1837 году, П.Н. Ахвердова, жившая тогда в столице, несомненно, снабдила Лермонтова рекомендательным письмом к семье Чавчавадзе.
Личное знакомство Лермонтова с Ниной Грибоедовой могло  состояться в октябре-ноябре 1837 года, когда поэт, служа в Нижегородском драгунском полку, мог посещать семью Чавчавадзе в Тифлисе или в их имении Цинандали (Кахетия). Возможно также, что Лермонтов останавливался в Тифлисе в 1837 году у Егора Федоровича Ахвердова, пасынка П.Н. Ахвердовой-Арсеньевой, подпоручика Грузинского гренадерского полка, близкого к семье Чавчавадзе.
Как доказывает В.С. Шадури («Летопись дружбы», сост. В.С. Шадури, Тбилиси, 1967, с.301-302), стихотворение Лермонтова «Кинжал» посвящено Нине Чавчавадзе, с которой Лермонтов встречался, и написал его в 1837 году перед отъездом из Грузии. Лермонтов и А.Одоевский в 1837 году, находясь в Грузии, часто беседовали с вдовой Грибоедова Ниной, ходили на могилу бессмертного творца «Горя от ума» на горе Мтацминда. Нина была тронута их вниманием и в знак благодарности решила подарить каждому из них по кинжалу из общей коллекции своего отца и мужа. Причем кинжал в качестве подарка был выбран «со значением», «как символ верности долгу, чести, дружбе, светлому делу своих друзей по «оружию» и по «лире».
Известно, что среди вещей Лермонтова сохранился кинжал, привезенный им из первой ссылки. «Кинжал» - одно из многих произведений Лермонтова, выражающих его любовь к Кавказу, симпатию к его народам. Исследователи сближают также образ Тамары в поэме «Демон» с Ниной Грибоедовой. Уезжая из Грузии, Лермонтов написал стихотврение «Спеша на Север издалека», посвященное Маико Орбелиани, задушевному другу великого грузинского поэта Николоза Бараташвили, автора стихотворения «Мерани», по своему духу близкого поэме Лермонтова «Мцыри».
Несомненно, Лермонтов нашел хороших друзей и в Нижегородском полку, в котором он служил в Грузии. Нами установлено, что в этом полку служил и князь И.М. Андроникашвили, сын двоюродной сестры царя Имерети Соломона II. В 1812 году И.М. Андроникашвили вместе с матерью прибыл из Имерети в Петербург, где получил блестящее образование. Стал юнкером. В 1824 году он уже был майором Нижегородского драгунского полка, в составе которого с 1830 по 1849 год воевал против лезгин. Следовательно, И.М. Андроникашвили находился в Нижегородском полку и в 1837 году, в то время, когда там служил Лермонтов. В 1849 году И.М. Андроникашвили стал военным губернатором Тифлисской губернии.
Тот факт, что человек, близкий ко многим участникам Имеретинского восстания, служил вместе с Лермонтовым в одном полку, возможно, не привлек бы нашего внимания, если бы не одна деталь, которую почему-то все исследователи упускают из виду: командиром Гродненского полка, куда Лермонтов отбыл в 1838 году, был Дмитрий Георгиевич Багратиони-Имеретинский.
В Нижегородском полку к Лермонтову относились, наверняка, очень тепло, недаром, уезжая из Грузии, он писал: «Если бы не бабушка, то, по совести сказать, я бы охотно остался здесь, потому что вряд ли поселение веселее Грузии». Трудно предположить, что Лермонтов уехал из Грузии без рекомендательных писем, если не от И.М. Андроникашвили, то от других имеретинцев. Иначе, чем можно объяснить, что опальный поэт после Грузии попал вновь именно к грузину – к Багратиони-Имеретинскому и потом так быстро очутился в Петербурге? Не дружбой ли с грузинами объясняется особое расположение к Лермонтову в полку, в частности тот факт, что всего за два месяца он получил один или два восьмидневных отпуска в Петербург? Может быть, как раз именно в этих связях и следует искать тех грузин, которые были близки Лермонтову в то время, когда он писал «Мцыри» (да и «Демона» тоже).
Подробности жизни князя И.М. Андроникашвили взяты из обнаруженной нами в архиве книги «Биография генерала от кавалерии князя И.М. Андроникова», вышедшей на русском языке в 1869 году в Тбилиси в «Особых прибавлениях к газете «Кавказ», автором которой является К.Х. Мамацашвили (Мамацев. 1819-1900), близко знавший Лермонтова во время его второй ссылки в 1840 году (см. Шадури В.С. «Новое о Константине Мамацашвили – однополчанине Лермонтова». Литературная Грузия, 1974, №10, с.81-85). О встречах с Лермонтовым Мамацашвили рассказывает в своих произведениях.
В ЦГИА Грузии (ф.1987, оп.1, д. 666, 1046, 1060) нами были найдены рукописные материалы произведений К.Х. Мамацашвили. То, что именно Мамацашвили, с которым в дальнейшем подружился Лермонтов, пишет об И.М. Андроникашвили, служившем с поэтом в Нижегородском полку, не может не представлять определенного интереса.
Однако вернемся к лермонтовской поэме, в частности, к ее названию. Висковатов в своем рассказе называет встреченного Лермонтовым старика-монаха «бери». Таким образом, Мцыри не мог быть северокавказским  горцем-мусульманином, а, вероятнее всего, являлся грузином-имеретином, ибо, если даже допустить, что магометанин (каковыми являлись горцы Дагестана) принял христианство, то, согласно церковным правилам, он не мог быть пострижен в монахи.
Как указывает А.Киквидзе (История Грузии, 1800-1890 гг. Тбилиси, 1977, с. 90, на груз. яз.), в грузинской православной (ортодоксальной) церкви слово «бери» означало служку монастыря.
Именно так предполагал Лермонтов назвать свою поэму, написав слово «Бэри» (у Лермонтова «бэри», но согласно грузинской орфоэпии и орфографии «бери») на обложке своей рукописи и сделав внизу примечание: «Бэри» - по-грузински: монах». Но слово «бери» не подходит к юноше, еще не давшему монашеского обета. Поэтому в 1840 году, включая поэму в сборник стихов, Лермонтов озаглавил  ее «Мцыри». Но и это слово снабдил примечанием: «Мцыри» на грузинском языке значит «неслужащий монах», нечто вроде послушника».
Слово «бери» не подходило и потому, что оно, кроме «монаха», на грузинском языке означает «пожилой человек», «старик». Название поэмы «Мцыри» было удачным вдвойне. «Мцыри» означает, во-первых, «послушник» и, во-вторых, что особенно важно, «пришелец», прибывший добровольно или привезенный насильно из чужих краев, одинокий человек, не имеющий здесь ни родных, ни друзей. В переносном смысле «мцыри» значит также «бедняк», «странник», «скудная почва» (см. Толковый словарь грузинского языка, т. 5, Тбилиси, 1958, с.1223). В «Грузинском лексиконе» Сулхана-Саба Орбелиани (1658-1725)  читаем: «Мцыри» - это пришелец, находящийся и воспитывающийся в чужих краях или очищающий свою душу и молящийся в святых местах».
Любопытно, что по сравнению со словом «бери», широко распространенном в грузинском языке, «мцыри» уже при Лермонтове считалось архаизмом. Очевидно, оба слова он записал еще в Грузии. Разъяснить поэту значение этого слова, конечно, мог образованный грузин, хорошо знающий историю родного языка, культуру и историю Грузии. «Мцыри» было редкое, полузабытое архаичное слово, которое как-то не соответствовало тому, что рассказанная в поэме история произошла совсем недавно, «немного лет тому назад». Остановив свой выбор на этом слове, Лермонтов как бы даровал ему в грузинском языке новую жизнь, благодаря его поэме оно вновь обрело популярность. К этому следует добавить, что в Грузии существует также довольно распространенное имя Бери. Слово «мцыри» также употребляется как имя собственное, как прозвище, соответствующее русскому – «младший». Например, широко известны имена средневековых грузинских ученых и писателей – Эфрема Мцире и Георгия Мцире.
А может быть, и встреченный Лермонтовым во Мцхета молодой человек назвал себя Бери, то есть Бери Мцире?
Возможно, дело было так: маленького Бери по приказу Ермолова везли в Тбилиси. В дороге он заболел и поэтому был оставлен в Шиомгвимском монастыре на попечение старого монаха – «бери». Маленький Бери поначалу бунтовал, пытался бежать. После одного из побегов он серьезно заболел, едва не умер. Старый монах выходил его. Бери остался в монастыре, смирившись со своей судьбой. Впоследствии с помощью настоятеля монастыря Бери был определен в духовное училище, а затем в Тбилисскую семинарию. Здесь он выучил русский язык и получил достаточное образование. Закончив семинарию, он вернулся в Мцхета, где получил какую-то должность при мцхетском соборе Светицховели. Здесь его и встретил Лермонтов, проезжавший Мцхета в 1837 году. Они разговорились. Бери показал ему собор и поведал свою историю. Затем сопровождал его по окрестностям Мцхета, рассказывая местные предания и легенды, поведал ему и о своем спасителе старом монахе – «Бери». Он объяснил ему также значение своего имени и прозвища «мцири».
Конечно, трудно утверждать, что дело обстояло именно так, что все наши предположения могут оказаться верными, но если подтвердится хоть одно из них, то это заставит взглянуть на поэму иначе. Тогда придется допустить, что Бери Мцире был грузином. И, забегая вперед, скажем, что он был имеретином. Кстати, он и в этом случае оправдал бы одно из значений слова «Мцыри» - «чужой»: ведь его привезли из Имерети в Картли, из Западной Грузии – в Восточную.
Но почему Лермонтов не сказал прямо, что герой его был имеретин? А потому, что это было бы напрямую связано с целым комплексом крамольных понятий: Имеретинское восстание и заговор 1832 года, критика колонизаторской политики царского правительства в единоверной Грузии и т.п.
Хотя Лермонтов и понимал, что присоединение Грузии к России обеспечивало Грузии безопасность от внешних врагов и представляло собой единственный путь для развития ее экономики и культуры, он в то же время глубоко сочувствовал борьбе народов Кавказа против власти российского самодержавия. Пафосом борьбы пронизана и его юношеская поэма «Измаил-бей».
Несомненно, что в ближайшем окружении Лермонтова во время его пребывания в Грузии в 1837 году были люди, только что или недавно вернувшиеся из ссылки, на которую они были осуждены как участники заговора 1832 года или как «прикосновенные» к нему. Еще живо помнили восстание 1819-1820 гг. в Имерети как участники этого восстания, так и те, кто его подавлял. Круг этих вопросов настолько интересовал Лермонтова, что он собирался писать роман «из кавказской жизни с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране» (Мартьянов П.К. «Последние дни жизни поэта М.Ю. Лермонтова». Исторический вестник, 1892, с. 90. Цитируется по кн. И.Андроникова, с.165). О своем замысле Лермонтов с увлечением рассказывал секунданту Глебову по дороге к месту дуэли с Мартыновым. В поэме «Мцыри» отразились мысли Лермонтова об этих вопросах. Не случайно появление поэмы было горячо встречено в Грузии, причем особое внимание придавалось здесь мотивам борьбы, преодоления, сопротивления. Своим мятежным духом Мцыри оказался близок грузинским умонастроениям. Рассказывая о переводе грузинским классиком Ильей Чавчавадзе поэмы «Мцыри» на грузинский язык, Л.Хихадзе пишет, что перевод был сделан превосходно, при этом везде, где допускается текстом оригинала, акцентируется мятежная непримиримость Мцыри, органическая невозможность для него приспособиться к плену. (Хихадзе Л.Д. «К вопросу об изменчивости восприятия литературных явлений» (На материале восприятия наследия Лермонтова в Грузии). - Труды ТГУ, № 191, Тб., 1977, с.29-37). В условиях  русской самодержавно-крепостнической действительности пленник монастырской кельи Мцыри воспринимался как пленник русского самодержавия и шире – как символ несвободного человека вообще.
Колониальный режим, установленный в Грузии царизмом после присоединения ее к России в 1801 году, вызвал недовольство самых разных слоев населения. Первое серьезное восстание в Грузии произошло в 1804 году. За ним последовало восстание 1812 года в Кахети и Картли и др. Великодержавная политика царизма вызвала в 1819 году антиколониальное народное восстание в Имерети, которое было одним из крупнейших в Грузии в ХIХ веке. Оно продолжалось около двух лет, захватило Имерети, почти всю Гурию и Самегрело. В результате этой вооруженной борьбы были сотни убитых и раненых, десятки расстрелянных, повешенных и сосланных в Сибирь на каторжные работы.
Народ восстал против чужеземного господства, он боролся за родной язык и народную самобытность. Дворянство, потерявшее свою политическую и административную власть, примкнуло к восставшим так же, как и духовенство, выступившее против церковной реформы, против перечисления в казну церковного имущества и доходов.
По определенным причинам Имеретинское восстание в нашей историографии долгое время не получало должной оценки. Н.Б. Махарадзе, одним из первых грузинских ученых подробно изучивший это восстание, утверждал, что Имеретинское восстание было самым крупным выступлением против колониальной политики царизма в Грузии, значение которого сознательно преуменьшалось официальной историографией. (Махарадзе Н.Б. Восстание в Имерети. 1819-1820 гг. – Материалы по истории Грузии и Кавказа. III вып., Тбилиси, 1942, с. 3-165). Долгое время советские историки, как грузинские, так и русские, интерпретировали это восстание как антифеодальное движение, игнорируя его национально-освободительный характер. Лишь в 60-х годах ХХ века появились труды грузинских ученых, в которых были прямо высказаны суждения о том, что Имеретинское восстание было всенародным национально-освободительным движением, в котором объединились все слои и классы тогдашней Имерети (см. Эбаноидзе Л.И. Николоз Бараташвили и некоторые вопросы национально-освободительного движения в Грузии. Тб., Накадули, 1969, с.114,135,  на груз. яз.).
Восстание в Имерети возглавляло дворянство, выдвинувшее идею провозглашения самостоятельного Имеретинского царства во главе со своим царем. Однако дворянство и священники, ставшие на сторону восставших, не являлись в обычном понимании реакционной силой – основной задачей борьбы большинство считало не отстаивание своих привилегий и званий, а общенациональные интересы. Поэтому идея своего царя и автокефалии  была для того времени скорее фантастически-утопической, нежели реакционной. Кроме того, не могла быть реакционной борьба за элексир жизни нации – язык. (В то время в Грузии официальным языком был признан русский язык).
И хотя восстание было жестоко подавлено и восставшие не достигли ни одной из своих целей, все же нельзя сказать, что оно было напрасным, как и любое национально-освободительное движение. В какой-то мере оно все же положило определенную границу беспредельному ранее своеволию царских сатрапов в Грузии. В национально-освободительном движении грузинского народа следует искать основы того, что Грузия, несмотря ни на что, сохранила свою самобытность и минимальные гражданские права для своего народа.
Именно с этих позиций мы рассматриваем события, совершившиеся в Имерети, отклики которых, несомненно дошли до Лермонтова, находившегося в ссылке в Грузии в 1837 году из-за стихотворения «Смерть поэта», также направленного против царских сатрапов.
Одной из причин востания 1819 года в Имерети явилась ликвидация автокефалии грузинской церкви с конфискацией принадлежащих ей земель. Иванэ Джавахишвили – выдающийся грузинский ученый-историк – писал об этом следующее: «В 1811 году была уничтожена автокефалия грузинской церкви: католикос, вызванный, якобы, по делам в Петербург, не мог уже более вернуться к родной пастве. Католикосат, вопреки воле грузинского духовенства, был заменен экзархатом с подчинением грузинской церкви и экзарха Синоду. На первое время экзархом был назначен уродливый и самый послушный из грузинских иерархов архиепископ Варлаам, но уже в 1817 году он также был вызван в Петербург, и на его место назначили русского архиепископа Феофилакта. Таким образом  была уничтожена самостоятельность грузинской церкви, автокефальное существование которой имело 1400-летнюю историю; тогда же началась русификаторская политика и деятельность в церковной и религиозной сфере» (И.Джавахов (Джавахишвили). Энциклопедический словарь «Гранат», т.17, с.209-210). Как рассказывает он далее, на энергичный протест грузинских иерархов было отвечено рядом репрессивных мер. Первой мерой Феофилакта, приехавшего в Грузию с русскими священниками, было столь резкое ограничение грузинского языка в богослужении, что в тбилисском кафедральном соборе богослужение на грузинском языке допускалось лишь по понедельникам, средам и четвергам, и то лишь в непраздничные дни. А чтобы население не могло реагировать на русификаторскую разрушительную деятельность по отношению к родной церкви, генерал Тормасов предложил чудовищную меру: церковных дворян с крестьянами переселить с веками насиженных мест на пустопорожние казенные земли. Особенно непримиримых противников эти меры встретили со стороны иерархов имеретинской епархии. Русское правительство срочно послало в Имерети войска.
Ермолов в это время находился на Северном Кавказе. Вместо него оставался генерал-лейтенант А.А. Вельяминов, который для успокоения жителей Имерети обратился к ним с прокламацией о том, что экзарх Феофилакт Русанов будет отозван из Имерети. В конце прокламации говорилось: «...не забудьте при том, что Россия могла тридцать миллионов французов, возбужденных мятежным Наполеоном против законной власти своего государя, в несколько месяцев усмирить, восстановя власть законного короля Франции и произведя благодетельный переворот к спокойствию народов в целой Европе. Чего же от силы и могущества России может ожидать слабая Имеретия при несчастном своем ослеплении?» («Акты», т. IV, ч. I, с. 538).
Восстание на время утихло. Феофилакт вынужден был вернуться из Кутаиси (столицы Имерети) в Тбилиси с усиленной охраной в 300 солдат и артиллерией. Но когда русское правительство начало расследование этого дела и назначенный для усмирения восставших в Имерети генерал Сысоев потребовал от населения «покаяния в грехах» и принятия новой клятвы в верности русскому императору, народ отказался подчиниться, и восстание вспыхнуло с новой силой.
Начались массовые аресты среди имеретинской знати и духовенства, преследующие цель обезглавить восстание. Командиру 41-го егерского полка полковнику Пузыревскому, назначенному правителем Имерети вместо Курнатовского, которого правительство обвиняло в излишней мягкости, было поручено арестовать и выслать в Россию митрополита Гелатского Евфимия, Кутаисского митрополита Досифея (который умер по дороге возле Сурами), царевну Дареджан (дочь царя Имерети Соломона II) и целый ряд дворян и князей, среди них – и Сехния Цулукидзе, представителя одного из самых богатых феодальных родов Имерети, и других. Пузыревский, рьяно взявшись за дело, составил целый план осуществления арестов, одобренный Вельяминовым, который возражал лишь против того, чтобы убитые (те, кто окажут сопротивление) были бы брошены в реку. Тела, по его словам, в любом случае надлежало вывезти за пределы Грузии, чтобы они не были опознаны.
После того, как правительство увидело, что восстание растет, оно решило усилить меры по проведению церковной реформы. В Имерети были посланы дополнительные военные силы: батальоны гренадеров и два полка казаков с артиллерией. Уже после ареста митрополитов и князей Ермолов обратился к восставшей Имерети с прокламацией, в которой заявил, что приведение Имеретинской церкви в порядок является волей царя, которая обязательно должна быть выполнена.
Кроме восставших, были арестованы и высланы в Россию и многие из подозреваемых в сочувствии к восставшим. Царевна Дареджан с 10-летним внуком была сослана в Пензу. Известно, что в Пензенской губернии жили многие родственники Лермонтова: он постоянно слышал о ссыльной имеретинской царевне, и, несомненно, о самом восстании.
В тот день, когда были арестованы гелатский и кутаисский митрополиты и царевна Дареджан, был арестован и первый из князей Цулукидзе – полковник Сехния Цулукидзе – один из самых влиятельных феодалов Имерети конца ХVIII – начала ХIХ столетия. Он принимал активное участие в ополчении, посланном из Имерети в помощь царю Грузии Ираклию II во время нашествия на Грузию иранского властителя Ага-Мохаммед-хана. Сехния оказал содействие русскому правительству во время борьбы его с царем Имерети Соломоном II и получил чин полковника. Во время восстания в Имерети он был арестован и выслан в Россию. При своем аресте в 1820 году Сехния Цулукидзе оказал вооруженное сопротивление, выстрелив в офицера, производившего арест. Правда, этот выстрел опалил лишь лицо казака, оказавшегося рядом. Сехнию Цулукидзе  вместе с остальными арестованными вывезли сначала на Северный Кавказ, в Моздок, а затем дальше – в Симбирск.
Ермолов в письме к князю Кочубею писал относительно князей Д.Микеладзе и С.Цулукидзе: «Двое князей, содержащихся в Симбирске, удалены по обширному родству и их связям, которые могли быть вредны во время мятежа и по известным их свойствам, но я буду иметь честь уведомить ваше сиятельство, когда их возвратить возможно» (ЦАГ, д.5, л.624. – Н.Б. Махарадзе. Материалы... с.92).
С апреля 1820 года восстание разгорелось с новой силой, перекинувшись из Имерети и в другие районы, и продолжалось до осени 1820 года. Восставшие заняли и закрыли транспортные и почтовые дороги и сторожевые посты, ведущие к Кутаиси. Правительство вынуждено было прислать войска для укрепления подходов к Кутаиси. В руках восставших была вся Рача (одна из исторических провинций Грузии). Происходили стычки с войсками. Население перестало платить налоги.
К этому времени в Гурию со своими войсками прибыл полковник Пузыревский, который вскоре был убит повстанцами-гурийцами. После его убийства Ермолов назначил правителем Имерети командира 44-го егерского полка полковника князя П.Д. Горчакова, для командования войсками, подавлявшими восстание. Ермолов прислал также в Имерети генерал-майора А.А. Вельяминова, с которым Лермонтов позже, в 1837 году, встретится на Кавказе. Известно, что Вельяминов был расположен к Лермонтову и покровительствовал ему. От него также Лермонтов мог слышать о восстании в Имерети, тем более, что оно изобиловало весьма драматическими эпизодами.
Ермолов предписывал Вельяминову: «...всех, взятых с оружием в руках и тех, кои спасаясь захвачены будут из скопищ бунтовщиков, наказывать смертию на самом месте преступления. Суду подлежат только те, на коих падает подозрение, но нет достаточных доказательств. Тех, кои посылаемы будут мятежниками для возмущения жителей, лишать жизни через повешение. Селения, коих жители подняли оружие, истреблять до основания. Прощать только тех, если будут просить помилования и выдадут изменников» («Акты», т. VI, с.829).
А.А. Вельяминов подавил восстание в Гурии, куда он прибыл в июне 1820 года. Приказ был выполнен неукоснительно. Особенно жестоко расправились с Рачей. Ермолов в своих записках хвастал, что дома восставших были разрушены и разгромлены, сады и виноградники с корнем выкорчеваны. Имеретинское восстание было жестоко подавлено. В результате длительной вооруженной борьбы сотни были убиты и ранены, десятки расстреляны, повешены и сосланы на каторжные работы. Многих из восставших  переселили в Россию, а их собственность передали в казну. Царь Александр I щедро наградил орденами и медалями руководителей подавления Имеретинского восстания. Посылая Ермолову орден св. Владимира I степени, Александр I писал: «Усмирение Дагестана, Имерети, Мингрелии, Гурии, оставаясь наместником управления вашего в краях вам вверенных, вместе с тем приобрели вам право на собственную признательность нашу» (см. Н.Б. Махарадзе, Материалы., с.127).

(Окончание следует)

Роксана АХВЕРДЯН