– выдающийся грузинский поэт и крупный общественный деятель. В разные годы Ираклий Виссарионович был председателем Союза писателей Грузии, вице-президентом Академии наук. В 1960 году он организовал экспедицию исторической важности в грузинский монастырь Святого Креста в Иерусалиме, во время которой была обнаружена уникальная фреска с изображением Шота Руставели. Ираклий Абашидзе был основателем и главным редактором Грузинской энциклопедии, первым председателем общества Руставели. Академик, Герой Социалистического Труда Ираклий Абашидзе – автор поэтических циклов, заслуживших признание далеко за пределами Грузии, – «Палестина, Палестина», «По следам Руставели», а также многочисленных сборников лирических стихов и книги воспоминаний «Колокол из тридцатых годов».  Ему принадлежат блестящие переводы на грузинский стихотворений и поэм А. Пушкина, А. Мицкевича, В. Маяковского. К. Чуковского, Т. Шевченко. В юбилейный год поэта, родившегося в 1909 году, предлагаем читателям подборку стихотворений Ираклия Абашидзе в переводах А. Межирова.

***
Жаждешь узреть – это необходимо –
(необходимо? зачем? почему?) –
жаждешь узреть и собрать воедино
все, что известно уму твоему.
Жаждешь, торопишься, путаешь, боже,
вот сколько нужно: глаза, голоса,
горе… а радости? Радости тоже!
Радости, шалости и чудеса!
Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли?
Вечер в Риони, клонящий к слезам
солнцем и свадьбою: «Лиде»… «Макрули»…
И Алазань? Как забыть Алазань?
Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге,
соединить без утрат и помех
все, что творится при солнце и снеге:
речи, поступки, и солнце, и снег.
Жаждешь… Но если, всевышним веленьем,
вдруг обретешь это чудо и жуть,
как совладаешь с чрезмерным виденьем,
словом каким наречешь его суть?

***
Ты увидел? Заметил? Вгляделся?
В мире-прятанье, поиск, игра:
улепетывать с резвостью детства,
притаиться, воскликнуть: «Пора!»
Обыскав ледники и теплицы,
перестав притворяться зимой,
март взывает: «Откликнись, Тбилиси!
Ты – мой баловень, неженка мой».
Кутерьма адресатов и почты:
блеск загара грустит по лицу,
рыщет дерево: где его почки?
Не они ль утаили листву?
Ищет сад – пребывания втайне,
ищет ливень – пролиться куда,
но скрывает Куры бормотанье,
что скрывает и ищет Кура?
Наконец все находят друг друга,
всех загадок разгадка ясна,
и внутри драгоценного круга
обретает Тбилиси весна.

Далекая Шхелда
Тот снег – в ожидании нового снега,
скажу лишь о нем, остальное я скрою.
И прошлой зимой длилось действие неба
над Шхелдою, над осиянной горою.
Свеченья и тьмы непрестанная смена –
вот опыт горы, умудряющий разум.
Тот снег в ожидании нового снега –
в недвижности, но и в азарте прекрасном.
Неистовый дух, вечно алчущий света,
молящийся, страждущий и дерзновенный.
Тот снег в ожидании нового снега.
Далекая Шхелда и сумрак вселенной.

Камень
Я сравнивал. Я точен был в расчетах.
Я применял к предметам власть свою.
Но с тайною стихов неизреченных
что мне поделать? С чем я их сравню?
Не с кладом ли, который вдруг поранит
корыстный заступ, тронувший курган?
Иль равен им таинственный пергамент,
чей внятный смысл от всех сокрыл Кумран?
Иль есть в них сходство с недрами Армази,
присвоившими гибель древних чаш?
Их черепки сверкнут светлей алмаза,
но не теперь, – когда настанет час.
Иль с Ванскими пещерами? Забава
какой судьбы в тех знаках на стене?
Или с Колхидой, копья и забрала
хранящей в темноте и тишине?
Нет, с нежным чудом несвершенной речи
сравниться могут – не сравнявшись с ней –
лишь вещей Мцхеты сумрачные свечи,
в чьем пламени живет душа теней.
Не искушай, метафора, не мучай
ни уст немых, ни золотых чернил!
Всему, что есть, давно уж выпал случай -
со всем, что есть, его поэт сравнил.
Но скрытная, как клинопись на стенах,
душа моя, средь бдения и снов,
все алчет несравнимых, несравненных,
не сказанных и несказанных слов.
Рука моя спешит предаться жесту –
к чернильнице и вправо вдоль стола.
Но бесполезный плач по совершенству –
всего лишь немота, а не слова.
О, как желает сделаться строкою
невнятность сердца на исходе дня!
Так, будучи до времени скалою,
надгробный камень где-то ждет меня.

Весна
Деревья гор, я поздравляю вас:
младенчество листвы – вот ваша прибыль,
вас, девушки, затеявшие вальс,
вас, волны, что угодны юным рыбам,
вас, небеса, – вам весела гроза,
тебя, гроза, – тобой полны овраги,
и вас, леса, глядящие в глаза
расплывчатым зрачком зеленой влаги.
Я поздравляю с пчелами луга,
я поздравляю пчел с избытком меда
и эту землю с тем, что велика
любви и слез беспечная погода.
Как тяжек труд пристрастия к весне,
и белый свет так бел, что видеть больно.
Но заклинаю – не внемлите мне,
когда скажу: «Я изнемог. Довольно».

ГОЛОС В БЕЛОЙ КЕЛЬЕ
«Кем ты была, Тамар?
Стенаньями без края и плачем без границ…
О чем печаль твоя?
Ты – божество, ты – свет, который, догорая,
зашел за горизонт земного бытия.

И в тот же самый час, как ты смежила веки,
жизнь кончилась моя, окутал душу мрак,
и дар моей любви угас,
угас навеки –
светильник догорел, огонь души погас.

Но если бы я жив, и если верил свято
в добро и красоту, в свершенье и в порыв –
любовь звалась моим дыханием когда-то –
любовью был я жив,
любовью был я жив

И если мысль в моей душе, как на скрижали,
начертана была, цель жизни обнажив, -
и мысль моя и цель любовь обозначали –
любовью был я жив,
любовью был я жив.

И если путь творил до смертного предела,
в деяние претворял души бессмертный пыл –
по имени любовь звалось любое дело –
деяние мое…
Любовью жив я был.

Не ведает никто, где истины обитель,
пристанище, дворец, пещера, кров, жилье.
Но истины ничуть я, грешный не обидел
тем, что любовь считал
пристанищем ее.

Что я теперь?
Сосуд, осушенный на пире,
способный лишь звенеть, зияя пустотой,
или древесный ствол, который подрубили
под корень на скале высокой и крутой.

Отсюда не слышны назойливые речи
тех, кто винил меня в безбожии за то,
что я любил тебя,
о, это бессердечье!
В сравнении с ним само безбожие – ничто.

Пусть как и ты, Тамар,
пусть продолжать не в силе,
умру, перешагнув, последнюю черту.
пусть как и ты, Тамар, могилу – в безмогилье,
затерянный в ночи, навечно обрету.

Пусть времени река течет неистощимо,
колоколами тризн вторгаясь в торжество.
Пусть шествуют века и поколения мимо
сокрытого от глаз
приюта моего.

Кем ты была, Тамар?
Стенаньями без края и плачем без границ…
О чем печаль твоя?
Ты – божество, ты – свет, который, догорая,
зашел за горизонт земного бытия».

Перевод с грузинского А. Межирова