В конце шестидесятых в журнале «Юность» были опубликованы стихотворения молодой Беллы Ахмадулиной. Я была очарована. Помню, поделилась своим впечатлением с Гурамом Асатиани, утонченным знатоком грузинской и русской поэзии. Гурам с восторгом заговорил о Белле, сказав, что она настоящий поэт, продолжатель линии Пушкина.
Первый большой сборник произведений Беллы вышел в Тбилиси в 1979 году. С первых же страниц поэт признается в любви к Грузии, к ее людям, поэтам, культуре:

Сны о Грузии – вот радость!
И под утро так чиста
виноградовая сладость,
осенившая уста.

Ни о чем я не жалею,
ничего я не хочу –
в золотом Свети-Цховели
ставлю бедную свечу.

Малым камушкам во Мцхета
воздаю хвалу и честь.
Господи, пусть будет это
вечно так, как ныне есть.

Пусть всегда мне будут в новость
и колдуют надо мной
родины родной суровость,
нежность родины чужой.

Белла любила читать пастернаковские строки:

Мы были в Грузии. Помножим
Нужду на нежность, ад на рай,
Теплицу льдам возьмем подножьем,
И мы получим этот край.

И мы поймем, в сколь тонких дозах
С землей и небом входят в смесь
Успех и труд, и долг, и воздух,
Чтоб вышел человек, как здесь.

Чтобы, сложившись средь бескормиц,
И поражений, и неволь,
Он стал образчиком, оформясь
Во что-то прочное, как соль!

Борис Пастернак и Белла совпали в своей любви к Грузии, к Тифлису, к Метехи, Светицховели. Белла как бы вторит Пастернаку:

…Ожог глазам, рукам – простуда,
любовь моя, мой плач – Тифлис!
Природы вогнутый карниз,
где бог капризный, впав в каприз,
над миром примостил то чудо…

Не знаю, для какой потехи
сомкнул он надо мной овал,
поцеловал, околдовал
на жизнь, на смерть и наповал –
быть вечным узником Метехи...

Как-то я рассказала Белле, что в годы, когда «Доктора Живаго» издавали только за границей, мне тайком привезли эту книгу из Италии. Кое-какие литературные круги критиковали роман, говоря, что это не «та», не «большая литература». Я же была потрясена и романом, и замечательным циклом включенных в книгу стихотворений. Белла тогда сказала: «Доктор Живаго» – большая литература. Это – «Евангелие от Бориса!»
С Беллой мы познакомились в начале семидесятых. За мной на кафедру Мединститута заехали друзья, приглашая поехать в загородный ресторан. Я отказывалась, но, услышав, что там будет Ахмадулина, тут же согласилась. Мы приехали в обычный неказистый грузинский духан, вошли внутрь, и в глубине комнаты, за столом, я увидела Беллу. Она мгновенно встала и, мило улыбаясь, подошла. С короткой стрижкой, челкой, в черном свитере и джинсах, она походила на симпатичного подростка. Потом Белла с юмором рассказывала об этой нашей первой встрече: «Открылась дверь, показалась ты, и я услышала «музыку судьбы!»
Мы подружились сразу. Белла приезжала часто и надолго. Она останавливалась в гостинице «Тбилиси», в большом красивом номере, и, выходя на балкон, любовалась оттуда проспектом Руставели. Боря Мессерер тоже любил это место. Каждый день, с самого утра, начинались встречи – собирались то в гостинице, то у друзей, то в ресторанах. Не буду перечислять всех замечательных поэтов, писателей, художников, которые бывали в те дни у Беллы и Бори. Было интересно, весело. Спорили и говорили обо всех запрещенных темах, о поэзии, литературе. Произносили остроумные тосты, читали стихи на грузинском и русском языках.
Однажды наша компания очутилась во Мцхета. Белла в который раз начала восторгаться Светицховели, Джвари… И тут мне пришло в голову крестить Беллу! Спрашиваю ее – крещена ли? Оказалось – нет. «Будем тебя крестить!» – «О, возможно ли это!» – восклицает Белла. Приносят тазик с водой, Белла снимает туфли на высоком каблуке и в джинсах сосредоточенно стоит в воде. Молодой священник по всем правилам совершает ритуал. Трогательно было видеть, как Белла с благоговейным вниманием его слушала. Среди присутствующих были Чабуа Амирэджиби, Резо Амашукели, Юра Чачхиани… Конечно же, не обошлось без праздничного стола.
Через много лет, в Малом зале Большого театра, праздновали юбилей Беллы. Вдруг принесли большой букет и письмо от Ельцина. «Говоря о нашем времени, – написал в письме президент, – скажут, что это была эпоха Беллы Ахмадулиной, и был тогда в России такой-то президент»… Выступали замечательные поэты, писатели, друзья Беллы. Из Грузии приехали Чабуа, Резо Амашукели… На сцену вышел Борис Мессерер и неожиданно объявил: в зале сидит крестная Беллы, такая-то…
Когда Белла и Боря решили соединить свои судьбы, Белла прислала мне телеграмму: «Прошу Вашего благословения вступить в законный брак. Если благословите, оповещу Вас о дне бракосочетания. Я Вас люблю. Ваша Белла». «Согласие» Белла получила, все счастливо завершилось… Но это было, конечно, задолго до упомянутого юбилея Беллы.
Белла с любовью и нежностью относилась к моим родителям, «Тамара Иосифовна такая же, как Борина мать – одна культура, стиль, манеры», – говорила она.
А вот надпись на книге «Сны о Грузии»: «Любимые и достопочтимые Тамара Иосифовна! Дмитрий Михайлович! Примите мою почтительную нежность и пожелание – от всей души моей – здравствовать и благоденствовать. Ваша Белла. 12 октября 1983 г.».
Несмотря на свою загруженность, Белла никогда не оставляла без внимания своих друзей. Все они получали от Беллы весточку или книгу. Вот одна из телеграмм: «Дорогие, любимые Манана и Юра, с радостью оповещаю вас об открытии Бориной персональной выставки четверг 24-го на три недели. Целую вас, кланяюсь Тамаре Иосифовне и Дмитрию Михайловичу. Ваша Белла».
Иной раз телеграммы бывали и такие: «Манана люблю, Манана люблю – Белла».
Надписи на книгах радовали друзей. Вот одна из них: «Манане, Юре – Ваша драгоценная единственность на белом свете мне особенно известна, сердце ее всею любовью и болью понимает. Ваша Белла, 12.10. 83». Или на сборнике стихов 1975 года: «Родные мои… верьте тому, что я всегда сообщник Вашей жизни, что вплотную близко к сердцу держу Вас. Мне известно нерасторжимое наше родство и единство судьбы. Целую Вас и никогда не забываю. Белла».
Однажды Белла прислала письмо на черновом эскизе Бориной огромной картины «Про граммофоны и про меня»: «Я не умею сказать Вам, что вы для меня, какая тяжелая, сильная, никогда не оставляющая сердце нежность. Ваше присутствие постоянно, ему нет отлучки, нет маленьких каникул. Какое счастливое совпадение, что любя Вас всей слепотой души, я всем зрением ума знаю, что Вы – совершенно прекрасны. И я любуюсь и горжусь этим. О, скорей бы Вас увидеть! Целую и благодарю Вас! Поцелуйте Кэти, кланяйтесь моим дорогим калбатони Тамаре и батони Дмитрию. Всегда Ваши Белла и Боря».
Белла писала друзьям и отдыхая на курортах, и во время поездок за границу. Вот письмо из Франции: «Мананочка! Целую тебя – в любезных твоему сердцу замках на Луаре… Передай мою любовь Юре, всем твоим, Гии и Ане Каландадзе… Всегда, и в Амбуазе, твоя Белла». А это – надпись на книге Анны Ахматовой: «Моя милая, родная Манана, опять посылаю тебе книгу, но на этот раз – прекрасную, более достойную Тебя и моей любви к Тебе; Твоя Белла».
Борис прислал мне свою книгу «Промельк Беллы» с надписью: «Дорогая Манана, прими пожалуйста мою любовь и нежность! При первой же возможности высылаю тебе только что вышедшую книгу! Целую тебя и всегда помню! Твой Борис Мессерер, 19 ноября, 2016». В этой замечательной книге Борис вспоминает и семью Гедеванишвили. Он говорит о Дмитрии Гедеванишвили как о моем «отчиме». Хочется уточнить: у моей мамы Тамары Цицишвили был единственный муж, и он был моим родным отцом.
Борис упоминает также стенную живопись Кашветской церкви. Он пишет: «Мать Мананы Тамара Цицишвили была звездой экрана и народной артисткой Грузии. В середине сороковых годов Ладо Гудиашвили написал в церкви Кашвети большую фреску, используя свои зарисовки к портрету Тамары для создания образа Богоматери, вокруг которой расположил апостолов».
Постараюсь вспомнить подробности. В те времена Ладо Гудиашвили был в опале. Ему запретили преподавать в Академии художеств, семья художника нуждалась. И тогда Католикос Грузии с целью поддержать художника заказал ему фреску Богоматери для Кашветской церкви. А незадолго до того Гудиашвили написал большой живописный портрет Тамары Цицишвили – один из его шедевров. Хотя я тогда еще училась в младшем классе школы, мама делилась со мной многими историями. Как-то раз она сказала, что Ладо собирается писать лицо Богоматери, взяв прототипом ее лицо. Чуть ли не каждый день я ее спрашивала – не закончена ли фреска? Но огромная, сложная работа требовала времени. Наконец, мама сообщила: «Позвонил Ладо, сказал, что фреска закончена, пригласил в Кашвети – посмотреть». Что же у него получилось?! Я с нетерпением ждала возвращения матери. Наконец раздался звонок, я открыла дверь и набросилась на маму: «Тебе понравилось? Скажи скорее!» Мама ответила, что фреска прекрасна, и как замечательно, что Ладо написал также изумительных апостолов.
Много раз мы любовались гениальной фреской – и тогда, когда церкви пустовали, и позже, в лучшие времена. Смотря на лицо Богоматери, я всегда отмечала сходство святого лика с лицом мамы. Особенно заметно это сходство на ранних фотографиях Тамары Цицишвили и на ее прекрасном портрете работы Ираклия Тоидзе.
Белла глубоко чувствовала дух Грузии, ее народ, культуру, историю, любила, как свою «суровую» родину. Никогда Белла не изменяла этой любви и, раз «пригубив» ее, осталась «вечным узником Метехи». И снились ей сны о Грузии...


Манана ГЕДЕВАНИШВИЛИ

Александр Кабанов (род. в 1968 году в Херсоне) – украинский поэт, живущий в Киеве и пишущий на русском языке. Автор двенадцати книг стихотворений и многочисленных публикаций в журнальной и газетной периодике: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент», «Дружба народов», «Арион», «Новая газета», «Литературная газета» и др. Лауреат «Русской премии», премии «Antologia» – за высшие достижения в современной поэзии, премии журнала «Новый мир», Международной Волошинской премии и др. Стихи Александра Кабанова переведены на украинский, польский, белорусский, английский, немецкий, французский, нидерландский, финский, грузинский, сербский и др. языки. Александр Кабанов – главный редактор журнала о современной культуре «ШО», координатор Международного фестиваля поэзии «Киевские лавры», один из основателей украинского слэма.

В Москве, в музей-театре «Булгаковский дом», прошла презентация новой книги Александра Кабанова «Обыск», выпущенной издательством «Городец».


Мероприятие немедленно окрестили «свадьбой без жениха», поскольку сам герой присутствовал только в виде своей книжки и присланного из Киева видео, и за него с удовольствием «отдувались» автор иллюстраций Андрей Макаревич, вдохновитель всего события поэт Андрей Коровин (в его «Литературном салоне» все и состоялось; «Спасибо тебе большое, дорогой мой друг и брат! Ты – главный герой и виновник всего этого!» – написал ему Кабанов), а также друзья виновника торжества – Игорь Иртеньев, Геннадий Калашников, Евгений Бунимович и другие, не менее выдающиеся, личности. Как все прошло? Процитируем самого Кабанова: «Добрые люди говорят (и я этому верю) – презентация книги прошла: ярко, масштабно, с грандиозным успехом, и при этом – не потеряв теплоты, искренности и вкуса. Спасибо большое: организаторы, участники, друзья, знакомые и незнакомые, читатели и писатели!.. Я бы и сам отписался от самого себя – из-за белой зависти, но не могу – уж больно я хорош, о, да – я хорош!»
«В какой-то момент пришла мысль, – свидетельствует журналист, продюсер Борис Барабанов, – сейчас нельзя верить никому, ни заголовкам СМИ, ни властям, ни интернету. А вот Кабанову, поэту, можно. Странно, да? «Творческий человек», оторван от реальности, живет в своем мире. Но если интересно, что происходит на самом деле, почитайте Кабанова. Это не рифмованные репортажи. Это кардиограмма... Это та Украина, которую вы, скорее всего, не знаете, потому что не знаете, куда смотреть. А она есть».
Увы, нам, грузинским почитателям поэта, в этой ситуации оставалось радоваться издалека и довольствоваться фотографиями с места действия.
Очевидно, без украинского поэта Кабанова современная русская поэзия немыслима и непредставима, а мы лично – так вообще жить без него не можем.     Наши журнальные страницы, как девушки на выданье, жаждут его властного темперамента, ума, иронии. Да чего уж там! – жаждут его, кабановского, великого дара.
Терпеть и медлить не было сил, и мы написали поэту челобитную с просьбой поделиться стихами. Ответ пришел через минуту:

«Приветствую! Вот – книга для журнала «Русский клуб».
Всего самого доброго! Здоровья, вдохновения и благополучия в Любом Году!
Ваш Александр Кабанов»

Остается – раскрыть книгу «Обыск» и поделиться с вами, дорогие читатели, хотя бы несколькими стихотворениями – как давно любимыми, так и только что прочитанными.
Разделите с нами удовольствие и радость.


* * *
И когда меня подхватил бесконечный поток племен,
насадил на копья поверх боевых знамен:
«Вот теперь тебе – далеко видать, хорошо слыхать,
будешь волком выть да от крови не просыхать,
а придет пора подыхать, на осипшем ветру уснуть,
ты запомни обратный путь…»

И когда я узрел череду пророков и легион святых,
как сплавляют идолов по Днепру и мерцают их
годовые кольца, как будто нимбы, за веком – век:
только истина убивает, а правда – плодит калек,
только истина неумолима и подобна общей беде,
до сих пор живем и плавимся в Золотой Орде.

Ты упрячь меня в самый дальний и пыльный Google,
этот стих, как чайник, поставь закипать на уголь,
чтобы он свистел от любви до боли, и тьмы щепоть –
мельхиоровой ложечкой размешал Господь.
И тогда я признаюсь тебе на скифском, через моря:
высшей пробы твои засосы, любовь моя.

ДОСТОЕВСКИЙ

Сквозь горящую рощу дождя, весь в березовых щепках воды,
я свернул на Сенную и спрятал топор под ветровкой,
память-память моя, заплетенная в две бороды,
легкомысленной пахла зубровкой.

И когда в сорок пять еще можно принять пятьдесят,
созерцая патруль, обходящий торговые точки,
где колбасные звери, как будто гирлянды, висят
в натуральной своей оболочке.

А проклюнется снег, что он скажет об этой земле –
по размеру следов, по окуркам в вишневой помаде,
эй, Раскольников-джан, поскорей запрягай «шевроле»,
видишь родину сзади?

Чей спасительный свет, не желая ни боли, ни зла,
хирургической нитью торчит из вселенского мрака,
и старуха-процентщица тоже когда-то была
аспиранткой филфака.

* * *
Речной бубенчик – день Татьянин,
взойдя на пристань, у перил
бездомный инопланетянин
присел и трубку закурил.
А перед ним буксир-кукушка
на лед выпихивал буйки,
и пахла солнечная стружка
морозной свежестью реки.
И, восседая на обносках,
пришелец выдыхал псалмы:
«Пусть голова моя в присосках –
бояться нечего зимы…»
И было что-то в нем такое –
родная теплилась душа,
как если бы в одном флаконе
смешать мессию и бомжа.
Бряцай, пацанская гитара:
народу – в масть, ментам – назло,
и чуду, после «Аватара»,
нам удивляться западло.
Отечество, медвежий угол,
пристанище сановных рыл…
…он бластер сломанный баюкал
и снова трубочку курил.
Но будет все: убийство брата,
блужданье в сумерках глухих,
любовь как подлость, как расплата,
любовь, и шансов никаких.


* * *
Напой мне, Родина, дамасскими губами
в овраге темно-синем о стрижах,
как сбиты в кровь слова, как срезаны мы с вами –
за истину в предложных падежах.
Что истина, когда, не признавая торга,
скрывала от меня и от тебя,
слезинки вдохновенья и восторга
спецназовская маска бытия.
Оставь меня в саду на берегу колодца,
за пазухой Господней, в лебеде,
где – жжется рукопись, где – яростно живется
на Хлебникове и воде.


* * *
Степь горит, ночной огонь кудрявится,
дождь вслепую зашивает рот,
кто-то обязательно появится:
Нобеля получит и умрет.
Вспыхнет над славянами и готами
древняя сверхновая звезда,
жизнь полна любовью и пустотами
и бесплатной смертью навсегда.
Достаешь консервы и соления,
бутылек с наклейкою «Престиж»,
дернешь рюмку и на все явления
в стеклышко обугленное зришь.
Холодок мерцающего лезвия,
степь горит незнамо отчего,
русский бог – как русская поэзия:
вот он есть, а вот и нет его.

* * *
К.А.
Снилось мне, что я умру,
умер я, и мне приснилось:
кто-то плачет на ветру,
чье-то сердце притомилось.
Кто-то спутал берега,
как прогнившие мотузки:
изучай язык врага –
научись молчать по-русски.
Взрывов пыльные стога,
всходит солнце через силу:
изучай язык врага,
изучил – копай могилу.
Я учил, не возражал,
ибо сам из этой хунты,
вот чечен – вострит кинжал,
вот бурят – сымает унты.
Иловайская дуга,
память с видом на руину:
жил – на языке врага,
умирал – за Украину.


***
Мой милый друг, такая ночь в Крыму,
что я – не сторож сердцу своему,
рай переполнен, небеса провисли,
ночую в перевернутой арбе,
и если перед сном приходят мысли,
то как заснуть при мысли о тебе?
Такая ночь токайского разлива
сквозь щели в потолке неторопливо
струится и густеет, августев,
так нежно пахнут звездные глубины
под мышками твоими голубыми;
уже наполовину опустев,
к речной воде, на корточках, с откосов –
сползает сад – шершав и абрикосов,
в консервной банке – плавает звезда,
о, женщина – сожженное огниво:
так тяжело, так страшно, так счастливо,
и жить всегда – так мало, как всегда.


* * *
Вдоль забора обвисшая рабица –
автостоп для летающих рыб,
Пушкин нравится или не нравится –
под коньяк разобраться могли б.
Безутешное будет старание:
и звезда – обрастает паршой,
что поэзия, что умирание –
это бизнес, увы, небольшой.
Бесконечная тема облизана
языком керосиновых ламп,
так любовь начинается сызнова,
и еще, и еще Мандельштамп.
Не щадя ни пространства, ни посоха,
то ползком, то на хряке верхом,
выжимаешь просодию досуха –
и верлибром, и белым стихом.
Чья-то ненависть в пятнах пергамента –
вспыхнет вечнозеленой строкой:
это страшный вопрос темперамента,
а поэзии – нет. Никакой.