Уроженец итальянского города Лукка, близ Флоренции, Георг Коррадини, или, на русский манер, Георгий Вильгельмович (Иванович) Коррадини, – прибыл в Тифлис в 40-х годах XIX в. «Кавказский календарь» на 1847-1853 гг. упоминает его в числе художников, работавших в Тифлисе. Он служил учителем рисования и чистописания в Тифлисской гимназии. Жил на улице Гановской (ныне улица Г. Табидзе) в доме Лорис-Меликова.

Коррадини был прекрасно образован, владел несколькими языками, имел степень бакалавра физико-математических наук, его считали замечательным художником. Во время русско-турецкой войны в 1855 г., как отставной офицер итальянской армии, переведясь из Дагестанского пехотного полка, Коррадини был определен прапорщиком в Нижегородский драгунский полк. За участие в штурме города Карс в составе 4-го дивизиона он получил орден Св. Анны 4-ой степени. Современники и однополчане вспоминали о Коррадини как о прекрасном боевом товарище, отличном всаднике и добром – несмотря на вспыльчивый характер – человеке.
В 1871 г. в чине майора Коррадини вышел в отставку и уехал в отпуск в родную Италию, где занимался скульптурой («Акты Кавказской археографической комиссии», т. 12, Тифлис, 1904, стр. 8.). Позднее художник вновь вернулся в Петербург, где и скончался в 1891 г. Похоронен в римско-католической части Волкова кладбища.
При жизни Коррадини считался талантливым рисовальщиком и акварелистом, его работы находились во многих частных коллекциях. Известны его портреты Наместника на Кавказе генерала Н.Н. Муравьева, аварского вождя и военачальника, наиба имама Шамиля, участника Кавказской войны Хаджи-Мурата, кавказских горцев и офицеров Нижегородского драгунского полка, большая акварельная картина, запечатлевшая полковой лагерь в селе Бозгалы. Среди офицеров полка художник изобразил и самого себя с карандашом и бумагой в руках.
Об одной акварели работы Г. Коррадини (из частной коллекции) сообщалось в статье «Загадка старой акварели». На небольшом листе бумаги (31х22) изображена молодая женщина в грузинском национальном платье зеленых тонов, с пышными рукавами и широкой юбкой, перехваченной в талии длинным белым поясом. Прическа и головной убор – тавсакрави – желтого цвета с вышитыми красными цветочками. Тонкое прозрачное лечаки выдает в модели замужнюю женщину.  Модель изображена в полный рост, почти фронтально. Наклон изящной головки в трехчетвертном повороте обращен к правому плечу, взгляд умных и грустных глаз направлен вправо. Лицо – овальной формы, нос – удлиненный с характерной горбинкой, брови – вразлет, глаза – миндалевидные с чуть припухлыми веками. Взгляд – умный, чуть настороженный и грустный. В этом портрете супруги царевича Александра Батонишвили (пятого сына царя Ираклия II и царицы Дареджан) привлекает внимание прежде всего восточная красота модели, ее изящная и грациозная поза, ненавязчивый общий колорит. В нем просматривается профессиональное умение автора, мастерски владеющего рисунком и техникой акварельной живописи.
Волею судьбы в 1834 г. модель – Мария Исаковна Агамалян – оказалась в Санкт-Петербурге, вместе с малолетним сыном Ираклием (названным так в честь деда, царя Ираклия II).  Царевне сразу назначили прием у императрицы Александры Федоровны, на котором присутствовал и сам Николай I, наградили орденом Св. Екатерины, назначили годовую пенсию, а сына определили в Пажеский корпус. В 1840-е гг. мать с сыном вернулись в Тифлис, где она и скончалась в 1882 г. в возрасте 74 лет. Газета «Кавказ» (1882, N267-2) писала: «С кончиной царевны Марии прекратился бывший Грузинский царский дом». Та же газета «Кавказ» следующим образом характеризовала царевну Марию Исааковну: «При замечательной физической красоте покойная обладала высокими душевными качествами. При скромном своем образовании она отличалась умом и тактом и не раз бывала осчастливлена посещением покойных государей и августейших особ. Природная скромность и даже врожденная азиатской жизнью застенчивость еще более увеличивали всеобщее к ней уважение, и благотворительность ее привязала к ней немало бедных семей, всецело обретавшихся на иждивении ее». Этой характеристики вполне достаточно, чтобы понять желание и готовность Георга Коррадини создать портрет царевны, известной в Тифлисе свой красотой и делами.
При сопоставлении акварельного портрета М.И. Агамалян и изображения Елены Эристави в роли грузинки в спектакле «Раздел» бросается в глаза несомненное сходство композиционного строя, общего абриса фигур, посадки голов моделей, а также тщательная разработка фактуры. Автор – Г. Коррадини был наделен безупречным вкусом и живописной культурой. Обе работы производят впечатление станкового портрета с выразительными и запоминающимися образами молодых женщин. Примечательно, что Г. Коррадини, работавший в Италии и в России проникался впечатлением от незнакомого (грузинского), как чем-то близким. Для него герои его акварельных произведений – загадочные незнакомцы, но он их понимал, изображал в изысканной и утонченной живописной форме, оставаясь внимательным и к психологическому состоянию своих моделей. Они – не постановочные фигуры, но проникнуты человеческим началом, лишены всякой экзотичности. Акварельные листы художника далеки от иллюстративности. Это его художественные и жизненные впечатления от страны, такой далекой от его родины. Коррадини оставался свободным, независимым художником и оставил нам интересную страницу грузинской культуры XIX в.
Тбилиси (Тифлис) во все времена был полон очарования для художников, поэтов, писателей, путешественников… Пейзажи, горожане, социальная и этническая пестрота, сосуществование старых и новых укладов создали Тифлису ореол города из «Тысячи и одной ночи». Многие известные люди творчества воспели, запечатлели кистью или пером древний город и его обитателей. Некоторые имена забылись. Среди них – Георг Коррадини (?-1891). Впервые за последние десятилетия о нем вспомнили в связи с вышеупомянутым акварельным портретом грузинской царевны М.И. Агамалян, найденным в подвале одного тбилисского дома. Другие акварели итальянского художника остаются неизвестными. Несохранившиеся или забытые работы забытого художника…
Две миниатюры Г. Коррадини хранятся в Литературном музее Грузии им. Г. Леонидзе (инв. N686-гр, 689-гр). На одной изображена дочь царя Ираклия II и царицы Дареджан, Текле (1776-1846). На другой – ее муж Вахтанг Орбелиани (1769-1812) в военном мундире. Обе миниатюры подписаны автором (латинскими буквами) в правом нижнем углу. Они поступили в музей в 1944 г. от Текле Николаевны Орбелиани, внучки царевны Текле и жены известного грузинского писателя и общественного деятеля Киты Георгиевича Абашидзе (1870-1917).
Миниатюры исполнены с большим мастерством на бумаге (20х16) и датируются 1850-ми гг. Исходя из датировки, периода пребывания Коррадини в Тифлисе, и учитывая идентичность акварельных портретов четы портретам маслом на холсте, хранящихся в Гос. музее искусств Грузии им. Ш. Амиранашвили и датируемых 1812 г., можно с большой долей уверенности предположить, что за основу акварельных портретов были взяты портреты маслом, автором которых, возможно, является Николоз Абхази (?-после 1803). Возможно, акварели были созданы по заказу членов семьи царевны Текле (сыновей Александра, Дмитрия и Вахтанга) или самой царевны. Сходство портретов супругов Орбелиани (акварельных и маслом) с очевидностью проявляется в композиционном строе (изображение по пояс, в трехчетвертном ракурсе), жестах рук, выражении лиц, платье, общем колорите. Различий в портретах почти нет, если не считать отсутствие надписей, удостоверяющих личности портретируемых на портретах маслом, а также расположение фигур персонажей не на переднем плане, а в «глубине».
В Национальном историческом архиве Грузии хранится рукопись пьесы «Раздел» (1850) писателя, драматурга, основоположника и первого руководителя грузинского профессионального театра (в 1850-1854 гг.) Георгия Эристави (1813-1864), с одиннадцатью акварельными иллюстрациями, изображающими первых исполнителей ролей в спектакле «Раздел». До 1952 г. рукопись хранилась в Гос. центральном архиве в Москве. В Грузию его вернули по инициативе Театрального музея в Тбилиси.
Пьеса «Раздел» была поставлена в 1850 г. в актовом зале Первой мужской тифлисской гимназии. Все одиннадцать акварелей – работы Г. Коррадини и подписаны автором по-французски. На титульном листе – дарственная надпись художника (также по-французски) наследнику и будущему российскому императору Александру II, посетившему Кавказ, и, в частности Грузию, в 1850 г. Цесаревич прибыл по поручению отца, императора Николая I, с тем, чтобы ознакомиться с военным положением. Это было пышное парадное путешествие, в котором Александра Романова сопровождал Наместник на Кавказе М.С. Воронцов (1844-1854). Текст на титульном листе следующего содержания: «Раздел». Первая в грузинской литературе драматическая пьеса, представленная в Тифлисе в 1850 году национальным дворянством для бедных. Костюмы и портреты персонажей пьесы – в соответствии с текстом. С глубочайшим почтением Его Императорскому высочеству Великому Князю и Наследнику от Жоржа Коррадини».
В альбоме представлены следующие персонажи из пьесы «Раздел»: Элене Эристави в роли грузинки, Чилашвили в роли слуги и рядом с ним Кипиани в роли князя Иванэ, князь Георгий Эристави (автор пьесы) в роли армянина Микиртума Трдатова, князь Георгий Эристави в роли имеретинца, княгиня Андреевская в роли Макринэ, князь Окро Эристави в роли Павле Дидебулидзе, князь Александр Эристави в роли Бардзима, Шаншиев в роли Рамаза, князь Ника Эристави в роли моурави, Мариам Эристави в роли Гордашверди, Анастасия Орбелиани в роли Нино Дидебулидзе, Кетеван Орбелиани в роли Татули, Анастасия Орбелиани в роли Шушаны.
Одиннадцать акварельных листов были впервые опубликованы в книге «Г. Эристави да картули пропесионалури театри» (Тбилиси, 2013, под редакцией Каландия). К сожалению, в книге ничего не сказано об авторе акварелей. А между тем в этих акварельных работах, Г. Коррадини выступает как летописец первого грузинского профессионального театра, сохранив для нас образы первых исполнителей первого спектакля. Писал ли он по памяти или по рисункам, сделанным по ходу спектакля (или репетиции) из зрительного зала? В акварелях ощутимо вдохновение. Они – как фрагменты спектакля, и в каждой – характерность сценического и реального образа. Акварели – словно портреты, созданные под впечатлением от спектакля. В них присутствуют элементы эффектности и живого контакта с прототипами. Изображенные на листах актеры – в сценических костюмах с соответствующими атрибутами, но в лицах, осанке и движениях художником скорее схвачен человек, чем актер. Некоторые акварели обладают портретной характеристикой. На других персонажи – в активном движении, словно выхвачены из контекста спектакля. Но и те, и другие полны экспрессивной динамичности – в позах, жестах. По ним вполне можно угадать психологию образов и суть их ролей. Сюжеты акварелей Г. Коррадини полны непосредственности, искреннего, заинтересованного отношения к образам. Акварельные листы в то же время и самостоятельные работы, не ограниченные темой театрального представления. В них – художественная достоверность, высокая культура исполнения, безупречный вкус. Их характеризует красочность, тщательная выписанность лиц, плавность линий, гармоничные цветовые решения.
Можно предполагать, что Г. Коррадини общался со своим земляком, архитектором итальянцем Джованни Скудиери (1817-1851), руководившим строительством здания караван-сарая Г. Тамамшева с первым на Кавказе специализированным театральным помещением, и с художником Григорием Григорьевичем Гагариным (1810-1893), расписавшим зал и фойе театра. Театр был торжественно открыт 12 апреля 1851 г. Возможно, Г. Коррадини был свидетелем строительства театра и одним из его первых зрителей.


Ирина ДЗУЦОВА

«...конечно и прежде описывались в литературе схожие ситуации, сцены,.. но у Элгуджи Бердзенишвили совершенно иное восприятие и иное изображение. «И все озарено каким-то библейским, незамутненным светом. Это большая виртуозная литература».
Слова эти принадлежат тончайшему мастеру грузинской прозы Резо Инанишвили, восхищенному рассказами Элгуджи Бердзенишвили. А с ними перекликается и высказывание одного из виднейших грузинских поэтов Эмзара Квитаишвили: «...Вероятно, существует что-то кроме простого совпадения в том, что столь яркая творческая личность, большой художник и удивительный прозаик явился на свет 25 декабря».
Элгуджа Бердзенишвили окончил Тбилисскую Академию художеств, из которой с 3 курса был исключен за формализм сроком на пять лет – в пору одной из вспышек мракобесия. Была исключена целая плеяда талантливых студентов – Мераб Бердзенишвили, Элгуджа Амашукели, Резо Тархан-Моурави, Джибсон Хундадзе и др. Но, как гласит грузинская пословица, «воды уйдут, а песок останется»: исключенные впоследствии стали известными мастерами кисти и резца, украшением грузинского изобразительного искусства и всей грузинской культуры.
Талантливый человек бывает талантливым не в одной лишь сфере и тому примеров предостаточно. Однако воплотить в действительность, реализовать эти таланты по тем или иным причинам удается не всем. Элгуджа Бердзенишвили блестяще реализовал и реализует сегодня дарованные ему Богом способности. Один из выдающихся живописцев современной Грузии, мастер пейзажа, владеющий большими и малыми формами, создатель великолепных фресок (не могу умолчать здесь о фрагменте одной из них, помещенном на обложке сборника его рассказов), знаток грузинского фольклора, греческой и римской мифологий, поклонник Ренессанса и классической живописи, обладающий мифологическим мышлением, прекрасный иллюстратор книг – и вторая его ипостась: тонкий беллетрист, автор замечательных рассказов, новелл и эссе, блистающих богатством грузинского языка, – таков Элгуджа Бердзенишвили, заслуженный художник Грузии.
Предлагаем его эссе о знаменитом испанце Сальвадоре Дали «Фантазия живописца» из книги «Рассказы» (Тбилиси, 2014), которое, думается, привлечет внимание читателей, в том числе художников и искусствоведов.

Камилла Мариам КОРИНТЭЛИ


...С момента зарождения живописи, когда впервые дикарь-художник со страхом – или играючи – нарисовал на стене пещеры мамонтов и бизонов, с тех незапамятных времен  вплоть до наших дней вы не сумеете назвать мне столь удивительного фантаста, как Сальвадор Дали. Или, быть может, вы полагаете, что фантазия не является главнейшим и первейшим признаком художника? Но поскольку это так, то как вы осмеливаетесь наряду с Сальвадором Дали упоминать Сезанна?
Сезанн и фантазия?! Художник, который за всю свою жизнь, кроме натюрмортов, почти ничего другого и не рисовал, Сезанн, который рисовал только то, что видел, и не давал натурщице возможности чуть шевельнуться (ее стул он устанавливал на кирпичах так, что при малейшем движении натурщица свалилась бы наземь), живописец, который не мог оторваться от натуры, постоянно смотрел на палитру и ни разу не взглянул на небо, Сезанн, который любил реалиста Курбе, которому так же, как и Сезанну не хватало фантазии и который частенько говаривал: «Я никогда не нарисую ангелов, потому что никогда не видел их розовенькие попочки», и то же самое мог бы повторить Сезанн, потому что он рисовал только то, что видели его глаза, чего он мог коснуться рукой, то, что неподвижно лежало перед его носом, – и вы отдаете предпочтение Сезанну?
Где головокружительные видения Сальвадора Дали, где беспредельный полет его фантазии – и где аккуратно лежащая на тарелке груша Сезанна? (Люблю я спор с воображаемым миром: там я становлюсь более смелым, сидишь себе один, в привычном старом кресле, молчишь, видишь окружающие тебя лица, кого хочешь, того приглашаешь к спору, кого хочешь – возвращаешь назад, когда захочешь, тогда и прекратишь игру, главное – всегда выходишь победителем! Тишина царит в моем одиночестве, молчание, Сальвадор Дали хмуро глядит со стены, по вырезанной из журнала картинке ползет муха. На высоком лбу Сальвадора муха – как след от пули.
– Продолжим нашу беседу, я надеюсь, несмотря на разницу взглядов, мы не станем враждебно относиться друг к другу и останемся друзьями...
Каждая область искусства имеет свою специфику, свой способ выражения. Не будь этого, не было бы разницы между поэзией и прозой, между литературой и живописью, между оперой и балетом. И чем чище говорит на своем языке тот или иной вид искусства, чем больше сохраняет он свою особенность, свои отличия, чем строже сохранен этот внутренний закон, тем сильнее воздействие. Их смешение меж собой вредит каждому из них, принижает и обесцвечивает. Представьте, каково будет, если балерина на сцене вместо танца станет говорить или петь...
– И что же дальше?
– Дальше то, что смешение всегда ущербно. Чтобы легче понять это, не станем мучить себя и заумничать. Простой пример выявит все: вино ценится чистотой! «Чистое вино!», – скажет с гордостью тот, кто выжимал гроздья, когда похвалят его вино. По чистоте ценятся и драгоценные камни. «Камень чистой воды!» – так говорят ценители. Чистое вино имеет свой специфический вкус и аромат. Когда к вину подмешивают воду, это уже некая жидкость, утратившая вкус, аромат и силу. Более того, если не подмешивают воду, а к хорошему вину добавляют другое вино, это хорошее вино утрачивает свои вкусовые качества, свой аромат, крепость. Так-то, дорогие друзья. И поскольку мы грузины, что может быть для нас яснее и понятнее этого примера?
Нужно суметь постигнуть язык живописи, суметь читать живопись. Великий французский живописец Эжен Делакруа сетовал: «Перед моими картинами всегда говорят о содержании, а самое главное – живопись остается в стороне». Когда восхваляют Сальвадора Дали, восторгаются его картинами, в особенности – богатством его фантазии, причина этому не прелесть его живописи, а необычное, неведомое, фантастическое содержание.
– Нам непонятно, что значит отдельно содержание и отдельно живопись!
– Под содержанием я подразумеваю плод фантазии Сальвадора Дали, необычайную историю, видимое содержание, все то, чем привлекает он зрителя, но не истинное, скрытое содержание, которое есть в живописи Сезанна.
Я вас спрашиваю, что останется на холсте Сальвадора Дали, если мы изымем содержание? Ничего, совершенно ничего не останется, потому что здесь представляло интерес именно содержание. Видение, сон, призрак – зритель стоит изумленный и не может скрыть восторга перед удивительной фантазией художника. Но ведь это внешнее содержание быстро иссякает – как только мы его поймем, постигнем, а что же потом может нас привлечь?
Что останется на холсте Сезанна, если удалить содержание? Останется то, что изначально – живопись! Живопись Сезанна не имеет содержания, которое можно изъять. У него живописное полотно само проявляет собственное содержание живописанием, а не сюжетом или повествованием. Это чистейшая живопись! А ведь грузинское слово «ferwera»-«перцера» (живопись) дословно значит «писание красками»»! Вот оно – содержание живописи.

***
Картины Сальвадора Дали вызывают удивление и рождают страх. Они наполняют нас таинственным трепетом. Оказывается, вот что творится в душе человеческой! В какой мрак проникает взор художника! Какой великолепной фантазией он обладает! Сальвадор Дали выносит на холст неведомый, еще никем не виденный, исполненный тайн мир. Здесь зримо, открыто отображен страшный лик подсознания, извлеченный из недосягаемых темных глубин. Здесь безудержные желания низких чувств, инфантильные сексуальные стремления, некогда изгнанные запретами. На его холстах реализуется все запретное – здесь тайная, скрытая жажда инстинкта, мечтания, фобии, параноидные или шизоидные видения, пороки, ангельские видения, кошмарные сны, призраки, мороки...
Все это оказалось бы на своем месте, если бы Сальвадор взял бы в руки перо, и мы тогда получили бы Франца Кафку, а если бы Кафка взялся за кисть и стал рисовать на холсте – получился бы Сальвадор Дали. Однако Франц Кафка очутился в выигрышной позиции – в своей родной сфере. Метафора, аллегория, видение, морок, сны, противоречия, – все это у Кафки чувствует себя дома (в мире слова). Сальвадор Дали же с подобными темами, с теми же мотивами, случаями встал совершенно неуместно перед мольбертом и рассказывает нам масляными красками по холсту о непознанном и непознаваемым мире. Да, действительно это нужно для ознакомления с психикой человека. Но эта сфера чужда и неприемлема для эстетики живописи! Тщетно Сальвадор держит в руках палитру и кисти, он – не живописец, мыслящий красками.
– Вы рассуждаете пристрастно, только слепой не увидит, что Дали новатор!
– Нет, он не новатор. Новаторство в живописи достигается не новыми темами или новым содержанием, а преображением и обновлением палитры. Сальвадор Дали старинный мастер. Он рисует традиционно. Он боготворит старых мастеров: Рафаэля, Вермеера, Веласкеса и считает, что перед Веласкесом он сам – ничтожество. Палитра Сальвадора стара. Сам Дали считает новатором Пикассо и отдает пальму первенства ему, да, дорогие друзья, Сальвадор не новатор, он и не чистой воды живописец. Что же касается фантазии живописца, она совершенно иная, чем вы полагаете, совершенно иное качество фантазии живописца, именно о том у нас разговор, и не обрушивайтесь на меня, если я заранее скажу, что у Сальвадора Дали нет фантазии, а то, что есть, это не очень подходит для искусства живописи.

***
Когда Сальвадор Дали стоит перед мольбертом и созерцает палитру, импульс его творчества отнюдь не палитра, «палитра со сверкающими контрастными красками, которая так волнует живописца, как воина оружие» (Делакруа), нет – он получает импульс из совершенно другой сферы, толчок ему дает отнюдь не многоцветная палитра и не краски влекут, зовут его, не краски нашептывают ему что-то на своем таинственном языке, не цвет является импульсом воспарения, а – содержание, извлеченное из глубин его существа. Он очарован лишь только этим содержанием, восхищен только этими необыкновенными видениями или сновидениями; он желает перенести все это на холст, явить все это на холсте, и его нимало не заботит, соответствует ли это искусству живописи (отнюдь не все, что делается на холсте масляными красками, является живописью!). Какая сила движет душой подлинного художника, когда он, стоя перед пустым холстом, готовится начать творить, когда он проденет в палитру большой палец, когда возьмет кисть и легким ее движением положит на белый холст, то есть на белое ничто первый цвет, и белое ничто превращается в нечто. Этого ничто уже коснулся цвет, оно уже – зародыш живописи, ему дарована жизнь, ибо цвет – душа живописи.
Когда не было ничего и сказал Господь – «да будет свет», все озарилось светом, и все обрело цвет. Все означает жизнь, ничего – ничто. Без цвета все обесцвечено.
Живопись рождается из мира красок палитры. Здесь каждая краска словно молит художника (как цветы – Хогаис Миндиа (герой произведения К. Гамсахурдиа), просит дать ей образ. Каждая из них излучает прекрасное. Взирающий на это живописец наполняется импульсами, загоревшаяся многоцветьем палитры душа его трепещет, горит и обращается огнем пылающим и повелевает художнику стать творцом.
Этот безмолвный экстаз, силою красок сотворенный, чужд Сальвадору Дали. Не на палитру устремлен его взор, и не краски, цвета его волнуют, он вглядывается вглубь самого себя и кричит: загляните в мою душу! Посмотрите, что в ней творится! И мы стоим перед его картинами и заглядываем в его душу. Затонувший в себе мастер демонстрирует нам доселе не виденный мир, он ворожит, он – предвидящий. Маг, зрящий тысячи ужасов, чего только не увидит его сверкающий глаз, и все запечатлевает он на холсте. Вот его известная картина. «Предчувствие гражданской войны». Мы видим разорванные тела, осознаем жестокость и бессмысленность войны. Предчувствие сбылось. Кошмарным видением отобразилось оно на холсте. Но как долго можно стоять перед кошмарным видением? Живопись требует иного содержания – «живопись праздник для глаза». Вот самая знаменитая картина Сальвадора Дали – «Христос Сятого Иоанна Креста» Шотландия. Музей Глазго. В этой работе проявляется поразительная фантазия художника, его несравненное видение и великое мастерство. Невозможно остаться равнодушным перед этим шедевром! Озаренное золотым светом тело Распятого на черном фоне – по черному небу – летит, стремится кверху, туда, где царствует вечный свет, и мы, завороженные, созерцаем эту непередаваемую мистерию. Какое великолепное зрелище! «Вот оно, видение удивительное!» Мы смотрим на возникшую на холсте ясновидца фантазию и у нас перехватывает дыхание. Какие потрясающие мгновения подарил нам Мастер! Но очень скоро послышится тихий голос затаившейся в нашей душе музы – покровительницы живописи, которая прошепчет: ведь великолепно видение Сальвадора Дали? И велика сила его мистического прозрения? Однако так мог увидеть святой, но не живописец...
Теперь же, друзья мои, простимся на время с Сальвадором Дали и обратим наш взор на Сезанна. Опустимся из необычного фантастического мира на освещенную солнцем землю и поглядим на богатую палитру Сезанна.

***
Сезанн рисует грушу.
Вот Сезанн рисует грушу. Вы скажете, что за премудрость нарисовать одну грушу и одну тарелку, если художник обладает мастерством, к тому же все, что он рисует, лежит у него перед носом на столе, к чему тут фантазия! Но – будем терпеливы: Сезанн вот-вот завершит работу, и мы увидим и поймем, что в живописи Сезанна мы имеем дело с совершенно иной, качественно отличной фантазией. Мы заметим большую разницу между фантазией Сальвадора Дали и фантазией Сезанна. Разве не о том мы спорим? Что есть настоящая фантазия живописи?!
Сезанн рисует грушу. Его взор неотрывно устремлен на предметы и горящую красками палитру. Перед ним действительность, но он должен на холсте сотворить новую действительность, новый мир, мир живописи. Но как? Фантазия Сезанна начинает действовать, он не убегает вдаль, не пересекает небеса, он погружается в глубину, он не отрывается от палитры, здесь мир живописи, и он не удаляется от недр живописи, не фантазирует на холсте, ничего не сочиняет, его фантазия протягивает сеть, как паук, между предметами и красками, разлитыми по палитре. Тайна живописи гнездится на палитре. Здесь каждый цвет – таинственный шифр, разгадка шифра– долг фантазии Сезанна. В этом ищет он суть фантазии. Груша лежит на тарелке, у груши есть своя форма, свой цвет, вес, объем, материальность, все те качества, и свойства, которые должны ожить на холсте, фантазия Сезанна ищет тысячи способов выражения: в какой тональности? Какими красками? Фантазия рыщет по палитре: она выбирает краски, сочетает их, противопоставляет друг другу, контрастные цвета светятся, постепенно на холсте вырисовывается зародыш гармонии. Его сердцебиение слышит Сезанн. Фантазия мастера упорядочивает хаос. Каждый цвет зажигается, постепенно они перекликаются друг с другом, но все еще далека полная гармония, какие-то голоса выпадают из нее, они должны умолкнуть! Сезанн, склонив голову, глядит на палитру. Вот где сокрыта тайна! Предметы тихо-тихо наполняются жизнью... Для этого недостаточно перерисовать, недостаточно подражания природе.
Необходимо найти эквивалент – вот задача фантазии художника. Эквивалент совершенно не похож на существующую действительность, но силой эквивалента сотворяется на холсте новый мир, более реальный, нежели сама реальность. Это есть содержание, созданное языком живописи, рожденный на холсте мир живописи, праздник глаза, когда человек смотрит на холст и не спрашивает, не задается вопросом – что означает то, что изображено. Живопись не ребус. Разве драгоценные камни привлекают нас содержанием? Какое содержание присуще им кроме того, что они излучают прекрасное?
Оказывается, какая красота заключена в простых, обычных предметах, вот ради чего старалась фантазия Сезанна. Вот Сезанн отступил на шаг и издали взирает на холст. Там нет ничего фантастического, но рисунок привлекает, притягивает, глаз не оторвешь, и чем дольше созерцаем его, тем больше возрастает магнетическая притягательность. Как бедно его содержание, но с какой магической силой влечет оно наш взор. Здесь ничего не наскучит глазу: как великолепен черный цвет этой бутылки, как нежна окраска лука, как красивы изящные складки белой скатерти, какое единство создала фантазия художника, как незаметна архитектоника композиции, ее внутренняя логика, и как живо проступает все это на холсте! Картина дышит, она излучает сущность искусства живописи – искусства красок, цвета. Глаз празднует, в душе праздник. Кто бы предположил, что из ничего можно сотворить столь пленительный волшебный мир! Большая фантазия была необходима для того, чтобы из незначительных обыденных предметов создать значительное произведение искусства. Такой силой обладает подлинная живопись. Вот снова возобновил работу Сезанн. Мы оставляем художника в его одиночестве. Не станем более мешать ему. Он с любовью взирает на палитру, и бесчисленные варианты возможностей рождаются в его душе!
Сальвадор Дали – не влюбленный в палитру живописец. В иных сферах витает его сознание, реет его фантазия, и поэтому не прельщает его живопись как искусство красок и линий. Он давно отодвинул от себя мир как тему для живописи и приковал взор к миру непознаваемого. Он сказочник снов и всякому цвету предпочитает свой внутренний мир. Он настолько потрясен чудесами, обнаруженными в собственном его существе, своими кошмарными сновидениями, видениями, чудовищами, бабочками, червями, жуками, пресмыкающимися, – настолько, что ничто другое его не интересует.
Он не ищет линию или цвет как вестника прекрасного, но тогда что иное ищет живописец Сальвадор Дали с палитрой и кистями в руках? Для него главное – что означает сон, который он видел этой ночью, или как передать, как изобразить на холсте видение, которое его напугало утром – и цель достигнута, он все досконально переносит на полотно, все без изменений. Но как бы велико ни было его преуспевание, оно не долго останется на холсте как живопись и рассеется, как сон. Потому что оно создано не жаждой живописи, не импульсом, возникшим из блаженства красок, но порождено силой видений, призраков и снов... Такие мотивы были бы интересны Фрейду, Юнгу, Адлеру, но в живописи они неуместны. Итак, дорогие друзья, выяснилось, что фантазия живописца – вещь совершенно другая. Она вроде и незаметна, но она действует энергично. Фантасмагория, непосредственно перенесенная на холст, отнюдь не является великолепной фантазией живописца.
Существуют художники, которые рождены поэтами, философами, мистиками, но по какой-то случайности или по воле судьбы взяли в руки кисть. И этот ваш Сальвадор Дали один из тех, взор которого постоянно убегает к небу (если мы закроем глаза и не заметим, что и на доллар он очень даже посматривает), да, он устремил взор к небу; там, вверху, в облаках шмыгают ящерицы, комары и слоны летают, помахивая крыльями, слоны тычутся хоботами в грудь бесстыдно раскорячившейся в лазурном просторе женщины. Какая фантазия! Разве не чудеса? Изумительно, какая необыкновенная фантазия! Вон критики, искусствоведы, стоя спиной к картинам, спорят, обсуждают их. Возбужденные фантазией Сальвадора Дали поэты стихами передают мистические его видения и выдают их за свои сочинения. Философы, потрясенные глубиной метафизических или трансцендентальных изысков Дали большей частью молчат. Психоаналитики изучают комплексы художника, его символический язык. Не мужской ли член означает слоновий хобот? И что символизируют часы, расплавившиеся в зное пустыни? А что значит жук, присевший прямо на сосок обнаженной груди женщины? Может, этот черный жук и есть сам Сальвадор Дали? А пламя, вспыхнувшее на шее жирафа? Может, это есть вселенский пожар? Почему треснуто огромное яйцо? Чья голова высунется оттуда? Кто вылупится? (Сальвадор Дали тихонечко посмеивается со стены. «То, что я ем, я знаю, но то, что я делаю, не знаю. Вы желаете, чтобы мои друзья или недруги понимали значение нарисованных мною на холсте образов, тогда как я сам, их создатель, ничего не понимаю?» Сальвадор Дали беззвучно смеется про себя, муха перемещается на скулу).
– Это, господа, двадцатый век! 
Размытые принципы, разброд. Абстракционист-художник льет с балкона краску на разостланный по стеклу холст. Народ апплодирует ему, как в цирке пляшущему на канате клоуну. Невдалеке шимпанзе пальцами марает что-то на холсте, какой-то скульптор тащит части разбитой вдребезги машины (очень скоро будет воздвигнут подобающий цивилизации монумент – на несколько дней); утилитарное время. Рост дешевого искусства. Праздник бездуховности. Техника. Праздник тела, возвышение секса. Негритянские ритмы. Оглушительные крики, визги, вопли из-за океана. В этом аду потеряется человек. Исчезнет прекрасное, исчезнет высокое искусство. (Сальвадор Дали угрожающе воздевает кверху указательный палец и говорит: «Искусство нашего времени – настоящий провал»).
– Вы отошли от темы и этим еще раз подтвердили гениальность Сальвадора Дали. Разве кто-нибудь отобразил так живо это абсурдное время? Разве то, что происходит в душе художника, не является отражением времени? Разве не в пустыне мы умираем? Мертвое время. Разве не это символизируют расплавившиеся часы? (Сальвадор Дали со стены: «Эти часы точно показывают время!»). Слышите, уважаемый господин, что сказал маэстро? При чем тут чистая живопись, чистый живописец и чистое вино! Цвет, линия – какая в этом необходимость! Чтобы Дали был очарован розами или дошел до того, чтобы месяцами рисовать персик или грушу? Дорогой мой, сегодня иное время, не отстали ли вы немножко от эпохи? Не слишком ли засиделись в старом кресле?!
– Будет лучше прекратить наш спор и проследить взглядом за этой девушкой. Посмотрите, какая она прелестная! С какой чарующей грацией она идет! Какого богатого цвета ее волосы, как расцвела непорочная грудь! Она приколола к вырезу платья алую розу, цвета крови. О, какие усилия потребуются живописцу, как мощно должна заработать его фантазия, чтобы перенести на холст эту красоту, чтобы она жила на холсте, чтобы дышала и грудь и эта красная роза (выполненная вонючими масляными красками) излучала пьянящий аромат.
Сальвадор Дали пририсовал бы этой очаровательной девушке конский хвост и назвал бы картину (скажем!) «кентавр». Сальвадора Дали не интересуют черты необычной красоты обворожительной девушки, ни ее грациозность, ни песнь линий, ни колорит, ни богатство красок. Не интересует и то, существует ли у кентавров женский и мужской пол, но если ему понадобится, он обнаружит и кентавра-гермофродита. Таков размах фантазии Сальвадора Дали, если положат перед ним грушу, его фантазия вместо черенка пририсует груше мышиный хвостик. Так-то, фантазия не имеет никаких точек соприкосновения с искусством живописи. Вы не согласны со мной?

***
«Что касается живописи, у меня единственная цель: как можно точнее отобразить основные черты иррационального». Вы понимаете, мои дорогие друзья, что говорит мастер? Он не фантазирует, не выдумывает, не сочиняет, нет, он тщится воспроизвести образ иррационального. Но живопись тут бессильна, – он мечтает о фотографической точности. По его мысли, «живопись – это созданная рукой фотография, воссоздание иррационального, его тайны въявь», но его не удовлетворяет тусклое отражение неведомого мира. «Если бы я мог фотографически запечатлеть те образы, которые витают перед оком моего разума, когда я засыпаю, то мне открылась бы тайна тайн мира. Необходимо изобрести прибор, улавливающий образы сновидений, который бы в точности их воспроизводил.
Если бы это было возможно, я бы тогда узрел и расшифровал являющиеся мне из вечности тайны...». Разве после этого заявления, дорогие друзья, не должен прекратиться наш бесплодный спор! Предметом вашего восхищения является отнюдь не фантазия Сальвадора Дали, а самая настоящая реальность, чье имя – подсознание. Сальвадор Дали с трезвым разумом созерцает его, рисует, как Сезанн грушу, при чем тут фантазия! То необычное, странное и удивительное, что нам (что вам) представлялось плодом фантазии, оказывается внутренним миром художника. Сальвадор Дали взором строгого психоаналитика разглядывает свою ночную жизнь, мир своих снов. «Я глубоко убежденный рационалист, я утопаю в иррациональном не только из-за его глубины, не потому что влюблен в подсознательное, но потому, что в отличие от многих, я борюсь за подавление иррационального!» Такое мог ему внушить Зигмунд Фрейд. Сальвадор Дали его поклонник. Никого он не упоминает с таким почтением и уважением, как Фрейда. Ницше не преодолел безумия, он покорился темным силам. Сальвадор испытывал подсознание, это гнездилище безумия для своего творчества, и избавился от всевозможных комплексов. Он спасся от безумия и избежал того хаоса, который в общем называется жизнью.

***
(Молчание. Дали сурово глядит со стены. По вырезанной из журнала картинке ползет муха – «самое параноидальное насекомое мира», постепенно продвигается вперед и приближается к знаменитым усам Дали. Не думайте, что это обыкновенные усы. Для Сальвадора Дали они исполнены магической силы так же, как рассыпанные по плечам золотые кудри библейского Самсона. Усы дело нешуточное, по словам друга Дали, величайшего испанского поэта Федерико Гарсиа Лорки, «усы – это константа лица человека». Идея усов у Дали возникла при чтении Фридриха Ницше. В своих дневниках он вспоминает, какое неотразимое впечатление произвел на него Ницше (однако при этом надо отметить, что он тотчас это отверг). Вот что пишет Сальвадор Дали: «Когда я впервые познакомился с Ницше, я остался глубоко шокированным. Ницше черным по белому нагло утверждал, что Бог умер! Я еще не привык к мысли, что Бог вообще существует, а тут кто-то меня приглашает на похороны Бога. Меня обуяли сомнения... Заратустра казался мне героем грандиозного масштаба, и я искренне был восхищен величием его духа, но он пал в моих глазах из-за своей ребячьей игры, которую я, Сальвадор Дали, давно отыграл. Придет время, и я превзойду его величием! Едва начав читать Ницше, на второй же день, я уже имел о нем собственное мнение: это был слабый человек, который по слабости дал себе волю сойти с ума, тогда как в подобном случае никак нельзя потерять рассудок. Эти мысли легли в основу моего девиза, которому суждено было стать лейтмотивом всей моей жизни: «единственное различие между мной и сумасшедшим в том, что я не сумасшедший». В три дня я проглотил и переварил Ницше. После этой каннибальской трапезы оставалась несъеденной только лишь одна деталь личности философа. Единственный кусок, в который я готов был вонзить зубы, – это были его усы.
Ведь мои усы не опечалят человека! Не наведут его на мысли о катастрофе, не напомнят о беспросветных туманах и о музыке Вагнера. Нет. Никогда!
Муха с жужжанием слетела со стены и опустилась на кончик закрученного кверху уса Сальвадора Дали. Муха затрепетала, зацепившись за острый, как игла, кончик уса. Забила крылышками. Глаза Сальвадора Дали загорелись гневом, возмущенный мастер смотрит на собственный нос. Сверкающие глаза косят, внезапно он выхватывает из позолоченных ножен ятаган и одним его взмахом отсекает ус вместе с наколовшейся на него мухой. Ус в тот же миг падает на белую грудь лежащей у ног маэстро женщины и тотчас превращается в черного скорпиона, муха – в крошечного слона, который, взмахивая крошечными крыльями, летит к пупку женщины. Сальвадор невозмутимо раскрывает портсигар, набитый усами. Один ус, туго закрученный кверху, он приклеивает вместо отсеченного и гордо взирает со стены. Усы подрагивают, остроконечные... Дали словно ласточку проглотил, и хвост остался наружу. Сальвадор с высокомерно поднятой головой возглашает: «Мои усы полны оптимизма, они похожи на усы Веласкеса и совершенно противоположны усам Ницше, мои усы олицетворяют империалистический дух, они обращены к небесам, потому что вертикаль характерна для испанской мистики. Мои усы устремлены вверх, они только ночью опускаются книзу, когда отдыхают, в то время, когда я сплю; пока рассматривают мои усы, я, скрываясь за ними, делаю свое дело».
Мы тоже вернемся к своему делу и возобновим спор. Только спор наш, по-видимому, не имеет смысла.
– Согласен, здесь и вправду спорить не о чем. Разве не бесспорно, что если художник нарисовал женскую руку так, что мы чувствуем биение пульса на этой руке, или изобразил глаз так, что мы можем прочесть в нем тайну души, создание такой картины требует гораздо большей фантазии, нежели летающие в поднебесье тигры. Когда Тициан, уже в преклонном возрасте, работал над картиной «Святой Себастьян», он на груди святого размазал краски ладонями и пальцами. Если смотреть на картину с близкого расстояния, видишь хаос, словно бы беспорядочно намешанные толстым слоем краски, но достаточно отступить назад, и тебя потрясает созданная волшебной силой фантазии живописи могучая грудь Себастьяна, в которой ощущаешь биение его горячего сердца.
Или вот пример проявления богатства фантазии живописи: Сандро Боттичелли  обладал богатейшей фантазией, но не потому что воплощал на своих полотнах мифологические темы, а потому, что линия его фантастическая. Его «Рождение Венеры» фантастическое не потому, что он изобразил богиню любви стоящей на раковине, а потому что нежнейшее тело девушки, его движение является фантастической мелодией линии. Вот прекрасное, рожденное истинной фантазией живописца. Вам, наверное, будет непонятно, если я скажу – фантазия художника проявляется в мазках, даже в легком прикосновении кисти больше, чем в содержании. Разве мало тому примеров? Не будем забывать Сезанна. Его бутылку, персик, грушу, тарелку, его натюрморты и пейзажи, в которых фантазии больше, чем в фантастическом мире сюрреалистов. Искусство живописи восхитительно, это светлое, явное искусство, но оно сложно для восприятия. Так что остается в силе единственное высказывание великого венецианца Паоло Веронезе: «Живопись понятна только живописцам». До свиданья, друзья, не обижайтесь на меня (спорящие выходят, потупив головы, но внезапно останавливаются, потихоньку, один за другим поворачиваются ко мне лицом).
– Спор окончен!
– Но сперва вы должны нам ответить на последний вопрос! Получается, напрасно гремит имя Сальвадора Дали, оказывается, напрасно люди убиваются, чтобы заполучить книги Дали в золоченых переплетах, оказывается, Сальвадор Дали и вовсе не живописец, он попросту пишет масляными красками по холсту, а живопись остается в стороне, он вроде и пишет, но и не писатель, потому как его темы нужно в книгах писать, а не на холсте. Это еще ничего, но, оказывается, Дали и фантазии не имеет! Но какая фантазия должна быть у человека, который так говорит о Дали!!! В конце концов, кто он есть?! Откуда он появился? Не с неба же упал! (Спорящие с агрессией смотрят на меня, кое у кого вроде пена на губах выступила, кое-кто тянет к карману дрожащую руку. Сальвадор Дали беспокойно озирается, приложив к уху ладонь: в напряженной тишине тихо звонят далекие колокола. Я должен поменять тон разговора!)

***
– Дорогие друзья, трудно сказать, кто такой Сальвадор Дали, его трудно уловить! Некоторые считают, что он шут, – как сам он говорит: «Вот уже сколько времени развлекаю человечество», – некоторые утверждают, что он сумасшедший (Сальвадор Дали со стены: «Дали сумасшедший! Разве можно так бездумно и без тени сомнения утверждать такое? Лучше было бы сказать, что большая часть людей такая как вы, а не как я, я не сумасшедший, я – художник!»).

***
– Да, дорогие друзья, он художник. Этим все сказано. Но Сальвадор Дали не только художник. Ему мало быть художником. Он задыхается в одной лишь сфере живописи. Он многогранный творец и постоянно ищет тайну. Его взор проникает в иной мир. Разве бытие лишь то, что мы видим? Вы ведь помните, что сказал Шекспир: в природе много чего таинственного, о чем философы и не подозревают. Вот эта таинственность и привлекает Сальвадора Дали. Он ныряет в темные лабиринты непознанного мира и оттуда извлекает для нас невиданные сокровища, как искатели жемчуга из глубин морских - раковины с дремлющими в них жемчужинами, чье нежное сияние  напоминает нам о тайне вечного молчания. Удивительна личность Сальвадора Дали. Живопись является частью его индивидуальности. Дали с его эрудицией и натурой – тип титана эпохи Ренессанса, но он родился в плохое время («Наше время – эпоха пигмеев. Я удивляюсь, что гениев пока что не травят, как тараканов и не преследуют, чтобы забить камнями», – говорит со стены Сальвадор и отгоняет назойливую муху). Спорщики уже не слушают меня. Махнув рукой, расходятся, исчезают постепенно. Тишина. Я один. Я остался победителем. Действительно, кто же этот человек со сверкающими глазами, который кистью и усами покорил весь мир?
В тишине звучит далекий звон колоколов. Сальвадор Дали прислушивается и, обратив глаза к небу, говорит: «Я благодарю Бога за две вещи: первое то, что я испанец! А второе то, что я Сальвадор Дали». Молчание. Исчез журнальный листок и на его месте на пыльной стене выделяется белый квадрат. Сальвадора Дали не видно, но в середине квадрата остались его усы. Только это знаем мы о нем. Звон постепенно приближается, приближается, мешаясь с топотом копыт.
...На золотистом горизонте возникают знакомые, всеми любимые силуэты. Один из них, на белом одре, вооружен. Его взор устремлен в небеса. Второй с беспечным видом восседает на осле. Он дремлет в седле под мелодичное позвякивание бубенцов. Вот оба приблизились и настолько, что слышна их беседа:
– Мой добрый Санчо, продолжим начатый разговор, я слушаю вас со всем вниманием.
– Да, сеньор... Когда-то у меня был такой же, как и вы, знатный господин, благородный рыцарь, всю жизнь со шпагой в руках он защищал добро, вплоть до того дня, как его поймали, посадили в клетку и объявили сумасшедшим.
– Ну, от сумасшествия я застрахован, ведь искусство – спаситель! Так, говоришь, его посадили в клетку?
– Да, сеньор, он был беден и нищ, и он боролся за добро, Господь да спасет его душу! А вы, сеньор, за что вы-то боретесь?
– Я против нищеты, я борюсь за богатство!
– Выходит, вы, ваша милость, богатый человек, у вас, верно, и золотишко есть?
– Я богат душой! А золото – это мое искусство. Я борюсь с нищими духом и духовно обогащаю всех!
– Царство небесное моему старому господину, он постоянно говорил такие же вещи!
– Значит, он был благородный человек!
– Да, это так. Только одна беда у него была: видения его мучали, видения, то и дело ему что-то мерещилось, он все хватался за эфес шпаги и грозился, что вступит в бой.
– Не за шпагу надо было браться твоему патрону, мой Санчо, а за кисть и все эти свои видения нужно было оставить на холсте навсегда. А все же, что мерещилось твоему сеньору?
– Да вот то, что  я на ваших картинах увидел. Только тогда мне трудно было представить въявь рассказы моего сеньора. Теперь-то, когда я увидел картины вашей милости, я понимаю, догадываюсь, какой ад крутился в голове бедного моего сеньора. Не обижайтесь, ваша милость, но вы мне очень его напоминаете, до того, что порой страх меня берет и я спрашиваю глупую мою голову, а не он ли это и есть?.. Но у него лицо печальное было, а вы, ваша милость, не в обиду будь сказано, на гордеца смахиваете...
Они неторопливо проехали мимо меня с мелодичным позвякиванием бубенцов...


Элгуджа Бердзенишвили
Перевод с грузинского Камиллы Мариам КОРИНТЭЛИ