Елена Шахназарова – филолог, окончила Тбилисский государственный университет им. И. Джавахишвили. Работала гидом в Тбилисском бюро путешествий, корреспондентом газеты «Экономическая неделя» и информационного агентства Грузинформ-ТАСС. Четырехкратный номинант Национальной премии Российского союза писателей «Поэт года». Стихотворения напечатаны в литературных альманахах «Путь дружбы» и «Крестовый перевал» (Германия), «Ямская слобода» и «Кавказский экспресс» (Россия), периодических изданиях Грузии.
Дворы детства, где сушили шерсть, Там гибкий кизиловый прут взвивался над шерстью пахучей, там было не легче – но лучше, ни память, ни двор не соврут.
И были перины – как пух, и руки, натруженно-жестки, дворняги любимая шерстка и солнцем пригретый лопух,
и гаммы сквозь уличный гам, и запах тягучий – ткемали… А прутья певуче взлетали, сродни дирижерским рукам.
Башня Сказочнику Резо Габриадзе
Бродит по улице сказочник, сказочник (взгляд и походка встревоженной птицы), кружит нам голову фразой загадочной: «Воздух весны должен осенью сниться…»
Театр, прикинувшись бархатным ларчиком, все мимолетное сделает вечным. Слушаем – прежние девочки-мальчики – странную птицу с лицом человечьим.
Что-то болеется в годы последние городу, вместе с его устабашем… Но по кирпичику, медленно-медленно, словно спасение, строится башня.
Рельсом скрепленная с улочкой тесной, помнит и роли, и тексты к эпохам. Дерево с крыши взметнется протестом, ангел утешит крылом скомороха…
Стрелки часов – как подарок под елкой: и проплывают тбилисцы ушедшие – бабушка в шляпке, и мама в футболке, старый сосед, что любил «Оджалеши»…
Дрогнет лицо под сырым листопадом... Тот, кто здесь был, никогда не забудет, как обменялись прощающим взглядом разом ожившие – куклы и люди.
Настроение фламенко Из страха или суеверья загаданное утаю. Не зря сутулые деревья еще пугает память вьюг.
Но растопырит радость ветку, когда забродит липкий сок. И легкомыслия беретку я лихо сдвину на висок.
И вновь подумаю о лете, забыв прогнозы о войне. Фламенко, дерзкое как ветер, исполнит бабочка в окне.
Стоп-кадр Апрель. На третьем этаже старик прилежно моет окна. И дом – оживший зимний кокон - расправил крылышки уже.
Здесь жили дед, отец, семья… Теперь один он. Так бывает. Он что-то стеклам напевает и носит воду, семеня.
И зайчик солнечный дрожит, и отраженье невесомо… Во сне он мальчиком из дома бежит, считая этажи…
* * * Кофейных бдений запах у Куры… Где бродит тень уверенности прежней, что жар дымящих чашек – до поры. Потом нас охладит пломбир с черешней.
Все завершит глоток воды со льдом – притушит споры, примирив все вкусы… Так тесно дружбы детское пальто: и жалко сбросить, и оставить – трусость.
Пора идти. Но вечных ссор азарт так крут, как эта лестница поката. Здесь мы сидели (триста лет назад!), помешивая ложечкой закаты…
Нам не лишить друг друга этих прав: вниз головой струиться в отраженье и, словно воробьи на проводах, галдеть базаром в птичьем окруженье.
К ночной кофейне мудрости плоды не принесет река в предсонной лени. И мост, устав мирить, как поводырь, вернет нас всех на прежние ступени.
Просьба Дыхание открылось... Не прерви. Мне не нужна избыточность надежды. Как прежде, в старый город, до зари пускай бредет мацонщик... Белоснежный качнется над хинкалями колпак... Закончатся разъезды и разлука.
А если будут слезы – только так: от доброго вина и злого лука…
*** Как просто осень одурачила зеркально отраженным светом! С безумием богачки трачу я тепло, накопленное летом.
И, нерасчетливо и радостно, ветрам швыряю сокровенное: цветной охапкой – море Красное, и Черное, и Средиземное…
Дни – расписными скоморохами... Крахмал зимы хрустит все ближе. Пускай моря мои, со вздохами, зима на ниточку нанижет!
Июльский десант
Внукам
Так и стояли они под балконом, то ли смущенно, то ли влюбленно – табором юным, с неблизкой планеты, так и махнули в тбилисское лето! Улочки, храмы плыли навстречу, речью гортанной, лечащей речью, скалы, платаны, замки из света… Разные страны – общее лето. Было обещано, снилось ночами, так возвращаются реки – ручьями. Так прирастают к чужому – едва ли. Канули в омут: «Тбилиси… хинкали!»
Дуэль Резной револьвер под названием «осень» – он просто обязан был выстрелить в цель. И мир, оглушенный, стал тих и серьезен, как гулкий, петляющий в зиму, тоннель.
Прикинуться «бабьим» – смешная уловка, хватило на два календарных листа... И вскинуло лето ладошку неловко, роняя к барьеру дуэльный устав.
* * * Н.К. Орловской
Есть все-таки что-то в старинных тифлисских домах, где связь поколений означена цифрой «четыре», где запах корицы как вкус валерьянки настырен, а в белых чехлах затаились надменность и страх.
Где вышитый коврик (ах, бабушка!) вытерт, но цел, где гвоздик, забитый неровно, напомнит о многом – о чем говорить полагается выспренним слогом… и мы б рассмеялись, да горькая точка в конце.
Но что-то осталось, какая-то памятка в мире – о чувствах, звучащих порывисто, музыке в такт. Играет сам дом, несмотря на земной кавардак, по старым пометкам, в четыре руки, на клавире.
* * * Зачем-то заболеть заботой о былом, забыв все бытовые передряги, лениво пролистать лоснящийся альбом, где предки спрятаны в мундиры и во фраки.
Придирчиво черты родства искать, и пристально следить: росли, любили. Чем призрачнее замки из песка, тем круче путь – сраженья, ссылки, гибель.
И гордый ряд крестов их и наград в ломбард снесут потомки, чтоб согреться, и стершаяся надпись: «Милый брат! Манглиси, детство…» – саданет под сердце.
Они ушли. Последней пряжи нить дрожит, и все же тянется за ними… Не дай нам, Боже, ту же жизнь прожить. Не дай нам, Боже, быть совсем иными.
|