click spy software click to see more free spy phone tracking tracking for nokia imei

Цитатa

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни. Федор Достоевский

Наследие

ТЕ ИМЕНА, ЧТО ТЫ СБЕРЕГ

https://i.imgur.com/uTinbkb.jpeg

Эти два брата стали адмиралами, хотя родились в далеких от моря грузинских городах. А их судьбы можно назвать иллюстрацией к расхожему определению Гражданской войны: брат против брата. В историю они вошли, оказавшись по разные стороны фронта. Михаил Беренс служил у адмирала Колчака и генерала Врангеля, руководил знаменитой эвакуацией «белого» Черноморского флота из Севастополя и Крыма и оказался последним командующим последней русской эскадрой. Евгений стал первым начальником Морского генерального штаба при большевиках, а затем – командующим всем Рабоче-крестьянским красным флотом.
Вообще-то в семье Тифлисского юриста Андрея Беренса был и третий сын – Сергей. Но он носил не морскую, а драгунскую форму. Окончив Пажеский корпус, служил в 17-м драгунском Нижегородском полку, расквартированном в его родном Тифлисе. Документы свидетельствуют, что этот полк «после объявления 17.07.1914 мобилизации выступил 23.07.1914… в военный поход, выехав со ст. Навтлуги Грузинской ж.д. на Европейский театр военных действий». Штаб-ротмистр Беренс, «оставаясь начальником пулеметной команды полка, участвовал в боях на Северо-Западном фронте в Польше – под г. Варшава и г. Лодзь…» Погиб он в 31 год, через три месяца после объявления мобилизации, «руководя огнем пулеметного взвода при наступлении полка на реке Варта». Посмертно награжден двумя орденами Святой Анны – 4-й степени с надписью «За храбрость» и 3-й степени с мечами и бантом. Похоронили Сергея на Кукийском кладбище родного города. Его мать Мария Михайловна (в девичестве Алиханова, из семьи действительного статского советника) не смогла пережить гибель младшего сына. К тому времени оба его старших брата были уже, что называется, настоящими «морскими волками».  Их отец – потомственный дворянин из обрусевших немцев православного исповедания, коллежский асессор Андрей Беренс был товарищем (заместителем) прокурора Тифлисского окружного суда. Он умер рано, когда старшему сыну Евгению, родившемуся в Тифлисе, было 8 лет, среднему Борису, увидевшему свет в Кутаисе – 5, а Сергею всего годик. Семье, оставшейся без кормильца, жилось очень трудно, и Мария Михайловна отдала старших детей в Морской кадетский корпус в Санкт-Петербурге.
Она помнила, что ее свекор, дед братьев по отцовской линии Евгений Беренс-старший, окончил это же военно-морское учебное заведение, сражался на Балтике в Крымскую войну, был старшим флагманом Балтийского флота. Участвовал в двух кругосветных плаваниях, стал членом Адмиралтейского совета (совещательного органа при морском министре), авторитетнейшим преобразователем и организатором флотского дела. И, что особенно интересно для нас, его сестра вышла замуж за Петра Петровича Чайковского, служившего в 1846-48 годах при командующем войсками на Кавказской линии, – дядю великого композитора. Так что, приезжая в Тифлис, автор гениальной музыки приходил к Алихановым-Беренсам как к близким родственникам.
Братья пошли по стопам своего деда. В 1895 году, после шести лет учебы в Морском корпусе, старший, тоже Евгений, получил первый офицерский чин мичмана. Через три года это же произошло с Михаилом. И рассказ об адмиралах Беренсах мы начнем именно с него, а не со старшего брата. Потому что его больше носила судьба «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра – там». Он был что называется «строевым» офицером, командиром кораблей, а старший Евгений – генштабистом и военно-морским агентом. Да и судьба Михаила драматичнее. Практически сразу же молодой штурманский офицер 1-го разряда оказывается в центре важнейших событий на Дальнем Востоке. В 1900-1901 годах на канонерской лодке «Гиляк» командует плутонгом (группа корабельных орудий одинакового калибра, способных одновременно вести огонь по одной цели) и отличается при подавлении Боксерского (Ихэтуаньского) восстания в Северном Китае, направленного против иностранцев и христиан. Затем – должность штурманского офицера на крейсере 1-го ранга «Варяг», которому еще только предстоит стать легендарным.
С началом войны с Японией служил в Порт-Артуре младшим штурманом эскадренного броненосца «Севастополь», командовал миноносцами, награжден тремя боевыми орденами и золотой саблей с надписью: «За храбрость». С 1906 года – на Балтийском флоте, в Первую мировую войну – командир одного за другим трех эсминцев. На одном из них вступил в бой с двумя германскими эсминцами. Один из них был загнан на минное поле, подорвался и пошел ко дну. А второй отступил со значительными повреждениями, потеряв 17 человек убитыми и 39 ранеными. За это Беренс получил орден Святого Георгия 4-й степени и Кавалерский крест французского ордена Почетного легиона.
Еще один подвиг Михаил Андреевич совершил в конце того же года, когда на корабле под его командованием капитан 1 ранга Александр Колчак, командир Минной дивизии Балтфлота, в составе отряда миноносцев вышел из Ревеля на постановку мин. Отряд сам попал на вражеское минное поле, Беренс поспешил на помощь, взял на буксир подорвавшееся судно и в сложных погодных условиях привел на базу. За это он получил орден Святого Владимира III степени с мечами.
Казалось бы, капитана 2-го ранга Беренса ждет блестящая карьера. Он становится командиром новейшего линкора «Петропавловск». Но на этом посту его застает Февральская революция. Ее «прелесть» он вскоре ощущает на себе, когда впервые портятся его отношения с личным составом. Без согласования с порожденным «демократическими преобразованиями» судовым комитетом Беренс принял на корабль офицера, против кандидатуры которого возражали матросы. Он отказался от их требования отменить приказ, и был арестован. Теми людьми, с которыми у него всегда были отличные взаимоотношения.
Дело могло закончиться весьма печально – скоропалительные и жестокие самосуды матросов над офицерами стали тогда обычным делом. Михаил Андреевич спасся лишь благодаря вмешательству командования. И потом даже некоторое время исполнял должность начальника штаба Минной обороны Балтийского флота. Затем находился на штабной работе, а в январе 1918-го, как практически все его сослуживцы, был уволен со службы без права получения пенсии. После всего этого трудно было ожидать, что он примет «пролетарскую революцию».
Нелегально перейдя границу с Финляндией, он совершает собственное, фактически кругосветное, путешествие – добирается оттуда аж до Дальнего Востока. Там его бывший командир Колчак, ставший Верховным правителем России, производит Беренса в контр-адмиралы. И доверяет ему исполнять обязанности командующего силами Приморской группы войск во Владивостоке, а затем – Морскими силами на Тихом океане. После расстрела Колчака Михаил эвакуирует на вспомогательных судах из Владивостока в Китай гардемаринов Морского училища и гражданских беженцев. А сам решает отправиться туда, где война с большевиками не прекратилась – в Крым.
Снова неблизкий путь – с Тихого океана на Черное море. Там главнокомандующий Вооруженными силами Юга России генерал Петр Врангель назначает Беренса сначала старшим морским начальником в Керчи, а затем – командиром отряда судов Черноморского флота, действовавших на Азовском море. В ноябре 1920 года при эвакуации армии Врангеля из Крыма контр-адмирал Беренс – среди организаторов погрузки войск и беженцев, возглавляет одну из групп уходящих кораблей.
Тогда 120 судов эскадры, созданной из Черноморского флота, вывезли из Крыма около 150 тысяч человек и, благодаря грамотным действиям Беренса, не были потеряны ни один человек и ни одна единица военной техники. А переход у этой эскадры, названной Русской, был неблизкий – до Константинополя, а затем – на африканский берег, во французскую колонию Тунис. Корабли приходят туда, высадив по дороге армию. И на французской военной базе в порту Бизерта в конце декабря 1920-го образуется русская колония из 5 с половиной тысяч моряков и членов их семей. Их объединяют 33 оставшихся корабля Черноморской эскадры.
Французы приняли эту эскадру вместе со всем русским военным и торговым флотом как залог «в обеспечение расходов, связанных с приемом беженцев из Крыма». Последним ее командующим становится Беренс. И, естественно, на его плечах – сохранность кораблей и боеспособности моряков. Он обеспечивает ремонт судов, сохраняет основной состав их экипажей и даже систему обучения гардемаринов в Морском корпусе. Его стараниями в Бизерте поддерживались все традиции Русского военно-морского флота, на ежедневных построениях поднимался Андреевский флаг, торжественно отмечались все православные праздники.
Так продолжается почти четыре года, до тех пор, пока в октябре 1924-го Франция официально не признает Советский Союз. И Михаил Андреевич получает приказ спустить Андреевский флаг, под которым прославились и его дед, и сам он с братом. Эскадра оказывается вне какой-либо юрисдикции, и Франция начинает с СССР торг за нее. В Бизерте стартуют франко-советские переговоры о передаче кораблей Русской эскадры Советской России.
В конце 1924 года прибывает советская техническая комиссия. В ее составе – и военно-морской атташе, флагман (контр-адмирал)… Евгений Беренс. По просьбе французов и, не желая компрометировать товарища Евгения Беренса в глазах советской власти, господин Михаил Беренс уезжает на время переговоров из Бизерты. Ходят слухи, что братья все же тайно встретились, но никаких подтверждений этому нет…   
А нам настало время посмотреть, какими путями старший брат пришел к решению судьбы эскадры младшего брата.
В молодости его очень интересовала гидрография, и, после окончания Морского корпуса, он занялся исследованиями Белого моря. А с 1900 года – служба на боевых кораблях, в которой проявляется склонность к штурманскому делу. На миноносце он переходит с Балтики в Тихоокеанскую эскадру и в августе 1903-го, сменив на должности своего младшего брата, назначается старшим штурманским офицером крейсера 1-го ранга «Варяг», которому предстоит войти в легенды.
В Русско-японскую войну «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» находились в нейтральном корейском порту Чемульпо вместе с судами нейтральных Англии, Франции, США и Италии. Японская эскадра блокировала порт, ультимативно предложив русским сдаться в плен. В ответ капитан 1-го ранга Всеволод Руднев решил прорываться в Порт-Артур, а в случае неудачи – взорвать корабли. Бой продолжался час, но силы были слишком неравны. Погибли 39 человек, 73 ранены, среди них – Руднев, несколько человек, в том числе Беренс, контужены. Корабль получил серьезные повреждения. И общее собрание офицеров решает затопить его, чтобы он не попал к японцам. Команду эвакуировали на суда нейтральных стран, а на «Варяге» открыли кингстоны (задвижки, перекрывающие доступ к забортной воде). «Корейца» взорвали.
Возвращаясь в Одессу, Беренс и его сослуживцы были уверены, что предстанут перед судом, но их встретили торжественным салютом и маршами оркестров. И Евгений Андреевич, безукоризненно прокладывавший курс корабля на узком фарватере, узнает из приказа по Морскому ведомству, что «в воздаяние героического подвига, оказанного крейсером 1-го ранга «Варяг» в бою при Чемульпо 27 января 1904 года с неприятелем, значительно превосходящем его силой и числом, Государь Император соизволил пожаловать орден Святого Георгия IV степени лейтенанту Беренсу Е.А.»
Продолжив службу на крейсерах в Балтийском море, он появляется в родном Морском корпусе и в 1906-1909 годах служит на эскадренном броненосце, плававшем с гардемаринами. У военного человека всегда есть место подвигу, и такое место даже в мирное время вновь находится в судьбе старшего офицера броненосца Беренса – когда отряд русских кораблей приходит на помощь жителям итальянского города Мессина. Этот город, вместе с еще двумя, был стерт с лица земли в декабре 1908 года после страшного землетрясения магнитудой 7,5 в проливе между Сицилией и Апеннинским полуостровом.
Море отступало на несколько десятков метров, а затем возвращалось тремя волнами цунами высотой свыше 9 метров. По разным данным, тогда погибло до 60 тысяч человек. И первыми на месте бедствия оказались четыре русских военных корабля, на которых недавние выпускники Морского корпуса и Инженерного института на двухмесячных учениях в Средиземном море получали необходимый опыт.
По просьбе местных властей они круглосуточно работали на развалинах, рискуя жизнью, вручную разбирали завалы. На перевязочных пунктах катастрофически не хватало медиков, так что офицеры и матросы сами делали им перевязки, помогая корабельным врачам. Корабли вывозили сотни раненых в соседние города и возвращались на развалины Мессины с медикаментами. Так были спасены свыше 2400 человек. Николай II сказал командующему эскадрой: «Вы со своими моряками в несколько дней сделали больше, чем мои дипломаты за все мое царствование». Беренса, самоотверженно руководившего подчиненными и награжденного итальянским правительством специальной серебряной медалью, и впрямь ждала дипломатическая работа…
Недолго применив свои интеллектуальные способности в только что созданном Морском Генеральном штабе, он участвует в составлении «Военной энциклопедии». А с ноября 1910 года становится морским агентом в Германии и Голландии. Так тогда называли военно-морских атташе, то есть фактических сотрудников военной разведки. Для получения следующего чина ему нужен был опыт командования кораблем, поэтому перед Первой мировой войной он становится командиром строившегося в Германии легкого крейсера «Адмирал Невельской». И, воспользовавшись этим, обеспечивает дополнительный сбор важных и достоверных сведений о состоянии флота вероятного в предстоящей войне противника. А во время Первой мировой капитан 2-го ранга Беренс был морским агентом в союзной Италии, обеспечивая связи с командованием ее флота. В его обязанности входил сбор информации о военно-морских силах других стран и секретов об «общем политическом положении, и о силах и средствах иностранных государств к войне». Таким образом, именно благодаря ему, Российский генеральный штаб получал подробную информацию о том, чем и как жил германский флот. После Февральской революции его отозвали в Россию и тут же назначили начальником Статистического (или иностранного) отдела Морского генштаба. Под этим названием скрывался разведывательный отдел. Именно скрывался, в том числе и от своих. Потому что у строевых господ офицеров разведывательная работа в те годы считалась неблагородной. Мол, «не царское это дело» – шпионить, выведывать, подглядывать…
5 октября 1917 года Евгений Беренс переходит на сторону революционных матросов и избирается начальником Морского генерального штаба (МГШ). А после октябрьского переворота на собрании личного состава большинством голосов избран начальником этого Штаба. Тут он прославился участим в разработке плана Ледового перехода Балтийского флота из Ревеля (Таллинна) и Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт. В результате этого похода в феврале-мае 1918 года 211 кораблей были спасены от захвата германскими и финскими войсками.
Затем он занимается ликвидацией дореволюционной заграничной агентуры Морского генштаба и начинает разрабатывать свой, новый проект разведки, когда все виды разведок переходят под контроль ВЧК. Закончить эту работу он не успевает – его срочно назначают командующим всеми Морскими силами республики, когда неожиданно умирает предыдущий командующий Василий Альтфатер. При Беренсе Морской генеральный штаб, по сути, самоустранился от гражданской войны, занимаясь соблюдением правильности делопроизводства, сокращением штатов, статистикой, разработкой законопроектов по организации службы во флоте и комплектации судов…
При этом, далекий от прямого руководства боевыми действиями, Беренс выезжает на фронт, в основном, для инспектирования речных и озерных флотилий, созданных из кораблей Балтийского флота. Он участвует в боях под Царицыном, а в июне 1918 года обосновывает доклад Советскому правительству о необходимости затопить корабли Черноморского флота в Новороссийске, чтобы они не достались немцам. Ознакомившись с этим докладом, сам Ленин накладывает резолюцию: «Ввиду безысходности положения, доказанной высшими военными авторитетами, флот уничтожить немедленно».
Почему он стал на сторону «красных»? Это пыталась понять знаменитая революционерка и литератор, журналистка и дипломат Лариса Рейснер, бывшая комиссаром Морского генерального штаба при флотилиях. Вот отрывки из ее рассуждений о Евгении Беренсе, с довольно нестандартными формулировками: «Он приехал на фронт, милый и умный, как всегда, уязвленный невежливостями революции, с которыми он считается, как старый и преданный вельможа с тяжелыми прихотями молодого короля… К его опустошенному дому пришла новая власть, заставила себя принять и потребовала присяги в верности. Он принял ее взволнованный, со всей вежливостью куртуазного XVІІІ века, стареющего дворянина и вольтерьянца, сильно пожившего, утомленного жизнью… Революция заставила Беренса – теоретика и сибарита, засучить кружевные манжеты и собственными руками рыть могилу своему мертвому прошлому и своему побежденному классу… Его светлая голова рационалиста восторжествовала и не позволила умолчать или исказить, хотя сердце кричало и просило пощады». Объясняет ли это мини-эссе, почему Беренс принял революцию?
С февраля 1920 года Евгений Андреевич несколько лет выполняет дипломатические функции. Он – участник советской делегации на мирных переговорах с Финляндией, военно-морской эксперт на Генуэзской, Лозаннской и Рижской конференциях, а с 1924 года – военно-морской атташе СССР в Великобритании. И, наконец, франко-советские переговоры в Бизерте о передаче кораблей Русской эскадры.
Как мы уже видели, брат Михаил уезжает, чтобы с ним не встречаться. А комиссия с участием Евгения в принципе получает согласие французов на возвращение кораблей в Севастополь. Да вот где, кто и за чей счет будет ремонтировать суда перед походом в уже советскую Россию? К тому же в Западной Европе начинаются протесты против передачи эскадры. В итоге Франция уклоняется от выполнения соглашения. Корабли остаются на месте, постепенно утрачивая свои мореходные и боевые качества. И французы начинают продавать их на металлолом.
Часть вырученных от продажи денег Франция разрешила использовать на помощь семьям русских моряков и на строительство храма Александра Невского в Бизерте. В храме разместили православные реликвии с русских кораблей, а подсвечниками стали гильзы от орудийных снарядов. Стволы же главного калибра были приобретены Финляндией, часть из них у нее отобрали гитлеровцы, создавшие в 1943 году из русских 305-миллиметровых орудий батарею «Мирус» на острове Гернси в Ла-Манше. В мае 1945-го орудия забрали англичане…
Став эмигрантом, Михаил Беренс живет в Тунисе. Работает в сельскохозяйственной дирекции, служит землемером в отделе топографической службы Управления сельского хозяйства, но потом его увольняют – за отказ принять французское гражданство. И до самой смерти в 1942 году боевой адмирал зарабатывает… пошивом дамских сумочек и детских игрушек.
При этом он активно участвует в работе местного отдела Военно-морского союза, образованного в 1929-м на базе Русской эскадры и объединяющего моряков по группам в зависимости от места жительства, по выпускам из учебных заведений и месту прежней службы. При союзе действовали Суды чести, у него были членские карточки и значок – эмалевое изображение Андреевского флага. Кроме того, Беренс возглавлял Кают-компанию – отдельную структуру при Обществе русских офицеров-участников войны. Да еще был председателем Союза взаимопомощи в Тунисе и входил в Комитет по строительству православного храма Святого Александра Невского.
Умер Михаил Беренс в 64 года, покоится в пригороде Туниса. Евгений Беренс прожил 51 год, и в 1928-м похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. В 1930-х могила была уничтожена и восстановлена только в 1989-м. В конце XX века могильные плиты для обоих тифлисских родственников Чайковского сделал из одинакового гранита один автор – севастопольский скульптор Станислав Чиж. Символично, что в Тунис такую плиту доставили на ракетном крейсере.

Владимир ГОЛОВИН

 
ЭТО БЫЛО ДЕВЯНОСТО ЛЕТ НАЗАД

https://i.imgur.com/i1bymzA.jpeg

В этом году можно отметить 90-летние юбилеи событий, резко изменивших жизнь Тбилиси. Изменивших потому, что они преобразили уже сложившийся центр и послужили основой для появления и развития новых районов и новых достопримечательностей. Мы попытаемся оглянуться назад не для того, чтобы давать оценки или судить людей, живших в нашем городе задолго до нас. Только факты. Но за каждым из этих фактов – история, дух времени, свершения времени, и так часто – трагедии времени.    
Предпосылки для изменения города были уже в 1920-х, но именно с 1934 года во многом начал складываться современный облик грузинской столицы. А тот облик, который был изменен, сложился в XIX веке. Значительную роль в нем играли уцелевшие после разрушения города захватчиками в 1795-м развалины  крепости Нарикала и вертикали множества церквей. Прилегающий к крепости живописный район с маленькими кварталами, в которых одно- или двухэтажные дома «карабкались» по склонам, фактически находился на средневековом уровне по благоустройству. Продольная пространственная ось города – река Кура была практически изолирована  хибарками и хозяйственными постройками.
В новой части на северо-западе от Старого города – в районе Сололаки и на склонах горы Мтацминда – располагались благоустроенные на европейский манер, компактные кварталы со схожим архитектурным обликом. Но и там не было единой планировочной идеи. В XIX веке несколько раз составлялись планы обновления города, но они по сути не предусматривали значительных изменений. Лишь в некоторых районах, таких, как Авлабари и Чугурети, намечалась новая прямоугольная сетка улиц. Уже тогда центр формируется вокруг площади Паскевича-Эриванского (впоследствии – Свободы, Закфедерации, Берия, Ленина, снова Свободы) и Головинского (ныне – Руставели) проспекта.
Инженерное оборудование всех районов было на очень низком уровне. Не хватало воды и озеленения, летом Тифлис, лежащий в котловине, плохо проветривался и перегревался. Поэтому к 1930-м годам было решено создать оптимальную структуру города, упорядочить уличную  сеть, заняться вопросами организации общественного обслуживания и озеленения  жилых  кварталов. Делать все это предстояло с учетом реальных условий и возможностей того времени. Решать эти вопросы стали в два этапа, объединенных общностью основных целей.
Первый этап – 1920-е годы, когда делались начальные шаги для улучшения бытовых условий, благоустройства и частичной реконструкции самых проблемных участков уличной системы. Тогда практически решить основные вопросы градостроительства было невозможно, но уже рождалась и развивалась градостроительная мысль.
Окончательно, в зрелом виде, она предстала в генеральном плане 1934 года. В Тифлисе уже действовал «Закавказский научно-экспериментальный институт сооружений», который на всесоюзном уровне работал над планировочными нормами для городов и сел. Но из-за сложности и новизны задачи коммунальный отдел Тифсовета все же решил пригласить для составления генплана столицы Грузии специалистов харьковского «Гипрограда» – первого специального института по проектированию    городов, созданного в 1929-м.
Проектные работы длились год, только над первым вариантом работали 20 экономистов и 30 проектировщиков разных специальностей. Вместе с опытными представителями «Гипрограда»  И. Малоземовым, экономистом Г. Шелейховским  в составлении генплана участвовали и молодые грузинские архитекторы 3. Курдиани и Г. Гогава. А вариантов этого плана было два. Отличались они один от другого, в основном, выбором различных территорий для дальнейшего роста города. Первый вариант разрабатывала группа, которой руководил 3. Курдиани, второй вариант – группа под руководством будущего главного архитектора Киева Б. Приймака. Рассмотрев обе работы, экспертная комиссия признала: первый вариант более реален и целесообразен для осуществления.
По второму варианту генплана предлагалось развивать город лишь в сторону Авчала и Кукия. А принятый проект был рассчитан на 25-30 лет, городская территория должна была увеличиться с 3.700 гектаров до 10.000 гектаров, а население с 420 тысяч человек вырасти до 720 тысяч. Из-за ограниченных возможностей развития в ширину в стиснутом горными склонами ущелье, город решили почти на 10 километров вытянуть в длину вдоль реки, преимущественно в северном направлении. Планировались новые территории в районах Ваке, Сабуртало – на северо-западной окраине, Дигоми и Авчала – на северо-восточной, Навтлуги – на южной. В восточной части создавались промышленные зоны.
В случае надобности, рассматривалось создание города-спутника и района «Верхний Тифлис» на прилегающих возвышенностях, с учетом естественных ресурсов для  хозяйственных нужд столицы. Речь шла даже о возможности смягчения городского климата и орошения пригородных земель с помощью искусственного водохранилища –  проекта, реализованного намного позже как «Тбилисское море», которое должно было расположиться на возвышенности к востоку от города.
В протоколе заседания объединенной экспертной комиссии Всесоюзного Коммунхоза при ЦИК СССР, Совнаркома Грузии и Тифсовета план получает такую оценку: «Первоклассная работа по своему качеству… Правильно представлены перспективы экономического и культурного развития, на высоком уровне осуществлена функциональная организация города…  Влияние планировки на микроклиматическое развитие города – методологически совершенно новое явление…»  
Основой архитектурной композиции центра Тифлиса стали реконструированные площади, ныне носящие имена Свободы и Революции роз, соединенные проспектом Руставели, а создание набережной практически изменило весь архитектурно-художественный облик города. Именно набережной предназначили роль дублера проспекта Руставели, единственной продольной магистрали города. Старый Тифлис запланировали реконструировать, прокладывая через его хаотичную застройку несколько благоустроенных улиц и сохраняя между ними старинные переулочки и тупики. Пример тому – улица Шуа-базари (она же – Армянский базар, Леселидзе, Котэ Абхази).
Теперь – об очень важной детали. Вся подготовка генерального  плана развития Тифлиса, его выполнение были под личным контролем  первого секретаря Центрального комитета компартии Грузии и Закавказского крайкома этой партии Лаврентия Берия. И не только по долгу службы. Тогдашний властитель края с детства мечтал стать градостроителем и в 20 лет, окончив Бакинское среднее механико-техническое строительное училище, получил удостоверение  техника строителя-архитектора. Но, как известно, таковым никогда не работал. Так что, получив безграничные возможности, он непосредственно вмешивался в создание генплана, принимая многие важные решения, и в любое время суток приезжая прямо на объекты.
При этом вопросы «социалистического градостроительства» Лаврентий Павлович трактовал весьма своеобразно. Все, что  мешало прокладке новых магистралей и воздвижению новых зданий, должно было уничтожаться. Без колебаний и сантиментов, независимо от возраста, предназначения, исторической и культурной ценности. Так с лица города исчезло то, что обозвали «культовыми сооружениями» – многие уникальные церкви, шиитская мечеть, несколько кладбищ.
Дух того времени передает цитата о главной площади  города из книги «ХХ лет Советской Грузии», изданной в 1941 году: «…Место всенародных торжеств трудящихся Тбилиси. Память еще сохранила облик этой площади в недалеком прошлом, когда в центре ее возвышалось мрачное и унылое здание Караван-сарая – бывшей цитадели купцов, спекулянтов и валютчиков. От этого здания не осталось и следа. Сейчас здесь широкий простор залитой асфальтом площади».
По генеральному плану бывшая  Эриванская площадь получала значение главной площади города. И 90 лет назад на ней снесли переделанный после пожара театра  караван-сарай, построенный в 1851 году итальянцем Джованни Скудиери и  принадлежавший миллионеру-меценату Тамамшеву. Убрав трамвайный узел, здесь построили правительственные трибуны.
В том же 1934-м полностью очистили и место, на котором были остатки одного из красивейших «культовых мест» Тифлиса – Александро-Невский военный собор. Вместе  с ним снесли здание арсенала, построенное на рубеже 1810-1820 годов. Оба строения находились на территории бывшей Гунибской площади, сейчас на этом месте – Парламент Грузии. Площадь была названа в ознаменование взятия в 1859-м последнего прибежища имама Шамиля – Гунибской крепости. Ее переименовали в Храмовую (Соборную) после появления в 1897-м военного собора во имя Александра Невского. Он строился 28 лет.
Внутри красавца-собора, в отличие от многих других,  использовалось электрическое освещение. На стенах был красочно оформленный перечень и знамена воинских частей, покорявших  Кавказ. Рядом с собором была четырехъярусная колокольня. Храм окружен железной оградой с тремя воротами, вокруг него стояли пушки, отбитые в Кавказских войнах у персидских, турецких войск и у горцев.
В годы независимости  Грузии во дворе похоронили тифлисских юнкеров, павших при отражении натиска 11-й Красной армии. Восьмикупольный собор уничтожили  в 1928 году. Тогда в нем разместился  Комитет по физкультуре и спорту. А в 1934-м  доломали   колокольню с расположенным за ней арсеналом и начали строить верхний корпус Дома правительства, ныне – Парламента.
А еще  90 лет назад был создан Союз советских архитекторов Грузии, объединивший мастеров старшего и молодого поколений и осуществлявший контроль над тем, как менялся облик Тифлиса. А контролировать под бдительным оком товарища Берия было что. По принятому генплану расширялись ставшая началом проспекта Руставели бывшая Дворцовая улица, подъем Бараташвили, спуск Элбакидзе, Вокзальная и бывшая Воронцовская площади. Были благоустроены обе главные артерии города – проспекты Руставели и Плеханова.
Набережная имени Сталина, первая очередь которой строилась с 1933 по 1939 годы, превратила заболоченный правый берег Куры в красивейшую, озелененную магистраль. Расширились улицы на периферии: Университетская – в Ваке, Шаумяна – в Авлабари, Брдзола – в Дидубе,  Советская – в Надзаладеви…Были озеленены склоны горы Мтацминда, а на верхнем плато этой горы, на голом, выжженном солнцем месте,  обустроили парк, названый  Нагорным. Ныне его именуют «Парк Мтацминда» или «Бомбора»  а коренные тбилисцы – неизменно «Фуникулер». Именно так, с большой буквы.
Пресса с гордостью сообщала: «В центре внимания встал жилищный вопрос. Дома, ранее принадлежавшие буржуазии, стали заселяться рабочими; началось массовое перераспределение жилищ. Развернулось строительство новых жилых домов…  Наряду с созданием крупных жилых зданий велось строительство небольших домов в несколько квартир – главным образом в новых районах города (в особенности в Ваке)». Все восхищались новыми домами на проспектах Руставели, Плеханова и Чавчавадзе, на улицах Бараташвили и Марджанишвили…  
Многое по генплану-1934  получили до Второй мировой войны учебные заведения: физико-химический корпус Государственного университета, первый корпус Института инженеров железнодорожного транспорта, часть городка Медицинского института, только в 1936-1938 годах – 20 новых школьных зданий. Зрелищные сооружения обогатились кинотеатром имени Ш. Руставели, стадионом «Динамо», Государственным цирком. Медицина – больницей «Лечкомбинат» и бальнеологическим курортом. Появилось здание киностудии «Госкинпром».
А еще 90 лет назад родилось название «Площадь  Героев Советского Союза».  Именно так аж до 1950-х годов звучало наименование места в конце улицы Варазисхеви. Еще в начале ХХ века здесь был пригород, через который проходила Дигомская дорога – участок Военно-Грузинской дороги. В его окрестностях располагались Верийские сады, не меньше, чем Ортачальские,  известные своими харчевнями и духанами.
Самый знаменитый среди них – духан «Не уезжай, голубчик мой». Это – дань весьма модному в свое время романсу дипломата и военного Николая Пашкова  «Не уезжай ты, мой голубчик». Располагался духан у поворота дороги, сразу за кирпичным мостом через реку Вере, сооруженным в XVII веке на средства царя Ростома.  Это примерно там, где сейчас – вход в зоопарк. Дальше города уже не было, Военно-Грузинская дорога шла через Дигоми  к Мцхета.
Освоение этого места началось в ХХ веке – сначала, в 1927 году здесь был построен зоопарк, а при реконструкции города в 1930-е годы, во время  прокладки улицы Челюскинцев (ныне – Царицы Тамар) эта магистраль пересеклась с улицей Ленина (Мераба Костава) и образовалась площадь, за год до официального открытия в 1935-м получившая имя Героев Советского Союза. Звание это было установлено в 1934-м и присвоено семи полярным летчикам, участвовавшим в спасении терпящих бедствие пассажиров и членов экипажа парохода «Челюскин».
Площадь стала одной из важнейших транспортных развязок в городе, решив, говоря языком градостроителей, «проблему поперечных связей». Она обеспечила связь проспекта Руставели с открывшимся спустя год мостом через Куру, а через него – с железнодорожным вокзалом. Согласно генплану, на ней появились стоквартирный жилой дом и Государственный цирк. А приток Куры – река Вере была заключена в трубу в 1957-м.  
Имя же Челюскинцев мост получил тоже 90 лет назад, за год до официального открытия. Этот первый крупный мост, построенный в Тбилиси в советское время. Два его центральных пролета перекрывают русло реки, два боковых –  проезды вдоль набережных. На проезжей части – 4 полосы для движения автотранспорта. Современное имя – Царицы Тамар – мосту, соединившему привокзальную часть города с центральной частью и районами Сабуртало и Ваке, дали в 1989 году.
И, наконец, 90-летие – у  Национальной художественной галереи Грузии на центральной магистрали. Она расположилась в здании бывшего «Храма славы» –  Кавказского военно-исторического музея. Пожалуй, такой запутанной судьбы нет больше ни у одного музейного заведения. Поэтому стоит уделить ему особое внимание. Внушительное здание со стеклянной крышей по образцу выставочного дворца в Риме приняло посетителей в 1888 году. Но экспозиция музея была довольно скромной, в нем проводились различные частные выставки, не имевшие никакого отношения к военной истории.
В 1906 году новый царский наместник на Кавказе генерал-адъютант, граф И. Воронцов-Дашков передал музей в ведение Военно-исторического отдела при Штабе Кавказского округа, «как учреждение, имеющее с ним тесную и неразрывную связь по своим задачам». А в Петербург, в военное министерство, сообщил: «Музей этот, не имевший никакого хозяина в течение 17 лет, находился в первоначальном виде и мало помалу приходил в совершенный упадок. Оставлять музей в таком положении я признал невозможным…».
На следующий год состоялось новое, торжественное открытие изменившегося «Храма славы», с тремя отделами – историческим, этнографическим и библиотечным – ставшего одним из лучших военных музеев империи. Гордость коллекции составили  переданные из государственных хранилищ знамена и боевые трофеи.
Здесь были весьма интересные правила посещения. Для военных всех званий, солдат, офицеров и воспитанников военно-учебных заведений – вход бесплатный. Для всех остальных – лишь по понедельникам, средам и пятницам с 11 до 15 часов, а билеты стоили аж 20 копеек.
Несмотря на такие ограничения, военный историк и кавказовед, полковник Семен Эсадзе, ставший в 1912-м директором музея, писал, что «всекавказская известность и популярность вызвала со стороны частных лиц громадные пожертвования ценных вещей, картин и портретов, которые приносятся Музею в дар и по настоящее время». Но проходит еще три года, и «Храм славы» исчезает. По приказу главнокомандующего Кавказским фронтом из Тифлиса эвакуируют архивы и центральные учреждения. Так экспонаты музея оказываются на Северном Кавказе.
В 1920 году, уже при правительстве независимой Грузии, здесь открылась первая Грузинская национальная галерея искусств с картинами различных периодов времени и направлений. Возглавивший ее художник и общественный деятель, выпускник Мюнхенской академии художеств Дмитрий Шеварднадзе сумел организовать галерею не  только как музей изобразительных искусств, но и как заведение, продвигающее достижения современного изобразительного искусства.
Однако для многих работ стало не хватать места, и Шеварднадзе предложил перевести галерею в исторический район. В 1933-м  со скалы Метехи в Ортачала перевели тюрьму, а оставшиеся здания передали  Национальной художественной галерее. Через год она вновь открылась для публики на проспекте Руставели, став государственной. А еще через три года специалист по зодчеству Лаврентий Берия расстрелял Дмитрия Шеварднадзе. Тот посмел выступить против сноса церкви Успения Богородицы на Метехском плато и отказаться от предложения стать директором музея с масштабной копией церкви…
А все экспонаты «Храма славы», вывезенные во время Первой мировой войны на Северный Кавказ, в 1934 году были полностью возвращены в Тифлис. Но в бывшем военном музее их не ждали. Коллекцию расформировали и по частям передали в другие музеи города. Знамена, ордена, различное оружие и обмундирования отправились…на киностудию «Госкинпром». И стали там эти ценности простым реквизитом для съемок исторических фильмов с батальными сценами. В начале 1990-х, когда дела киностудии, уже именовавшейся «Грузия-фильм», стали совсем плохи, уникальные экспонаты из «Храма Славы» распродали в частные руки.
Здание  же на главном проспекте города  в народе стали называть «Голубая галерея» – по цвету окраски фасада. В 1989 году здесь открылась экспозиция современного грузинского искусства, в 2007-м Национальная галерея вошла в структуру Грузинского национального музея, через пять лет после этого ей присвоили имя Дмитрия Шеварднадзе. Сегодня здесь – одна из главных выставочных площадей Национального музея, где и временные выставки проходят,  и постоянная экспозиция размещена. А на фасаде все еще можно увидеть барельефы с военной тематикой…
Вот такие в столице 90-летние юбилеи.



Владимир ГОЛОВИН

 
«В АЛЕКСАНДРОВСКОМ САДУ МУЗЫКА ИГРАЛСЯ…»

https://i.imgur.com/HTBRZaY.jpg

В грузинской столице 165 лет назад произошло событие, резко и навсегда изменившее и облик города, и жизнь его обитателей. Справочник-путеводитель, под солидным названием «Тифлис в историческом и этнографическом отношениях. Сочинение Дмитрия Бакрадзе и Николая Березенова», изданный всего через 11 лет после этого события, сообщил: «в 1859 году, при фельдмаршале кн. Барятинском, начато разведение большого публичного сада, занявшего две террасы к востоку от Головинского проспекта и всю Александровскую площадь». То был «первый общественный сад отдыха в Тбилиси», и по сей день сохранивший эту функцию. Более того, несмотря на многочисленные официальные переименования, тбилисцы и сегодня называют его в разговорах не иначе, как Александровским. Сохранив в памяти города исконное название, подобно Воронцовским мосту и площади, району Земмель, Плехановскому проспекту, дому Мелик-Азарянца, саду «Муштаид», больнице Арамянца…
«Фельдмаршал кн. Барятинский» – это государственный и военный деятель, главнокомандующий Кавказской армией, не только наместник императора Александра II на Кавказе, но и его личный друг. И это настолько своеобразный человек, что нельзя особо не остановиться на его личности. Другом Барятинского был и небезызвестный Жорж-Шарль Дантес, которому он писал на гауптвахту после дуэли того с Пушкиным: «Верьте по-прежнему моей самой искренней дружбе и тому сочувствию, с которым относится к вам вся наша семья». В историю же Барятинский вошел умелыми действиями по окончании Кавказских войн и как единственный человек, лично которому неуловимый и гордый имам Шамиль согласился сдаться в плен.
А еще он был ловеласом высшей пробы, который «всегда находил общий язык с красивыми женщинами, постоянно окружавшими его на светских приемах и балах». Начальник Главного штаба Кавказской армии Дмитрий Милютин, впоследствии ставший военным министром, писал, как князь мог «умело и легко занимать своим разговором целый дамский салон… говорят даже, что на Кавказе существовало такое меткое выражение: женатому офицеру нужно больше опасаться Барятинского, чем горцев».
Собственно говоря, на Кавказ Барятинский и попал лишь потому, что закрутил роман с великой княжной Ольгой, отец которой, император Николай I, «сплавил» донжуана подальше от Петербурга. И, приехав в Грузию корнетом, Александр Иванович, послужив и в иных местах, в итоге покинул Тифлис уже фельдмаршалом. Причем, «прихватив» с собой правнучку царя Ираклия II, княжну Елизавету Джамбакур-Орбелиани, отбитую им у мужа, одного из штаб-офицеров, подполковника Давыдова. Потом даже состоялась неслыханная дуэль фельдмаршала с подполковником, после которой Давыдов вышел в отставку и развелся, а князь, женившись на грузинской княжне, был счастлив в браке.
Но при всем этом Барятинский был мудрым государственным мужем, он продолжил и развил преобразования, начатые Михаилом Воронцовым. С его именем связаны масштабные реформы почтовой службы на Кавказе и выпуск первой на территории Российской империи Тифлисской марки. При нем велась просветительская работа среди горцев и поощрялось изучение местных языков, он организовал пароходство по реке Риони, создал Общество восстановления христианства на Кавказе, привел дислокацию войск в соответствие с военно-административным делением края, привез иностранных инженеров, составивших проект железной дороги от Поти до Баку и план орошения края, реализованные намного позднее.
Ну, а непосредственно в Тифлисе князь учредил Итальянскую оперу и разбил большой сад, считая, что в центре наместничества нет места для публичных гуляний. И вот, как сообщал в своих «Очерках Кавказа» выдающийся писатель-путешественник и этнограф Евгений Марков, на участках от Головинского проспекта в сторону Куры появился обширный сад, который «располагался почти в самом центре города, состоял из двух отдельных садов: нижнего – более обширного и верхнего – меньших размеров. Средняя и верхняя части сада имели различное назначение в более раннее время: верхняя часть сада служила кладбищем, а средняя находилась в частном пользовании. Сад был обустроен в 1859 г. при наместнике князе Барятинском, которым были скуплены эти участки, вошедшие в состав Александровского сада».
Сад, названный Александровским в честь императора Александра II, сверху был ограничен Головинским (ныне – Руставели) проспектом, слева – Барятинской (Арсена Джорджиашвили, Георгия Чантурия), справа – Александровской (Георгиевской, Арчила Джорджадзе) улицами, внизу – Мадатовской площадью (сейчас – улица Георгия Атонели). Делящая сад на две части Саперная улица потом переименовывалась в Базарную, Бориса Дзнеладзе, Реваза Табукашвили. Когда-то на нижней террасе этой местности располагалось царское ристалище, Аспарези. Там проводились конные состязания, игры в мяч, джигитовка и даже петушиные бои, бои баранов, верблюдов… А главным в этом месте был ипподром, именуемый Кабахи – от персидского слова «мачта». Таково же было и название проводившейся здесь конноспортивной игры. Причем, на площади, равной примерно пяти современным футбольным полям.
Игра «кабахи», проходившая и в командном, и в личном вариантах, имитировала боевые действия вооруженных всадников. На двух противоположных концах площади ставились кирпичные колонны или деревянные шесты, высотой в шесть метров. А на них размещались призы – чаши, которые могли быть и серебряными, и золотыми, или просто резиновый мяч диаметром в 15 сантиметров. Шеренга участников игры выстраивалась метрах в 40-50 от них. Всадники по одному пускали лошадь в галоп и, не замедляя движения, пытались из лука попасть в приз. На это давалось по две попытки, в командном зачете результат определялся по сумме попаданий в цель.
Но все это было развлечением знати, иметь лошадь мог позволить себе далеко не каждый. Поэтому простолюдины собирались на верхних террасах, появившихся на месте старинного кладбища. Тут помимо гуляний на масленицу главным развлечением были кулачные бои. Они продолжались на этом месте до середины1840-х годов, когда внизу вместо Кабахи был обустроен военный Александровский плац для проведения маршировок и парадов. На плацу стояла пушка, ровно в 12 часов извещавшая город, что наступил полдень.
А с верхних террас стала исчезать самая любимая народом забава с безобидным названием «тамаши» – игра. На деле же это было поистине зубодробительное развлечение. С территории будущего сада оно переместилось на другой берег Куры, в старый район Авлабар, и просто нельзя не познакомиться с тем, что творилось в этой «тамаши». Итак, открываем первый номер газеты «Кавказ» за 1846 год:
«Вечером по праздникам все почти народонаселение города из Грузин и Армян стекалось на Авлабарское подворье и разделялось на две партии, одна состояла из живущих на Гаретубани, а другая из обитателей старого города. Каждая из них занимала выгодную позицию обыкновенно в узком и длинном овраге и звала к себе противников; но ни та, ни другая не соглашалась сойти со  своего места. Князья и Дворяне, принимавшие участие каждый со своей стороны, разъезжали верхами, вели переговоры, спорили, просили и наконец, большею частью побежденные в последнем бою, уступали и сходились с противниками. Зурны и барабаны начинали пищать и греметь, несколько весельчаков-бойцов с засученными рукавами, с обнаженной грудью, выскакивали вперед, дразнили, отпускали насмешки на счет противной стороны, толпа из нескольких тысяч хохотом сопровождала их шутки, противники отвечали тем же; и вдруг смелейшие удальцы, подпрыгивая, с криком ударили на бойцов, стоявших перед ними, те встречали гостей с сжатыми кулаками и страшный бой закипал.
То с той стороны толпа народа хлынет вперед, поражая всех налево и направо, то с другой встречала ее свежая опора и в свою очередь теснила, ниспровергала нападающих, пока не была остановлена и сбита новыми силами, сформировавшимися позади своей линии для удержания натиска неприятеля. Таким образом, тысячи разъяренного народа, при ужасных криках, наступали, отступали, волновались вдоль оврага; только и видно было, как работали кулаки, да зачастую несчастные бойцы окровавленные, с выбитыми зубами и с шишками на лбу, выходящие и на четвереньках выползающие из боя.
И наконец, какая-нибудь сторона одолевала, прогоняла противников, но разбитая, снова иногда собиралась с силами и снова начинала битву, пока сумрак всех не разгонял по домам. Тогда победители, с песнями, при радостных криках возвращались в город и часто ближние духаны испытывали печальное следствие торжества, делаясь добычей ликующей толпы счастливых бойцов. Зато на другой день сколько кривоглазых и подвязанных ремесленников, приказчиков и купцов сидело в лавках на базаре, и сколько лежало дома, и сколько платило жизней за удовольствие подраться; однако ж это не мешало кулачным боям постоянно оставаться любимейшим удовольствием тифлисских жителей».
И вот там, где недавно кипели столь бурные страсти и властвовала грубая физическая сила, появляются аллеи со скамейками, кустарниками и деревьями. Причем, появляются они все шесть лет до официального открытия сада, и допуск почтенной публики не прекращался ни на день. Так Александровский сад становится на правой стороне Куры главным спасением для всех, страдающих от жары. Создается он по проекту тогда еще малоизвестного архитектора Отто Симонсона, как считают некоторые специалисты, по аналогии с английскими парками.
Симонсон учился в Королевской академии изящных искусств в своем родном Дрездене у выдающегося теоретика искусства, автора новых архитектурных концепций в строительстве музейных и театральных зданий Готфрида Земпера. Первый большой самостоятельный проект Симонсона – общинная синагога в Лейпциге, после чего он в неоготическом стиле перестроил в Санкт-Петербурге столовую Шуваловского дворца, нынешнего Музея Фаберже, в 26 лет получил звание академика Петербургской академии художеств и был направлен в Тифлис. Где и проработал аж 45 лет, с 1858 по 1903 годы.
Александровский сад стал его первой работой в грузинской столице. Потом он спроектировал дом И. Тамамшева (сегодня – «Пушкинский мемориал Дома Смирновых») на улице Галактиона, Дворец наместника Кавказа, бывший отель «Лондон» на Мадатовской площади перед теперешним Сухим мостом на улице Г. Атонели, реставрировал 1-ю классическую гимназию, воздвиг ныне снесенный памятник Михаилу Воронцову. А еще для Александровского сада в проект Симонсона входила общая планировка, исчезнувшие сегодня выставочные павильоны, новая ограда церкви Квашвети, фонтан и домик садовода.
А садоводом этим стал известный ботаник, ландшафтный архитектор Генрих Карл Вернер Шаррер. Опыта ему было не занимать – после университета Георга Августа в Геттингене выращивал растения для судьи Высшего регионального суда Огюстена в Потсдамском парке дикой природы, был администратором департамента придворного садоводства принца Штольберг-Вернигероде в Силезии. А приехав в Тифлис, лично подбирал все насаждения, которые специально выписывали и привозились с учетом местного климата. И так понравилась его работа городским властям, что Шарреру доверили сначала создание на Эриванской площади большого сквера, в котором позже поставили бюст Пушкина, а затем – руководство тифлисским Ботаническим садом.
Столь значительный зеленый массив, появившийся в середине главного проспекта Тифлиса, конечно же, требовал немало воды для орошения. И проблему решили, соорудив так называемый отвод Корганова. О том, что это такое, надо поговорить особо. Как свидетельствуют историки Георгий Бежиташвили и Мамука Гогитидзе, генерал-майор Гавриил Корганов, прослужив в артиллерии около 40 лет, оставил яркий след в истории Тифлиса, прежде всего, как общественный деятель и меценат:
«В конце 30-х годов XIX века у него зародилась идея о строительстве водоподъемного устройства для снабжения жителей города Тифлиса чистой питьевой водой. На собственные средства он приобрел в Екатеринбурге десятки тонн чугунных труб большого диаметра, а в Царицыне – дорогостоящую водонапорную машину. В 1843 году построил в Тифлисе первый в Закавказье чугунолитейный завод, на котором отливали необходимые для водопровода трубы. По водопроводным трубам протяженностью в 15 км чистая вода поступала в Александровский сад и другие сады и скверы, во многие казенные и частные дома».
В общем, воду из Куры паровая водоподъемная машина, изготовленная на заводе этого «первого механического заводчика в Тифлисской губернии, притом, организовавшего свое дело без правительственной помощи», брала на Вере. И почти по всему протяжению Головинского проспекта доставляла по подземным трубам в бассейн Александровского сада, откуда перераспределялась по всем насаждениям господ Симонсона и Шаррера.
Бассейн этот находился в верхней части сада, в середине 1880-х на его месте построили по проекту еще одного немца – Альберта Зальцмана – Военно-исторический музей «Храм славы», ставший затем «Голубой галереей», а теперь – Национальной картинной галереей имени Д. Шеварднадзе. Бассейн же переместился пониже, в центр верхнего сада.
В общем, Александровский сад еще до официального открытия уже стал любимым местом отдыха горожан. Путешественник Евгений Марков свидетельствует: «Публика очень полюбила построенный Барятинским сад, и там всегда можно было встретить массу гулявших; но в конце 80-х гг. часть деревьев на верхней площадке, примыкавшей к Головинскому проспекту, вырубили для Военно-исторического музея; сад же стал излюбленным местом прислуги, солдат и т.п. Сам сад был густо засажен деревьями разнообразных пород и украшен во многих местах клумбами цветов». А в 1893-м корреспондент «Тифлисского листка», скрывающийся под псевдонимом Civis, дает и вовсе разгромную оценку одному из главных мест отдыха тифлисцев и их гостей: «Александровский сад некогда привлекал массу публики, гремела военная музыка, били фонтаны, пускались ракеты, теперь же это – олицетворение «мерзости запустения». Стал проходным местом в центре города. Излюбленное место пребывания кинто, которые с раннего утра до позднего вечера заполняют все скамейки сада, иногда в сообществе «этих дам» с хриплым басом и обязательными двумя-тремя «фонарями» под глазами. Кроме того служит в некотором роде конторой для прислуги, которая стекается сюда с предложением своих сомнительных услуг в качестве повара, лакея, кухарки, няни и прочее. В холерное время служит удобным местом для бесплатной чайной, чем и исчерпывается вся польза этого многострадального сада для города».
Не тогда ли родилась и сегодня звучащая песенка, которую с легкой руки (или уст) лихих тифлисских кинто распевал весь город:

В Александровском саду
Музыка игрался.
Разным сортом барышень
Туды-сюды шлялся.

Барышен, барышен,
Какой ты хороший!
На мою болонку ты
Личностью похожий.

Не отставал в критике и Григорий Пальм, известный под псевдонимом Арбенин как актер и переводчик многих пьес, редактор батумского «Черноморского Вестника». Подписываясь именем «Юморист», он публикует все в том же «Тифлисском вестнике» такую зарисовку о досуге тифлисца: «Богатый ассортимент… развлечений для тифлисцев, остающихся в городе на лето: с утра глотать удушливую пыль, усердно развеваемую старательными метельщиками; греться на солнышке, поднимающем температуру до 30-ти и более градусов; хоть по целым дням купаться в мутной, грязной Куре, громко именующейся «рекою»; по вечерам находиться в приятном обществе карманщиков и пьяного сброда, гуляя по темным аллеям Александровского сада».
Впрочем, досталось и другим популярным местам отдыха: «Наслаждаться хриплыми звуками шарманок, громкими песнями подпивших кинто, бесконечным грохотом «дайра» и тому подобной художественной музыкой Михайловской улицы; по вечерам, когда полагается быть луне, а освещать улицы – фонарей не полагается, вывихнуть себе ногу, попав в одну из ям или рытвин образцовой мостовой; для перемены впечатлений, любоваться разрушением стен флигелей и других частей недвижимых городских имений; для возбуждения нервов, натыкаться на драку и скандал, нанявших постоянную квартиру в летних «садах» и «ресторанах»; вскарабкиваться к вновь учрежденному «Отшельнику» на верхушке Давидовской горы, чтобы быть на высоте собственного величия; прогуливаться по Солдатскому базару или Майдану для освежения мыслей чистым воздухом…»
То есть, оказалось, что насадить европейские нравы и благолепие в тифлисских садах не удается. Воистину, по Пушкину: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». Хотя далеко не все так печально, как это казалось поборникам идеального порядка. Иначе нельзя было бы и сегодня с полным основанием повторить сказанные в XIX веке слова господ Бакрадзе и Березенова: «Этот сад составляет истинное украшение Тифлиса и сделался необходимою потребностью для городского населения, как спасительный оазис, в котором оно находит убежище в невыносимые летние жары…»
Конечно же, с годами сад не мог не преображаться, время что-то меняло в нем, уходящие эпохи многое забирали с собой. Появились, а при советской власти исчезли, собиравшие тысячи людей церковные сооружения. Это Николаевский военный собор, при строительстве которого погиб создатель Сухого моста Джованни Скудиери и под стенами которого, выходящими на Георгиевскую улицу, по выходным собирался «блошиный рынок». Это часовня «в память чудесного избавления Императорской Семьи», когда Александр III, его жена и дети едва не погибли в железнодорожной катастрофе, унесшей жизни 23-х и искалечившей 37 человек. Ну, а бюст Николая Гоголя исчез неизвестно куда уже после советской власти, в мутные 1990-е годы.
В постсоветское время были уничтожены такие наследия «эпохи строительства социализма», как памятники одному из основателей грузинского комсомола Борису Дзнеладзе и соратнику Сталина по созданию подпольной бакинской типографии Ладо Кецховели. Исчезла и могила у лестницы, ведущей из верхнего сада в нижний. В ней был захоронен заведующий отделом строительства ЦК Компартии Закавказья Харитон Хацкевич, на свою беду оказавшийся похожим на Берия. И тот организовал покушение на него – якобы злодеи хотели убить самого Лаврентия Павловича, да ошиблись... Ну, а кинотеатр «Экран» в нижнем саду стал со временем попросту неактуален.
А вот мемориал с характерной пролетарской символикой сохранился. Пожалуй, единственный такой в Тбилиси. Он посвящен жертвам расстрела в 1918 году по приказу правительства независимой Грузии многолюдного митинга, который большевики организовали в день созыва Закавказского Сейма, подчеркивавшего отделение Закавказья от России. В советское время сад носил имя 26 бакинских комиссаров, потом – Коммунаров. А в память о жестоком разгоне мирного митинга в 1989 году теперь носит имя 9 апреля. Нижняя его часть сейчас именуется Парком Георгия Леонидзе.
Оба сада выглядят по-иному, чем еще несколько десятилетий назад. На каменные плитки заменено покрытие аллей битым кирпичом, группы деревьев прорежены, появилось огромное количество фонарей. А главное, установлена масса памятников – художникам Елене Ахвледиани, Ладо Гудиашвили, Давиду Какабадзе, Михаю Зичи, актерам Рамазу Чхиквадзе, Отару Мегвинетухуцеси, литераторам Игнатию Ниношвили и Георгию Леонидзе, политикам Георгию Чантурия и Анатолию Собчаку…
Словом, сад сочетает и современность, и былое, и думы. А большинство тбилисцев, услышав любое из названий нынешнего юбиляра, «на автомате» промурлычет: «В Александровском саду музыка игрался». И дальше – по незабываемому тексту о барышнях.

Владимир ГОЛОВИН

 
«КТО ВЫ, КНЯЗЬ ЯШВ ИЛЬ?»

https://i.imgur.com/yKN3502.jpg

Промозглой мартовской ночью 1801 года в Санкт-Петербурге, в собственной спальне, был жестоко убит император Павел 1. Событие, несомненно, непривлекательное, но не такое уж из ряда вон выходящее для той эпохи. До Павла в России были убиты своими подданными четыре правителя, официально венчанные на царство - цари Федор II и Лжедмитрий I, императоры Иван VI и Петр III. Но на этот раз впервые в дворцовом перевороте, меняющем весь ход российской истории, участвовал грузин. Его фамилия сохранилась в русифицированном варианте Яшвиль, на самом деле – Яшвили. А вот имя до сих пор так и нельзя назвать с достоверностью, хотя оно звучало не раз в различных версиях.
Дело в том, что восстановить кровавые события в императорской опочивальне можно лишь по воспоминаниям. Ведь не только не было никакого официального расследования причин смерти самодержца, но и сам факт убийства тщательно скрывался аж до 1905 года. Было объявлено, что государь скончался от апоплексии (инсульта) и цензура без малого век не допускала никаких попыток историков внести ясность в этот вопрос. Воспоминания же всегда имеют долю субъективности, поэтому необходимо тщательно сопоставлять факты, преподносимые разными мемуаристами.
А в данном случае надо еще и помнить слова выдающегося историка Натана Эйдельмана: «Большая же часть рассказов записана людьми, находившимися далеко от дворца, порою даже в других городах, но запомнившими рассказы очевидцев; немало и «свидетелей третьей степени», т. е. тех, кто зафиксировал рассказ лица, в свою очередь пересказывающего версию участника». Так что попытаемся по воспоминаниям из минувших веков разобраться, какой же грузин решительно действовал в императорских покоях – Владимир Яшвиль или его младший брат Лев?
Их обоих, еще мальчиками, привезли в Петербург из семьи владетельного имеретинского князя Михаила Яшвили. Они попали в окружение императрицы Екатерины II и под фамилией Яшвиль поступили в Артиллерийский и Инженерный шляхетский кадетский корпус. В 1786 году братья выпускаются на службу в Бомбардирский полк в званиях штык-юнкеров. Этот странный для последующих времен чин был позаимствован у шведов, у которых звучал как «штик-юнкер» (артиллерийский юнкер). А в русском языке он превратился в более привычное военному уху «штык-юнкер». По окончании корпуса присваивался этот чин, а не унтер-офицерский. И в сугубо артиллерийском названии появилось пехотное «штык».
Но воевали братья не штыками, а используя орудия. Под командованием легендарного Александра Суворова сражались на Русско-турецкой войне 1787-1791 годов, Владимир брал знаменитую крепость Измаил, Лев участвовал в первой крупной победе русских войск на той войне – уничтожении турецкого десанта в Кинбурне. Потом оба в Польских походах – в 1792-м, и вновь под началом Суворова - в 1794-м.
В 1800 году командир артиллерийского полка Владимир Яшвили получает звание генерал-майора и назначается цейхмейстером (командующим береговой артиллерией).  Лев в том же голу становится полковником конно-артиллерийского полка. Запомним эти звания и должности братьев: они – на 11 марта 1801-го, на момент убийства Павла I. И помогут нам разбираться с мемуарами об участии князя Яшвиля в этом убийстве.
А перед началом разбирательства сам собой напрашивается вопрос: за что же все-таки убили Павла Петровича Романова? И вообще, что за человек был император, который подписал Высочайший манифест о присоединении Картли-Кахети к Российской империи, торжественно провозглашенный в Сионском соборе Тифлиса 16 февраля 1801 года и окончательно положивший конец независимости Грузии?
Его родители – Петр III, внук Петра I и Екатерина II, свергнувшая супруга с престола. Впрочем, сам Петр III, правивший всего полгода, очень сильно сомневался в своем отцовстве. А его подданные поговаривали, что Павел то ли прижит Екатериной от ее любовника графа Сергея Салтыкова, то ли является чухонцем (финном или эстонцем) из деревни Котлы, подкинутым царице вместо мертворожденной дочери. В общем, отношения Павла с матерью были, мягко говоря, неприязненные, он любил своего эксцентричного отца, которого очень не любила Екатерина. Вслед за императрицей ее фавориты открыто презирали Великого князя, а он ненавидел их.
При таком раскладе Павел отнюдь не планировался в наследники престола и сам понимал, что шанса стать государем у него практически нет. И тем не менее, целых 34 года ждал кончины матери, мечтая уничтожить все ее дела. А та собиралась, минуя сына, передать власть своему внуку Александру Павловичу. Но не успела –скоропостижно скончалась в 1796 году и четыре с лишним года страной правил человек, не готовившийся к трону. Хотя ему было уже 42 года. Так гигантская империя получила самого, пожалуй, взбалмошного самодержца со странным, неоднозначным поведением и непредсказуемой политикой.
Справедливости ради надо сказать, что, уничтожая созданное матерью, он делает и добрые дела. Приняв престол, он амнистирует всех, кто находится в заключении и «по тайной экспедиции» – под судом и следствием. Он освобождает участников Польского восстания 1794 года во главе с томившимся в Петропавловской крепости Тадеушем Костюшко. Из Шлиссельбургской крепости выходит просветитель, издатель сатирических журналов и общественный деятель Николай Новиков.
Из сибирской ссылки возвращается литератор и философ Александр Радищев, которого за роман «Путешествие из Петербурга в Москву» Екатерина II назвала «бунтовщиком, хуже Пугачева». А еще новый император возвращает в столицу своего сводного брата Алексея Бобринского, сына Екатерины II и ее фаворита графа Григория Орлова. Ему было запрещено жить в Петербурге, а Павел не только отменяет запрет, но и жалует внебрачному сыну своей матушки титул графа.
Вскоре после восшествия на престол Павел установил в одном из окон Зимнего дворца знаменитый желтый ящик, в который любой человек мог опустить прошение, сообщение, жалобу. Ключ от комнаты с ящиком хранился у императора, каждое утро он лично доставал письма и немедленно реагировал на них. Резолюции и ответы за его подписью публиковались в газетах. Если автору письма предлагалось обратиться в какое-нибудь ведомство, то царя обязательно извещали о результатах.
«Первейший любимец, первый сановник, знаменитый вельможа, царедворец и последний ничтожный раб, житель отдаленной страны от столицы равно страшились ящика», – свидетельствовал историк Александр Тургенев. Лишь за один год в желтый ящик опустили 3.229 писем, по которым Павел I издал 854 письменных указа и отдал 1.793 устных приказа. Но потом, как и следовало ожидать, в ящике стали появляться карикатуры и анонимки, оскорбляющие царя. И «канал связи с народом» был закрыт.
В деревне Павел сократил барщину с 6-ти до 3-х дней в неделю, запретил продавать крестьян без земельных наделов и заставлять их работать по церковным праздникам и воскресеньям. Крестьяне получили право заниматься торговлей, официально становиться купцами или мещанами, то есть селиться в городе. В сфере вероисповедания разрешил старообрядцам строить храмы.  В армии ввел аттестацию генералов и офицеров и запретил им эксплуатировать солдат в личных целях,
Но изменений «со знаком минус», настроивших против него все сословия, было больше. Он считал, что помещики содержат крестьян лучше государства, и за 4 года раздал в частные руки 600 тысяч крепостных, тогда как его мать за 34 года пожаловала помещикам 850 тысяч душ. Самые масштабные реформы коснулись дворян, которых Павел не любил с детства, боялся их бунта и хотел ограничить привилегии, дарованные им Екатериной II.
Он лишает дворян права предоставлять царю коллективные жалобы, а тем из них, кто прослужил офицерами менее года, запрещает уходить в отставку. Дворянам и их детям запрещают выезжать за границу, привозить оттуда книги и ноты. Их обкладывают сбором на содержание администраций в губерниях и судебных органах. К дворянам даже стали применять телесные наказания.
Так, штабс-капитан Кирпичников получает тысячу палок за резкие высказывания по поводу ордена Святой Анны (Анной звали фаворитку императора). За «дерзновенные разговоры» пожизненно оказывается в тюрьме полковник Кнутов. В   желтый ящик подкидывают донос на гвардейского офицера, носившего кивер сдвинутым набок, и тот в цепях отправляется в Сибирь. А случай со знаменитым драматургом Василием Капнистом, – лучшая иллюстрация самодурства Павла.
Императору доносят, что комедия Капниста «Ябеда» высмеивает его правление. Драматурга без всяких разбирательств арестовывают и под конвоем увозят в Сибирь. Так и не поняв, что происходит, он находится в пути, когда Павел решает все же посмотреть пьесу. После первого акта он приказывает вернуть Капниста с курьером в столицу, после второго акта – наградить его и дать ему чин. И все это за несколько часов. А Капнист потом шутил, что комедия оказалась коротковата, а то он вернулся бы из ссылки министром.
Впрочем, не только у дворян были основания не любить непредсказуемого монарха. Тот установил комендантский час: после восьми вечера в домах нельзя было зажигать свет, а передвигаться по улицам могли лишь караульные солдаты, акушерки – к роженицам и священники – к умирающим. Долгое время были запрещены балы, под длительную опалу попал вальс. А внешность подданных Павла Петровича определяли строжайшие правила.
Мужчинам запрещают круглые шляпы, высокие сапоги, фраки и жилеты, бакенбарды, зачесанные вперед волосы, а офицерам гвардии – еще и ношение шуб. У женщин в царской опале оказываются французские платья, «сочетание синих сюртуков с красными воротниками и белою юбкою», букли и челки. Модных магазинов с предметами роскоши и нарядами остается только семь – по числу… смертных грехов.
Легко понять, почему улицы Санкт-Петербурга пустеют, когда царь выезжает на ежедневную прогулку. Увидев его, все обязаны выходить из экипажей и приветствовать, рискуя попасть в Петропавловскую крепость, если их внешний вид не понравится монарху. Необходимость все подчинять царскому велению доходит до того, что даже императрица Мария Федоровна, супруга Павла, без его разрешения не может приглашать к себе своих собственных сыновей с их женами.
Из-за боязни «революционной заразы» создается Цензурный совет, закрываются частные типографии, открывается Тайная экспедиция вместо Тайной канцелярии, упраздненной Екатериной II. Под запрет попадают даже слова. Так, вместо «гражданин», «отечество» и «врач» надлежит говорить «обыватель», «государство» и «лекарь», вместо «выполнить» и «отряд» – «исполнить» и «деташемент»... Неисполнение строго карается.
А указы Павла I сыплются, как из рога изобилия. За время своего царствования он издает их 2179, то есть по 42 указа в месяц. Помимо уже перечисленного, эти документы предписывают следить за всеми, особенно за иностранцами, просматривать письма, в первую очередь отправляемые за границу, чиновникам следует доносить обо всех действиях своих начальников. Но «главное действующее лицо» павловских указов, пожалуй, армия.
Самодержец меняет военную форму на прусский манер, строго наказывая за малейшие отклонения от его капризов. Достаточно сказать, что только форму конной гвардии он меняет девять раз. Он маниакально изводит военных жестокой муштрой, ежедневно (!) перед Зимним дворцом проводятся вахтпарады, на Марсовом поле то и дело идут показные учения. Государь постоянно недоволен, все время кого-то карает, не брезгует публично охаживать палкой провинившихся офицеров.
Ну и, конечно, непредсказуемым Павел оказывается в международных военных вопросах. Так в 1799 году он считает необходимым объявить войну Испании за то, что она поддерживает отношения с ненавистной тогда ему республиканской Францией. А через пару лет вместе с первым консулом Франции Наполеоном Бонапартом собирается совершить поход в Индию.
Русский царь собирается противостоять Англии, чтобы отобрать у нее не только Индию, но и остров Мальту. Ведь православный Павел был провозглашен Великим магистром католического Мальтийского ордена и даже повелел изготовить географические карты, на которых Мальта значилась губернией Российской империи. А еще он предлагал Папе Римскому… переселиться в Россию.
Скажем больше, многие серьезные ученые считают пустой тратой ресурсов и сил Суворовский военный поход в Италию против революционной Франции (тот самый, со знаменитым переходом через Альпы) в 1799 году. Вообще, непредсказуемый самодержец стремился активно участвовать в европейской политике, а это требовало огромных денежных затрат без ощутимой пользы для страны.
Деяниям Павла I здесь уделено такое внимание, чтобы было ясно: состоящий на военной службе грузинский князь имел все основания стать заговорщиком. Ведь заговор был направлен против человека, не знающего и не понимающего страны, которой управляет. Из-за его капризов и смен настроения люди не могли знать, что с ними будет завтра. А свои отношения с людьми он определил так: «В России нет важных лиц кроме того, с кем я говорю и пока я с ним говорю».
Конечно же, он не мог быть авторитетом для большинства своих подданных, вынуждая их жить в «угрюмое и суровое время». И в первую очередь такой император не устраивал военное дворянство – главную движущую силу российской истории в ту эпоху. А как могло офицерство смириться с тем, что, по словам историка Николая Карамзина, царь «лишил награду прелести, а наказание – стыда»? Он никак не мог понять, что абсолютная монархия невозможна без поддержки аристократии.
В общем, упрямство и непродуманность многих решений, плохое знание государственных дел и непредсказуемость Павла, его мнительность и неумение окружить себя умными и верными людьми приводят к тому, что в начале марта 1801 года созревает заговор против него. Раздраженных опалами и оскорблениями возглавляют военный губернатор Санкт Петербурга, начальник остзейских (прибалтийских) губерний, главный директор почт, член Совета и Коллегии иностранных дел граф Петр Пален и бывший вице-канцлер, сенатор Никита Панин. В их планы посвящено до 300 аристократов, но не всем известны детали плана. Главное же в этом плане: не убивать императора, а сменить его на более «покладистого».
И вот, когда государь собирается «порадовать» подданных очередными указами – об изоляции императрицы с цесаревичем Александром и узаконивании пары своих внебрачных детей – заговорщики начинают действовать. Вечером 1801 года, после обильного ужина с возлияниями, они двумя колоннами отправляются к Михайловскому замку. Его Павел построил для себя, так как не любил Зимний дворец. Но успел прожить в новом замке всего 40 дней. Стягиваются туда и гвардейские полки   – Преображенский с Семеновским.
В спальню императора врываются 12-14 офицеров. Их возглавляют бывший командир Изюмского легкоконного полка, Георгиевский кавалер, генерал-лейтенант Леонтий Беннигсен и генерал-поручик, бывший шталмейстер граф Николай Зубов, брат князя Платона Зубова – последнего любовника Екатерины II. В заговоре участвует и третий брат – герой Русско-персидской войны 1796 года генерал-аншеф Валериан Зубов.
Вообще-то, заговорщики планируют не убивать Павла, а заставить его отречься от престола в пользу старшего сына, будущего императора Александра I. Тот дает молчаливое согласие на свержение, но никак не на убийство отца. Беннигсен писал: «Принято было решение овладеть особой императора и увезти его в такое место, где он мог бы находиться под надлежащим надзором, и где бы он был лишен возможности делать зло».
Но все идет не так, как планировалось. Не будем уточнять, как проникли в покои Павла гвардейские офицеры, среди которых был и князь Яшвиль. Как разгорелся их конфликт с императором, который тщетно пытался спрятаться за ширмой, а потом поднял руку на одного из заговорщиков. У всего этого есть несколько версий. А суть в том, что императора бьют по голове тяжелой золотой табакеркой Николая Зубова, а когда он падает, душат шарфом. При этом присутствует князь Яшвиль. И, как говорят, не просто присутствует…
Поэт Вольфганг Гете в своем германском далеко пишет записку «Дворцовая революция против императора Павла» и так определяет заговорщика: «Артиллерист князь Яшвиль грузин». Сенатор барон Карл Генрих Гейкинг сообщает, что «князь Яшвиль» после отказа Павла подписать отречение «крикнул: «Ты обращался со мною, как тиран, ты должен умереть!» При этих словах другие заговорщики начали рубить государя саблями и ранили его сперва в руку, а затем в голову». Попечитель Санкт-Петербургского учебного округа Дмитрий Рунич утверждает: «Яшвиль, грузинский князь, или Бог знает, кем он был, приблизился к ширмам, за которыми увидел скрывавшуюся жертву».
Майор фон Ведель, также с чужих слов сообщает, что на Павла набросились Яшвиль и Татаринов, ширмы опрокинулись, царь пришел в сознание и стал звать на помощь: «Он с силою оттолкнул державшего его Яшвиля и пытался вырваться. При этом они оба упали на землю... В это самое мгновение гвардейский офицер…  сорвал с себя шарф и обвил им шею императора, а Яшвиль крепко держал голого, с отчаянием боровшегося императора. Многие заговорщики, сзади толкая друг друга, навалились на эту отвратительную группу, и таким образом император был удушен и задавлен, а многие из стоявших сзади не знали в точности, что происходит».
Из всех заговорщиков мемуары оставили лишь Беннигсен и прапорщик Константин Полторацкий. Но второй из них находился с солдатами, Беннигсен дает три версии, чтобы выставить себя в наилучшем свет. Он пишет: «Мало-помалу стали входить офицеры из тех, что следовали за нами. Первыми были подполковник Яшвиль...майор Татаринов и еще несколько других»… «Князь Яшвиль, генерал-майор артиллерии, уже некоторое время находившийся в отставке, первым вошел во главе своих сотоварищей. В бешенстве он бросился на императора, повалил его на пол, опрокинул ширмы и ночник»… «Князь Яшвиль, Горданов…  гвардейские офицеры… держали императора в своих руках, вначале ему удалось подняться с земли, но его опрокинули вновь».
Вообще, различные мемуаристы по-разному приписывают Яшвилю участие в убийстве. С их слов, он и бьет саблей часового, и находит царя за ширмой, и призывает заговорщиков к расправе и, при различных обстоятельствах, наносит первый удар Павлу, и душит шарфом… Тут создается впечатление, что он всюду успел поучаствовать. Но все это со слов тех, кто в спальне не был. А Натан Эйдельман справедливо подчеркивает, что из десятков свидетельств большая часть «записана людьми, находившимися далеко от дворца, порою даже в других городах, но запомнивших рассказы очевидцев; немало и «свидетелей третьей степени»… Вот  самое, пожалуй, раннее письменное свидетельство. Оно записано 15 апреля 1801 года со слов среднего сына императора – Константина своему бывшему воспитателю графу Карлу фон-дер Остен-Сакену. А Константин, как и Александр ненавидел своего папашу и постарался поточнее разузнать, что и как с тем произошло:
«Князь Зубов объявил Павлу, что он арестован и больше не император. Павел спросил, по чьему приказу? «По приказу нации, недовольной его правлением», – ответил Зубов. Павел умолял сохранить ему жизнь и обещал исправиться. Но эти лица опасались последствий, к тому же для смелости они изрядно выпили. Князь Зубов сказал им слова известной поговорки: «Нельзя сделать омлет, не разбив яйца». Князь Яшвиль первым нанес императору сильный удар по голове, от которого тот потерял сознание. Остальные убийцы добили царя, задушив его».
Из всего, что мы узнали, пока нельзя определить, кто из братьев-грузин принимал участие в убийстве императора.  Имя его еще не прозвучало, а воинское звание Яшвиля варьируется. Поэтому обратимся к литературе, конкретно называющей имя князя. Сначала – той, где речь идет о старшем брате Владимире.
Знаменитый гусар-поэт Денис Давыдов: «Князь Владимир Яшвиль, человек весьма благородный и Татаринов задушили его, для чего шарф был снят и подан Яковом Федоровичем Скарятиным». Офицер Михаил Леонтьев со слов «товарищей и знакомых»: «Свирепый генерал князь Юшвиль вскричал Зубову: «Князь, полно разговаривать! Теперь он подпишет все, что вы хотите, а завтра головы наши полетят на эшафоте!» – и с сими словами ударил государя табакеркой в висок». То есть прямо указывается на генерал-майора, старшего брата. А еще то, что Павел ударил Владимира Яшвиля тростью во время парада, так что повод для мести мог быть.
Вообще же, широко распространенное в историографии мнение об участии в заговоре старшего Яшвиля пошло от дипломата и историка князя Алексея Лобанова-Ростовского. Он в 1877-м подготовил к изданию мемуары надворного советника Августа Коцебу, но в примечаниях называет участником цареубийства Владимира Михайловича, а приписывает ему чины и место службы Льва. Льва же называет старшим братом и дает ему служебные характеристики Владимира. Путаница со званием, должностью, степенью родства и именем князя и в популярных мемуарах сенатора Александра Вельяминова-Зернова.
А в целом из десяти наиболее читаемых мемуаристов только два однозначно пишут об участии князя Владимира в убийстве, причем у них информация о заговоре –  из «вторых рук». Двое путаются в биографических данных братьев, четверо прямо и еще двое косвенно называют участником заговора Льва Яшвиля. И во многих сведениях о заговоре прямо указывается, что в убийстве императора участвовал не Владимир, как это традиционно считается, а Лев Яшвиль
Беннигсен пишет: «Яшвиль, брат артиллерийского генерала Яшвиля». Это – прямое указание на Льва, который, как мы помним, в отличие от Владимира, генералом не был. То же самое у фон Веделя: «Брат артиллерийского генерала. Декабрист Михаил Фонвизин называет «артиллериста – полковника князя Яшвиля». Граф Алексей Ланжерон упоминает Яшвиля как гвардейского офицера. Владимир же в гвардии не был, а вот Лев до того, как стать полковником, служил в гвардейском батальоне.
К тому же сроки пребывания Владимира Яшвиля в Петербурге не очень стыкуются со временем подготовки и осуществления заговора. До 13 ноября 1800 года он служил в полку, который не квартировал в столице. Потом он становится генералом, командует береговой артиллерией в портовых городах на побережье Балтийского моря и его фамилии нет в «Санкт-Петербургском адрес-календаре» за 1800 и 1801 годы.
Вскоре после переворота появились копии письма Александру I, которое приписывали Владимиру Яшвилю. В нем такие фразы: «Несчастный безумец Ваш отец… В настоящую минуту осталось одно средство – убийство, мы за него взялись… Наши руки обагрились кровью не из корысти, пусть жертва будет не бесполезна… Будьте на престоле, если это возможно, честным человеком и русским гражданином… Пред государем я спаситель отечества, пред сыном – убийца отца… Удаляюсь в мои деревни, постараюсь там воспользоваться кровавым уроком…»
Оригинала этого письма никто не видел, доказательств, что оно написано Владимиром Михайловичем, нет. Тем не менее в опалу у нового царя попадает именно он, хотя Беннигсен, например, ничуть не пострадал. Сначала Яшвиля-старшего не приглашают на коронацию Александра I, а когда он в 1802-м добровольно уходит в отставку, на него заводят секретное дело и ссылают в Калужскую губернию под надзор полиции с запрещением бывать в обеих столицах. Хотя о царе близкий к нему князь Адам Чарторыйский утверждал: «Что касается ближайших участников убийства, то имена их долгое время были ему неизвестны, он узнал их только через несколько лет».
Значит, то, что Александр I «по горячим следам» считал Владимира Яшвиля убийцей своего отца, вовсе не доказательство причастности князя к заговору. Но именно его отрицательное отношение к этому человеку породило у «свидетелей третьей степени», мемуарную традицию считать Владимира Михайловича заговорщиком. А потом эта традиция перешла в историографическую.
В Отечественную войну 1812 года старший Яшвиль, с разрешения фельдмаршала Михаила Кутузова, был зачислен в Калужское ополчение, под Брянском и Ельней «лично собою рисковал жизнью, кидаясь во все опасности». Но Александр I отчитывает Кутузова и вновь отправляет князя под надзор полиции. В Калужской губернии и скончался кавалер орденов Святого Владимира 4-й степени с бантом и Святой Анны 3-й степени, Крестов «За Измаил» и «За Прагу», обладатель золотой шпаги «За храбрость». Ему был 51 год.
Его брат успешно продолжил службу, участвовал в войнах с Францией 1805-го и 1806-1807-х годов, в Отечественной войне 1812 года. Брал Париж, после Польской кампании 1831 года был избран в Военный совет – высший законодательный и законосовещательный орган для решения военно-организационных дел. Стал генералом от артиллерии. И умер в 64 года, осыпанный наградами.
А под конец вспомним единственное сообщение, сделанное по этой теме женщиной. И какой женщиной! Александрой Смирновой-Россет, фрейлиной двух императриц, создательницей легендарного петербургского литературного салона. Гоголь утверждал, что она – «перл всех русских женщин», а Пушкин, посвятивший ей немало строф, убедил ее написать мемуары, которые сейчас так ценят историки.
Так вот, «черноокая Россети», прекрасно знающая who is who в ту эпоху, вспоминала про 1818 год (тогда Владимир Яшвиль уже умер): «Вскоре получилось известие, что князь Яшвиль приедет делать смотр 17-й конной артиллерии. Лицо Яшвиля было очень неприятное, что-то суровое и холодное, и он участвовал в страшном убийстве в Михайловском дворце».
Вот и остается без ответа вопрос: «Кто Вы, князь Яшвиль?»


Владимир ГОЛОВИН

 
ТЕ ИМЕНА, ЧТО ТЫ СБЕРЕГ

https://i.imgur.com/DqoCD4p.jpg

Жителей тбилисской улицы имени Ладо Асатиани мемориальными досками не удивить. В те времена, когда она называлась Бебутовской, а затем – Энгельса, на ней жило немало замечательных людей. Но то, что на общей памятной доске значатся имена сразу трех прославившихся на весь мир выходцев из одной семьи, – случай уникальный. Один из них – основоположник подводной археологии в СССР, исследователь рукописей Леонардо да Винчи.  Другой – начальник Военно-медицинской академии, создатель большой научной физиологической школы. Третий – востоковед, директор Эрмитажа, первый президент Академии наук Армении. Все они носили одну фамилию – Орбели. Все они – выпускники 3-й Тифлисской мужской гимназии, которая находилась между улицами Гановской (ныне – Галактиона) и Вельяминовской (Шалвы Дадиани).  Все трое – родные братья.
Их отец, Абгар Иосифович, окончил юридический факультет Петербургского университета и стал весьма успешным юристом в Закавказье. Работал в Сванети, Цхинвали, Азербайджане, был мировым судьей в Эривани, прокурором в Кутаиси. Женится он на княжне Варваре Аргутинской-Долгорукой, знавшей русский, французский, армянский и грузинский языки, прекрасно певшей и музицировавшей, занимавшейся благотворительностью в детских приютах Тифлиса.
Из-за того, что семья постоянно в разъездах, сыновья рождаются в разных городах: Рубен – в 1880-м в Нахичевани, Левон – в 1882-м около Цахкадзора, Иосиф – в 1887-м в Кутаиси. А когда семья окончательно осядет в Тифлисе, в доме 56 по Бебутовской улице, Абгар Иосифович работает присяжным поверенным и занимается частной адвокатской практикой. Он отказывается переводиться в Петрозаводск, сославшись на нездоровье супруги и «наличие маленьких детей», уходит со службы и много времени уделяет детям. Надеясь, что они займутся научной деятельностью.
После его смерти в 1912 году в газете «Мшак» можно прочесть свидетельство    врача Агасаряна: «Я не знал еще такого отца, который так заботился бы об образовании своих сыновей. Абгар Орбели приложил много усилий для их воспитания и образования, не останавливаясь ни перед какими материальными трудностями для развития своих сыновей. Он приглашал к себе домой учителей гимназии… И отчасти это явилось причиной того, что сыновья, окончившие гимназию, были уже полны творческих идей… Он говорил: «Я рад, что мои сыновья избрали путь во славу науки».
После окончания гимназии Рубен, по желанию отца, поступает на юридический факультет Петербургского университета, Леон – в Военно-медицинскую академию, а Иосиф – на историко-филологический факультет того же университета и становится востоковедом.
Рубен особым прилежанием в гимназии не отличался, бывало, двойки получал по физике и математике. С одиннадцати лет пробовал себя в литературе, написал аж семь тетрадей сочинений, озаглавив их «Сборник стихотворений Рубена Орбели, написанных в 1891, 1892, 93, 95 годах». Были там и короткие рассказы. Затем появляются тетради уже с философскими и этическими размышлениями – он очень религиозен.
Университет он оканчивает в 1903-м, с дипломом I степени. Его оставляют на кафедре гражданского права для подготовки к профессорской деятельности. Он служит обер-секретарем Гражданского кассационного департамента Правительствующего Сената и через год избирается действительным членом Юридического общества. В Йенском университете в Германии пополняет знания, становится доктором права и в 25 лет производится в надворные советники (чин, соответствующий званиям капитана 2-го ранга во флоте и подполковника в армии).
Он изучает религию, работает редактором юридического отдела двух газет – «Торгово-промышленная» и «Вестник финансов», а после октябрьского переворота 1917 года считает, что верующие люди вынуждены уйти «в духовные катакомбы». Различные религиозные конфессии не раз предлагают ему уехать в Европу, Америку, Японию, но эмигрировать он отказывается. В 1906-1913 годах работает редактором отделов юридического и иностранного законодательства Минфина, оборудует библиотеки, составляет в них каталоги. В 1918 году пишет о себе: «Занимался литературными трудами… сосредоточил с 1912 года мысль на необходимости духовного возрождения человека… стал постепенно выступать с лекциями соответствующего содержания в разнообразных аудиториях… Читал отдельные лекции философско-нравственного содержания… в ряде учебных заведениях Петербурга и его окрестностей, как-то: Технологический институт, Политехнический, Высшие женские курсы, Женский медицинский институт и в большом числе средних… В лекциях и докладах освещались проблемы зла, страдания, свободы воли, личности, личной и общественной гармонии, творчества. В 1918 году по приглашению Петербургского Родительского Комитета…  читал доклады по вопросам внешкольного воспитания, причем, Комитетом была избрана тема «Христос как педагог», и доклад неоднократно повторял в школьных аудиториях… Со времени революции и пробуждения общественного самосознания и интереса к проблемам духа, широко развил лекторскую деятельность, читал в больших аудиториях, причем с марта по май 1917 года прочел более 40 публичных лекций».
В 1923-м он указывает в анкете, что находится «вне политических партий». Но полоса неудач все равно начинается. Правительствующий Сенат перестает существовать. Рубен с молодой женой уезжает в Тамбов, работает в губернском отделе национальных меньшинств и участвует в создании университета. А в Кисловодске кем только он не был: ответственный хроникер в краевом телеграфном агентстве, инструктор библиотечной секции Северокавказского краевого отдела профсоюза работников просвещения и даже сборщик лекарственных растений.
Вернувшись в Петроград, работает управляющим делами и заведующим технической частью научной комиссии Академии наук СССР, ассистентом на кафедре философии в Институте физического образования имени П. Лесгафта, откуда его увольняют по сокращению штатов. И снова скитания: «исследование горских народностей в юридическом и религиозном отношении» у академика Николая Марра, работа в наркомате просвещения Армении и в Ереванском сельскохозяйственном университете, торгово-промышленной секции Госплана Закавказской Социалистической Советской республики (ЗСФСР) в Тбилиси.
По направлению Биржи труда снова (целых восемь лет) работает в Академии наук СССР, представляет ее библиотеку в областном отделе профсоюзов, становится общественным инспектором охраны труда. Но в 1931-м и тут – сокращение штатов… А из других организаций его увольняют по состоянию здоровья. Он пишет матери: «Мы все очень много работаем и очень устаем. Несмотря на то, что я признан пожизненным инвалидом (по болезни сердца и перенесенному туберкулезу обоих легких…), но пенсия так ничтожна, что приходится подрабатывать на научных работах. Это… занимает мое время, но… копаться в архивах все-таки уже тяжело по возрасту и по здоровью».
В 1935-м – судьбоносная встреча. Ученый корректор издательства Академии наук СССР Рубен Орбели, продолжающий искать работу, знакомится с начальником знаменитого ЭПРОНА (Экспедиции подводных работ особого назначения) Фотием Крыловым, хорошо знающим его брата-врача Леона. И тот предлагает Орбели, изучив соответствующую литературу, написать краткую историю водолазного и аварийно-спасательного дел. Так Рубен Абгарович обретает стабильный заработок, став научным консультантом, членом научно-технического совета и историографом ЭПРОНа.
Он почти девять лет занимается научным изучением истории водолазного дела с древнейших времен. Причем работает с первоисточниками, так как знает двенадцать (!) языков, среди которых не только современные, но и латынь, древнегреческий, староитальянский. Он использует труды Гомера, Эсхила, Платона, Аристотеля, Цицерона, Геродота… И, конечно, Леонардо да Винчи, зашифровавшего изобретенный им способ подводных погружений.
Расшифровав рукописи великого итальянца, Орбели определил, как развивалась его творческая мысль – от преодоления водных преград до подъема затонувших судов и даже подводных диверсий. А затем в статье «Альпинизм Леонардо да Винчи» ученый обсуждает, как использовать под водой «снеговые» очки – прообраз водолазной маски.
Орбели стал основателем подводной археологии в СССР, но сам предпочитал термин «гидроархеология». Он обследовал с эпроновцами акватории Тихвинского района близ Ленинграда, Одессы, Феодосии, Коктебеля. В первой же гидроархеологической экспедиции на Черноморье обнаружены древние челнок и прибрежные сооружения. И Орбели разрабатывает методику предохранения от разрушения археологических экспонатов, поднятых из-под воды. Дальнейшим работам и планам мешает война.
Блокада Ленинграда истощает организм Рубена Абгаровича, его диагноз: «дистрофия II-III степени с отеками ног и общей слабостью». В 1942-м его самолетом эвакуируют вместе с «учреждениями Академии наук СССР». В подмосковном Центральном санатории Красной Армии «Архангельское» диагноз расширяется: «авитаминоз, истощение, правосторонний плеврит и миодистрофия сердца». Организм устает бороться ровно за два года до Победы, в ночь 9 мая 1943 года.
Некролог, опубликованный в журнале «Судоподъем» под названием «Памяти ученого и борца», подписывают не только академики и высокие военно-морские чины, но и поэт Анна Ахматова с писательницей Мариеттой Шагинян. А в 1947 году выходит сборник «Профессор Рубен Абгарович Орбели. Исследования и изыскания. Материалы к истории подводного труда с древнейших времен до настоящих дней».  Сейчас это библиографическая редкость.
Вот такая непростая судьба у человека, которого в семье считали наиболее одаренным.  А он пришел в науку в результате непредвиденного стечения обстоятельств и оказался в тени славы младших братьев-академиков. Когда в 1965 году улица в Выборгском районе Ленинграда получила название «Улица Орбели», в указе Исполкома Ленгорсовета подчеркивались большие заслуги в развитии науки выдающихся ученых Леона и Иосифа Орбели, а имя Рубена не прозвучало…
Средний брат Леон в 1899 году оканчивает гимназию с золотой медалью и становится «своекоштным студентом» Военно-медицинской академии (ВМА) в Петербурге. Это значит, что за учебу приходится платить, зато после окончания обучения, не надо обязательно становиться военным врачом. На первом курсе он посещает лекции великого физиолога, будущего лауреата Нобелевской премии Ивана Павлова, а на третьем курсе уже работает под его руководством в Отделе физиологии Института экспериментальной медицины (ИЭМ).
Академию он оканчивает с отличием в 1904-м и назначается ординатором Николаевского военного госпиталя в Кронштадте, в 26 лет защищает диссертацию на степень доктора медицины и в 1907-1911-м годах стажируется в лучших физиологических лабораториях Германии, Англии и на Морской биологической станции в Италии. Потом Павлов приглашает своего любимого ученика на постоянную работу в ИЭМ, и Орбели получает звание доцента, а с 1918-го аж до 1957-го (!) возглавляет физиологическое отделение института имени П. Лесгафта.
Вообще, мест для приложения усилий и знаний у него предостаточно: «Физиологический журнал», Сельскохозяйственный, Первый Медицинский и Химико-фармацевтический институты, Высшие женские курсы в Ленинграде, Юрьевский (ныне – Тартуский) университет в Эстонии. В 1935-м он – член Академии наук СССР, первый заместитель Павлова на XV Международном физиологическом конгрессе, а после смерти учителя возглавляет все учреждения, которыми тот руководил.
Регалии и должности сыплются, как из рога изобилия. В 1941 году – Сталинская премия I степени, в 1943-м – избрание в первый состав Академии наук Армении и назначение начальником своей альма-матер – ВМА. На следующий год – присвоение высшего для военных медиков воинского звания генерал-полковника и членство во  вновь образованной Академии медицинских наук СССР. Еще через год – звание Героя Социалистического Труда.
Казалось бы, как говорится, живи и радуйся. Но… Вот отрывок из опубликованного в «Вестнике Российской академии медицинских наук» за 2012 год материала Артема Аствацатурова: «Всю жизнь физиолог Л.А. Орбели стремился к подавлению в себе и других свойства, названного И.П. Павловым «рефлексом рабства». В начале 30-х годов он отказался подписать коллективное письмо, осуждавшее высказывание Папы Римского о преследовании религии и священнослужителей в Советском Союзе, а в конце 30-х и начале 40-х годов неоднократно пытался добиться реабилитации многих репрессированных ученых, в том числе Н.И. Вавилова, Е.М. Крепса и А.А. Баева».
Как видим, заслуженный ученый не хотел жить в рамках установок советской власти. Когда в 1948-м, по инициативе погромщика генетики и кибернетики академика  Трофима Лысенко, была «закрыта» классическая генетика, вице-президент Академии наук СССР Орбели обязан был следовать линии партии. Но как последователь Павлова он продолжил исследования на основе открытий классиков генетической науки.
Он помнит, что в 1930 году Павлов, возмущенный гонениями на ученых, писал председателю правительства Вячеславу Молотову: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашения, или еще что-нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания».
Так что, вопреки указаниям «сверху», Леон Абгарович, не только не изменяет направление исследований, но и не увольняет опальных сотрудников. Более того, принимает ученого, изгнанного из Ленинградского университета. Тогда-то он и сам попадает в опалу под лозунгом борьбы… «за торжество физиологического учения академика Павлова». В 1948 году на сессии ВАСХНиЛ (Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени Ленина) его снимают с поста академика-секретаря отделения биологических наук, а сам он на эту сессию демонстративно не является.
На следующий год, во время подготовки к 100-летнему юбилею Павлова, на стол Сталину ложится доклад о «серьезном неблагополучии» в развитии павловского научного наследия, искажаемого Орбели, который «монополизировал» исследования по физиологии. Среди других, допустивших «грубейшее, вульгарнейшее извращение физиологии», назван и еще один лауреат Сталинской премии, ученик Орбели, директор Института физиологии при Тбилисском университете Иванэ Бериташвили.
А потом на уровне, выше которого в СССР быть не могло, звучит обвинение Леона Абгаровича в том, что он… «нанес наибольший вред учению академика Павлова». Любой здравомыслящий человек мог бы посмеяться над этим, если бы автором обвинения не был сам Сталин. И над Орбели организуется судилище. Официально оно называется научной дискуссией на объединенной сессии двух Академий – медицинской и «большой». В обиходе его назвали «Павловской сессией».
Сталин лично и детально расписывает сценарий того, что должно произойти: «По-моему, наибольший вред нанес учению академика Павлова академик Орбели… Чем скорее будет разоблачен Орбели и чем основательней будет ликвидирована его монополия, тем лучше… Теперь кое-что о тактике борьбы с противниками теории академика Павлова. Нужно сначала собрать втихомолку сторонников академика Павлова, организовать их, распределить роли и только после этого собрать то самое совещание физиологов… где нужно будет дать противникам генеральный бой».
Обвинители Орбели заявили, что, согласно Павлову, все физиологические процессы в организме подчинены коре больших полушарий головного мозга. И эту подчиненность надо изучать лишь методом «условных рефлексов». А тот, кто изучает другие аспекты физиологии,  «субъективный идеалист». На деле же, на «Павловской сессии» научные разногласия были второстепенны – главным была идеологизация советской науки. И в ЦК партии четко определили роли обвинителей-«истинных павловцев» и объекты для «битья». Учение Павлова об условных рефлексах превратили из научного направления в набор догм.
Сессия начала работу с приветствия «корифею, создающему труды, равных которым не знает история передовой науки». То есть вождю. Затем – доклады, по сути, обвинительные речи. Великого ученого Павлова привязали к еще более «великому ученому» в вопросах языкознания – Сталину. И объявили, что мозг управляет поведением людей посредством речевых сигналов и надо «увеличивать власть человека над организмом». В целом, суть обвинений такова:
У Орбели «подвизались морганисты-вейсманисты, направление работ которых противоречило основным теоретическим идеям Павлова». Его ученики допускали «серьезные уклонения в сторону от Павловского учения, увлекались модными реакционными теориями зарубежных авторов». Сам академик «не направил коллектив работников на борьбу с влиянием западноевропейских и американских буржуазных теорий». А директор Института философии Георгий Александров, бывший глава   Управления агитации и пропаганды ЦК партии, вообще объявил, что Орбели «подрывает дело борьбы за свержение капитализма, отступив от материализма, которым руководствовался Павлов»
Сразу после этой сессии Орбели, Бериташвили и многие их единомышленники были уволены со всех своих постов, закрылись целые научные направления, учебные программы школ и вузов переделаны, а учебники переписаны. Советскую физиологию изолировали от международной науки. Леон Абгарович пишет письмо вождю, но ответа нет. От всего этого у него обостряется болезнь сердца, которая через несколько лет сведет его в могилу.
Как профессионал, он прекрасно понимает, что эта сессия лишила его нескольких лет жизни. И пытается извлечь максимум пользы из той малости, что ему оставили. Это – небольшая группа сотрудников, созданная в 1950 году для индивидуальной работы Орбели. Из нее рождается лаборатория, из лаборатории – Институт эволюционной физиологии АН СССР, который возглавляет, конечно же, Леон Абгарович!
А самый известный из трех братьев Орбели – младший из них, Иосиф. Известен не только своими выдающимися научными работами, но и чисто человеческими поступками, ставшими поистине легендарными.
Параллельно с обучением в 3-й Тифлисской гимназии он прошел полный курс реального училища, дававшего «общее образование, приспособленное к практическим потребностям и к приобретению технических познаний». Да еще – освоив профессии столяра, каменщика и типографского наборщика.
По окончании историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, владея русским, грузинским, армянским, греческим, латинским и турецким языками, он преподает во многих вузах, ведет археологические раскопки, становится первооткрывателем многих древностей государства IX-VI веков до нашей эры Урарту. Ему чуть больше тридцати, когда он становится руководителем разрядов археологии и искусства Армении и Грузии в Академии истории материальной культуры, ученым секретарем этой академии и Коллегии по делам музеев Наркомпроса РСФСР.
В 1924-м он приходит в Государственной Эрмитаж помощником директора. А через 10 лет возглавляет этот главный музей страны и становится членом Академии наук СССР.
Из-за внушительной бороды у него – внешность чудака. Однажды его остановили на Невском проспекте и предложили работать швейцаром в одном из ресторанов Ленинграда. Вежливый академик ответил: «Я подумаю…». А вот как директор Эрмитажа он «чудит» так, что может лишиться не только должности, но и свободы.
В 1932 году, еще не будучи директором, он выгоняет из музея представителей конторы «Антиквариат» Наркомата внешней торговли. Они пришли забирать экспонаты из так называемой «восточной коллекции», чтобы продать их за границу. Стране нужны были деньги, и она начала массово распродавать предметы искусства на аукционах Запада.  Изгнанием непрошеных визитеров Орбели не ограничивается и пишет письмо самому «вождю народов».
Через пару недель приходит ответ: «Уважаемый т-щ Орбели!  Письмо Ваше от 25 октября получил. Проверка показала, что заявки «Антиквариата» не обоснованы. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные организации не трогать сектор Востока Эрмитажа. Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным. С глубоким уважением, И. Сталин». А сотрудники сектора Востока складывают такую песню про своего руководителя: «Раздаются свирепые трели и чернеет вдали борода. Это, верно, бушует Орбели, и скрываются все без следа!»
Потом Иосиф Абгарович «нарывается» на грозный НКВД. Когда от него требуют представить список сотрудников Эрмитажа из числа дворян, он на первое место в этом списке ставит свою фамилию. Когда его обвиняют в том, что он принимает на работу женщин «буржуазного происхождения», он заявляет: дежурные в залах музея должны хотя бы немного владеть иностранным языком, чтобы правильно показывать дорогу иностранцам.
В Эрмитаже живет байка о том, как в 1930-х планировали заменить статую ангела со шпиля Петропавловского собора на памятник Сталину. И Орбели завил: «Помилуйте, товарищи,  этот шпиль отражается в Неве, и что же, вы хотите, чтобы товарищ Сталин оказался вниз головой?». Естественно, желающих не нашлось, и проект отклонили. Впрочем, может, это и не байка вовсе… Но фактом остается то, что в 1935 году Иосиф Абгарович переплавил фамильное серебро, чтобы отчеканить миниатюрные копии ценнейшего блюда IV-V веков и вручить их всем участникам Международного конгресса по иранскому искусству и археологии.
А то, что делает этот человек мирной профессии во время войны, иначе, как подвигом и не назовешь. В первые же дни он организует отбор, упаковку и эвакуацию более миллиона (!) музейных экспонатов. Он отказывается уехать из осажденного Ленинграда и создает в подвалах Эрмитажа бомбоубежище, спасшее жизнь двум тысячам горожан. Там же живут и продолжающие исследования научные сотрудники музея, и сам Орбели, получающий, как и все, суточный паек в 25 граммов хлеба.
Ученый сумел настоять, чтобы с фронта на один день отпустили нескольких историков – прочесть научные доклады на совещании, посвященном 500-летнему юбилею поэта Низами. Это мероприятие он спланировал на промежутки авианалетов пунктуальных немцев.
Полумертвого от голода и холода академика все-таки эвакуируют в 1942-м, но через год с небольшим он возвращается на берега Невы. И участвует в работе Чрезвычайной комиссии, которая обследует состояние разрушенных немцами пригородных дворцовых ансамблей – Павловска, Пушкина, Петродворца... И, конечно же, возглавляет восстановление Зимнего дворца и экспозиций Эрмитажа. Уже в октябре 1945-го для посетителей открываются 69 залов.
В 1946 году Орбели выступает на Нюрнбергском судебном процессе свидетелем, уж он-то видел и обстрелы, и разрушения памятников культуры: «Преднамеренность артиллерийского обстрела Эрмитажа для меня и для всех моих сотрудников была ясна потому, что повреждения причинены музею не случайным артиллерийским налетом, а последовательно, при тех методических обстрелах города, которые велись на протяжении многих месяцев». «Достаточно ли велики познания свидетеля в артиллерии, чтобы он мог судить о преднамеренности этих обстрелов?» – спрашивает адвокат. – «Я никогда не был артиллеристом. Но в Эрмитаж попало тридцать снарядов, а в расположенный рядом мост всего один, и я могу с уверенностью судить о том, куда целил фашизм. В этих пределах я артиллерист»
В начале 1950-х – очередная волна гонений на ученых, и под нее попадает ученик раскритикованного вождем академика Николая Марра, человек независимого характера Иосиф Орбели, не уволивший рекомендованных «сверху» сотрудников. В 1951-м его «убирают» из Эрмитажа, он работает в Институте языкознания Академии наук СССР и в Ленинградском университете. А кроме того, в 1956 году возглавляет Ленинградское отделение института Востоковедения, почти рядом с родным Эрмитажем…
Иосиф Абгарович уходит из жизни в 1961-м, не в элитном «лечкомбинате», а в четырехместной палате обычной больницы. Но не будем заканчивать рассказ на печальной ноте, а посмотрим на эпизоды из сугубо личной жизни братьев-академиков. Прочтем отрывок из материала Александра Балуева в 8-м номере журнала «Петербург на Невском» за 2004 год – про поселок Комарово, воспетый в популярной песне:  «После войны Сталин подарил Академии наук 25 деревянных домов – строили специально по его указу… В поселке жили и темпераментные братья Орбели – директор Эрмитажа Иосиф Абгарович и военный медик Леон Абгарович. Случайно повстречавшись друг с другом во время ссоры, они демонстративно «разворачивали бороды» и расходились в разные стороны. А когда мирились, то садились вместе на лавочку – и тогда появившиеся невесть откуда экскурсанты рассматривали их как какую-то достопримечательность».
Да, было кого рассматривать…


Владимир ГОЛОВИН

 
<< Первая < Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая > Последняя >>

Страница 1 из 27
Воскресенье, 06. Октября 2024