К 80-летию со дня рождения народного артиста Грузии Тамаза Лаперашвили На стыке русской и грузинской культур жил и творил красивой души человек, кавалер ордена Чести, талантливый певец и актер, изысканного вкуса музыкант, долгие годы заведующий труппой и заместитель директора Театра оперы и балета им. З.Палиашвили, воспитавший не одно поколение певцов в Тбилисской консерватории им. В.Сараджишвили, народный артист Грузии Тамаз Лаперашвили. Трудно писать о человеке в прошедшем времени. Но даже то совпадение, что 80-летний юбилей Т. Лаперашвили приходится на Светлое Христово Воскресенье говорит о необычайно чистой и благородной личности. Тамаз родился в интеллигентной семье Елены Карашвили и Якова Лаперашвили, много лет работавшего директором Грузфильма, где, в первую очередь, ценились порядочность, благородство, человеколюбие и благоговейное отношение к книгам. Юность Лаперашвили пришлась на тяжелые послевоенные годы. В то время на проспекте Плеханова формировалась «золотая молодежь». Это были в основном выпускники железнодорожной школы №7 (директор Алеша Цинцадзе). Ее окончили архитекторы О.Литанишвили, Дж. Тутберидзе, инженеры Т. Цинцадзе, Дж. Цамалашвили композиторы Г. Канчели, С. Насидзе, В. Азарашвили. К ним примыкали Е.Примаков, Дж. Кахидзе. Молодежь после киносеансов в саду Гофилекта собиралась на углу улицы 25 февраля и пела народные песни, серенады, песни из кинофильмов. Там царили свои законы. Отец часто брал Тамаза на съемочную площадку в экспедиции. Юноша мечтал поступить во ВГИК, но подвернул ногу и не смог осуществить задуманное. И тут вмешался его величество случай. Случайно услышав в ресторане красивый тембр, один из студентов консерватории предложил Тамазу прослушаться у знаменитого педагога В.Кашакашвили. И когда молодой человек предстал перед профессором В.Кашакашвили и ректором консерватории И.Туския – его судьба была уже предрешена. И.Туския выдал ему в середине семестра студбилет (для назойливых визитеров из военкомата) и позволил посещать все лекции, а уже весной он с честью выдержал вступительные экзамены и стал студентом вокального факультета Тбилисской консерватории. Блестящая чета Дмитрия Семеновича Мчедлидзе и Веры Александровны Давыдовой, незадолго до этого переехавшая из Москвы в Тбилиси, обратила внимание на студента с незаурядными вокальными данными и добилась зачисления его в класс Д.С. Мчедлидзе. Дмитрий Семенович в дальнейшем передал своему ученику все тонкости интерпретации басовых партий. Тамаз был благодарен этой чете и считал их своими музыкальными родителями. В свою же очередь Мчедлидзе называл его музыкальным первенцем. В студенческие годы работа и общение с такими музыкантами как М. Камоева и Д. Шведов обогатили репертуар Лаперашвили и в камерном плане. Камерное пение – это утонченно-углубленный вид музицирования, он требует большой внутренней культуры, вкуса и проникновения в смысл исполняемого текста, который, к сожалению, не всегда бывает по «зубам» оперным певцам. Лаперашвили вошел в историю грузинской культуры не только как талантливый оперный певец-актер, но и как непревзойденный мастер камерного пения. В 1965 году Тамаз стал лауреатом «Всемирного фестиваля молодежи» и солистом оперного театра. На сцене родного театра он перепел все ведущие басовые партии русского, грузинского и западного репертуара. Это Мазетто, Командор, Лепорелло из оперы Моцарта «Дон Жуан», Пимен, Варлаам, Борис из оперы Мусоргского «Борис Годунов», Кончак из «Князя Игоря» Бородина, Рене и Онегин из опер Чайковского, Мельник из оперы Даргомыжского «Русалка», Барон и Ланчотто Малатеста из опер Рахманинова. Из-за тесситурных сложностей вокальной партии Руслана из одноименной оперы Глинки Лаперашвили был единственным из грузинских певцов, исполнивших эту роль. Во время гастролей театра в Польше на телевидении была снята ария в его исполнении, которая многие годы служила визитной карточкой Тбилисского оперного театра. Тамаз Яковлевич создал яркие сценические образы: Мефистофель из «Фауста» Гуно, Филипп из оперы Верди «Дон Карлос», дон Паскуале из одноименной оперы Доницетти, Базилио из оперы Россини «Севильский цирюльник»... Работа с режиссерами Л. Михайловым, А. Штейном, Г. Мелива, Э. Пасынковым оставила яркий след в творчестве Лаперашвили. Пасынков однажды заметил: «Если бы существовала сборная мира оперных артистов – Лаперашвили вошел бы в десятку мировых певцов». А в период работы в Ленинграде Тамаза любовно называли «Тбилисский оперный Жан Габен» – настолько яркими были все его персонажи. Во время гастролей Тбилисского оперного театра в Ленинграде, внимание одного из величайших педагогов В.М. Луканина (соратника Ф.Шаляпина) привлек юноша, исполнявший партию Мазетто в опере Моцарта «Дон Жуан» и он предложил ему стажироваться в его классе безвозмездно. Так Лаперашвили стал стажером Ленинградской консерватории и членом талантливой «басовой семьи» Луканина, где в тот период учились Евгений Нестеренко, Георгий Селезнев, Валерий Малышев. На всесоюзном конкурсе «Концертных программ» Лаперашвили и Нестеренко поделили главную премию. Затем был плодотворный период работы в Ленинградском малом оперном театре и Кировском театре, который отмечен рядом таких ярких работ как Филипп из оперы Верди «Дон Карлос», Порги из оперы Гершвина «Порги и Бесс», дон Базилио из оперы Россини «Севильский цирюльник». Говоря о заслугах Лаперашвили как выдающегося камерного певца отметим, что для него писали свои произведения композиторы О. Тактакишвили, С. Насидзе, В. Азарашвили, Г. Сихарулидзе, Н. Габуния. Мне выпала большая честь работать с мастером. Он воспитал певцов Реваза Лагвилава, Нугзара Гамгебели, Ладо Атанели, а по классу сольного пения Георгия Гагнидзе и Михаила Колелишвили, блистающих на многих мировых сценах. Им всем присуща особая культура звука, фразировка, артистизм. Талант Тамаза Лаперашвили продолжается в его учениках.
Виктория ЧАПЛИНСКАЯ |
Не стало Татьяны Константиновны Шах-Азизовой. Нелепый случай, операция, потом еще одна… Нам, друзьям ее, казалось – все обошлось, но у «семи» хорошо проплаченных врачей престижной московской клиники Таня оказалась «без глаз», и ее не стало. Не стало великолепного знатока современного театра, критика и театроведа. Она именно «ведала» театр, его бесконечную глубину, сложность и противоречивость. Знала, не выучено – театр был частью ее генетики: отец, Константин Шах-Азизов – в театральном мире его называли Шах – основатель первого в Закавказье детского театра, директор Русского драматического театра имени Грибоедова в Тбилиси. Многие годы он был и директором Центрального детского театра в Москве. Мать, Мария Казинец – прима-балерина. У Шаха был нюх на талантливых людей. В разные годы он открыл для мирового театра Георгия Товстоногова, Евгения Лебедева, Павла Луспекаева, Олега Ефремова, Анатолия Эфроса, Виктора Розова. Эти и многие другие известные деятели культуры были частыми гостями в тбилисском, а потом и московском домах Шаха. Это были дома-театры. Таня родилась и выросла в этом «театре». Здесь она постигла тайны звездных взлетов театров и несправедливых падений, когда одно слово чиновника или критика, сыгравшего «на лапу» власти, становились судьбой целого коллектива. Наверно, поэтому во всех работах, посвященных театру, давая свою оценку тому или иному спектаклю, она делала это не в форме «истины в последней инстанции», чем бывает грешат критики с целью собственного самоутверждения или сведения счетов. Тане не надо было самоутверждаться. Ее отношения с людьми театра, коллегами-театроведами, актерами, режиссерами, драматургами можно определить одной фразой поэта Олжаса Сулейменова: «Как мне воспеть свои равнины, чтоб не унизить чужие горы». Танина критика никого не унижала, она делилась с авторами и исполнителями своим видением совершенствования спектаклей. Особенно это касалось спектаклей по пьесам Чехова, исследованию которых она посвятила всю свою театроведческую жизнь. Книги, статьи, сценарии, написанные Таней, стали классикой чеховедения. Она была неизменным участником и организатором всех конференций, чтений и фестивалей, проходивших в доме-музее Чехова в Мелихове. Шекспир и Чехов – два самых ставящихся в мире драматурга. По их пьесам поставлены тысячи спектаклей, тысячи «новых прочтений», временами больше похожих на вивисекцию, единственно с целью показать на сцене себя, режиссеры-авангардисты расчленяют и растаскивают тексты классиков, доводя действие на сцене до элементарной бессмыслицы. Таня не судила строго авторов «новаторских» прочтений. Она делила их на умеющих находить и вычитывать скрытые в авторском тексте и подсознании героев новые сценические решения, что, безусловно, обогащает спектакль, и на тех, кто читать пьес не умеет, но, даст Бог, научится. А нет – так зрители зашикают. Ей смешно было слышать, когда имярек, просмотрев спектакль, говорил «это не Чехов» так, словно он, имярек, точно знает, что есть Чехов. Этого не знает никто. Время и пространство шекспировских и чеховских пьес условно. Поэтому Гамлет и Треплев – герои на все времена. Их можно вписывать в контекст времени, а можно оставить их чувства, мысли и жизнь во времени написания и ставить спектакль, не редактируя текст, а точно следуя авторским ремаркам, как поставил «Три сестры» великий режиссер Петр Фоменко. «Мне надоело ставить себя, - сказал он нам после спектакля. - Теперь я хочу ставить автора». Вот еще одно доброе дело Шаха: когда молодого и не очень управляемого Петра Фоменко не подпускали к московским сценам, Константин Язонович Шах-Азизов, разглядев талант, пригласил его в свой театр и Фоменко блестяще поставил детскую музыкальную пьесу «Король Матиуш Первый». Истинный талант – это всегда щедрость. Таня в полной мере обладала этим талантом. Теперь, когда ее не стало, нам и мелиховскому дому Чехова будет очень не хватать ее непредвзятого, щедрого таланта, дара ведать и любить сложный мир театра. Прошу прощения, что называю Татьяну Константиновну – Таней. Я и моя покойная супруга – поэт и драматург Инга Гаручава, были очень дружны с ней и ее супругом Александром Ахтырским. Приезжая в Москву, мы часто бывали и останавливались в их доме на Фрунзенской набережной с прекрасным видом на Парк Горького и реку. Саша был «мастером на все руки» и великолепно готовил узбекский плов, непременное блюдо наших посиделок. В медийном пространстве его, руководителя «Радио России» и организатора радиостанции «Ностальжи», называли «Человек-радио». Он был прекрасным собеседником, но, в отличие от Тани, в спорах более категорично отстаивал свои позиции. Накануне его смерти мы с Ингой были проездом несколько часов в Москве, но вкусить Сашин плов и задымить квартиру сигаретами – курить дозволялось только Инге – успели. А через несколько дней звонит Таня и говорит: «Саша убежал от меня». Помню, что задал дурацкий вопрос: «Как убежал?» - «Совсем убежал… умер». На черном габбро его надгробия выгравирована знаменитая Шуховская радиовышка, и написано: «Александр Ахтырский – «Человек-радио». Теперь от всех нас «убежала» Таня. Она могла убежать, - легкая, стройная, она унаследовала стать матери-балерины, но «убегать» она не предполагала. Так случилось. Театральная Москва, аплодисментами проводила из Дома актеров последнего представителя большой театральной фамилии – Татьяну Константиновну Шах-Азизову. Скоро, на Веденском кладбище рядом с Сашиным камнем встанет второй. Будет правильно выгравировать на нем театральные маски и написать: «Татьяна Шах-Азизова – «Человек-театр». Петр ХОТЯНОВСКИЙ |
|
«ПЕРЕВОДЧИК, СЛОМАЙ КАРАНДАШ!..» |
ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ И ВЛАДИМИР ЛЕОНОВИЧ
Владимир Леонович, его стихи и переводы (подчеркну: вольные переводы!) - серьезное явление в российской поэзии. Переводят почти все поэты, и многие делают это мастерски. Но очень немногие достигают в переводе такой напряженной искренности, такой свежести, такого проникновения в оригинал (хочется сказать – взаимопроникновения), как Леонович. Он многое и многих переводил. Но решающей для него, как справедливо замечено Г.Маргвелашвили в предисловии к книге «Стихи», оказалась именно встреча с Грузией и грузинской поэзией, в особенности с незакатным солнцем ее – с Галактионом Табидзе.
Родина! День наступает и близится. Родина, сердце мое оживи. Видишь – любовь моя – светится – высится В утреннем зареве – храм на крови...
В щедрой на поэтов Грузии поэтическое имя Галактиона Табидзе стоит среди первых ее имен. Передать бездонность его стихов – вот главная задача их переводчика. Заслуга Леоновича уже в том, что он первый понял это, а поняв – не отступил от края, не зажмурил глаза, а стал понемногу пересказывать для нас то, что сумел разглядеть в глубине. Можно взять подстрочники Г.Табидзе (благо они изданы) и сличить их с переводами Леоновича. Но это филологическое упражнение, небесполезное в большинстве случаев, здесь оказывается неуместным. Дело в том, что Леонович, насколько я понимаю, переводит не отдельные стихи, а поэта и поэзию в их целокупности. То же сличение – «очная ставка» якобы подлинника и якобы перевода – говорит нам об этом и только об этом. Как правило, видишь: уловлено и сохранено главное – тема вещи, но сами слова и вариации, в которых она раскрывается, - другие: непохожие, но удивительно точные по существу. Наивные люди требуют от художественного перевода зеркальности, физической симметрии: по-грузински здесь речка – и по-русски давай ее сюда же. Но истинная природа перевода скорее химическая: два вещества – два поэта, переводимый и переводящий, – каждый со своей собственной достаточно сложной структурой и свойствами – вступают друг с другом в соединение, во взаимосвязь, в сложную реакцию, в ходе и в результате которой образуется нечто новое, нечто третье, сохраняющее черты обоих источников, обоих своих подлинников, как ни парадоксально это звучит. Важно помнить, что реакции эти строго избирательны, и далеко не каждый поэт способен настроиться на другого. Пока Леонович переводил Галактиона Табидзе, он написал об искусстве перевода несколько статей и стихов – исповедальных, ярких и полемических. Вот строфа одного из них:
Переводчик, сломай карандаш: Перескажешь – размажешь – предашь. Этот подлинник неуследим. Подвиг – подвигом переводим.
Именно этими строками впору закончить краткие заметки о книге, вобравшей в себя и высокую лирику Галактиона Табидзе, и переводческий подвиг Владимира Леоновича.
Павел Нерлер Из сборника «Зедазени в тумане. Российско-грузинские этюды» |
9 июля 2014 года на 82 году жизни скончался большой русский поэт и выдающийся переводчик Владимир Леонович. Обе наши литературы – русская и грузинская, понесли огромную утрату. Мне выпало счастье дружить с Володей более сорока лет. Когда он жил в Карелии один или вместе с замечательным человеком и поэтом Яном Гольцманом, они присылали нам письма на бересте, делясь красотой и загадочностью Северного края. А в последние годы его жизни, когда он поселился в любимой им Костромской области (ведь он и родился в Костроме, и преподавал много лет в тамошней школе), мы общались по мобильному и, несмотря на тяжелую болезнь сердца, нужду и некоторую оторванность от московской культурной и литературной жизни, голос его всегда был бодрым, и он рассказывал с радостью и любовью, как растет его маленькая дочь Маруся. Я хорошо знала маму Володи Ольгу Александровну, обожавшую сына и постоянно тревожившуюся за него. Это была исключительная женщина, очень много давшая ему в области духовного развития. Поистине счастливыми были вечера, когда Володя и его благородная и добрая красавица-жена Раечка приходили к нам на огонек. Митя и Оля в те годы были слишком малы, чтобы ходить с родителями в гости. Увы, Раечки нет с нами уже два года, но память о ней жива по сей день. Новую семью Володи мы знали только с его слов. Володя получил разностороннее образование, хорошо знал несколько европейских языков, был интеллигентом чистой воды и, в высоком смысле этого слова, интеллектуалом. При этом он обожал простую крестьянскую жизнь, умел тяжело трудиться, владел довольно редким ремеслом печника, предпочитал жить в глубинке поближе к природе. Так счастливо сложились обстоятельства, что я в молодости и в зрелые годы пребывала в окружении самых ярких, талантливо творческих людей Грузии и России, и хочу подчеркнуть, что даже на этом ослепительном фоне Леонович всегда выделялся и стоял как бы особняком. Он был действительно неповторим и отличался от всех внешностью, одеждой, манерами, говорил и писал, вел себя не так, как все. К этой своей особости он никогда не стремился. Напротив, предпочитал оставаться незамеченным, держался всегда скромно, если не робко, и окончательно расковывался, только читая стихи и переводы. Читал он необыкновенно страстно, с огромным чувством, от которого у него самого перехватывало горло. Я и сейчас вижу его перед собой и слышу этот неповторимый голос. К своим стихам и переводам он относился с одинаковой ревностью и любовью, как к родным детям. В Грузию он влюбился, как говорится, с первого взгляда. Он принял эту страну целиком и взахлеб, с ее природой, историей, героями и простыми людьми. Он очень любил вставлять в тексты стихов и переводов грузинские названия, слова, иногда целые выражения в русской транскрипции. В тбилисское литературное сообщество он влился, как родной. За это он был особенно благодарен нашему незабвенному Гие Маргвелашвили. Володя переводил грузинских поэтов разного поколения: здесь были Карло Каладзе и Лия Стуруа, Шота Нишнианидзе и Заур Болквадзе, Отар Челидзе и Бидзина Миндадзе. И все это на высочайшем профессиональном уровне. Однако, особые отношения у него были с поэзией Отара Чиладзе. Я не знаю, что это было: борьба противоположностей, или стремление к единству. Поэмы и стихи Отара Чиладзе стали личным делом поэта Владимира Леоновича, частью его судьбы и занимали огромное место в его творчестве. И все таки, непокоренной вершиной для Володи до конца жизни оставался Галактион. Трагическая судьба гения, неповторимая музыка его сочинений, новаторский стих волновали Володю, и он стремился воплотить все это в русском слове. В 1986 году в «Мерани» вышла самая лучшая, на мой взгляд, из опубликованных его книг – книга стихов и переводов «Время твое». Этот сборник стал драгоценным украшением уникальной серии «Стихи о Грузии и переводы», подарившей поэтам, не печатавшимся в России, право и возможность разговаривать со своим читателем. Володю связывали с тбилисской элитой прочные творческие связи. Вместе с замечательным художником Робертом Кондахсазовым и талантливым переводчиком Нодаром Тархнишвили (увы, уже ушли из жизни все трое), они задумали иллюстрированное издание на русском языке легендарной «Литературной богемы старого Тбилиси» Иосифа Гришашвили. Книга, в конце концов, увидела свет, но … без иллюстраций. Кому-то наверху они показались чересчур вольными, хотя эта работа Роберта Кондахсазова является по сей день подлинно хрестоматийной. Но не все оказалось под силу мудрому и сильному, и главное, бесстрашному и бессменному издателю Марку Израилевичу Златкину, истинному другу всех талантов. Начиная с 1989 года, Володя остро переживал все происходившее в Грузии. Это была его вечная боль и страдание. Наконец, после событий в Абхазии и Южной Осетии, когда мы с мужем навестили Володю в Боткинской больнице в Москве, он сказал: «Иногда мне стыдно, что я русский». Это перекликается с криком души из письма к Отару Чиладзе, опубликованного в журнале «Русский клуб»: «Прости Россию, Отар». Так мог сказать только человек, представляющий настоящее лицо России. Боже мой, как мало сегодня таких людей! Воспоминания уводят меня слишком далеко от дня нынешнего, когда мы должны сказать нашему дорогому другу и соратнику последнее «прости». Ушел еще один из столпов грузино-русских связей, на собственных плечах державших иногда непосильный груз ответственности. Низкий поклон и великая благодарность тебе, Володя, за твою неподкупную честность и мужество, за твой исключительный талант и трепетную бережность к Слову, родному или чужому. Впрочем, в литературе и культуре для тебя не было ничего чужого. Отныне твое имя всегда будет звучать рядом с любимыми тобой Владиславом Ходасевичем, Борисом Пастернаком, Галактионом Табидзе и Отаром Чиладзе. Никогда не забуду, что первый тоненький сборник дореволюционной Ахматовой, в известные времена запрещенной, именно ты подарил нам. Теперь это достояние наших взрослых детей, которые слышали в нашем доме, как ты читал свои новые стихи и переводы. Покойся с миром и вечная тебе память.
Анаида БЕСТАВАШВИЛИ |
|