В январе нынешнего года режиссеру, педагогу, лауреату ряда престижных премий, ученику Михаила Туманишвили, Нугзару Левановичу Лордкипанидзе исполнилось бы 80. Его нет с нами больше четырех лет. Режиссер ушел внезапно, октябрьским вечером 2016 года, направляясь в Тбилисский театр оперы и балета на вечер, посвященный памяти композитора Микаэла Таривердиева, – подвело сердце. Эта трагедия поразила тогда многих, ведь ничто не предвещало печального события в минуты, когда тбилисцы готовились соприкоснуться с прекрасной музыкой...
Сегодня о Нугзаре Лордкипанидзе вспоминают с нежностью те, кого свела с ним однажды театральная судьба. И это очень искренние, пронзительные воспоминания…

«Бренный мир таков…»
Театровед, руководитель литературной части Мичуринского театра Нина Андреева:
«Бывает, что человек неожиданно входит в твою жизнь, а потом жизнь разводит вас, но в душе надолго или навсегда остается благодарный след воспоминаний. Так было и с Нугзаром. Меня угораздило впервые приехать в Тбилиси, к Михаилу Туманишвили накануне Дня грузинского театра. Так получилось. Дипломница ГИТИСа, я приехала для знакомства с работой самого удивительного театра-студии, Театра киноактера киностудии «Грузия-фильм», а на следующий вечер, после спектакля собрался весь дружный коллектив за мгновенно собранным столом, невероятно красочным, обильным и щедрым. В стаканы наливали не вино, а любовь к грузинскому театру, к своему театру, друг к другу. Звучало грузинское многоголосие, произносились непривычные для меня бесконечно длинные тосты.
Потом мы долго говорили с Нугзаром о театре, актерах. Он каждую минуту жил театром, дышал театром, размышлял о нем. Мне повезло – я была на его репетициях «Хевсурских песен», тогда так называли его спектакль.
Нугзар говорил: «Если бы я не видел «Вечер поэзии» Туманишвили, то, возможно, не поставил свою притчу «Бренный мир таков». А тогда Мишу ругали за его спектакль: «Как можно наш национальный фольклор играть так современно, в концертном исполнении?!»
Но «Вечер поэзии» покорил студента Лордкипанидзе, а позднее он вместе со своими однокурсниками был без ума от «Чинчраки», «Детей моря» Г. Хухашвили и других спектаклей мастера. Нугзар учился у Туманишвили на режиссерском факультете и через двадцать лет был убежден, что его спектакли взрывали жизнь, потрясали своими решениями, актерской игрой. Но в это время ставил и Додо Алексидзе! Было невероятно интересно учиться…
Нугзар увлеченно и страстно рассказывал о времени учебы, о театре, но также ярко репетировал. Надо было видеть, как он один с невероятным артистизмом проигрывал весь спектакль!
Режиссер умел так увлечь артистов поиском решения сцен, поиском действия в тексте, что все участники репетиций с азартом включались в общую работу. Нугзар был взрослым мальчишкой, самозабвенно поглощенным творчеством, подвижным, как ртуть. Только что показывал актерам на сцене и через мгновение уже стоял в зале, готовый к новому прыжку на подмостки. Режиссер искрил ассоциациями, предложениями. Его беспредельная фантазия не знала отдыха. Нугзару было важно, что их театр импровизационный, где все – режиссеры и актеры – ученики одной школы, у всех – один профессиональный язык. Яркий, эмоциональный, он располагал к себе с первых минут разговора. Нугзар репетировал, как и жил, – страстно. Быстро ходил, молниеносно включался в работу, всегда был готов фонтанировать новыми идеями, неожиданными решениями сцен. В нем гармонично сочетались благородство, рыцарство, чувство красоты, пластичность и невероятная музыкальность.
Точно собранный текст будущего спектакля, словно четки, был мастерски нанизан на нить любви к фольклору и к своему народу. Притчу-быль, рассказанную народным стихом, под названием «Бренный мир», режиссер называл тренажным спектаклем, в его основе были занятия на импровизацию, тренинги по мастерству. Нугзар был уверен, что без ежедневных занятий такой спектакль не сыграешь. Для него был важен этот постулат учителя, и на репетициях он часто повторял: «Спектакль – это продолжение репетиций, премьера – продолжение работы, просто в зрительный зал зашли люди и не смогли уйти». Привожу часть моих записей с репетиций режиссера: «В этом спектакле нужно искать мелодию от текста. Стихи – главное. В них необходимо искать действие, музыку. Пока нет атмосферы, которая рождается от скрипа дверей, должна быть мгновенная атмосфера. Здесь все должно соединяться – поэзия, быт, мелодия, юмор, игра. В зрительном зале должен быть не смех, а улыбки. Вы здесь на сцене должны любить все – каждый предмет, каждую дощечку, из них мы сочиняем нашу декорацию – мир… Вы должны наслаждаться поэзией, чтобы зрители чувствовали вашу любовь к слову и были поражены красотой стихов. Мне уже не хватает того, что вы можете, надо играть то, что не можете, а необходимо. В спектакле должна быть нежность, это очень лиричный спектакль, игра необходима в каждой, самой маленькой сцене. Должно ощущаться ваше нежное прикосновение к истории любви, которую мы рассказываем».
Говоря о методе работы Туманишвили, Нугзар Лордкипанидзе объяснял: «Наш спектакль отражает весь внутренний процесс работы театра. Сейчас все говорят о новизне его эстетики, но это не так. Похвала, как и ругань, всегда чрезмерна, ничего не поделаешь: «бренный мир таков».
В мае 1985 года состоялась ошеломительная премьера. Спектаклю сопутствовал действительно невероятный успех! В нем жила душа грузинского народа и человечества, независимо от языка и вероисповедания. Вечный круговорот жизни от рождения до смерти известен всем. Но как изящно и совершенно он был сыгран. Спектакль соединил в себе все – слово, пластику, вокал, танец, народные игры, бесконечную фантазию и виртуозную импровизацию. От сцены было невозможно отвести глаз, зритель боялся даже моргнуть, актеры успевали за секунду сыграть пусть крошечный, но яркий, полный любви, кусочек жизни. Зрители забывали, что они зрители, артисты наслаждались игрой, никому не хотелось, чтобы праздник закончился.
Время от времени мы радостно встречались с Нугзаром в Тбилиси, в театре Туманишвили, но никогда не прощались. Мы не думали о вероломности времени. Увы, наш бренный мир непостоянен».

«Нахлебник»
В театре Грибоедова, где Нугзар Лордкипанидзе успел поработать совсем не долго, он успел выпустить всего два спектакля. Сначала это был тургеневский «Нахлебник». Театры не слишком часто обращаются к этой комедии Ивана Сергеевича Тургенева, а в Грузии эта пьеса вообще никогда не ставилась – ни на русской, ни на грузинской сценах.
Нугзар Лорткипанидзе поставил «Нахлебника» не как комедию (так у Тургенева), а как мелодраму, смикшировав социально-обличительный контекст и усилив ее общечеловеческий смысл. Даже мотив поруганной чести «маленького человека» почти растворился в печальной истории отца и дочери и в не менее грустной истории романтической любви «нахлебника» Кузовкина к хозяйке дома, ушедшей из жизни при трагических обстоятельствах. Дух возлюбленной (в этой роли выступила Нина Нинидзе) время от времени появлялся на затемненной сцене, иногда вместе с маленькой девочкой (Барбаре Конджария). Для Кузовкина это самое дорогое воспоминание, единственное светлое пятно в его серой, безрадостной жизни. И уже взрослая дочь Ольга, дитя грешной любви «нахлебника», связывает его с прошлым, с образом обожаемой женщины. Элегическая интонация была в постановке доминирующей, чему способствовало музыкальное решение (русская романтическая музыка, романсовая лирика буквально пронизывала спектакль) и художественное оформление заслуженного художника Грузии, лауреата премии им. А. Церетели Джейрана Пачуашвили.
Конечно, все ждали, прежде всего, Кузовкина. Перед сильным актером Михаилом Арджеванидзе стояла нелегкая задача (кстати, эту роль играли великие актеры Михаил Щепкин, Михаил Яншин) – передать драму своего героя и при этом избежать сентиментально-слезливого тона. А такая опасность, безусловно, существовала – жанр ведь требует свое, диктует определенную стилистику актерского существования! Но М. Арджеванидзе ни в одной сцене не изменило чувство меры – он был прост и органичен в выражении мыслей и чувств. Его Кузовкин, вызывая сострадание, отнюдь не жалок. Он не жертва! И поэтому бунт «нахлебника», спровоцированный Елецким, не казался неожиданным всплеском эмоций. Чувство собственного достоинства априори было присуще этому Кузовкину, хоть и смирившемуся со своей участью приживалы, но отнюдь не превратившемуся в раба. В определенных обстоятельствах в нем пробуждался протест отнюдь не рабский, и проявлялся он очень ярко. «Я столбовой дворянин, вот кто я-с! Каков ни на есть, а купить его нельзя-с!» – заявляет Кузовкин своему обидчику Елецкому. И дальше еще более резко, что так было не похоже на его обычное кроткое поведение с хозяевами и «благодетелями». «Это вы в Петербурге с вашими подчиненными извольте так обращаться», – бросает Кузовкин Елецкому. Словно другой человек говорит – отнюдь не добряк, готовый, казалось, сносить любые издевательства и обиды. Кротость – отнюдь не раболепство. Именно это давал нам понять М. Арджеванидзе, герой которого до последнего отражал атаки помещика Тропачева, пытающегося представить его шутом. И это, надо признать, неравный бой...
«В пьесе «Нахлебник» Тургенев делал своих читателей или зрителей свидетелями чудовищной моральной пытки, которой подвергли простодушного бедняка «дюжинный, не злой, но без сердца» «цивилизованный» помещик и его добрая, мягкая супруга. Господа Елецкие проявляют подлинную тонкость, играя на самых святых чувствах старика: его отцовской нежности, деликатности, беззаветной преданности «благодетелям» и способности к самопожертвованию. Они совершают гнусное насилие над Кузовкиным, заставляют его отречься от всего, что ему дорого, топчут в грязь его человеческое достоинство. Характерно, что бессердечный, по-чиновничьи сухой Елецкий и его прекраснодушная жена действуют заодно, безжалостно расправляясь с осложнившим было их жизнь стариком», – так раскрывает суть конфликта, лежащего в основе пьесы, исследователь творчества Тургенева Лидия Лотман.
Но драматургия тем и отличается, что дает широкое поле для сценических трактовок и точек зрения. И если Л. Лотман рассматривает вынужденный уход Кузовкина из дома Елецких как расправу над ним, то авторы других версий акцентируют совсем иные моменты. Например, такой: нахлебник Кузовкин – человек, сумевший обрести самого себя, вернуть утраченное, казалось бы, навсегда самоуважение. Ведь Кузовкин – отнюдь не опустившийся деградант. Он амбициозен и самолюбив. Достаточно послушать, как горячо он рассказывает о долгой и болезненной тяжбе за право обладания маленьким имением Ветрово. Что больше всего уязвило Кузовкина в тоне, в каком с ним разговаривал Елецкий, убеждавший его принять «отступные» за молчание о кровном родстве с Ольгой? Именно крайняя степень неуважения со стороны чиновника. И перенести это Кузовкину невозможно!
В разных сценических трактовках по-разному показывали отношение Ольги к внезапно объявившемуся отцу. Кто-то подчеркивал, что дочери неприятен отец даже на физическом уровне, она тяготится им. По-другому это видится Нугзару Лордкипанидзе. Сцены объяснения Ольги (сначала – Натия Меладзе, позднее – Наталья Воронюк) с отцом были очень эмоциональны. Зрителям передавалось волнение героев, их внутреннее смятение. Это проявлялось и в пластическом рисунке ролей. Ольга искренне тянется к отцу – невзирая на его сомнительное положение в обществе. Ведь, по сути, она сирота, рано потерявшая родителей. Однако, испытывая симпатию к Кузовкину, Ольга вынуждена подчиниться решению мужа. А вот финал казался несколько неожиданным: режиссер, видимо, решил совершенно реабилитировать Кузовкина: конверт с деньгами, который он принял из рук Ольги под большим прессингом Елецких, он оставляет-таки на столике, прежде чем навсегда исчезнуть из жизни этих людей. Что его ожидает в будущем, неизвестно… Впрочем, ничего хорошего. В лучшем случае, вновь роль «нахлебника» в каком-нибудь богатом доме.
Хотя в спектакле грибоедовцев шанс у героев, по идее, оставался. Очень уж горячо отец и дочь обменивались обещаниями продолжить общение, слишком уж были неподдельны переживания Ольги! И все-таки точит червь сомнения: куда без гроша в кармане денется Кузовкин, совершенно неприспособленный к жизни старый человек?
В спектакле театра им. А.С. Грибоедова был целый ряд достойных актерских работ. Одна из них – Елецкий в исполнении Дмитрия Спорышева. Созданный им образ соответствует тургеневской характеристике. Он показывает холодную расчетливость героя – особенно в сцене, когда тот цепким глазом осматривает вновь приобретенное имущество (соответствует ли то, что он видит вокруг, зафиксированному на бумаге); когда дотошно, въедливо, как на допросе, выясняет у управляющего положение дел в имении.
Помещик Тропачев, каким его изображал Олег Мчедлишвили, напоминал гоголевского Ноздрева – наглостью, разнузданностью и подлостью. Тропачев – Мчедлишвили виртуозно пластичен и очень активен на сцене, буквально парализуя окружающих тотальным цинизмом и хамством. Удачен его дуэт с «Карпаче» – в этой роли Василий Габашвили. У Тургенева Карпачов представлен как «очень глупый человек, с усами, нечто вроде адъютанта Тропачева». В спектакле это был манекеноподобный персонаж, как робот, повторяющий за Тропачевым каждое слово и действие.
Не меньше впечатлял еще один дуэт: Кузовкин и его верный друг Иванов. Очевидно, что их связывают давние дружеские отношения, что они духовно близкие люди, и Иванов – Георгий Туркиашвили искренне, горячо переживает за своего приятеля. Это еще один бедный, но гордый, в нем тоже живет бунтарский дух. Иванов – Туркиашвили остро ощущает социальное неравенство, относится ко вновь прибывшей чете Елецких настороженно, не разделяя восторгов друга, предвидит «расправу» над Кузовкиным, т.е. воспринимает реальность без иллюзий и бурно выражает желание как можно быстрее покинуть богатый дом, дабы не ощущать психологического дискомфорта.
Узнаваемый образ дворецкого Нарцисса Трембинского создал Зураб Чипашвили. Тургенев характеризует этот персонаж так: «Пронырлив, криклив, хлопотлив». У З. Чипашвили Нарцисс самоуверен, чванлив и полон презрения к окружающим. Он нравится женщинам и не прочь этим воспользоваться.
Зрители оценили успешный дебют молодого актера Мераба Кусикашвили в роли управляющего Егора. Этот суетливый, хитроватый, готовый услужить малый – как говорится, себе на уме. Забавен был и старичок Феликс Шимбельский – Михаил Амбросов в своем упорном и нелепом стремлении преподнести хозяйке цветочек. Он давно уже не у дел, но очень уж старается быть полезным. Выживать-то надо! Удачный ансамбль составили актеры Алла Мамонтова, Нана Дарчиашвили, Медея Мумладзе, Александр Лубинец.
Михаил Арджеванидзе:
«О Нугзаре я могу сказать, что это профессионал высокого класса, работа с которым – подарок для любого актера. Общение с этим человеком – настоящая школа…»

«Поздняя любовь»
За «Нахлебником» последовала «Поздняя любовь» А. Островского. Лордкипанидзе увидел в этом произведении не бытовую, а поэтическую составляющую. По словам режиссера, он стремился сделать спектакль не приземленным, а возвышенным и романтическим, но в то же время строгим и графичным.
«Поздняя любовь или ранняя, разве это важно? Любящие всегда молоды. А поздняя она у Островского не потому, что любят старики, а потому, что герои с опозданием прозрели. Но, несмотря ни на что, именно любовь в итоге помогла им найти истину», – говорил режиссер.
В образе Николая Шаблова предстал Василий Габашвили. Эта работа стала для него серьезным испытанием на профессионализм, и актер успешно справился со своей задачей. Главную героиню в спектакле «Поздняя любовь» сыграла молодая талантливая актриса театра Грибоедова Наталья Воронюк, окончившая Киевский национальный театральный университет театра, кино и телевидения им. Карпенко-Карого, курс Богдана Ступки.
Наталья Воронюк:
«С батоно Нугзаром невозможно было просто работать... с ним дружили, в него влюблялись, его уважали! Я думаю, что это было для него важно, и потому происходило именно так, что актеры дружили с ним! Он искренне, нежно относился к тем, с кем работал! Располагал к тому, чтобы актеры доверяли ему безоговорочно. Я спорила с ним, с чем-то сперва не соглашалась, но впоследствии всегда оказывалось, что сделать так, как говорит Нугзар, всегда лучше! Он шлифовал актера – взглядом со стороны, очень точно корректировал и исправлял недостатки, тем самым раскрывая твой потенциал, достоинства! Мне очень повезло творить с ним, и я многому научилась рядом с этим режиссером. Нежно люблю и скучаю по нему!
Свой персонаж из спектакля «Поздняя любовь» – Людмилу я изначально не понимала. Потому что мои человеческие качества шли абсолютно вразрез с тем, как жила и поступала моя героиня. Это было сложно и одновременно безумно интересно! Именно в этом постоянном поиске я спорила с Нугзаром Лордкипанидзе, искала ответы на все сто тысяч «почему». И только после выпуска спектакля поняла, каким терпением и любовью к окружающим обладал наш режиссер! Сколько времени он посвятил объяснениям и поиску ответов на все мои вопросы! Я очень благодарна Нугзару за новый взгляд на меня как на актрису. В Киеве я играла в спектакле «Поздняя любовь», но моей героиней тогда была Лебедкина. Но именно в роли Людмилы, как мне кажется, режиссеру удалось максимально раскрыть во мне нежность, преданность, теплоту, идущую от женского сердца, внутреннюю поэзию. При этом в Людмиле есть невероятная сила, сила любви и веры в любимого человека. Веры в свою интуицию. В какой-то момент я решила идти по своим ощущениям и полностью доверилась режиссеру. Надеюсь, что если и нашла «ключик» к образу Людмилы, то он именно в смирении и служении… во имя любви!»
О работе с режиссером вспоминает актер Дмитрий Спорышев:
«Разве возможно забыть этот удивительный период моей жизни? «Нугзар Леванович!» – как часто я обращался к режиссеру! Каждая репетиция была для меня праздником, мастер-классом! Хотя не с самого начала. Распределение на роль Елецкого в спектакле «Нахлебник» меня удивило, так как таких характеров я еще никогда не играл, и в то же время испугало: такого объема роли у меня еще не было! Да чего греха таить? Это была моя первая большая роль. И началось... Я мучился, режиссер мучился, моментами оба впадали в отчаяние, но… Нугзар Лордкипанидзе в меня верил, продолжал верить, когда, казалось, верить было невозможно, когда другие отворачивались. Режиссер работал с нами по методу Михаила Ивановича Туманишвили. Вот один из примеров. «Дымок, – так, бывало, обращался ко мне Нугзар Леванович, – характер ищи в конце пьесы, в судьбе героя, характер часто определяет судьбу». Случается, что после ухода значительной фигуры некоторые начинают утверждать, что, мол, они были его учениками. Нугзар Леванович был тоже яркой личностью, но я не скажу про себя, что был его учеником, хотя многому научился от Лордкипанидзе как от педагога и от человека. Своим учеником и другом он называл Диму Джаиани, который ненадолго пережил своего Мастера.
Впоследствии мы подружились с Нугзаром Левановичем, часто общались и вне театра. Он иногда шутил: «Димка, Дымок! У нас с тобой жены гурийки, значит, после смерти вместе попадем в рай!». Просто существует такое поверье: тот, кто женится на гурийке, – бытует мнение, что характер у нее – огонь, потом попадает в рай…
После «Нахлебника» был спектакль «Поздняя любовь», и он опять принес конфликт, но другого характера. Под конфликтом я подразумеваю, что с самого начала был не в восторге от своей роли Дормедонда, хотя уже знал и понимал метод работы Нугзара. Режиссер оставил меня в покое, только когда мы вышли на сцену и началась работа. После премьеры мы устроили что-то вроде разбора полетов, и Нугзар мне сказал, даже не знаю, удобно ли об этом говорить, но это больше относится не ко мне, а к характеру, великодушию самого Нугзара… Так вот, он сказал мне, что я справился с ролью. Могу утверждать, что Нугзар Леванович меня творчески реанимировал. Часто, когда сегодня я выхожу на сцену, то думаю о том, что каждый спектакль смотрит Лордкипанидзе, а значит, надо постараться, чтобы при встрече с ним не было стыдно, ведь он в меня верил».

Стремление к совершенству

Режиссер, актер, педагог Анатолий Лобов:
«С Нугзаром Лордкипанидзе я познакомился в середине шестидесятых, когда он был студентом режиссерского факультета театрального института. Он был однокурсником Гурама Черкезишвили, к которому я ходил в самодеятельный театральный коллектив при Доме офицеров. Оба, и Нугзар, и Гурам были влюблены в своего педагога по режиссуре, легендарного Михаила Ивановича Туманишвили. При каждой встрече они взахлеб, восторженно рассказывали об этюдном методе, об интересных заданиях, которыми нагружал их «Михал Иваныч». Я, тогда еще школьник, с жадностью впитывал их рассказы. Нугзар был более восторженным. Высокий, худощавый, с горящими глазами, типичный романтик. Но вскоре проявилась его высокая требовательность к себе, к искусству Театра, которому он служил азартно и самозабвенно. Помню премьеру его спектакля «Бренный мир таков». Выслушав мои восторженные поздравления, Нугзар задумчиво произнес: «Спасибо, Толя, но искусство театра, мне кажется, еще в чем-то другом кроется...» Хотя спектакль был великолепен и по виртуозно выстроенной форме, и по философскому содержанию. Но Нугзар всегда стремился к чему-то более совершенному. Потом мне посчастливилось быть его коллегой по театральному институту. Его обожали студенты, особенно из литовской группы, которой он руководил. И потом, при встречах на спектаклях и просто в городе он светился такой внимательной доброжелательностью, что надолго в душе оставался теплый след. И даже уход его символичен – на пороге одного из красивейших театральных зданий города, который он любил. Города, который хранит о Нугзаре Лордкипанидзе добрую, благодарную память».


Инна Беридзе