| ЖИЗНЬ, ТЕАТР, ИМПРОВИЗАЦИЯ |
|
Меня часто спрашивают, легко ли жить с такой неординарной личностью, как Рамаз Чхиквадзе. Легко и трудно. Легко – потому, что Рамаз - это необыкновенно порядочный, честный, лишенный всякого тщеславия (хотя это плохо для актера), человек. Потому что его никогда не волновали ни звания, ни пресса. Я иногда предлагала: «Рамазик, давай я тебе почитаю публикации на английском языке!» А он мне: «Неинтересно! Если ругают, скажи, а если хвалят, не хочу слушать!» По-моему, Рамаз не прочел о себе ни одного материала, ни одной рецензии и вообще всегда относился к этому равнодушно, без всякого любопытства! Спектакль завершался – и все. Другие актеры надолго задерживались и все еще получали комплименты, их приглашали на ужины, приемы, а Рамаз даже этого не мог себе позволить. Потому что уже на следующий день у него был спектакль, а то и два. Жизнь во время гастрольных поездок у него была очень сложной, и Рамаз не имел особой возможности налаживать связи, которые обычно завязывали режиссеры, композиторы, актеры. А я занималась не его личным продвижением и налаживанием контактов с режиссерами, театроведами. Я скорее была занята его бытом, питанием, здоровьем и прокладывала мосты между театром Руставели и другими сценами, чтобы вывезти руставелевцев на очередные гастроли… В Москве мы всегда останавливались в гостинице «Москва». Удивительный человек Рамаз! Он не отвечал ни на одно приглашение к известным режиссерам, политикам, критикам, чтобы завязать с ними дружбу, контакт. Если у Рамаза выпадала хоть одна свободная минута, его можно было найти в чьем-нибудь номере-люксе, опять-таки у грузин, которые ловили его в вестибюле или, зная наш номер телефона, звонили. Знакомые и незнакомые, они приглашали Рамаза на присланное или привезенное из Тбилиси пурмарили. Зачем Рамазу в Москве грузинский пурмарили, мне было непонятно. В доброй компании соотечественников лились песни, рассказы, звучали анекдоты, и он от этого получал явное удовольствие. Не лучше ли было посидеть и пообщаться с другим обществом, контакт с которым был бы интереснее и, наверное, полезней?! Но Рамаза это не волновало. Ему ничего и ни от кого не было нужно. Самодостаточный, нечестолюбивый человек в этой сложной, коварной, с подводными камнями, жизни, да еще при такой профессии – это, увы, не большое достоинство! Поэтому все жизненные проблемы ложились на мои плечи. И те, в ком его успех вызывал огромную зависть, боролись не с ним, а со мной. А таких было немало и в театре, и за его пределами… И все-таки мне было легко, потому что я жила с необыкновенно талантливым и очень порядочным человеком. Я не помню, чтобы Рамаз кому-нибудь позавидовал. Чтобы он о ком-нибудь сказал что-то плохое. Иногда у меня бывало очень тяжело на сердце, и я хотела с ним поделиться, возмущалась кем-то или чем-то, но Рамаз никогда меня в этом не поддерживал. Я порой обижалась: «Ты даже не хочешь вступиться за меня!»… Он этого никогда не делал, не вступал ни в какие конфликты. Никогда! Хотя и у него, наверняка, на сердце кошки скребли. Может быть, его уход из театра стал результатом накопившейся боли, о которой он никогда даже мне не говорил. Мне только иногда удавалось у него что-то выведать, да и то в те минуты, когда он был немного выпивший и мог раскрыться. Но это бывало очень редко! Атмосфера в доме зависела от того, что Рамаз играл сегодня вечером. Когда он шутил, смеялся, я знала, что ему предстоит или «Ханума», или «Соломенная шляпка», или еще что-то в этом роде. Но когда утром он вставал угрюмый, был раздраженным, говорил диктаторским тоном, мог взорваться без всякой причины (его выводило из равновесия, даже если коробка спичек лежала так, а не иначе), - значит, вечером он выйдет на сцену в образе Ричарда или Лира. Или еще в какой-нибудь роли, на волну которой настраивался. Надо сказать, дома был большой праздник, когда Рамаз играл спектакли, которые вызывали у него хорошее настроение… Жизнь с таким человеком требует большой дипломатии. Ты говоришь: «Рамазинька, это белое!» А он возражает: «Нет, это черное!» Проходит время, и я говорю: «Рамазик, какой ты умный! Как ты догадался, что это белое!» - «А я же тебе говорил, что это белое!» И он уже не помнит, что утверждал обратное. С ним всегда нужно обходить острые углы. Надо молчать, когда, может быть, не хочется молчать. Не взорваться, когда, может быть, есть причина взорваться. Жизнь – это вообще большая дипломатия. Может быть, потому мы прожили вместе 53 года. Не было ни одного дня, чтобы мы с ним после ссоры не разговаривали более пяти минут. Мы можем выйти из себя, наговорить много лишнего, а через несколько минут будто ничего и не было. Любой женщине необходимо знать, что в семейной жизни очень многое зависит от жены. Именно женщина создает климат в семье. Она должна быть мудрой, когда надо, и выглядеть глупой, если это необходимо. Потому что иногда мужчины любят глупых женщин. Они должны почувствовать свою силу. И ты должна быть такой, чтобы у мужчины возникло ощущение, что он все сделал так, как хотел. А в принципе поступить так, как хочешь ты. Конечно, если это в пределах разумного… Или согласиться с тем, что была не права. Мы с Рамазом абсолютно разные люди. Но есть очень принципиальные в жизни вопросы – вопросы чести, совести, порядочности, отношения к людям, доброта, умение помочь в трудную минуту, непримиримость по отношению к предательству, то есть, миллион вещей, из которых строится жизнь. Именно в этих принципиальных вопросах у нас никогда не бывает разногласий. И в наших с Рамазом отношениях никогда не было предательства. Хочу рассказать о том, как Рамаз работал над созданием своих образов. Когда мы уже жили на «Willa Berika», к нам однажды ночью пришли Робик Стуруа и Гия Канчели: они принесли либретто – пьесу почти без литературной канвы. И стали меня умолять, чтобы я уговорила Рамаза сыграть в будущем спектакле. Я согласилась. Мне так хотелось помочь Робику и Гие! И мне предстояло улучить момент для разговора на эту тему. Для начала я прочитала текст. Нельзя сказать, что я что-нибудь поняла в этом либретто. Однако я знала, что Рамаз может создать образ из ничего – вспомним хотя бы «Чинчраку» в постановке Михаила Туманишвили, где у Рамаза не было ни одного слова. Царя Бах-баха в спектакле играл Серго Закариадзе, Косико – Рамаз. Эта роль, практически без слов, вошла в историю, золотой фонд театра Руставели… Итак, мне предстояло подвести Рамаза к тому, чтобы он познакомился с либретто. И мне это удалось. В итоге он, лежа в постели, начал читать, сначала пыхтел, плевался… И вдруг я увидела, как Рамаз взял в руки фломастеры, и чистые листы стали пестреть зеленым, желтым, красным! Так он работал над всеми ролями – над Лиром, Ричардом… У меня такое чувство, что в каждом цвете для Рамаза – звучание музыки. Он все роли раскладывает, словно музыкальные фразы – как партитуру. А спустя несколько дней он начал что-то говорить в ванной (Рамаз обычно любил репетировать в ванной), причем с какими-то странными интонациями. Потом попросил достать из гардероба спортивную шапочку – он надевал ее, когда был простужен и у него болела голова. Вижу, он надел эту шапку набекрень, набросил на себя какой-то шарф и заявил: «Хорошо, я буду играть в этом спектакле!» Так родились «Вариации на современную тему» в постановке Роберта Стуруа. Он создал действительно замечательный образ профессора Касьяна. Фразы этого героя, которые я часто цитирую, Рамаз придумал сам, например: «Человек должен чаще думать о смерти, тогда при жизни он совершит больше добрых дел!» И много других умных мыслей он вложил в уста этого персонажа. Впрочем, в каждом спектакле, в котором был занят Рамаз, у него были свои собственные фразы. На одной из репетиций «Кавказского мелового круга» Рамаз подошел к актрисе и пианистке Лейле Сикмашвили, что-то наиграл на фортепиано и потом наболтал какой-то текст. И появилась знаменитая песня Аздака! Когда он играл в «Хануме», это была сплошная импровизация. В спектакле работали потрясающие актеры - Эроси Манджгаладзе, Саломе Канчели. Это был фейерверк! Помню, тогда был в моде армянский футболист Левон Иштоян, и Рамаз произнес однажды со сцены эту знаменитую фамилию. И на следующем спектакле «Ханума» кто-то напомнил из зала: «Иштоян!». Потому что в этот раз Рамаз не произнес эту фамилию. На каждом спектакле он придумывал что-то новое… И все актеры хватались за животы, едва удерживаясь от хохота. Однажды в паузе «Ханумы» Рамаз выбежал за кулисы, намереваясь посетить туалет. Туалет был закрыт, а Рамазу нужно было срочно возвращаться на сцену - включаться в действие. На сцене какой-то персонаж задал ему вопрос: «Что вы хотите?», и Рамаз вполне откровенно ответил: «Я хочу… горшок». В зале был хохот, хотя никто из зрителей не понял, зачем ему понадобился горшок. И за кулисами все буквально лежали от смеха…Он доводил актеров до истерик своим остроумием. Иногда обращался с шутками к знакомым зрителям, сидящим в зале. Ни один спектакль «Ханума» не был похож на другой… Первый спектакль с участием Рамаза, который я увидела, - «Испанский священник» Бомонта и Флетчера в постановке Михаила Туманишвили. Но самым любимым для меня был и остается спектакль «Такая любовь» Когоута. Его премьера совпала с началом нашего с Рамазом романа. И это был спектакль о нашей с Рамазом любви! Михаил Туманишвили так и сказал: «Это я посвятил вам!» Я очень любила Михаила Ивановича, бывала в его квартире - мы жили в одном доме на улице Барнова. У Рамаза и Миши тоже были прекрасные отношения до самой смерти режиссера. Миша умел работать с актерами, и у них с Рамазом возник замечательный тандем. А потом в театр Руставели пришел Роберт Стуруа – ученик Миши… Уход Туманишвили из театра я перенесла болезненно. Да и Рамаз ни в каких заговорах против Миши не участвовал, никогда не поддерживал расставание с этим замечательным мастером, любил его и хранит память о нем до сих пор. Я вошла в жизнь театра имени Ш. Руставели тогда, когда он жил воспоминаниями, всходами, которые дали Акакий Хорава, Акакий Васадзе, Тамара Чавчавадзе и другие… Я вдохнула сладкий, заманчивый аромат спектаклей Михаила Туманишвили, так не похожих на постановки, что продолжали жить и при мне. «Испанский священник», «Доктор философии», «Повесть о любви» - удивительно легкие, лаконичные, без помпезности, ажурные по замыслу и исполнению постановки М. Туманишвили были лишены языкового архаизма, пышной театральности. Казалось, это и было началом нового театра, не похожего на еще живущих «Эдипа» и «Отелло», появившегося в это же время оперно-нагроможденного доморощенного «Бориса Годунова», традиционного «Кваркваре Тутабери» (первый вариант). Проблеск жизни, живого слова стал пробиваться через эти отложения времени и ярким лучом засветился в спектакле «Чинчрака». Это было уже чудо. Но чудо ли? Может быть, этот не для всех тогда понятный спектакль был закономерностью, появился в результате поиска, выхода на свет божий мысли, труда, таланта тех, чьи имена украсили сегодняшний театр Руставели: Закариадзе, Манджгаладзе, Гегечкори, Чхиквадзе. В ту пору молодой, стремительный, НЕ великий, но талантливый Чхиквадзе рос и развивался от спектакля к спектаклю, в поисках и победах. Этот период для меня особый, этапный: я встретила Рамаза и навсегда осталась с ним. Театр с детства для меня – праздник, сказка, откровение и таинственность. Мне казалось, что это нечто совершенно недоступное. Я бы никогда не хотела прикоснуться к его кулисам или закулисью, чтобы не потерять эту радость, которая взрослеет, мужает, но не уходит. Мне никогда не было предсказано, что театр я узнаю изнутри, что он станет моим домом, крепостью, моей не только радостью, но и болью. Я встретилась с ним, чтобы также не расстаться никогда. Театр – это не только вечер, это не только бессонные ночи растревоженного воображения, раздумья над увиденным, ассоциирующимся со своим сегодняшним. Это не только интеллектуальное сословие, встречи в фойе и после спектакля, не только желание быть очаровательной, не давая возможности самым добродетельным и самым коварным в мире существам – женщинам сожалеть, а иногда и радоваться естественным переменам в тебе, оставленным временем. Театр – это день и ночь. День, который длиннее вечера. День, насыщенный до отказа. Активно-суетливый, реализующий то, что осмыслено ночью, когда остаешься наедине с собой. Ночь, отведенная для покоя, а на самом деле самая откровенная, изобретательная и бескомпромиссная. Театр – это галерея человеческих образов, характеров: сильных, слабых, обнаженных, завуалированных, и чтобы сохранить в нем чувство человеческого достоинства, нужно обладать мужеством, деликатностью… А это в театре трудно, как нигде. Ежеминутно удачи партнера наносят тебе неизлечимые раны. Объективность по отношению к себе исчезает без следа, мучает зависть и боль, зловещая и острая, происходит открытая борьба. Непримиримая. Театр – жизнь, сконцентрированная в замкнутом круге, в который ты входишь с легкостью, но выйти из него уже невозможно! Я вошла в этот круг, закружилась в нем, в его ярком калейдоскопе, я стала соучастницей всего происходящего, живя органично в мире театра, его жизнью… Наталья ЧХИКВАДЗЕ Все эти "Скачать фильмы бесплатно джентльмены удачи"соображения, как я уже сказал, весьма подкрепляли просьбу дамы. Увидев, что поручик Лукаш "Игра проклятые земли"крепко уснул, Балоун опять начал шнырять и шарить по "Игры марио детские бесплатно"квартире, как тараканы ночью; он открыл чемоданчик поручика и откусил кусок шоколаду. Каталина видела это и, в свою очередь, ощутила "Программы для создания минусовок скачать на русском языке"укол ревности. Но что всего забавнее-достаточно пройти несколько шагов, и вы уже "Скачать виртуальной макияж"переноситесь из одного мира в другой. |
