click spy software click to see more free spy phone tracking tracking for nokia imei

Цитатa

Наука — это организованные знания, мудрость — это организованная жизнь.  Иммануил Кант


«БЫЛА В ТВОЕЙ ЖИЗНИ ГРУЗИЯ!»

https://i.imgur.com/FtZWW7v.jpg

16 июня исполняется 90 лет Юрию Ряшенцеву – выдающемуся поэту, переводчику, прозаику, эссеисту, сценаристу.
Невероятная удача – свой юбилей Мастер отметит в Грузии, на берегу Черного моря, в рамках Международной Летней театральной школы «Шекветили-2021» – в кругу друзей, читателей и почитателей.
Десять лет назад нам так же повезло – 80-летие поэта мы праздновали в дни Международного русско-грузинского поэтического фестиваля, на котором Юрий Ряшенцев был почетным гостем. «Так получилось, – рассказывал сам Юрий Евгеньевич, – что мой приезд в Грузию совпал с моим днем рождения. Мы с нашими гостеприимными хозяевами – представителями Союза «Русский клуб» отправились в ресторан, в Мцхета. И вот хозяин ресторана, узнав о моем юбилее, извинился, куда-то ненадолго отошел, а через полчаса в нашем ресторане неожиданно появился ансамбль дудукистов. И очень долго нас своей музыкой услаждал. Это было приятно и трогательно. Я был переполнен положительными эмоциями…»
«Грузия была нашим праздником», – так начинает свои воспоминания о Грузии Юрий Ряшенцев. И так же называется книга из серии «Русские в Грузии», изданная Союзом «Русский клуб» в ознаменование 90-летия со дня рождения любимого поэта.
Эту книгу вы прочтете, без сомнения, на одном дыхании. На ее страницах – прекрасные стихотворения, легендарные имена, необыкновенные истории – забавные и проникновенные, веселые и горестные… Но самое главное, она исполнена такой светлой любви и нежности к Грузии друзьям, к грузинской поэзии, что, ей-богу, начинаешь самому себе завидовать, что живешь в этой чудесной стране, которую так горячо и преданно любит замечательный поэт.
Стихотворения и переводы для книги Юрий Евгеньевич отобрал сам.
Предлагаем вашему вниманию некоторые из них.



ОБЪЯСНЕНИЕ С ТИФЛИСОМ

Удержусь от слова – не от жеста,
дотянусь до свежего листа.
Ах, какое все-таки блаженство –
возвращаться в милые места!

На балконе иверском высоком
изучать без нужды и не впрок
дивный кавардак тифлисских окон –
их письмо, не знающее строк.

Вот проснусь от дружеского клика,
и опять – в огне Мама-Давид:
Это тихо, розово и дико
дерево иудино горит.

А внизу со скрипом окаянным
мчат авто, и все – на свой манер,
и скворцом в скворешнике стеклянном
над толпой живет милиционер.

И, как встарь, на женские колени
со скамьи взирает тяжело,
полон темперамента и лени,
замерший со щетками Ило.

Пластика юнцов, идущих мимо,
спор старушек – все это одна
гениальнейшая пантомима
в странной режиссуре болтуна.

И душой, являемой не сразу,
северной, медлительной душой,
вдруг прижмусь я к тесному Кавказу
к толкотне – неужто же чужой?

Посули мне, сдержанность, удачу.
Но, слова от жестов оградив,
все равно ведь плачу, снова плачу
на хевсурский давешний мотив.

***
Где уж мне, счастливому, про счастье!
Только поздоровался – прощайся.
Экая
далекая
неверная стезя!
Кахетинский камень – на рассвете,
на закате – сваи в Имерети.
Замер
«Мравалжамиер» –
без музыки нельзя!
Без нее и плакать не стыдимся,
и перед дорогою садимся –
вечную
неточную
примету соблюсти.
Это было между мной и вами...
Музыки! Что выразишь словами?
Явлено.
И – кончено!
И с места не сойти!


***
Прощайте, горы, здравствуй, берег!
Языческий колхидский вид.
Рычат Кура, Арагва, Терек,
а море знает, но молчит.

Вечернее открытье мира.
Большая древняя вода.
Сухой бесплодный сук инжира –
он был смоковницей тогда.


***
Легко о смерти говорить с грузином:
он с ней – как с древним
треснувшим кувшином,
почтенна эта глина, но, видать,
ей вольного вина не удержать.
От невской или москворецкой влаги
во мне ни веры той, ни той отваги –
моя отвага не сильней ума,
но смерть и мне сомнительна весьма.
Не оттого ли в кураже едином
опять о смерти говорим с грузином.
«Отдай нам всех!» – кричим мы ей, вольны,
и перед ней не чувствуем вины.


***
Мне Цыбулевский говорил: – Взгляни,
в шесть вечера Тбилиси – просто чудо,
сошлись Багдад с Парижем, и они,
ей-ей, друг друга поняли не худо!..

С улыбкой, обращенной на закат,
неявно рыж, неочевидно хрупок,
он уверял меня, что женский взгляд
в толпе – уже отчаянный поступок.

Но строгие обычаи страны
как раз и учат вас, – когда вы зрячи, –
как вы лишь взглядом выразить должны,
что если бы!.. Ах, если б все иначе!..

Закатный час для вечных городов –
особенный. Сверкает грань заката,
чтобы приют всех болей, всех трудов
«когда-нибудь» не путал и «когда-то».

«Когда-нибудь»! А есть оно у нас?
Не спрашивай... Толпа вершит круженье.
И вот опять в ответе чьих-то глаз
не оправданье нам, так – утешенье.


***
Когда помереть соберусь и я,
пеняя на скудость тропы,
«Была в твоей жизни Грузия!» –
услышу из тихой толпы.
И твердь, как балкон там, над Земмелем,
повиснет, легка, голуба,
как будто чиста перед семенем
чудное растенье – судьба.
Знакомой комической вывеской
встречай, неизвестность, меня:
«Здес шасливы»...
Воздух ты иверский,
крылатая воркотня!..



Переводы с грузинского

Галактион ТАБИДЗЕ

ЭЛЕГИЯ

О, тончайший жест природы ты,
сентябрь первоначальный,
нив, коричневых и желтых,
взгляд предгибельный, печальный,
и дубрав огнистых пятна
под небесным тихим светом,
и соломенный оттенок трав,
таких тревожных летом…
Вздох мой, тихое безумье,
мой конец, покуда дальний, –
ты нежнейший жест природы,
о, сентябрь первоначальный!..


Тициан ТАБИДЗЕ

БИРНАМСКИЙ ЛЕС

Лес Бирнамский… Халдеи глубокие тени…
И у пьяного гостя на жестком колене
Леди Макбет нагая. Смертельно бело
одеянье согбенного лорда Пьеро…
Вот Артур. С ним больные его бесенята.
Чианури звучит, в тонких пальцах зажата,
как смычок, отсеченная напрочь нога.
Тотчас самоубийцы, наполнив рога
и бокалы, как будто к заветной отраве,
припадают к ним – слава тебе, моурави!
Круг павлиний замкнулся, и в нем,
точно зайца,
ярко-желтого гонит Паоло малайца.
И Офелия, быстро взглянув, замечает,
как пощечину звонкую вдруг получает
бледный Гамлет от дерзкой руки Валериана.
На большом эшафоте и зыбко и странно
эфемерный возносится храм. Никому
я не верю… Мучительны нежности Мэри.
Коломбину бьет кашель чахоточный. Двери
закрывает ноябрь, чтоб не слышать ему…


Мирза ГЕЛОВАНИ

ОТЪЕЗД

Пробило шесть. Ну, вот и вышел срок,
Ушел покой, как снег уходит с гор.
Длинна беседа, но ведь путь далек.
Хоть путь далек – не кончен разговор.

Уже от мелкой пыли поседев,
уже глухой ветлы заслышав скрип,
я понял: что-то мне не по себе –
не то любовь, не то обычный грипп.

Вот где-то здесь источник ледяной:
коль есть конец у всякого пути,
пусть все, не напечатанное мной,
здесь оживет, как сам я, – во плоти.

Когда с судьбой поладить – не судьба,
уж как-нибудь, я сам расправлюсь с ней.
Но и тогда – прорвись, моя мольба
о возвращенье, влагой из камней.


Ираклий АБАШИДЗЕ

ДУХ ЗАЩИЩАЮЩИЙ

Так, значит, не видал?..
Не замечал?..
Не слышал?..
Ни за что не отвечал?
Так, значит, не постиг?..
Не понял сути?..
А просто просыпался, засыпал,
нигде не поскользнулся, не упал,
и тихо процветал в тепле, в уюте?
Так, значит,
ни сомнений, ни печали,
и по ночам раздумья не стучали
в твое окоченевшее окно?
Хоть истина не так проста,
однако
вся тяжесть вопросительного знака
тебе не горбит плечи все равно?
О, нет,
картин былых не воскрешай,
былым речам звучать не разрешай!
Ты только жил.
Ты никого не предал.
Ты жил.
Ты ничего не разрушал.
Не возводил.
Ты только жил.
Дышал.
Не видел!..
Не слыхал!..
Не знал!..
Не ведал!..


Хута БЕРУЛАВА

НА МОТИВ СТАРЫХ ТБИЛИСЦЕВ

Пора надежд, потом пора утрат,
Пора ночных тбилисских серенад.
Пою в вечерних сумерках – и пусть
Покой твой сохранят напевы эти.
Большая страсть да небольшая грусть –
Вот все, чем я богат на белом свете.

Завистников зловредная толпа,
Немного славы, честная победа
Да собственные голос и тропа –
Вот все, чего я жду от бела света.

Вечерний луч покинул небосклон
И на твоих коленях спит счастливо.
И я опять пришел под твой балкон
Для старого тбилисского мотива.

И всем, что свято, вновь тебя молю:
Я здесь – не убивай любовь мою.


 
Четверг, 10. Октября 2024