Дорогой Зураб!

Я продолжаю очень тосковать по Грузии. У меня проблемы со здоровьем. Не хочу углубляться. Пока еще не все до конца выяснено. Тем не менее, друзья поэзии в России хотят отметить как-то мое 85-летие этим летом по факту – хотя в паспорте стоит дата рождения 1933 год, на самом деле я родился в 1932-м 18 июля. Но в России мне трудно планировать, тем более, что это связано и со здоровьем. Но если есть возможность побывать в Грузии, как ты думаешь, возможно ли будет приехать  с Машей, хотя бы сугубо частным порядком или это будет неуместно в данной обстановке? Действительна ли твоя виза, выданная мне на 50 лет?

Женя.
Январь 2017 г.

Из письма Евгения Евтушенко
Зурабу Абашидзе


Последний «шестидесятник», он ушел к ним, к своим. Дверь закрылась. Вместе с ним безвозвратно ушла эпоха.
Все время вспоминаю наши разговоры, какие-то подробности, детали, случаи. Например, как целый вечер читал у меня на кухне стихи. Не свои. Других поэтов. И как восхищался чужими стихами. Или смешное. На ленинградском рынке, куда мы отправились за зеленью, подвыпивший мужичонка пошел прямо на него, раскинув руки для объятий, радостно и во весь голос спрашивая: «Хотят ли русские войны?!» Люди вокруг узнали Евтушенко, во все глаза смотрели, смеялись. Он тоже смеялся и был счастлив.
Репетиции и спектакль в Театре Ермоловой «Благодарю вас навсегда!». Герой – постаревший Д’Артаньян, его замечательно играл Владимир Андреев. История о том, как молодые энергичные люди положили свою молодость в борьбе за чьи-то подвески и не заметили, что пропустили нечто более значительное, главное.
Наша последняя случайная встреча в аэропорту Шарля де Голля в Париже, когда он тихо, почти шепотом, спросил: «Как ты сумела узнать меня?! Меня ведь узнать невозможно, так я изменился!»
Но тогда, в 2001 году, в театре шли репетиции, спектакль был на выпуске, и для журнала я подготовила материал – беседу с автором пьесы. Сейчас, когда стало известно, что Евгений Евтушенко просил похоронить его в писательском поселке Переделкино, рядом с Борисом Пастернаком, мне хочется привести его слова из той беседы. Помню, я тогда очень старалась сохранить его интонацию, ритм, повторы, паузы. В какой-то степени, мне кажется, это удалось: «Я вот что хочу вам рассказать. Когда-то… давно… я видел… Я шел с одной девушкой по улице и увидел… Был большой снегопад... Плавно падали хлопья… Неожиданно я увидел Пастернака, идущего с Ольгой Ивинской, которая только что вышла из тюрьмы, где она просидела четыре года. Мы с моей девушкой прижались к дому. Это было на улице Горького…
Он… знаете, так забегал вперед ее лица и сцеловывал снежинки… с ее ресниц, со щек… забегал вперед, чтобы видеть ее всю, все лицо, а не только в профиль…
И тогда я прочитал своей девушке из Пастернака:
Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.
«А сколько лет ему тогда было?» – спросила меня девушка. И после моего ответа задала еще вопрос: «А ты тоже будешь любить меня и в старости?» Конечно, я ответил утвердительно.
Понимаете, он... Борис Леонидович…
Я… я не видел Пушкина, но представляю его себе. У них, у обоих, что-то было не только в стихах, но и в поведении, в характере. Что-то большее. Грация души… Пастернак, между прочим, был очень грациозным! Он двигался грациозно. Он чуточку прихрамывал. Но и это было как-то грациозно.
Он вообще легко двигался по жизни. Почти балетно. Вы знаете… В нем была врожденная… не легкость мышления, нет… а легкость движения по жизни, какая была у Пушкина. И я как-то Пушкина представляю по Пастернаку. Хотя это совершенно разные поэты. В Пастернаке был этот солнечный «пушкинский» зайчик. Да, солнечный зайчик… даже в самые трагические дни.
В Пастернаке был этот солнечный «пушкинский» зайчик. Да, солнечный зайчик… даже в самые трагические дни. Я и Д’Артаньяна таким вижу – с солнечным зайчиком внутри даже в конце жизни».

Лана Гарон

Выражаем нашу глубокую сердечную боль в связи с кончиной блестящего русского поэта современности, искреннего и горячего друга Грузии, Евгения Александровича Евтушенко. И как соответствует большому поэту, он, в первую очередь, был великим человеком: мудрым, человеколюбивым и всегда ценил достоинство другого человека. Он не раз своими стихами согревал Грузию и своих грузинских друзей. Любил приезжать сюда, где друзья и поклонники его таланта всегда встречали с радостью и большим уважением. Евгений Александрович восхищался грузинской поэзией – в молодости вместе с друзьями-поэтами Беллой Ахмадулиной и Андреем Вознесенским, они перевели стихи многих грузинских поэтов. 
В Грузии он создал не один свой шедевр. В интервью, данном грузинской газете, поэт сказал: «Однажды, когда я отдыхал в Гагра, я написал поэму «Сибирь». А когда я нахожусь в Сибири, пишу стихи о Грузии, это наверное потому, что я люблю оба этих уголка. Я родился в Сибири, а Грузия является моей поэтической колыбелью...». Здесь же он с теплотой вспоминал: «Для меня Грузия и Тбилиси – святые места, потому, что здесь «ступают» тени титанов грузинской поэзии – Галактиона Табидзе, Георгия Леонидзе, Симона Чиковани... Они с такой любовью приняли меня, еще несостоявшегося, незрелого молодого человека из Сибири, благословили, вдохновили и поделились своей огромной душевной добротой. Эти взаимоотношения меня возвысили, я благодарен им и всей грузинской поэзии».
Это первое соприкосновение с грузинской душой навеки осталось в сердце поэта и позже родились прекрасные строки:

О Грузия, – нам слезы вытирая,
Ты – русской музы колыбель вторая.
О Грузии забыв неосторожно,
В России быть поэтом невозможно.

Сердечные, дружеские отношения у Евгения Александровича были с грузинскими писателями и не только с ними. У него была душа рыцаря! Отзывчивый и теплый человек. Чудесные, братские отношения связывали его с Чабуа Амирэджиби. Их встречи всегда были красивыми и интересными для всех, кто находился в тот момент с ними...
В стихотворении, написанном давно, «Пролог» есть такие строки:

И если я умру на белом свете
То я умру от счастья, что живу.

Причудливые слова, но как они отражают сущность поэта! Этими словами он предсказал свое бессмертие!
Евгений Александрович Евтушенко (а для друзей просто Женя) будет вечно жив в памяти грузин, любящих поэзию.
От всего сердца приносим соболезнования семьей поэта, друзьям и его родине.
Светлая память Евгению Александровичу!

Тамар Джавахишвили-Амирэджиби
20 апреля, 2017 года


Грузия потеряла верного друга, легендарного поэта – Евгения Евтушенко. Уходя из жизни, гении оставляют духовное богатство... У меня были встречи с поэтом каждый раз, когда он приезжал в Грузию. Неизменно он выказывал свою любовь к нашей стране и ее народу.
Он был примером дружбы, верности и порядочности.
Вечная память! Пусть ему земля будет пухом!
Грузинский народ глубоко скорбит и выражает соболезнование всей интеллигенции России, семье и друзьям любимого поэта.

Ия Кватадзе
Женская, общественно-благотворительная ассоциация «Эртоба»

Ушел последний поэт из славного поколения шестидесятников. Но у его поэтического наследия впереди долгая жизнь. Новые поколения читателей будут вновь и вновь открывать для себя уникальный мир поэзии Евгения Евтушенко.

Международный культурно-просветительский  союз «Русский клуб» выражает глубокие соболезнования семье и близким поэта.


Я ТОСКУЮ ПО ТБИЛИСИ
Я тоскую по Тбилиси,
по глазам его огней,
по его тяжелолистью
и по легкости теней,
по балкончикам, висящим,
словно гнезда, над Курой
по торговкам, голосящим
над сочащейся хурмой,
по глядящей простодушно
в любопытстве, не в тоске –
вверх тормашками индюшке
у красавицы в руке,
по прохладе горных храмов,
где немного постоишь
и поймешь, что ты, как мрамор
жилку вечности таишь,
по кутилам Пиросмани,
что устали продолжать,
но гостей не перестали
внутрь клеенок приглашать,
по художникам свободным,
по компании большой,
по сапожникам холодным,
но с горячею душой,
по стоящему красиво,
с голой грудью, в забытьи,
Бонапарту с кружкой пива
на стене в «Симпатии»,
и по надписи, не страшной
никому давным-давно
над гортанным хором в хашной:
«Громко петь запрещено!»
Я тоскую по Тбилиси,
по домам, чей срок на слом,
по лихому остромыслью –
ну хотя бы за столом,
по Отару, по Тамазу,
по «Давльот!», «Алаверды!»,
по горбатому томату
на лице у тамады,
по Симону и по Гогле,
будь земля для них легка!
Как они сейчас продрогли
под землею без глотка.
По Гюльнаре, по Этери,
с осторожной их игрой,
по малиновой метели
у курдянки под метлой.
Я тоскую, как по дому,
по Тбилиси давних лет,
по себе по молодому
с той, которой больше нет.
ЗЕМЛЯ ГРУЗИН
Земля грузин, ты так мала!
Не тыщеверстным протяженьем
могуча ты, – а притяженьем
и человека, и орла.

С любой фальшивой высоты,
с любого скакуна и клячи,
из неудачи, и удачи
меня притягиваешь ты.

Земля грузин, ты так сильна,
что мощью внутреннего гула
Галактиона из окна
к себе смертельно притянула.


***
Не умещаясь в жестких догмах,
передо мной вознесена
в неблагонравных, неудобных,
святых и ангелах стена.
Но понимаю,
пряча робость,
я,
неразбуженный дикарь,
не часть огромной церкви – роспись,
а церковь  –  росписи деталь.
Рука Ладо Гудиашвили
изобразила на стене
людей, которые грешили,
а не витали в вышине.
Он не хулитель, не насмешник,
Он сам такой же теркой терт.
Он то ли бог,
и то ли грешник,
и то ли ангел,
то ли черт!
И мы,
художники,
поэты,
творцы подспудных перемен,
как эту церковь Кашуэты,
размалевали столько стен!
Мы, лицедеи-богомазы,
дурили головы господ.
Мы ухитрялись брать заказы,
а делать все наоборот.
И как собой ни рисковали,
как ни страдали от врагов,
богов людьми мы рисовали
И в людях
видели
богов!