Отец Антоний (в миру Александр Гулиашвили) родился в 1939 году в Тбилиси. Мама русская, из Краснодара, отец – из Тбилиси. Учился в средней школе Тбилиси. После школы работал переплетчиком в издательстве «Заря Востока», техническим работником в театре им. А.С. Грибоедова. С шести лет «бегал» в храм, его школьным приятелем был внук протоиерея Бориса Фарафанова, клирика храма святого Михаила Тверского. Окончил Мцхетскую семинарию.
В 1965 году рукоположен в диакона Патриархом Ефремом II в храме преподобного Давида Гареджийского в Тбилиси и назначен в храм святителя Николая в Батуми. 26 октября того же года рукоположен во иерея в Поти Патриархом Ефремом II в храме Иверской иконы Божией Матери. Диаконство и священство проводил в Батуми в храме святителя Николая под началом епископа Илии (Шиолашвили, ныне – Католикос-Патриарх всея Грузии). В 1966 году, во время паломничества в Почаевскую лавру, на автостанции случился инцидент с руководителем атеистической группы Максимюком, который плюнул на рясу отца Антония. Батюшка защитил честь рясы (ударил в ответ) и был осужден на год. После заключения служил с 1967 по 1968 год в Преображенском храме в Телави, а с 1968 по 1971 год – в храме святой Нины в Тбилиси. В разное время являлся настоятелем Петропавловской церкви в Тбилиси, кафедрального собора в честь Успения Божией Матери в с. Манглиси, «нижней» церкви святой Варвары в Тбилиси. Также служил в с. Цалка в храме святителя Спиридона Тримифунтского и в храме святого Михаила Тверского в Тбилиси. Был награжден правом ношения двух крестов, орденом св. равноап. князя Владимира 3-й степени от Русской Православной Церкви.
Скончался архимандрит Антоний (Гулиашвили) в ночь с 6 на 7 февраля 2021 года на 82-м году жизни

служение
Святейший Патриарх назначил меня в город Телави, столицу Кахети, в кафедральный собор. Оттуда меня перевели в Тбилиси, в храм Святой равноапостольной Нины. Я у Патриарха даже спросил: «Почему вы меня назначаете временно и так скоро переводите?» Он ответил: «Постоянной бывает одна смерть, мы же все на этом свете временные». Затем заболел отец Савва, настоятель церкви святой Варвары, а в это время приближался престольный храмовый праздник. И Патриарх сказал: «Будешь служить там, пока батюшка не выздоровеет». Отец Савва почил, меня назначили настоятелем.
В 1973 году я оказался в селении Манглиси. Это курортное место в горах. Там много хвои, ели. Туда вывозили (и по сей день вывозят) детей со слабыми легкими. Летом Манглиси заполняли отдыхающие: хозяева сдавали дачникам все помещения вплоть до курятников. Зимой же село пустело, оставалось одно местное население. В годы моей службы в церкви, в селе жили преимущественно русские – потомки царского гренадерского полка Его Императорского Величества, стоявшего некогда в Ереване, а после расквартированного на территории Грузии,  в Манглиси и в Тетри Цкаро (Белом ключе).
Манглиси было разделено на две части – нижнее и верхнее. В Верхнем Манглиси поселился офицерский состав. И вот в один прекрасный день солдаты пошли на заготовку дров и набрели на храм, заброшенный и полуразваленный – туда в ненастную погоду загоняли скотину. Представьте, в каком состоянии был пол, да и весь храм! Эта древняя церковь была построена еще в четвертом веке, при участии святого императора Константина Великого и его матери, святой императрицы Елены, приславшей туда святой гвоздь (его увезли после подписания Георгиевского трактата в 1783 году в Россию), и освящена в честь Воздвижения Честного Креста. Постепенно храм пришел в запустение, порос лесом: когда воины расквартированного полка его обнаружили, деревья росли прямо на крыше. При помощи русских солдат храм восстановили и освятили в честь Успения Божией Матери.
Вот в этот храм меня назначили настоятелем. В советское время священник туда приезжал из Тбилиси, отслужит и уезжает, присмотра за храмом не было. Поэтому когда мы перебрались в Манглиси, там абсолютно ничего не было. Холод, зимой до девятнадцати градусов доходило в горах. Матушке, приехавшей со мной, приходилось спать в хлеву. Люди раздеваются на ночь, а она одевалась, по ней бегали крысы, и она все терпела, бедненькая! Это уж после нас ее на руках носили – так любили!
Я сейчас немного отклонюсь от повествования, матушка Аскитрия, в миру Анна, прежде служила у меня псаломщицей в церкви св. Варвары в Тбилиси. Она была очень мне предана, и когда меня назначили в Манглиси, я предложил ей: «Анна, поедешь со мной?» Она не раздумывая согласилась. А после стала сомневаться: ей не на кого было оставить больную сестру. И тогда она решила  пойти и спросить Глинского старца отца Андроника (Лукаша) – он жил во дворе храма Александра Невского, как он благословит. Она пришла к владыке Зиновию (Мажуге), спросила его благословения на разговор со старцем. Получив благословение, постучалась, прочла молитву, заходит в келью. А он ей прямо с порога: «Езжай, езжай, и до самой смерти будешь с отцом Антонием!» Она далее ничего не успела спросить у него. Из этого я сделал вывод, что отец Андроник был прозорливым человеком. Она действительно до самой своей смерти была у меня келейницей. Он укрепил ее своим благословением и меня поддержал, зная, как мне будет там трудно. Анну со временем я постриг в монашество с именем Аскитрия, а ее сестру в инокини. Матушку Аскитрию я похоронил, уже когда Патриарх Илиа перевел меня в Тбилиси.
Так вот, когда мы с ней поселились в Манглиси и начали все потихоньку восстанавливать, местные бабушки (это уже внуки и правнуки тех гренадеров, глубоко верующие, очень-очень наивные и чистые люди), спрашивали: «Отец Александр (меня тогда еще звали Александром), как вы здесь сможете жить?»
Летом есть приезжие, но зимой остается местное население и от безделья люди все время пьют (самогон из груш или свеклы собственного приготовления).
Я прослужил там семь лет. И много происходило на моих глазах интересных случаев. Но особенно мне запомнился один. Как-то приходит ко мне бабушка, благочестивая, и говорит: «Что мне делать? Мой хозяин решил со мной разводиться (в тех краях мужа называли «хозяином»)». Спрашиваю: «А сколько вам лет?» – «Семьдесят». «А ему?» – «Семьдеят пять». – «И что же с вами случилось?» – «Да вот не знаю, но ругаемся все время». Я задумался, как же их помирить? – «Приходите», – говорю, – «завтра (а ей нужно было пять километров от своего дома до нашего храма идти), отслужим молебен, попросим Господа, чтобы Господь все уладил». А она такая послушная, благочестивая была (да и он хороший человек, но пил, как и большая часть населения Манглиси), пришла на другой день. Мы отслужили молебен с водосвятием. И мне в голову пришла такая мысль. Я ей говорю: «Как только вы заметите, что он пьяный возвращается домой, наберите святую воду и держите ее во рту, не глотайте!» Представьте себе: пять раз мы служили молебен, и пять раз она снова возвращалась за водой: такая у нее настоящая христианская вера была!
Прошло около полугода. Я находился у себя в келье.
Вдруг матушка Аскитрия зовет: «Батюшка, смотрите, вместе идут – старушка со своим мужем!» – «Ну, матушка, ставь самовар!» Они зашли, поздоровались, сидим, беседуем эдак аккуратненько. Матушка подает нам чай. Я говорю: «Как хорошо, что вы вместе ко мне пришли, приятно смотреть – будто два голубка! Так что же случилось, что вы снова так дружно стали жить?» А он мне: «Батюшка, я сам не знаю, что случилось! Иду, как всегда, пьяный и думаю, что ждет меня дома концерт, захожу, начинаю ругаться, а жена молчит. Я ругаюсь, а она молчит. Сегодня молчит, завтра молчит, ну думаю – так что я, дурак, ругаюсь? И перестал». Она держала во рту воду, которую я благословил глотать только тогда, когда муж замолчит, и терпела. Вот что дает человеку вера и простота души!
В Манглиси сохранялись русские православные традиции. Богослужение в Манглисском храме проходило на церковнославянском языке. До революции там служил священник по фамилии Читадзе, из княжеского рода, добрый пастырь, матушка у него была очень благочестивая, но при советской власти батюшку забрали в Тбилиси и расстреляли. Старожилы еще помнили его, а я старался продолжать бывшие при нем традиции. В Рождественский сочельник батюшка ходил после всенощной по домам с пением колядок и прославлением Христа. Был такой Володя, он служил конюхом в колхозе, его мама пела у нас  в хоре. Жили они недалеко, их дом был первый от церкви, куда мы заходили на Рождество с колядками. И вот в первый раз после моего назначения заходим к ним – Ванюшка с колокольчиком, матушка Аскитрия с рождественской звездой – и поем колядки. Володя, взрослый мужчина, здоровенный такой, стоял и плакал.
– «Володя, почему вы плачете?» – спрашиваю. «Я вспомнил, – говорит, – как Читадзе ходил по домам в моем детстве».
На Крещение, и мы тоже это возродили, все шли к проруби. Там река протекала высокогорная, Алгетка. В первый год я испугался. А на второй год мы освятили воду во дворе храма, как положено, а после с моим послушником, матушкой Аскитрией (тогда еще Анной) и певчими отправились на Алгетку и там отслужили молебен с водосвятием. На следующий год (у наших бабушек длинные язычки) вся паства осталась в церкви после службы. Спрашиваю: «Так что ж вы не расходитесь по домам?» – «А мы с вами на Алгетку пойдем!» И так каждое Крещение мы стали спускаться на Алгетку. Как-то у моего послушника Ванюшки (он приезжал из Тбилиси помогать мне на праздники), вечером подскочила температура, тридцать девять. Я говорю ему: «Ванюшка, завтра не пойдешь на Алгетку!» – «Как не пойду? Пойду!» А мы так делали: я, Ванюшка и матушка Аскитрия разувались и входили в ледяную воду, а людям не давали (речка быстротечная, горная). После того как я опускал крест, все обливались – кто ведрами, кто кружками. И вот Ванюшка меня не послушался, вошел в воду. Вернулись домой: у него 36,6 – вот чудо!
На Пасху три дня подряд мы ходили по всему селу и еще два километра шли в другое село; поздравляли прихожан, пели «Христос Воскресе». Входили в дом, пели «Христос Воскресе», радовались. А люди угощали нас яичками, куличами, всякой снедью: Ванюшка бегал по три-четыре раза туда и обратно, менял корзины. И вот второй день праздника. Мы идем к автостанции в нижнем Манглиси и по пути встречаем председателя сельсовета, грузина. – «Я на вас обижен!» – «Чем же я успел перед вами провиниться?» – «Вы по Манглиси ходили, а к нам не зашли». Я говорю: «Вы простите меня, но мы ходили по домам наших верующих прихожан, и я даже не подумал зайти к вам». – «А мы тоже христиане!» И после этого мы ходили уже по всем домам подряд в пасхальные дни. Удивительное время: люди были членами партии и одновременно соблюдали православные традиции.
После церкви Святой Варвары я настоятельствовал в храме Святого Михаила Тверского, где сменил отца Павлина (ныне здравствующего схиархимандрита Гурия). В храме Святого Михаила Тверского еще пели на клиросе певчие, которые застали строительство Церкви, стремительное и очень трудное. Была там одна Нюра, молочница (она жила недалеко, в поселке Семеновка), принимала участие в строительстве и рассказывала, как они на руках носили кирпичи от Академии художеств на гору. Великолепный храм был выстроен за год ценой неимоверных физических усилий.
Недоставало внутреннего дворика. Поэтому, став настоятелем, я, несмотря на то что многие сомневались в моей затее, пригнал бульдозер, расчистил территорию и выложил ее булыжником. Так у нас появился прекрасный двор. Тогда же мы поменяли старую кровлю 1913 года, с печатями, изображающими двуглавых орлов, и усовершенствовали лестницу. В разгар ремонта в гостинице «Иверия», из которой виднелась наша русская церковь, остановился первый секретарь ЦК Компартии Украины. Храм стоял в лесах. Звонит уполномоченный: «Снять леса! Срочно! Гостям неприятно смотреть на леса!» Я попытался возразить ему: «Не уберу! Мы по копейкам собирали средства на этот ремонт». Уполномоченный сам приехал ко мне в проливной дождь: «Снимайте леса, хотя бы с той части, которая смотрит на гостиницу!». Пришлось послушаться – иначе меня могли бы арестовать или вовсе уничтожить. Но знаете, какая была радость, когда ремонт завершился!
До храма нужно было подниматься по ста пятидесяти ступеням с Московской улицы, без опор и без перил. Мы отремонтировали ступени, установили поручни, а на площадках поставили скамеечки для отдыха. Возле храма высадили тридцать три кипариса – по числу лет Спасителя. Во время крестного хода я возле каждого кипариса ставил дежурить бабушку-прихожанку, чтобы маленькие деревца никто не поломал, и сейчас они выросли уже по пять-шесть метров в высоту. Матушка Аскитрия ножницами постригала ровненько траву на газонах. Со всего города приезжали люди любоваться на наш оазис! К визиту Святейшего Патриарха Илии в наш храм в день престольного праздника Святого Михаила Тверского 5 декабря 1977 года мы «выстелили» дорожку из бетона, и наш художник Толя Рябошенко (он написал огромное полотно «Успение Божией Матери» на стене за свечным ящиком и расписал трапезную) разрисовал ее под ковер узорами. И этим очень порадовал Святейшего.
Однажды в узком кругу близких мне людей я поделился своими планами: сделать так, чтобы наши бабушки не уходили домой в субботу вечером, а оставались до воскресной литургии (из-за возраста им было тяжело подниматься в гору). Сказано – сделано!
Нашли женщину, Любу, которая взяла на себя организацию трапез для прихожан. Я строго наказал ей, чтобы на столе священников не было ничего такого, чего нет у прихожан. Как-то Люба решила угостить единственной селедкой настоятеля и поставила ее на священнический стол. Я даже не притронулся, а после спросил: «А вы не подумали, что кто-то из бабушек сейчас скажет: «Видишь, батюшки селедку едят, а мы – кашу»?!» На все праздники люди приносили для освящения вино, кур и прочее. По окончании службы все, что не забрали домой, переносили в трапезную и распределяли поровну: старосте, регенту, сторожу... Мы жили одной семьей. Прихожане приходили ко мне с любой нуждой. Надеюсь, они чувствовали мою отцовскую заботу. Наученный Патриархом Ефремом, владыкой Зиновием (Мажугой), отцом Иоанном (Крестьянкиным), я проявлял ее, как умел. Разве мог я забыть их благодатные уроки?!

ПАТРИАРХ КАЛЛИСТРАТ
Патриарха Каллистрата (Святейший Каллистрат (12 апреля 1866 - 3 февраля 1952), Католикос-Патриарх Всея Грузии с 1932 по 1952 г.) невозможно было не любить. Мне было тринадцать лет, когда он умер. Святейший был очень милостивым. Помню, как-то в алтаре батюшка поругал детей, а Патриарх Каллистрат подозвал их к себе и сказал: «У нас в деревне так учили: если медведь на тебя зарычит, то ласково назови его дедушкой, и все будет хорошо. Если ты схватишь палку, медведь и палку сломает, и тебя покусает». Вот такое простое, но чрезвычайно мудрое наставление: если старший человек делает тебе замечание, промолчи, признай свою ошибку, а если начнешь огрызаться, сама жизнь тебя накажет.
В период войны, когда всем было трудно, в том числе и Церкви, Патриарху Каллистрату прислуживала его племянница Анфиса, она же пела в храме. Вместе с ней пела ее знакомая по имени Евфросиния, которая имела в городе булочную. Анфиса попросила ее помочь мукой для Святейшего. И, конечно, Евфросиния привезла Патриарху мешок муки. Этой радостью Анфиса поделилась со своим дядей. Когда Святейший узнал, что ему привезли целый мешок, он рассердился: «Как вам не совестно?! Люди голодают, а Патриарх запасается мешком муки?!» Вот таким был Патриарх Каллистрат.
Еще один случай. После войны в собор пришел инспектор и сказал: «У вас задолженность за свет». Настоятель послал его в домик Святейшего. Патриарх выслушал инспектора и велел приходить через несколько дней. В условленный день тот вернулся с бумагой: «Дедушка, вот бумага, чтобы вас освободили от уплаты, распишитесь». Святейший вывел: «КПК». Тот воскликнул: «Что это такое? А где же фамилия?» – «А это и моя фамилия, и мое имя: Католикос-Патриарх Каллистрат». И добавил: «Сынок, послушай меня. Человек живет ради своего имени. Постарайся в жизни не замарать свое имя». Вот такие наставления он давал: краткие и по самому существу.
В то время священников катастрофически не хватало. И когда Сталин разрешил открывать храмы, монастыри и семинарии, Святейший Каллистрат в кратчайшие сроки нашел людей, которые до революции окончили духовные училища: один работал на мебельной фабрике, другой – милиционером, третий почту возил, – и рукоположил их.
Он, как и Патриарх Ефрем II, имел добрые отношения с Патриархом Алексием I (Симанским). Каждый год Патриарх Алексий I приезжал в Тбилиси. Всегда по дороге из аэропорта в резиденцию он заходил в собор, ставил свечу у иконы Божией Матери, поклонялся кресту равноапостольной Нины. Вот случай, который произошел в алтаре кафедрального собора. Был будний день, тогда немного прихожан ходили в церковь. Служба шла без пономаря, пели: «Во Царствии Твоем». Малый вход. Вдруг Патриарх Алексий видит, как Патриарх Каллистрат с пономарской свечой идет перед Евангелием. «Ваше Святейшество! Что вы делаете?» – удивленно спросил он у Святейшего Каллистрата. И Патриарх Каллистрат спокойно ему отвечает: «Ваше Святейшество! Неужели вам жаль, чтобы я две минуты побыл Иоанном Крестителем?» Вот смирение, которого нам не хватает! И таких случаев из жизни Патриарха Каллистрата можно привести множество.

ТОГДА И ТЕПЕРЬ
Меня часто спрашивают: «Как вы считаете, когда было лучше: тогда, когда вы были молодым священником или теперь?» И я всегда отвечаю: «Тогда». Потому что тогда мне говорили: «Я тебя ненавижу, я тебя уничтожу». И я надеялся на Бога. А сейчас мне говорят: «Да что вы! Мы вас не трогаем. Пожалуйста! Свобода! Делайте что хотите».
Около двадцати лет тому назад у меня в Москве была встреча с одним человеком (моим родственником, жившим на Кутузовском проспекте в ведомственном доме). И вот как-то мы засиделись с ним в его библиотеке за беседой. Он, старый работник КГБ, мне признался: «Вы знаете, отец Антоний, мы совершили большую ошибку». У меня такое оживление на лице появилось, думаю: наверное, раскаивается человек. «Нет, напрасно вы думаете, что мы раскаиваемся. Мы уничтожили ваших священнослужителей, которых вы сейчас канонизируете. Мы хотели искоренить все это, а сейчас вы поднимаете дело Бутовского полигона и другие, вот в этом мы раскаиваемся. Но впредь мы будем умнее. Мы создадим такие условия, что вы сами перегрызете друг другу глотку».
Перед рукоположением меня вызвал уполномоченный и сулил золотые горы, что я, дескать, поеду за границу, получу компьютер, телевизор. Тогда, в 1965 году, об этом только в сказках читали. Когда я отказался, он вынес вердикт: «Ну, тогда будешь грязь месить в деревне и пить холодный чай без сахара». А я верил Святейшему Ефрему, который всегда говорил: «Сынок, никогда священник голодным не останется. Службу отслужил, просфоры служебные остались, вот и не помрешь ты с голоду». На таких представлениях я был воспитан.
Меня очень огорчает, когда сегодня некоторых священнослужителей поражает грех сребролюбия. Дедушка мой имел три магазина в царское время и был весьма зажиточным. Его любимым присловьем, по воспоминаниям отца, было: «Пока ты кушаешь деньги, ты хороший человек. Как только деньги начинают кушать тебя, ты отребье». Достаток, слава, награды не должны дурманить. Любую похвалу будем воспринимать крайне осторожно. Батюшка Иоанн наставлял: «Когда тебя хвалят, наносят вред твоей душе».
Я очень люблю начало Священного Писания, где сказано: «Создам человека по образу и подобию Моему». Кем бы человек ни был – патриархом, иеромонахом, дворником, – он должен оставаться человеком, а если он возвышается в должности и начинает презирать людей, это очень нехорошо.
В тяжелые годы атеизма, когда я становился священнослужителем, те немногие, кто ходил в храм и принимал участие в богослужениях, действительно искали Бога. Они рисковали, за свою веру они могли поплатиться работой, но все равно рисковали, их вера была настолько глубокая, что они шли и не боялись. Что касается нынешних прихожан, то многие из них просто зрители. Сегодня все вдруг стали верующими. Я думаю, так не бывает. И порой мне кажется, если завтра, упаси Бог, объявят борьбу с Церковью, то больше половины перестанет ходить в храм, останутся единицы, преданные Христу.
Раньше церковные люди – от патриарха до свечницы – умели держать себя, понимали, что такое послушание, благодарность. А сейчас я спрашиваю нашу уборщицу: «Марфа, что ты делаешь?» Она сразу: «Простите, батюшка». Итак весь день. В конце концов я вспылил: «Надоело мне твое «простите»! Сколько можно «прощать»?!» Патриарх Ефрем любил повторять: «Не нужно мне твоего «простите»; ты лучше на деле покажи, что исправился». И я полностью с ним согласен.
Мои наставники всей своей жизнью являли образец смирения, знали и любили богослужение. Владыка Нестор сам читал Апостол, Патриарх Каллистрат выносил свечу перед Евангелием на малом входе, зная, что свеча символизирует Иоанна Крестителя. Вынос Евангелия изображает шествие Самого Спасителя, вынос чаши и дискоса – восхождение Христа на Голгофу. Что касается шестопсалмия, оно есть словесный прообраз изгнания Адама из рая, когда тот сел у райских врат и заплакал (и Псалмопевец Давид передает его сокрушенное состояние). Я всегда стараюсь читать шестопсалмие сам, обращаясь с искренней молитвой ко Господу. Когда ты осознаешь и переживаешь происходящее в храме, ты делаешься соучастником новой жизни.

Из книги «День священника» и другие грузинские рассказы». Издательство Сретенского монастыря, Москва, 2014



Архимандрит АНТОНИЙ (ГУЛИАШВИЛИ)

Уже более ста лет россияне гордятся соплеменником, сделавшим их страну родиной воздухоплавания. А именно – рязанским подьячим Крякутным, совершившим первый в мировой истории полет на воздушном шаре. Впервые о нем сообщил публике журналист и писатель, популяризатор и историк науки Александр Родных. В 1901 году он опубликовал в газете «Россия» отрывок из рукописи «О воздушном летании на Руси с 906 лета по Р.Х.», обнаруженной им при изучении собрания книг известного библиофила и библиографа Якова Березина-Ширяева. Отрывок гласит: «1731 год. В Рязани при воеводе подьячий нерехтец Крякутной фурвин сделал как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и после ударила его о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив, его выгнали из города, он ушел в Москву, и хотели закопать живого в землю, или сжечь. Из записок Боголепова» (Степан Боголепов – служащий рязанской канцелярии, одно время исполнявший должность полицмейстера Рязани во второй половине XVIII века, а слово «фурвин» переводили как «большой мешок» – В.Г.).
Через год Родных заявляет в печати: «Рукопись эта весьма важна для Нашей Матушки России, так как указывает, что первенство в деле изобретения воздушных шаров принадлежит России еще зa 60 лет до появления во Франции монгольфьеров и шарльеров». Что ж, спорить трудно, сенсация налицо! И в 1910-м Родных, опубликовав рукопись полностью, занимается, говоря по-современному, ее промоушеном: фотокопии двух ее листов размещает в экспозиции мюнхенского Немецкого музея достижений естественных наук и техники, а в России продает их за 1 рубль 20 копеек. Сообщения о Крякутном он постоянно включает в свои книги и в статьи в журналах «Воздухоплаватель», «Библиотека воздухоплавания», «Нива», «Природа и люди». История отважного священнослужителя попадает и в статью «Аэронавты», написанную инженером Сергеем Бекневым в 4-м томе незавершенного «Нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (1911-1916 годы).
Не забыт рязанский подьячий и в советское время. В 1927 году он фигурирует в статье юрисконсульта Наркомторга СССР, специалиста по международному праву Владимира Грабаря «История воздушного права» в сборнике, выпущенном Авиахимом (Обществом содействия обороне, авиационному и химическому строительству). Через три года выходит 5-й том «Малой советской энциклопедии», где история Крякутного включена в статью «Монгольфьер». В 1935-м детский писатель Александр Ивич приводит ее в своей книге «Приключения изобретений», в 1938-м историк естествознания и техники Виктор Виргинский – в книге «Рождение воздухоплавания». А в 1940-м автор   «Волшебника Изумрудного города» Александр Волков эпиграфом романа «Чудесный шар» об изобретении воздухоплавания в России XVIII века берет цитату о Крякутном.
Парадным шагом рязанский летун зашагал по Стране Советов в конце 1940-х – начале 1950-х годов, когда в СССР разворачивается беспощадная борьба с «безродным космополитизмом», «низкопоклонством перед иностранщиной» и «по «развенчанию научных лжезвезд замшелого Запада». Одновременно с этой массовой истерией власти ищут отечественных ученых-самородков и российские приоритеты в науке и технике. И пример Крякутного приходится как нельзя более кстати. В книге историка техники, академика Академии наук Украинской ССР Виктора Данилевского «Русская техника», вышедшей в 1947-1948 годах двумя изданиями и получившей Сталинскую премию, утверждается, что сообщение о подъеме Крякутного заслуживает доверия. «За 52 года до братьев Монгольфье, долгое время считавшихся изобретателями воздушного шара, русский человек Крякутный построил воздушный шар и испытал его», – подчеркивает писатель Семен Вишенков в книге «Александр Можайский».
Об отважном подьячем в 1949-м пишет газета «Известия». Статья о Крякутном вносится во второе издание Большой советской энциклопедии, в школьные учебники, в фундаментальный сборник документов «Воздухоплавание и авиация в России до 1917 года». Научный сотрудник Комиссии по истории техники при Отделе технической информации Академии наук СССР Борис Воробьев утверждает в 1952-м: «Необходимо разыскать... документ из истории русского воздухоплавания, хранившийся до 1935-1936 гг. в одной из церквей города Пронска (Рязанской области). В этой церкви хранилась особенная книга, относящаяся к XVIII в. По ней в известные дни провозглашалась «анафема» (проклятие) согрешившим чем-либо против религии. В данной книге в числе подлежавших анафеме значился и подьячий Крякутной, совершивший «греховную» попытку летать». В 1956 году, к 225-летию полета, выпускается почтовая марка, в городском парке Нерехты посвящают Крякутному памятную стелу, у которой принимают в пионеры, и одну из улиц города называют его именем…
Тут мы приостановим перечисление. Читатель несомненно утомился от мелькания фактов и дат. Но главное не в этом, а в том, что никогда не было… основного факта.  Никакого Крякутного не существовало, как и, соответственно, его героического полета. Вся эта история – выдумка потомка грузинских дворян Александра Сулакадзева. Огромная страна десятки лет поклонялась мистификации. Кем же был человек, заставивший ее делать это?
Внук имеретинского дворянина Григория Сулакадзе именовал себя князем, но документы это не подтверждают. Дед Александра приехал в Россию в 1724 году вместе с царем Вахтангом VI и затем служил при дворе имеретинской царевны Дарьи Арчиловны в селе Всехсвятском под Москвой. Его сын Иван получил образование в гимназии при Московском университете, фамилию их писали по-разному: Салакадзевы, Салакатцевы, Суликадзевы, Сулакадзевы. Иван служил рязанским губернским архитектором, вышел в отставку в чине титулярного советника, женат был на Екатерине Боголеповой, дочери исполняющего обязанности рязанского полицмейстера. От этого брака в 1771 году в селе Пехлеце Ряжской округи Рязанской губернии и родился Александр Сулакадзе, которого одни считают фальсификатором истории, а другие – блестящим мистификатором.
Из лейб-гвардии Преображенского полка он вышел в отставку прапорщиком, служил в Провиантском штате, в Комиссии по построению Казанского собора, неофициально выполнял секретарские обязанности у министра внутренних дел князя Алексея Куракина, был канцелярским служащим в Комиссии погашения долгов. Жил в собственном доме в Семеновском полку в Петербурге, как и отец, выше титулярного советника не поднялся. И всю жизнь пополнял доставшуюся от отца обширную библиотеку новыми книгами – и печатными, и рукописными. Интересные события, свидетелем которых был, и любопытные факты из своей жизни записывал в дневнике. Был известен как собиратель даже двум императорам – Павлу I и Александру I.
Говоря словами лермонтовского героя, он «знал одной лишь думы власть, одну –  но пламенную страсть»: все, связанное с древней историей, в первую очередь, артефакты старины. Он следил за всеми публикациями по археологии, знал все труды историков Николая Карамзина, Михаила Щербатова, Василия Татищева, митрополита Киевского и Галицкого Евгения (Болховитинова). Он изучил не только рукописные источники 1229-1696 годов в созданном Государственным канцлером России Николаем Румянцевым «Собрании государственных грамот и договоров, хранящихся в Коллегии иностранных дел», но и романы создателя русского исторического романа Фаддея Булгарина, рассчитанные на массового читателя.
Свидетельство тому – и «Мои мысли об истории России и о прочем» в дневниковых записях 1825 года, и собственные попытки заниматься историческими исследованиями. С фанатизмом исследователя он собрал огромную коллекцию старинных книг, рукописей, артефактов. Плюс современные… слухи. В его записной книжке со слухами, ходившими по Петербургу в 1824-1825 годах, есть и тот, что послужил Николаю Гоголю сюжетом для «Шинели».
Это хобби Александра Ивановича оставило заметный след в русской историографии, но след специфический. Часть древностей в своей коллекции он… подделывал. Считая настоящую русскую историю очень скучной и поэтому приукрашивая ее. То есть занялся мистификацией, изобретя некую азбуку «новгородских рун», делая исправления и приписки в реальных документах, изготовляя пергаментные списки, очень похожие на настоящие и «состаренные» под солнечными лучами. Но что очень важно, делал он это не для того, чтобы выгодно продать свои «открытия», а для удовлетворения собственного честолюбия, из желания иметь у себя в коллекции уникальные свидетельства старины.
Интерес к истории воздухоплавания занимал значительное место среди его увлечений. Сулакадзев систематизировал сведения о воздушных полетах в разные времена, в различных странах и создал рукопись «О воздушном летании в России с 906 лета по Р. X.». В ней, наравне с «летунами» из фольклорных записей, и появляется рязанец Крякутной. Сведения об этом документе просочились за пределы дома коллекционера. Многие исследователи мечтали увидеть его, издатели сулили любые деньги за его публикацию. Сам Карамзин во время работы над «Историей государства Российского» хотел поскорее прочесть таинственный пергамент. Но коллекционер не торопился знакомить кого-либо со своей находкой.
Ну а после смерти Сулакадзева в 1832 году его жена распродает коллекцию мужа, запросив 25.000 рублей. Продать ее полностью не удается, она разошлась по частям, «распылилась», и многие считают это «невосполнимой утратой для русской науки». Хотя всем известно, что в коллекции были и мистификации. Так на рукописном сербском Церковном уставе XIV века Сулакадзев изобразил автограф Анны Ярославны, дочери киевского князя Ярослава Мудрого, вышедшей замуж за французского короля Генриха I. И на то, что она жила в XI веке, на три столетия раньше рукописи, обратили внимание лишь после того, как документ несколько лет пролежал в Императорской публичной библиотеке. А полностью сфальсифицированная история Валаамского монастыря в X веке под названием «Оповедь» считалась подлинной вплоть до начала XX века.
Намного дольше числился в подлинниках отрывок о Крякутном. В рукописи «О воздушном летании в России с 906 лета по Р. X.». он попал к библиографу Березину-Ширяеву, где и был обнаружен Александром Родных, «запустившим»  его на орбиту официальной историографии, в том числе и советской. Мы уже видели, как подьячего славили до середины 1950-х годов. Но в течение следующего десятилетия специалисты рукописного отдела Библиотеки Академии наук СССР обнаружили в рукописи подчистки, исправления и официально доказали, что никакого Крякутного не существовало.
Казалось бы, «финита ля комедиа». Ан нет! Уж очень трудно отказаться от мысли, что ты – первопроходец. В сборнике «Воздухоплавание и авиация в России до 1917 г.» появляется расплывчатое примечание о том, что в «записи за 1731 г., рассказывающей о подъеме рязанского воздухоплавателя, имеются некоторые исправления, затрудняющие прочтение части текста, относящейся к лицу, совершившему подъем». В 1981 и 1984 годах в журнале «Вопросы литературы» публикуются статьи о подделке. Но кто их читает, кроме специалистов? Так что Крякутной продолжил свое жить-бытье в российской истории. И дело не только в том, что отражение его полета можно увидеть в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублев» (1966 год) и прочесть в романе Валентина Пикуля «Слово и дело (1975). Триумфальное шествие летуна ширится:  
В 1971-м статья о Крякутном печатается в третьем издании Большой советской энциклопедии. Со следующего года начинаются переиздания «Чудесного шара» Волкова с цитатой о Крякутном. В музеях Рязанского Кремля несколько десятилетий действует экспозиция: Крякутной на воздушном шаре. В 2007 году губернатор Рязанской области Георгий Шпак называет рязанцев «мировыми первопроходцами в воздухоплавании». В 2009-м у подьячего появляется клон, причем уже с именем (!) за 1.800 километров от Рязани, в город Кургуте Пермской области. Там ставят похожий на Икара памятник «холопу Никитке Крякутному, который в 1656 году изготовил деревянные крылья и прыгнул с ними с 50-метровой колокольни, за что и был казнен».
А вот недавние примеры. В 2017-м в Нерехтском краеведческом музее проходит конкурс на лучшую модель воздушного шара, посвященный Крякутному, у которого тоже откуда-то появляется имя – Ефим. В 2018-м в городском парке Рязани создают «арт-объект» – воздушный шар, опоясанный надписью о полете Крякутного. В том же году в Интернете – отзывы о стенде, посвященном Крякутному в Центральном Доме-музее авиации и космонавтики в Москве. В 2020-м в Костромской области уже в пятый раз проходит фестиваль воздухоплавания, так и названный: «Крякутной». И, похоже, не будет конца-краю этим проявлениям гордости за не существовавшего подьячего.
А от коллекции Сулакадзева сохранилось не больше ста книг из четырех тысяч.  По ним можно судить о диапазоне и значимости его собрания раритетов. Это – отнюдь не мистификации. Наиболее ценное из сохранившегося – богослужебные книги и агиография. Среди них – средневековый пергамент с Церковным Уставом, редкие издания Библии, Молитвенников и «Жития святых», рукописи исторического содержания XVI-XVII веков, переводы «Истории России при Петре I» Вольтера, и труды Ломоносова, сборник материалов XVIII века о Пугачеве, масонские, кабалистические сочинения и рукописные книги по навигации, сельскому хозяйству, геодезии, фортификации…
Ну а в его знаменитых обманах, как говорят сегодня, «ничего личного». Он мистифицировал не ради наживы, воплощая в документах свои фантазии на темы русской истории, он чувствовал себя обладателем уникальных сведений. Иногда художественный вымысел бывает предпочтительней реальности. Сулхан-Саба Орбелиани свою книгу, рожденную наблюдениями над жизнью, над природой человека, назвал именно «Мудрость вымысла». И еще. Присмотримся, с кем схож мистификатор Сулакадзев? Конечно же, с Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном. В пьесе и в фильме по сценариям Григория Горина незабвенный барон отвечает скептикам: «Да поймите же, барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал на Луну, а тем, что не врет».


Владимир ГОЛОВИН