Здесь история, причем написанная не чернилами, а кровью многих поколений грузинских мучеников, смотрит на нас отовсюду.

Храм святого Александра Невского на улице Марджанишвили в центре Тбилиси хорошо известен как жителям города, так и его гостям. У храма похоронен известный подвижник благочестия схиархимандрит Виталий (Сидоренко), который долгое время служил в этой церкви. К его могиле тянется нескончаемый поток верующих, паломников, туристов, которые вне зависимости от своего отношения к религии или, шире говоря, духовного опыта, обращаются к отцу Виталию с просьбой о помощи в самых разных нуждах. С 2012 года храм возглавляет протоиерей Бидзина Гуния, профессор Тбилисской Духовной академии, известный духовник и специалист по литургике. С ним служат и другие священники, в том числе недавно приехавший из Москвы протоиерей Владимир Александров, у которого в эти январские дни, а точнее пятого января юбилейная дата – тридцать лет со дня рукоположения во священники. Батюшка справляет торжество скромно, на службе, но каждый, кто знаком с ним, узнав о такой, можно сказать, значительной дате, спешит его поздравить. Русский Клуб тоже не смог остаться в стороне и сердечно поздравляет батюшку, которого так полюбили не только прихожане,но и любой человек, кто с ним хоть раз встречался... Батюшка обладает прекрасным даром общения, будь то ребенок или взрослый, даже часто можно наблюдать, как отец Владимир беседует с людьми, которые и не говорят по-русски, слушают его, но все понимают. Отца Владимира можно увидеть не только в храме, но и в пантеонах захоронений деятелей культуры. Вот совсем недавно, в день рождения Котэ Махарадзе, батюшка отслужил панихиду над могилой замечательного мастера слова.  А любовь к грузинской поэзии – ее вообще скрыть невозможно. Батюшка в свободное от служения время занят переводами стихотворений грузинских поэтов. Да, и у самого батюшки есть свои стихотворения, есть и проза, и публицистика. Отец Владимир, когда выпадает возможность, ездит по стране в самые удаленные монастыри, и конечно же вписывает братию в списки своего синодика, а затем возвращаясь в Тбилиси, поминает всех за Божественной литургией.

– Отец Владимир, как случилось, что Вы, священник Русской Православной Церкви, оказались в Грузии?
– С любовью приветствую читателей «Русского клуба». Давно слежу за вашим изданием и рад, что вы уделяете много внимания людям, представляющим здесь, в Грузии, Россию. Очень хорошо, что и Русская Церковь нашла свое место на ваших страницах. Чтобы ответить на ваш вопрос, начну немного издалека. После восстановления автокефалии (церковной независимости) Грузинской Православной Церкви и налаживания отношений с Московским Патриархатом, часть русских церквей в Грузии, перейдя в каноническое подчинение местной церковной власти, сохраняла свои богослужебные традиции, прежде всего, язык. С течением времени в Тбилиси осталось два таких храма: апостола Иоанна Богослова и благоверного князя Александра Невского и большая часть русскоговорящих верующих стала посещать именно эти церкви. Естественно, что священникам, служащим в этих церквях, необходимо не только знать язык, но и, по возможности, быть знакомыми с русским богослужебными традициями. Поэтому появление русского священника в Тбилиси вполне укладывается в эту парадигму. Надо сказать, что Православная Церковь, в отличие от Католической, построена по принципу Церквей-Сестер. Всего в мире 15 Поместных Православных Церквей: Русская, Грузинская, Сербская, Элладская и другие. В отношениях Церквей возникают вопросы, которые обычно решаются достаточно просто. Так вот, для освещения позиции Русской Церкви, решения текущих проблем, сюда и был направлен представитель Московского Патриархата. Таким образом, у русского священника, служащего здесь, две основные задачи: духовное окормление соотечественников и представление позиции Русской Православной Церкви перед Священноначалием Грузинского Патриархата. Надо сказать, что и в Москве аналогичную миссию выполняет священник Грузинской Церкви протоиерей Кахабер Гоготишвили. Кроме него, в Москве служат также представители Церквей Сербии, Чешских земель и Словакии, Америки и другие. Соответственно и в этих странах несут послушание священники Московского Патриархата. Я – не первый священник из России, приехавший в Грузию. В 2010-2011 годах в Иоанно-Богословском храме служил архимандрит Роман (Лукин), который сейчас стал архиепископом Якутским. Уверен, что многие читатели «Русского клуба» помнят отца Романа: несмотря на недолгое служение он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. А что касается меня лично, то вот уже около 20 лет я несу церковно-дипломатические обязанности и в России, и за ее пределами. Служил во Вьетнаме, Венгрии, Исландии, Косове, других странах, последние годы работал в Отделе внешних церковных связей Московского Патриархата, где отвечал за контакты с Грузинской Церковью. Поэтому приезд на служение в Грузию – закономерный шаг в моей жизни.

– «В Грузию нельзя не влюбиться», – так говорят многие, побывав здесь.  А что бы добавили к этим словам вы?
– Грузия – удивительная страна. Если в Москве ты восхищаешься храмами XV века, а про XII, XIII или XIV и говорить не приходится, то здесь VI век – как бы в порядке вещей. Здесь история, причем написанная не чернилами, а кровью многих поколений грузинских мучеников, смотрит на нас отовсюду. Здесь каждый человек не просто гордится своими предками, а может про них и рассказать, и показать. Здесь радушие и доброжелательность к гостю не знает границ. Здесь даже в самых простых семьях можно услышать мастеров пения или игры на музыкальных инструментах. Здесь действительно – страна чудес…

– Все так прекрасно?
– Ну, положим, не все. Смотрю как-то вечером телевизор с прогнозом погоды. Время 9 часов вечера, на улице +31°. Днем было +38°. И симпатичная ведущая на полном серьезе говорит: «Завтра в Тбилиси ожидается похолодание, до +34°». Как говорится, без комментариев.  

– С какими трудностями вам пришлось столкнуться в Грузии?
– Конечно, язык. Лишь спустя три года я начал понемногу читать грузинские тексты. И то не все. Иногда создается впечатление, что 90% наших прихожан профессиональные медики. Их почерк, даже русский, разобрать можно с огромным трудом. А что говорить про «рукописные» грузинские буквы. Наши чтецы, всю жизнь прожившие в Тбилиси, с трудом понимают эти символы. Большая проблема – произношение. Знаменитая фраза: «Лягушка квакает в пруду» до сих пор остается для меня непреодолимой вершиной. Конечно, за богослужением я стараюсь произносить возгласы на грузинском языке, читать на нем Евангелие, но, скажу честно, даже до приемлемого уровня пока не дотягиваю.

– А вы можете сравнить русский и грузинский характер, прежде всего с духовной точки зрения.
– Честно говоря, лучше сравнивать с каким-нибудь западно-европейским. Наши страны, Россия и Грузия, выросли на Православии, поэтому у них гораздо больше общего, чем различий. И там, и здесь люди во многом живут немного мечтательно, но при этом крепко стоят на ногах. Иное дело в Европе. Там царствует протестантская этика: если ты богат, достаточен, состоялся в жизни – значит Бог тебе помогает. И наоборот: если у тебя проблемы – значит, ты нагрешил. Простой пример: в Швеции, где довелось довольно долго служить, на окнах нет занавесок. Когда я спросил, почему, шведы долго на меня удивленно смотрели, а потом объяснили. Если у тебя есть занавески, значит, тебе есть что скрывать. А если тебе есть что скрывать, то жди в гости налогового инспектора…

– ???
– Да, именно его. В Швеции тягчайшим преступлением, сравнимым разве что с покушением на убийство короля, является уклонение от уплаты налогов. Причем часто это доводится до абсурда. Один наш соотечественники, добрый малый, переехал в Швецию. Голова у него на месте, руки тоже, он быстро состоялся, открыл фирму, дела пошли в гору, он купил себе дом и решил сделать ремонт. «Зачем кого-то приглашать, – подумал он. – Сам справлюсь». И действительно, сам поставил окна, постелил ламинат, сделал электропроводку. Вдруг через месяц-другой он получает счет из налоговой инспекции. Счет немаленький, пошел разбираться. Дальнейший диалог стоит привести полностью.
– Вы такой-то, проживаете там-то?
– Да, вот документы.
– Вы делали ремонт в доме?
– Да, делал: пол, окна…
– Вы кого-то приглашали?
– Нет, зачем, я сам все сделал.
– Вот видите, Вы не приглашали рабочих, не заплатили им за труды, они с этой суммы не заплатили налоги. Поэтому пришлось нам самим рассчитать объем их возможных трудов и, исходя из этого, начислить вам необходимые налоги. Так что извольте заплатить.
Такое немыслимо ни в России, ни в Грузии. Здесь человек – самое главное достояние, поэтому так близки наши народы, так дороги они друг другу.

– Благодарим вас за то, что нашли время ответить на наши вопросы. Желаем вам всего самого наилучшего в вашей пастырской и церковно-дипломатической деятельности.
– Божие благословение всем читателям «Русского клуба».


Дмитрий Спорышев

Актриса Полина Лазарева из прославленной династии Лазаревых, внучка Светланы Немоляевой и Александра Лазарева-старшего, дочь Александра Лазарева-младшего, представила в конкурсной программе Батумской международной киношколы «Содружество» свою дебютную работу – короткометражный фильм  «Такой парень».


–- Впервые заявив о себе как о кинорежиссере, не собираетесь же вы расстаться с театром, актерской профессией?
– Конечно, нет. Я просто хочу заниматься разными формами самовыражения. Я ведь не только играю в театре, но еще и пою. У меня своя группа. Какое-то время я вела популярную телевизионную передачу про путешествия. Мне этот опыт тоже понравился. Хотя это гораздо сложнее, чем я предполагала. Сложность в том, что условия работы довольно тяжелые. У меня была поездка в Занзибар, мы летели туда сутки с тремя пересадками. Когда ты летишь столько времени, чтобы сниматься в кино, тебе дают потом сутки отоспаться. А в случае с телевидением, мы прилетели и сразу пошли работать. Все съемки начинались в 6 утра, так что уже в 4 часа 30 минут я была на гриме. И заканчивали работу глубокой ночью. Чисто физически это было тяжело. К тому же нельзя было поменять ни одного слова, ни одного предлога довольно жесткого сценария. Интонирование фразы на телевидении строится по определенным правилам, и для меня это было некомфортно и непривычно. Но все же возможность путешествовать по таким необычным местам, да еще и работать, очень заманчива. В театре, кино ты кого-то изображаешь, играешь роль в той истории, которую придумал режиссер, а на телевидении идешь от себя. При этом ты должен быть заразительным, в каком бы ни был настроении, как бы себя ни чувствовал, нужно играть и в то же время оставаться самим собой. Это сложная штука…

– Как складывается ваша жизнь в прославленном театре имени Маяковского, на сцене которого блистает Светлана Немоляева и долгие годы радовал зрителей Александр Лазарев?
– Я работаю там уже десять лет, и моя жизнь складывается прекрасно. Мне грех жаловаться, я играю много главных ролей в классическом репертуаре. Учиться и работать на таком материале – счастье для любого артиста. Я ни в коем случае не собираюсь оставлять театр, мне просто интересно развиваться и в других направлениях. Театр – такая непредсказуемая штука. Сегодня ты в любимчиках, а завтра кто-то неправильно передал твои слова и все переворачивается с ног на голову. Но мне еще дед Александр Лазарев говорил, что артистом можно стать, только поработав в театре. В кино ты приносишь то, что уже умеешь делать. Театр – длинная работа. Долгий репетиционный период, выпускается спектакль, и он может идти несколько лет. Каждый раз один и тот же спектакль отличается от предыдущего. Он все время идет по-разному, происходит энергообмен со зрительным залом. Актерская школа – это прежде всего театр. И тут имеют значение драматургия и режиссерский взгляд. Вожак, который ведет за собой артистов и всю постановочную часть. Важно, какую мысль он несет как художник. Мы, артисты, скорее винтики в режиссерском замысле.

– А опыт работы с каким режиссером наиболее ценный для вас в театре?
– Сложно сказать…. Каждый спектакль дорог по-своему. И с каждым режиссером, с которым я работала, у меня сложились прекрасные отношения, сохранились приятные впечатления от совместного творчества. Хочется иметь дело с талантливыми людьми. Пока мне везло. У меня был очень интересный опыт работы с питерским режиссером Львом Эренбургом. Я его обожаю! Играла в его спектакле «Бесприданница». Каждый раз, когда приезжаю в Петербург, я бываю на его спектаклях. Потому что Лев Борисович ни на кого не похож, у него оригинальное видение. Льва Эренбурга часто обвиняют в том, что он слишком натуралистичный. Но я вижу в его стилистике особый юмор, такой отдельный взгляд. С Львом Борисовичем совсем не страшно и очень комфортно. Он выстраивает всю линию твоей роли вплоть до движения пальцев. Причем Эренбург работает с нами отнюдь не как с марионетками. У нас шли репетиции Островского, и одновременно он выпускал курс в Питере. У него был, если так можно выразиться, вахтовый метод работы. Он приезжал, репетировал с нами две недели. Потом уезжал в Питер на две недели…И так происходило довольно долго. За три недели до премьеры у нас не было готово вообще ничего. Мы бесконечно репетировали, импровизировали… Я думала: нас ожидает провал, мы ничего не сыграем. В итоге в свой последний приезд Лев Эренбург просто все развел и застолбил. К этому моменту мы были так размяты, так были в своих персонажах, что могли играть и так, и эдак. Я думаю, с самого начала он знал, что будет делать, но просто добивался от нас какой-то инициативы, чтобы мы в материале немного поварились. Нам было очень интересно… Спектакль больше не идет. Мне жаль, что я больше не играю Ларису. Мне все нравилось в нашей «Бесприданнице».  

– К чему вы стремились, репетируя роль Ларисы? Какие задачи перед собой ставили? Абсолютно ваша роль?
– Не совсем. У всех в памяти «Жестокий романс» или старая «Бесприданница» с Ниной Алисовой, у каждого свое представление о Ларисе и Паратове. Такое классическое и правильное. А в нашем спектакле были немного смещены акценты. Правильно это или неправильно, но играть было интересно. В пьесе Паратов – отъявленный негодяй. Зная, что обручен, он второй раз морочит Ларисе голову. А у нас Паратов искренне любит Ларису, их связывает большое взаимное чувство. Они не могут быть вместе по обстоятельствам, которые режиссер придумал вне зависимости от пьесы. Это был единственный спектакль, где я пою. Почему-то режиссеры не используют мои вокальные возможности. Хотя в «Бесприданнице» это было даже не пение, а какой-то истерический акт, крик, а не песня. Что тоже было очень любопытно. Как и художественное решение спектакля. Волга была персонажем нашей постановки. Моя работа в «Бесприданнице»  сильно отличалась от того, что я делала в театре до этого. В жизни я все эмоции прячу. Я интроверт. А в театре во всех ролях есть возможность выплеснуть все, что наболело. Это как бы не про тебя, а про персонажа. Своего рода акт психотерапии. Потому что, с одной стороны,  мне не хочется демонстрировать свою внутреннюю боль. А с другой, когда все это копится…

– У вас есть еще интересный опыт работы с худруком театра Маяковского Миндаугасом Карбаускисом.
– Опыт был странный, потому что я вводилась в уже готовый рисунок спектакля «Таланты и поклонники». В нем играла и выпускалась Ирина Пегова, актриса МХАТ имени Чехова и «Мастерской Петра Фоменко». В какой-то момент меня туда включили, признаться, было страшно. Мне казалось по юности и наивности, что когда есть уже готовый спектакль, ничего не нужно выдумывать. Достаточно выучить текст, мизансцены – входи и работай. Ничего подобного! Я играла чудовищно, ужасно! Я перестала себя грызть, наверное, года через два после того, как в первый раз вышла на сцену в спектакле «Таланты и поклонники». Все остальное время я думала не о том, что играю, а о том, куда мне бежать, какая у меня следующая сцена. К тому же в спектакле были заняты маститые, народные артисты. Роль у меня главная, и я, по сути, должна была тащить за собой всех остальных персонажей. А получилось наоборот – все «народные» взяли меня на ручки и дотащили до конца. Репетиции тем не менее остались в памяти навсегда, потому что Миндаугас Карбаускис, конечно, очень яркий, неординарный режиссер. Даже минимальные его замечания будят твое творческое воображение. Когда с другим режиссером мы сдаем спектакль и Карбаускис приходит на сдачу, то даже крошечный нюанс, одно его слово иногда полностью переворачивают твое понимание роли... А три последних спектакля – «Старший сын», «Бешеные деньги», «Как важно быть серьезным» – мы выпустили с учеником Римаса Туминаса, совсем еще молодым режиссером Анатолием Шульевым. Сначала у меня были опасения – ну что он может поставить, такой неопытный? Ведь мне необходимо, чтобы режиссер был старше, умнее, талантливее меня. Чтобы я могла за ним пойти как за лидером. Но Толя оказался талантливым парнем, и мне было комфортно с ним работать. Видимо, оттого, что мы ровесники, не было лишнего пиитета, ненужной дистанции между режиссером и артистами, мы ничего не боялись. Пробовали и делали. Недавно мы выпустили с ним третий спектакль – «Как важно быть серьезным» по Оскару Уайльду. Толя – первый режиссер, который дал мне возможность попробовать себя в характерных ролях. Ведь до сих пор я играла лирических, голубых героинь, которые влюбляются, их бросают, они страдают. В первой моей совместной с Толей работе «Бешеные деньги» Островского я играю отъявленную сволочь, стерву, и это мне очень интересно...  Уайльдовская  Гвендолен Ферфакс – тоже странный персонаж. Да и автор с его иронией и английским юмором, когда все шутят с серьезным лицом и произносят абсурдные вещи, дает возможность похулиганить. К тому же спектакль очень красивый, с эффектными декорациями, костюмами... Зрители так устали от карантина, пандемии, все хотели пойти в театр и увидеть не серую драму, а праздник. У нас праздник получился, спектакль прекрасно принимает зал.

– А в кино пошли из опасений, что что-то может измениться в театре?
–  Нет, не из опасений. Просто я люблю кино. Но оно не любит меня так, как я люблю его! Если я снимаюсь, то очень мало. У меня такой благодатный опыт в театре, с такой драматургией, с такими большими режиссерами, а в кино такого опыта нет. Но я не отчаиваюсь, моя бабушка Светлана Немоляева стала сниматься в сорок лет. У меня в запасе еще девять лет. Может быть, что-то и получится.

– Вас не приглашают или не утверждают?
– Часто не утверждают. Но если все-таки утверждают и я в итоге снимаюсь, то потом у этого режиссера обязательно появляюсь в следующем проекте. Мне это очень приятно. Делаю режиссерские попытки не потому, что меня мало приглашают и я хочу снимать себя сама, а просто потому, что мне интересно. Интересно что-то писать, придумывать свое. И не важно, хорошо получается или плохо, – меня увлекает сам процесс.

– Ваша самая первая работа в театре – Верочка в спектакле «Месяц в деревне». У меня почему-то возникли в связи с вашей первой короткометражной работой какие-то ассоциации с тургеневской пьесой. Усадебная Россия, героиня – почти тургеневская девушка. А в итоге – ничего тургеневского. Любимый оказывается подонком. Романтические иллюзии барышни разбиваются вдребезги как хрустальный сосуд...
– О Тургеневе я не думала. Но любая работа остается где-то в подсознании. Может быть, это и выстрелило из подкорки. Скорее, когда я писала сценарий, то думала о «Повестях Белкина», «Станционном смотрителе», где девушку увозит заезжий гусар.

– Но пушкинский гусар поступил благородно – женился на героине. А ваш персонаж оказался негодяем.
– Ну нельзя же было делать прямо как у Пушкина. Я не совсем довольна результатом. Но это же первый опыт, конечно, неизбежны были ошибки, глупые, обидные...       

– Зреет сейчас что-то новое?
– Да. Так получилось, что сначала я написала полнометражный сценарий. И, конечно, все мои нынешние шаги – на пути к тому, чтобы как-то его оформить, снять. Мне кажется, если я этого не сделаю, меня просто разорвет. Я не смогу жить...

– Кинорежиссура, если она случится в вашей жизни, поглотит вас целиком, и вы не сможете полноценно работать в театре. Одно дело – сниматься в кино и совсем другое – делать кино, отвечать за весь процесс «от» и «до».
– Я это понимаю.

– Вы готовы к компромиссам?
– Не хочу себе ставить каких-то рамок. Пусть все идет так, как идет. Я  фаталистка. Ты можешь принимать какие-то решения, но если что-то суждено, оно обязательно случится. У меня не было никаких амбиций снимать, писать, я никогда не хотела быть режиссером. Да и сейчас не могу сказать, что хочу. Мне просто важно снять фильм по конкретному сценарию. Ну а что будет дальше, посмотрим... Просто  я уже два года горю своим замыслом.

– А о чем он?
– Если в двух словах, сценарий о том, как пережить расставание. Не хочу, чтобы это звучало как драматически-лирическая история. Хочу снять почти фарсовую трагикомедию. Ироничную и самоироничную. Но для того, чтобы воплотить сценарий в жизнь, нужно много чего сделать. Вот я пока на пути...  

– Вы учились режиссуре?
– Оканчиваю Высшие курсы сценаристов и режиссеров.

– Вам мешает или помогает ваше родство? Ведь все невольно начинают присматриваться, задаваться вопросом, отдыхает природа или нет. Не всегда люди доброжелательны к представителям творческих династий.
– Мне это сильно мешало, когда я была моложе и еще совершенно без кожи. Говорят, будто я поступила в театральный по блату, в театре оказалась по блату... Пусть все думают, как хотят. На сцену-то выходить все равно мне. Если судят по работе и тогда возникают какие-то замечания, тогда критика объективна. А когда люди утверждают голословно: «Что она там может сыграть или снять?!», меня это очень раздражает, потому что изначально здесь предвзятое отношение. Я, конечно, отдаю себе отчет в том, что во многом мне, конечно, легче, чем другим ребятам. На нашем курсе москвичей было четверо, остальные – иногородние. Очень талантливые! Все до сих пор в профессии через десять лет после выпуска, что большая редкость. Но я понимаю, что в отличие от них мне никогда не нужно было выживать. У меня всегда были дом, еда, мне не нужно было думать о завтрашнем дне, я всегда чувствовала себя защищенной благодаря родителям. А эти ребята приехали из городов, о существовании которых я даже не знала, совсем молодыми. И им было очень сложно пробираться и отстаивать свое место под солнцем. Так что нельзя сравнить мою и их жизнь. Но есть и обратная сторона. Меня бесконечно сравнивают с родными, пытаются обесценить... С одной стороны – это большой комплекс, через который в каждой новой работе приходится переступать. А с другой стороны, отличная мотивация. Всегда хочется доказать, что я сама по себе, отдельная личность, и заслуживаю быть на том месте, на котором нахожусь.

– Слышала о ваших тбилисских корнях.
– Дедушка с маминой стороны – тбилисский армянин. Родился, вырос в Тбилиси. Он спортсмен, гимнаст. И сейчас занимается спортом, но больше бизнесом. В студенчестве он выступал за «Динамо» и остался в Москве. Когда бабушка, мамина мама, забеременела, она уехала рожать в Тбилиси. И первое время они жили в Грузии. Мама потом каждый год сюда приезжала.

– Информация из интернета: в начале мая 2018 года, спустя тридцать лет супружеской жизни, ваши родители – Александр Лазарев-младший и Алина Айвазян обвенчались, торжественное мероприятие отметили в Грузии. А когда вы впервые оказались в Тбилиси?
– Лет семь назад, и совершенно влюбилась в вашу страну. Не знаю, связано это с корнями или нет, но мне нигде не бывает так хорошо, как в Тбилиси. Мне кажется, здесь прекрасно все; и люди, и кухня, и архитектура, и история, и религия. Все! Как только самолет приземляется в Тбилиси, у меня улыбка от уха до уха. И она не сходит вплоть до моего отъезда из Грузии. Мне здесь действительно очень хорошо.

–  Немного о личном. Вы не замужем?
– Нет. Так сложилось.

– Вы так привлекательны, что, кажется, мужчины должны носить вас на руках.
– Сложно анализировать, что и как происходит в моей жизни. Я много лет одна и не знаю, почему так складывается. Как-то просто не совпадает. Те, кто мне нравится, остаются ко мне равнодушными, а те, кому я нравлюсь, не вызывают никакого интереса. Все судьба, отнюдь не мое решение – не выходить замуж. Потому что сейчас я делаю карьеру, а личной жизнью займусь потом. Нет! Так складывается жизнь, и ничего я с этим поделать не могу. Думаю, есть во мне какой-то барьер. Потому что у меня что дед, что папа – совершенно необыкновенные мужчины, красавцы, талантливые, порядочные, ни на кого не похожие. Так что у меня планка завышена, и мужчины просто не хотят со мной связываться.

– Из-за кажущейся недоступности?
– Наверное. Хотя на самом деле  я… очень одинока и выгляжу гораздо суровее и недоступнее, чем есть на самом деле. Это скорее от скромности и застенчивости. Я лучше помолчу. Мне комфортно наблюдать со стороны, что выглядит как надменность и суровость.

– С каким персонажем вы себя ассоциируете, где бы могли, как вам кажется, интересно актерски себя проявить, на каком материале?
– Не могу конкретно назвать какую-то пьесу, произведение. С детства обожаю Анну Каренину. Вообще очень нравится Лев Толстой. В отличие от Достоевского, у него абсолютно разные женские характеры. И играть их интересно с любой точки зрения. Мне нравится, когда автор-мужчина пишет от лица женщины. Это видение мужчины, как он нас понимает – хотя на самом деле она так не думает, так не говорит. В то же время Толстой словно был женщиной, он четко знает и понимает, о чем говорит. А еще мне хотелось бы сыграть что-то смешное, острохарактерное, абсурдное, гротескное. Мне кажется, что я характерная артистка. Но таких ролей почти не предлагают. Мне комфортнее, когда я играю что-то совсем не про себя. Чем меньше похоже на меня, тем интереснее работать.

– Таким образом вы прячетесь?
– Не совсем. Просто про себя ты сыграешь в любой роли. А то, что на тебя совсем не похоже, можно сыграть далеко не везде.  

– Режиссурой в театре никогда не хотели заниматься?
–  Пока такого желания нет, но я не зарекаюсь. Папа много лет проработал в театре «Ленком» как артист, и у него никогда не было режиссерских амбиций. И вдруг он решил восстановить спектакль «Поминальная молитва», который поставил Марк Захаров. И восстановил! Хотя многие скептически относились к идее восстановить старый спектакль с новым составом. Кто может сыграть так, как Леонов? Да и я тоже относилась к этой затее с некоторым сомнением. В итоге у отца все здорово получилось, на спектакль сейчас не достать билеты… В нем совершенно роскошные актерские работы,  появились  лестные рецензии и отзывы. Я горжусь отцом. У него было много препятствий, недоброжелателей, но он упорно шел к своей цели. Я, например, часто сомневаюсь, меня что-то пугает, что мешает мне идти вперед. А папу, если он уверен в своей правоте, не поколеблет ничье мнение, замечание… Надо мне этому у него учиться. Хотя по складу характера мы с папой похожи. Он тоже рефлексирующий, сомневающийся человек. Но иногда у него включается какой-то тумблер – ледокол! Первый режиссерский опыт у папы случился, когда ему стукнуло 53 года. Поэтому неизвестно, что я буду делать в его возрасте.

– Родные  беспристрастно оценивают ваши работы?
– Да нет. Они ко мне необъективны, и я всегда делю на 200 все, что они говорят. Я для них в первую очередь дочка-внучка, они для меня – родители, близкие люди. Они меня так любят и поддерживают, что как бы я себя ни проявила, им все будет нравиться. С другой стороны, я им благодарна, потому что есть разный склад характера. Кому-то нужны удары плетьми, чтобы потом всем доказать, какой он крутой... А если сделать обидное замечание мне, то я могу лечь и больше не встать. У артистов ведь подвижная психика. Они ранимы, трепетны. И папа, и бабушка знают это… у них тоже были разные истории в их актерской судьбе. Они, конечно, выбирают слова, чтобы не ранить. И если делают замечания, то в деликатной форме. Все их советы ценные. Потому что они артисты опытные и талантливые! И я всегда приглашаю их на свои спектакли, потому что мне важно их мнение.    

– А мама, не имеющая отношения к театру, тоже следит за вашими успехами?
– Конечно. Она из всех самый строгий зритель. Хоть мама и не имеет отношения к театру и у нее совсем другая сфера деятельности, но она столько лет провела в актерской среде, что делает тоже полезные, важные замечания. Иногда даже более важные, чем другие. Они ведь смотрят на меня как коллеги, а мама – как зритель.  


Инна БЕЗИРГАНОВА