Эмин и Эмина вечно парили в облаках. Так говорила их торопливая мама, вдова Малхазни, инженер-архитектор по профессии. В прошлом – преданная комсомолу, в настоящем – работодателю. Иногда подрабатывала рисованием школьных стенгазет, поскольку художник-оформитель неожиданно решила как можно скорее родить близняшек. Она устраивала свое счастье, и ей было не до других детей. Малхазни писала рефераты и курсовые для студентов, которым было лень засиживаться в безлюдной библиотеке, читать… а может и вообще, учиться. Студенты искали заветную любовь или кое-что еще вдоль многолюдных кафешек и парков. Гораздо проще заплатить маме Эмина и Эмины и не переживать, а ценить каждое мгновение жизни. Иногда Малхазни в полночь с силой скидывала содержимое со стола и громко кричала: «Надоело! Хватит!» Перед тем, как выключить настольную лампу и спрятаться под одеялом от насущных проблем, она пила валерьянку.
Муж поразил ее когда-то вольнодумием, и это определило ее выбор. Микаил был поэтом литературного клуба  «Пхьармат»  («Прометей») и когда декламировал стихотворения, то неистово тряс головой. Члены «Пхьармат» творили исключительно на родном языке.  Не знающему чеченского точно бы показалось, что Микаил читал протестные стихи, громил систему и призывал к революции. Но на самом деле он так эмоционально выражал любовь к горному цветку эдельвейсу. Подобные стихотворения не позволяли и не давали возможности семейной паре пойти на очередной сеанс индийского фильма в кинотеатр «Юность». Не говоря уже о походе Малхазни в салон красоты для сотворения заветных локонов при помощи химии.
Вместо громоздких ворот, предмета гордости чеченских семей, у них был перекошенный деревянный заборчик. Ни автомобиля, ни золота, ни ковров на стенах. Даже столового сервиза «Мадонна» не было. Дети у них тоже долго не рождались. Микаил в сердцах бросил жене:
- Знаешь, я бы не хотел, чтобы мои дети появились на свет в этом ужасном несправедливом мире… Малхазни, это же преступление перед ними!
Микаил спал до десяти утра – работы у него все равно не было. Он хотел работать поэтом – не редактором, не корректором, не секретарем, не учредителем, не руководителем поэтического кружка в республиканской библиотеке, а именно – поэтом.
- Это мой осознанный путь! И я готов идти до конца! – шагал он к забору, прижав к сердцу кожаную папку с бумажными листками – плодами бессонных ночей.
Его не брали в Союз писателей из-за беспорядочности и неумения дружить с кем надо. Позже и клуб «Пхьармат» разогнали, обозвав националистическим сборищем. Микаил утверждал, что  он приверженец многовековых адатов, и ни одна политическая партия не могла привлечь его внимание.
- Щас… выйдет сборник, и все изменится, - твердил он многие годы.  
Микаил упорно продолжал быть поэтом. Но за такую работу никто не платил зарплату. Еще долго он боролся за мечту, перебивался на гонорарах, но после тридцати лет и рождения близнецов Эмина и Эмины решил перемениться и стать настоящим папой. Он открыл бизнес по продаже кур. Теперь вместе с Малхазни вместо ежедневных неспешных прогулок по ночному Грозному, обещанных до свадьбы, они частенько гостили в курятнике. За версту от них веяло не романтикой, как когда-то они мечтали, а горьким запахом птичьего корма и перьев. Эмин и Эмина, насмотревшись на родителей, каждое утро кормили голубей у заброшенного дома, но им совершенно почему-то никто не собирался за это платить.
Микаил часто брал у соседей видеокамеру и снимал цветы, небо, деревья и крыши. Жена и Эмин с Эминой напрасно ждали, что когда-нибудь он обратит внимание на них. Наконец, дети не выдержали и прокричали:
- Людей снимай, папа, людей!!!
Эмин и Эмина почему-то решили, что папе дают деньги исключительно за ежедневные постукивания на пишущей машинке. Потом он передает бумаги в скучный и сероватый офис, где в конце каждого месяца дяденьки с обвисшими животами и щеками выдают взамен стопку денежных купюр. Они не могли понять, почему мама не займется тем же. Так бы они заработали гору денег. Дети в отсутствие родителей собрали всю бумагу Микаила и заполнили на пишущей машинке каждый листок тысячами букв, которых им еще только предстояло выучить в школе. Пока папа приходил в себя от такого подарка, маме они посоветовали больше брать сдачи в магазинах. Ведь когда дети просили купить  сладостей, та заявляла, аккуратно подводя черные стрелки поверх век:
- У меня осталась только сдача, которую дали в магазине.
Микаил дружил с Исой, писателем, автором единственного романа «Шумерское танго», который еще не был издан. Часть произведения была написана, а другая со всеми задумками и эскизами, по его словам, находилась в голове. Но это ему ничуть не мешало, представляться как автор романа «Шумерское танго». Он вел жаркие диспуты с другом на балконе, о том были ли заказными произведения советских писателей. Иса не разделял любовь друга к вайнахским боевым башням, все древние сооружения вызывали у него только хандру. Он являлся сторонником только нового.
Малхазни однажды попыталась их утихомирить и рассказала, как побывала однажды на персональной выставке одной восьмидесятилетней художницы. Бабушку с одной стороны поддерживал внук, с другой – кривоватая трость. Она хрипло сказала: «Все мои картины оказались пророческими... В тридцать лет я нарисовала автопортрет с седыми волосами. И что вы думаете? С годами действительно поседела!» Как будто иначе она бы осталась молодой. Но Микаила и Ису невозможно было сдержать. Они не заметили, как Эмин и Эмина настолько сильно раскачались на качелях под ореховым деревом, что полетели… правда, не в небо, а к картофельным грядкам.
На одной улице с ними жила женщина, по имени Мартагаз (только буква «г» произносится, как французское «р»), которая часто проезжала мимо их дома на белой «Оке» - подарке государства ее отцу, ветерану Великой Отечественной Войны. Мартагаз так изящно крутила баранку руками в черных перчатках, что казалось - она мчится в Кадиллаке под песню «Moon river» из фильма «Завтрак у Тиффани». Жемчужное ожерелье приглушенно блестело. Эмину и Эмине так и хотелось снять с себя воображаемые шляпки, выпрямиться и протянуть: «Доооброе ууутро, Мииисис Мааарпл!»
Однажды Малхазни впервые зашла к Мартагаз домой, чтобы передать письма. Ей казалось, что там будет царить покой и стерильный порядок. Пока они говорили на кухне, ее дети построили вдоль стен по баррикаде, надели на головы кастрюли и принялись палить друг в друга морковками и картошками. Бойцов разделял только стол, где абсолютно спокойная Мартагаз общалась с Малхазни, еле успевающей уворачиваться от ударов.
- С тобой все в порядке? Ты какая-то дерганная и нервная. Проблемы? - спокойно интересовалась Мартагаз, попивая чай с мятой.
В октябре 1994 года Микаил и Малхазни привезли новых цыплят, но заработать на них им было не дано. В конце ноября началась война, и кур постигла иная судьба. Малхазни даже законсервировала в литровых баночках пару дюжин на черный день. Ей казалось, что наступят дни еще ужаснее, чем война.
Микаил вдруг стал снайпером. Все мужчины с его улицы ушли воевать, и он не мог не пойти. На последние деньги он выкупил винтовку и то разбирал, то собирал оружие под виноградным навесом, будто разгадывал сложный ребус.
- Ты … ты оставляешь нас? – прошептала Малхазни.
- Не совсем. Я остаюсь с вами… но… просто… решил стать независимым  снайпером.
Малхазни более всего раздражали спокойствие и умиротворенность мужа. А ведь именно сейчас казалось бы, ему следовало  вести себя, как при чтении стихов про эдельвейс.
- Это как?
- Я не буду подчиняться ни одному батальону или команде бойцов. Утром буду уходить, а в обед возвращаться. Никто не будет руководить мной. Все остается, как раньше.
- Ты будешь убивать людей, - в слезах выбежала Малхазни.
Больше всего на свете перед замужеством она боялась, что муж начнет изменять с другими девушками, так как все творческие люди, непостоянны, но оказалось, что в жизни бывают моменты гораздо тяжелее. Не успевала она обдумать одну страшную мысль, другая принималась обгладывать ее изнутри. Эмин вслед за отцом тоже может стать военным. А она ненавидела и оружие, и саму жизнь военных, ведь кроме  людей они калечат еще и здания. Те самые, над которыми они трудились в архитектурной конторе. Получается, что и она окажется причастной к войне. Ведь она породила на свет будущего военного... Больше всего на свете ее муж перед свадьбой боялся, что Малхазни перестанет соглашаться с ним и поддерживать его... и это безумие обернулось  реальностью.
Микаил стал таким тихим, задумчивым и забывчивым. Он уходил убивать, а возвращался убитым. Эмин и Эмина не могли понять всего, расклеивая на окнах полоски в виде буквы «Х» - родители объясняли, что они спасают стекла от взрывной волны. Дети вопрошали, почему нельзя клеить полоски в виде буквы «Ы» или «Ъ», кружков, квадратов или треугольников. Им казалось, что папа ходит такой грустный оттого, что не хватает оружия. Поэтому они из дерева сделали два автомата, но те объявили забастовку и отказывались стрелять.
Мартагаз в первую войну сняла с потолка огромную фамильную люстру, укрепила на крыше «Оки» и,  усадив на заднем сиденье детей, тронулась в путь. Но почему-то остановилась у аллеи тополей и решила на прощание пофилософствовать:
- Вот в советское время сажали тополя… собирались в пионерских лагерях... А сейчас состарятся … попадают все тополя… и все, - сказала она и гордо засунула руки в глубокие карманы бордового клетчатого пальто. А тополя, видимо, рассердились и сильнее закачались в разные стороны.
Однажды и Микаил не вернулся.
Прошли годы, но повзрослевшие дети продолжали парить в небе, взмахивая воображаемыми крыльями. На глаза они плотно приклеили розовые очки. Эмин и Эмина весело пролетали над океанами, лесами, озерами, горами… Пролетали Детство, Юность, Молодость, Зрелость, а потом обратно и все сначала. Старались избегать остановки под названием Старость. Брат и сестра не могли признать, что боятся Старости. Нет, они деликатничали, утверждая, что еще не нагулялись на других остановках. Например, в Юности обещали отведать эскимо, а в Детстве действовали весенние скидки на пару вещичек для их кукол. Пролетали президентов, партии, эпохи, бунты, манифесты. А один из протестующих даже попытался сбить их, замахнувшись бутылкой зажигательной смеси. Но у него ничего не получилось, так как даже если бы крылья вспыхнули ярким пламенем, то сквозь розовые очки они бы этого и не заметили.
Война закончилась. Мартагаз вернулась с люстрой и детьми на своей белой «Оке». Она нисколько не изменилась, только появилась тяжесть в ногах  и чуть приподнялись плечи, а на руках набухли вены. Возраст уже не позволял быть на любимой работе, но ей  посчастливилось устроиться в каком-то совхозе бухгалтером. Однажды городское начальство попросило ее приносить отчеты не на бумаге, а на флешке. Она долго стояла в кабинете, не понимая, о чем идет речь, а потом вдруг выпалила:
- Извините, я не понимаю, о каких фишках и фляшках идет речь. Мы в конторе до сих пор на счетах сидим!
Малхазни этот мир казался прекрасным лишь когда она летала – не в мечтах, а в командировки. После паспортного контроля все вокруг представало таким милым – люди, чемоданы, плач детей, даже ее собственная жизнь. Раньше она ворчала, что самолеты ухудшают экологию, отравляя воздух.
А Эмин с Эминой продолжали летать. Малхазни в дождливую погоду вычищала сырой  и темный гараж, в котором так и не появился автомобиль.
- Мама...Тамаре, жених 101 розу подарил и корзинку большууую с «Киндерами». А мне нет, потому что я кто?  Лохняяя, - чавкала Эмина, надувая шарики жевательной резинкой с арбузным вкусом.
Ей скоро предстояли экзамены, надо было выбрать профессию, которая бы давала в будущем кусок хлеба до тех пор, пока она не состарится и не начнет получать пенсию в многочасовой очереди, где почтальонша  вместо семидесяти или сорока рублей будет совать всем районные газеты или «777» с «Зятьком». Но сначала - пять лет учебы. Правда, если будущий муж Эмины будет против работы, она останется сидеть дома.  Помимо профессии и мужа, ей предстояло определиться еще и с политическими взглядами. Во время президентских выборов России, она перечеркнула всех кандидатов и поверх листка аккуратным подчерком написала: «Эштон Катчер». Родственники видят в ней стоматолога, но она мечтает лечить котят, потому что это так «мимишно» и «няшно».
После рассказа дочери о розах и киндерах,  Малхазни стояла в оранжевых резиновых перчатках, придерживая щетку для побелки. Она была озадачена и не знала, на какую полку воспоминаний стоит отложить эту информацию, чтобы в случае необходимости доставать и время от времени перечитывать.
Когда Малхазни развешивала на веревке постельное белье и закрепляла его пластмассовыми прищепками на случай урагана, к  ней постучалась интересная идея. Малхазни решительно настроилась завести дневник, чтобы запечатлевать чудесные моменты прошедшего дня, но в последнее время дневник походил на книгу жалоб. Потом ей показалось, что было бы неплохо завести еще и ежедневник для планирования дел. Дальше был создан  блокнот о ее страхах, которые предстоит перебороть,  тетрадь доходов и расходов… Она не заметила, как образовалось 13 блокнотов. Малхазни вымоталась, заполняя их, в перерывах между чертежами. И как-то, выходя из архитектурного офиса, где они должны были надевать длинные вещи, покрывающие ноги, руки и голову, она не заметила, как запуталась в длинной материи, покружилась вокруг себя, но не взлетела, а упала на пол. По асфальту разлетелись блокноты и рефераты, покатились ватманы с тубусом. В тот момент она ясно поняла, что те люди, которые много работают, мало зарабатывают денег. Ей стало вдруг так больно, от осознания того, что дети не понимают еще жизни и где-то постоянно летают.
Малхазни как-то повстречала автора «Шумерского танго». Он сообщил, что пять лет назад написал новый роман «Постичкерийский вальс», но нечаянно стер файл с произведением. Разочаровавшись, он не смог после этого написать ни строчки. Зато теперь он подписывал критические письма в правительство, как Иса Ю., автор романов «Шумерское танго» и «Постичкерийский вальс».
Говорят, что дети - искренние и добрые существа. Но Эмин настолько бывал увлечен полетом, что не замечал, как окружающие его использовали. Особенно один мальчик, который постоянно обманывал его, сначала с наклейками, а с приходом взросления – деньгами.  Он мог спихнуть Эмину, что угодно за большие деньги, начиная от использованной бутылки и заканчивая мотком алюминия или меди. Еще ребенком он фотографировал детей на отдыхе в летнем лагере и тайно продавал их родителям фотографии. Малхазни, вместо того, чтобы осуждать сына, ненавидела этого мальчика  до тех пор,  пока не увидела, как отец его избивал ремнем. Тогда она поняла, почему люди становятся такими.
В тринадцатом блокноте Малхазни всего одна запись – дата ее рождения и одинокое тире, словно кто-то здесь должен был поставить дату ее смерти. Но на самом деле ее осенило, что вся жизнь человека заключается в этой маленькой черточке, а для нее уже не важно – витал ли он до старости в облаках или сызмальства крепко держался на Земле.

Ася УМАРОВА

Я физик, кандидат физ.-мат. наук. Родился, вырос и окончил университет и аспирантуру в городе Тбилиси. С 1965 г. работаю в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне. С 1992 г. – создатель и директор Музея истории науки и техники ОИЯИ. С 2009 г. – советник по культуре дирекции ОИЯИ. Помимо более 60 научных публикаций, являюсь автором около двух десятков научно-популярных статей и книги «Вселенная частиц»  (в соавторстве с Э.Оконовым. М., Советская Россия. 1972), а также стихов и поэтических переводов с английского и грузинского языков. До недавнего времени довольно регулярно публиковался в периодике – как  в детской, так и  во «взрослой».  В 2002 г. за цикл переводов современных грузинских поэтов журнал «Юность» присудил мне премию имени Б.Полевого «За лучшие переводы». Кроме того мои стихи и переводы включались в различные альманахи и антологии. Отдельными изданиями вышло 4 сборника детских стихов и несколько сборников переводов. Из последних – два билингва-сборника в серии АЗБУКА-КЛАССИКА (С.-Пб. АЗБУКА. 2011-12) и две книги  для детей: «Стихи и песенки Матушки Гусыни» (М. ЭКСМО. 2013) и «Про то, чего не может быть…» (С.-Пб. Лимерики Эдварда Лира. РЕЧЬ. 2014)


РАКУРСЫ ТБИЛИСИ
1.
На Тбилиси дождик пролил
сонмы солнечных огней,
и его зеленый профиль
стал в два раза зеленей.

В лужи, в марево асфальтов
лег деревьев нетерпеж –
дождь их сослепу сосватал,
окрутил и бросил в дрожь.

Влево –
улицы
взлетали;
вправо –
падали
в Куру,
а проспект горизонталью
вел по талии к ребру.

Он умел приволочиться,
он смеялся и хитрил,
голубым прибоем джинсов
обметая пыль с витрин.

И беспечен был и нежен
взгляд его.
Щека в щеку,
как касания черешен,
встречи девушек безгрешно
исполнялись на бегу.

Сколько лиц, давно знакомых,
только память распахнуть!
Город шел наплывом, комом,
набегал волной на грудь.

Я с тобой, куда же деться,
виражи в обрывах дуг.                 
Связь времен руками детства
замыкала в сердце круг.

2.
Сизой бронзой
Руставели
завершал земной маршрут.
Свитый из стальной кудели
убегал к высокой цели
в синем небе черный шнур.

С пикой, поднятой, как видно,                                                                 
только для отвода глаз,                
как валькирия, Мтацминда               
к нам навстречу понеслась.

Рядом щебет:    

«Наш Тбилиси –
это маленький Париж!»
Город вверх по склону длился
остриями кипарисов,
ржавыми щитами крыш.

Я стоял над ним.
С площадки
я смотрел в его лицо,
рассеченное нещадно
мокрым сабельным рубцом.

На горячий глаз нацелясь,
он вгрызался в скулы скал
и раздробленную челюсть
Нарикалы огибал.

Этот знак резни и сечи
утверждал иной престиж:
город нес свои увечья,
без оглядки на Париж.

Он искус меча и чаши
ставил выше всех искусств;
он не мир сулил входящим –
или бой, или союз.

Он умел в петле арканной,
сквозь дымы своих садов
грянуть выдохом органным,
опадая вздохом вдов.

Он предел своих подобий
вывел в знаках языка:
с колыбелей до надгробий
«гамарджоба» и «мшвидобит»
здесь и судьбы и века.

И хребтовою громадой
придавив инфинитив,
он глагол своих грамматик
в небо голубем ввинтил!


«ТАНЦУЯ ОТ ТАПОЧЕК»
или «КОГДА Б ВЫ ЗНАЛИ…»

1
Макабрическая рапсодия в белых тонах
на тему, заданную хирургом накануне операции

Ираклию Надирадзе

Обходя все ямы кромочкой,
Я наглел,  впадая в раж.
Тут моя базелеомочка
Мне навеяла вояж:

Будто выход – в ярких лампочках;
Я в туннель впорхнул нырком
В безусловно белых тапочках,
С белой биркой-номерком.

И грехи, как рыбы-лоцманы,
Повлекли меня во мглу,
Где глубокими колодцами
Время падало в золу.

И, перетирая атомы
В галактической горсти,
Вечность мечеными квантами
Соблазняла погостить.

И как будто где-то в Арктике,
За Полярною чертой,  
Бледный черт в ледовом фартуке
Помахал мне кочергой.

2
Послеоперационный пейзаж

Моей дорогой Ремуле

У меня семь швов на шее,
Бриться мне запрещено.
На Тбилиси в утешенье
Я теперь смотрю в окно.

Он в октябрь влетел, с размаху
Позабыв про тормоза,
Темнобелую папаху
Нахлобучив на глаза.

Мелких капелек излишки
С неба сходят иногда
На деревья, на домишки,
На бетонные стада.

Здесь долиной сторонится
От Ваке Сабуртало,
А по склонам на столицу
Надвигается село.

И пейзаж меняет маски:
Это жизнь свое берет –
То параболой развязки,
То застройкою вразброд.

Подо мной шоссе, как речка,
Знай  без умолку шумит.
Пес наш, чуя запах речи,
Смотрит взглядом человечьим
И ушами шевелит.


Ночная вылазка

С упорством пехотинским –
так в ночь уходит десант –
я сяду по-грузински
стихи тебе писать.
Закрой глаза, удача,
веди меня на бой!
Нашарим то, что зрячий
не зрит перед собой.

Словарные редуты,
разведка сквозь века;
и я паду под утро,
не взявши языка.

И дым косматой буркой
сметет мои следы –
бумаги и окурков
обугленные рты.