Литературы об Имеретинском восстании очень немного, особенно мемуарной. Тем интереснее воспоминания одного из участников этих событий – Иосифа Петровича Дубецкого, в те времена 22-летнего офицера, полкового адъютанта при правителе Имерети князе Горчакове, написанные в середине ХIХ века и опубликованные в апрельском номере журнала «Русская старина» за 1895 год. Глава «Бунт в Имерети. Личный подвиг» записок Дубецкого повествует о самом, может быть, драматическом эпизоде восстания.
Имеретинское восстание длилось уже около  полугода, когда в Рачинском округе во время незначительного сражения был взят в плен Ломкаца Лежава, предводитель рачинских повстанцев. Его приговорили к смертной казни через повешение. Дубецкому удалось склонить Лежава к предательству. Ему была обещана жизнь, свобода и помощь жене и детям, взамен он должен был  выдать главарей восстания. Лежава назвал всех, в том числе и князей Цулукидзе, которые были одними из самых богатых феодалов Имерети, имевшими огромные владения, доходы с которых составляли 8-10 тысяч рублей, в то время, как доходы со всей Имерети составляли 18-20 тысяч рублей в год (Н.Б. Махарадзе, Материалы, с.92).
Один из руководителей восстания Георгий Цулукидзе, наиболее влиятельный имеретинский князь, полковник царской армии, награжденный за свои заслуги и храбрость орденом св. Анны с бриллиантами и пенсионом в тысячу рублей, находился при отряде, которым командовал князь Горчаков. Кроме Георгия Цулукидзе, в отряде находился его брат Леван Цулукидзе и старший сын, 28-летний Симон Цулукидзе. В этом же отряде состояли еще несколько грузинских князей, тайно поддерживавших повстанцев: четверо представителей рода князей Эристави, четверо – из князей Иашвили и двое – из князей Абашидзе. Это был, по существу, штаб восстания.
Узнав с помощью Дубецкого о составе этого штаба, Горчаков решил арестовать заговорщиков. Но прежде Горчакову необходимы были неопровержимые доказательства заговора и причастности к нему грузинских князей. Для этого он решил воспользоваться показаниями Ломкаца Лежава, который сообщил, что для набора войск он получил грамоту, подписанную всеми князьями (одновременно это была и как бы письменная присяга повстанцев). Грамота хранилась у жены Лежава. Жена же с детьми жила в то время в доме Георгия Цулукидзе, который находился в селении Агара, всего в верстах семи от лагеря, где расположился отряд Горчакова. Привезти в отряд грамоту, уличающую руководителей Имеретинского восстания, было поручено Дубецкому. Лежава сообщил ему пароль и условные знаки, с помощью которых Дубецкий сможет получить грамоту от его жены.
Дубецкий, блестящий молодой офицер, недавно прибывший с полком из Парижа, пользовался большой популярностью в отряде. Приятелем Дубецкого был Симон Цулукидзе, вызвавшийся проводить его в имение отца, куда направился Дубецкий под каким-то благовидным предлогом.
Там хладнокровному молодому офицеру удалось выполнить нелегкое поручение – взять грамоту у жены Лежава и даже увезти ее вместе с детьми.
Хозяйка дома, жена Георгия Цулукидзе – Анна, заподозрила недоброе. Дубецкий пишет о ней с явным восхищением: «Эта женщина по уму и красоте известна была по всей Имерети. В молодости славилась интригами, а под старость, ей было 40, ворочала как хотела и своим мужем и чужими». Анна Цулукидзе то пыталась расположить к себе гостя ласковым приемом, то бросалась в ноги и умоляла «быть ей сыном». Однако догадаться, зачем именно приехал Дубецкий и предотвратить несчастье она так и не смогла. Дубецкий вспоминает, что при ней был ее сын, мальчик 9-10 лет. Возможно, это был Бери Цулукидзе (впрочем, об этом речь пойдет ниже).
Хладнокровие Дубецкого чуть не стоило ему жизни. Уступая настояниям Анны, он остался обедать. Некоторое время спустя, лишь только он отъехал от замка, туда прискакал гонец от Левана Цулукидзе с известием об измене и приказал любой ценой задержать Дубецкого. Симон Цулукидзе собрал в погоню несколько сот человек, но догнать Дубецкого они не смогли.
Таким образом Горчакову удалось завладеть в оригинале всеми документами, содержащими в себе цель, план и средства мятежников. Получив доказательства заговора и имена главных руководителей восстания, Горчаков отдал приказ о немедленном аресте князей-заговорщиков. Он как командующий отрядом пригласил их всех к себе. Они не знали, что их уже всех выдали. Ни о чем не подозревая, они прибыли в лагерь. Среди них были князья  Леван, Георгий, Мераб и Зураб Цулукидзе, несколько князей Эристави и два брата Абашидзе. Но едва они прошли через лагерную цепь, как их тотчас же окружили солдаты с ружьями наизготовку, «...тогда первый князь Леван Цулукидзе, обнажив саблю, закричал: «Жизнь и свобода едины», ему последовали другие, и завязался страшный рукопашный бой. Заговорщики сделали попытку прорваться сквозь цепь солдат, но это им не удалось. Князь Леван Цулукидзе и еще двое были заколоты штыками, а прочие изранены». Князья Цулукидзе дорого заплатили за свое участие в бунте. Георгий и Давид умерли в Тифлисской крепости, а остальные подверглись ссылке. Княжеские замки и башни были разрушены, а имения взяты в казну. Правительство щедро наградило предателя Лежава.
Царское правительство с обычной жестокостью расправилось с главарями движения. В Раче всего было арестовано до 70 человек Дубецкий, пишет о финале рачинской операции: «Человек 10 было повешено, некоторые пали под ударами штыков, а другие удалены в Россию».
Таким образом, регулярной русской армии пришлось вторично завоевывать отдельные регионы и с трудом прекратить волнения.
В сентябре 1820 года Горчаков составляет «Список о бунтовщиках, убитых во время возмущения, удаленных из Имерети, содержащихся под арестом в Кутаиси и находящихся в бегах, с означением семейств каждого из них и куда предполагается обратить их имения». По делу каждого из бунтовщиков в список внесена резолюция главнокомандующего генерала Ермолова (см. Н.Б. Махарадзе. Материалы..., с. 92).
Из списка явствует, что полковник Георгий Цулукидзе был отправлен в Тбилиси, где вскоре умер, вероятно, от ран, полученных при аресте. Дубецкий же пишет, что Георгий Цулукидзе был приговорен к ссылке в Сибирь. Возможно, дело обстояло именно так, но высылке в Сибирь помешала смерть.
Далее говорится, что жена Георгия Цулукидзе Анна (дочь князя Симона Абашидзе) «отправлена в Тифлис». Дубецкий же сообщает, что она была заточена в монастырь.
Некоторое время спустя умерли в Тифлисской крепости братья Цулукидзе – Георгий и Давид. Были арестованы и высланы в Россию и другие князья Цулукидзе. О старшем сыне Георгия Цулукидзе Симоне, его жене Марии и их трехмесячном сыне Георгии говорится, что они находятся в «бегах». Резолюция Ермолова гласит: «Мошенника стараться достать». Остальные дети Георгия Цулукидзе, которые были еще маленькими, были розданы в различные княжеские и дворянские дома. Так, старшая дочь, 18-летняя Дареджан, оказалась в доме Бегуа Лежава. 15-летняя Таисия и 10-летний Бери находились в доме Зураба Церетели, которого повстанцы первоначально собирались сделать царем Имерети. 5-летняя Мария жила в доме Симона Макиашвили. И, наконец, 6-летний Леван – в доме князя Ростома Эристави.
Горчаков предполагал забрать в казну имение лишь Симона Цулукидзе, однако Ермолов приказывает забрать в казну все имения семейств, сказав: «...Так должны наказываться главнейшие бунтовщики».

На основе изучения архивных материалов Имеретинского восстания мы хотим сделать некоторые дополнения неизвестные или не публиковавшиеся ранее.
Активную роль в организации и подготовке Имеретинского восстания 1819-1820 годов сыграли многие знатные грузинские семьи. В их числе семья князей Абашидзе, к которой принадлежала Анна, жена Георгия Цулукидзе.
Дочь имеретинского царя Соломона I царевна Дареджан (1756-1827) была женой Кайхосро Абашидзе, который был ярым противником колонизаторской политики царской России. Еще в 1810 году он  возглавил противорусское движение. Его земли – Земо Сакара – представляли собой укрытие для восставших. Он собрал до 2 тысяч человек в ущелье реки Квирила и своими войсками занял земли, имевшие большое стратегическое значение, перерезав этим дорогу между Тбилиси и Кутаиси. Это создавало очень большую опасность для находящейся в Грузии русской армии. Кайхосро Абашидзе имел несколько столкновений с русской армией в этом районе. Во время одного из таких столкновений, 26 июля 1810 года К.Абашидзе был убит возле развалин местной церкви. Вместе с ним в этой борьбе погибли три его сына – Ростом, Георгий и Симон.  Восстание вскоре было жестоко подавлено.
Жена Кайхосро Абашидзе царевна Дареджан, верная памяти своего мужа, активно помогала восставшим и в период Имеретинского восстания 1819-1820 годов. С ее помощью происходила передача писем от Давида Багратиони (о нем ниже) участникам восстания в Имерети. Царское правительство арестовало Дареджан и вместе с ее маленьким сыном Георгием выслало в 1820 году в Россию, в Пензу. Именно о ней слышал Лермонтов от своих пензенских родственников. Затем она была отправлена в Воронеж. Умерла она в Москве 25 января 1827 года и была похоронена в церкви св. Ионы. По словам великого грузинского поэта Акакия Церетели, Дареджан была очень талантливой поэтессой. Некоторые из написанных ею стихов, например, колыбельные и хоровые песни, известны в Грузии до наших дней как народные.
Сын ее и Кайхосро Абашидзе Иоанэ (Иван), по матери внук царя Имерети Соломона I, был руководителем Имеретинского восстания и кандидатом на царство Имерети. Когда после подавления восстания священнослужители Имерети Досифей, Эквтимэ и другие были переселены в Россию, по приказу главноначальствующего Грузией генерала Ермолова, Иоанэ Абашидзе должен был быть арестован, но он бежал в Гурию к брату своей жены Георгию Гуриэли. Вновь назначенный управляющим Имерети полковник И.О. Пузыревский, известный своей жестокостью и непримиримостью, вызвавший ненависть местного населения, стал его преследовать, чтобы посадить в тюрьму. Прибывшего для подавления восстания в Гурию полковника Пузыревского Иоанэ Абашидзе и его сподвижники убили у села Шемокмеди («Материалы к истории Грузии», с.148-149;  «Иверия», 1877, № 14; Нико Дадиани. Материалы нашей истории. Описание, т.1, с.48).
В 1820 году восставшие выбрали Иоанэ Абашидзе царем. Но царствовать ему не пришлось. Царское правительство выслало войска в Грузию для подавления восстания в Гурии. Крепость Шемокмеди и близлежащие деревни были полностью разорены и уничтожены, и Иоанэ был вынужден тайно бежать в Ахалцих с целью просить Ахалцихского пашу оказать помощь Имерети военной силой против царских колонизаторов. В 1822 году И.Абашидзе был убит в Ахалцихе подосланными к нему царскими наемниками.
Вместе с матерью Иоанэ Абашидзе – царевной Дареджан – в Пензу были высланы жена Иоанэ Елизабет и его дочь Эка. Согласно архивным материалам, в 1838 году жена И.Абашидзе Елизабет жила уже в Кутаиси, а дочь их Эка – в Шоропанском уезде и получала пенсию 1000 руб. ассигнациями. Позже Эка Абашидзе вышла замуж и стала матерью великого грузинского поэта Акакия Церетели (А.Церетели. Мое прошлое. Изб. статьи, т.1, Тбилиси, 1925, с.17).
Интересно, что в списке участников Имеретинского восстания, составленном Горчаковым, первым стоит имя Давида Багратиони. Известно, что после присоединения Грузии к России все члены грузинской царской семьи были переселены в Россию. Одним из первых был отправлен в Россию старший сын последнего царя Грузии Георгия ХII царевич Давид Багратиони (1767-1819). Он был высоко образованным человеком, писателем, поэтом, одним из первых грузинских просветителей, разносторонним ученым, философом и историком, который внес определенный вклад в развитие как грузинской, так и русской культуры. На его творчество большое влияние оказали идеи французских и русских просветителей. Как наследник царя он получил блестящее для своего времени образование сначала в Грузии, затем в Петербурге, где он был в первый раз в 1796-1798 гг., прибыв для изъявления преданности императору Павлу I.
Находясь в России, Давид вступил на военную службу в войска императора Павла I. Здесь он изучил артиллерийское дело и принимал участие в русско-турецкой войне. При взятии русскими Карса проявил геройство и военный талант. В России Давид глубже познакомился с идеями русских и европейских просветителей. Особенно увлекся идеями Вольтера, перевел с французского на грузинский язык атеистическое сочинение своего любимого писателя «К Рождеству». Вольтерианские идеи Д.Багратиони особенно ярко прослеживаются в его «Очерке», напечатанном в 1800 году в Тбилиси и явившемся первой оригинальной научной исторической грузинской книгой. Увлечение идеями энциклопедистов продолжалось и в период второго пребывания Давида в Петербурге. В 1803 году Д.Багратиони был «приглашен» в Россию самим императором Александром I. Ни ему, ни его братьям, ни другим членам грузинской царской семьи  так никогда и не суждено было вернуться на родину.
Всю дальнейшую жизнь Д.Багратиони провел в Петербурге. Здесь он получил звание сенатора, чин генерал-лейтенанта, 2000 душ крепостных и ежемесячное жалование в размере 500 рублей. В качестве русского генерала он был участником Отечественной войны 1812 года. В России Давид вел разностороннюю научную и литературную деятельность. Он был настоящим энциклопедистом, работал в области философии, истории, художественной литературы, лингвистики, эстетики, химии, метеорологии, анатомии, физики, вел переписку с учеными, деятелями культуры. Свободно владевший многими европейскими и восточными языками, переводил на грузинский язык как научные, так и художественные произведения. Он был автором многочисленных оригинальных трудов и переводов с различных языков. В 1814 году он перевел с русского на грузинский язык трактат Монтескье «О духе законов». В Петербурге он продолжал заниматься и художественным творчеством, писал сатирические и лирические стихи, прозу.
Давид Багратиони был связан с участниками Имеретинского восстания. Об этом неопровержимо говорят его отношения  с Автандилом Тумановым (Туманишвили),  который служил секретарем у Д.Багратиони.
Автандил был сводным братом известного грузинского поэта-романтика Михаила Туманишвили, принадлежал к известной в Грузии семье, члены которой на протяжении столетий верно служили грузинским царям как секретари-книжники и послы-дипломаты. Он принадлежал к древней грузинской династии. По письменным источникам она впервые появляется на исторической арене с ХV века и с этого времени была тесно связана с царским двором. Отец Автандила – Биртвел Туманишвили (1760-1836) - вначале был секретарем грузинского царя Ираклия II, а затем последнего грузинского царя Георгия ХII. После присоединения Грузии к России он получил чин титулярного советника и поступил на административную службу, был городничим города Гори и в основном жил в своем селе Хелтубани (близ Гори). Автандил был сыном от первого брака Биртвела Туманишвили. Родился он в 1795 году. Мать его рано умерла. Он получил хорошее образование, учился в Тбилиси во вновь учрежденном дворянском благородном училище, где изучил русский язык. Два года после окончания училища он работал в Гори переводчиком. В 1814 году отец послал его для завершения образования в Петербург, и по рекомендации Давида Багратиони он был принят на должность сенатского регистратора в 4-м департаменте правительствующего Сената, где Давид служил сенатором. Одновременно Автандил был и его личным секретарем. Давид Багратиони как выдающийся ученый, писатель и прогрессивный деятель оказал на Автандила большое влияние. В Петербурге проявились творческие способности юноши, он написал здесь целый ряд талантливых произведений. В возрасте 18 лет принимал участие в Отечественной войне 1812 года. В 1816 году в Петербурге  в типографии Иосифа Иоаннесова была издана замечательная книга Автандила Туманишвили «Описание грузинского города Гори». Хотя это произведение историческое, но в нем содержится немало черт художественного сочинения. Кроме того, А.Туманишвили написал в Петербурге и ряд других произведений, из которых ни одно он не успел напечатать. В 1814 году он перевел с грузинского на русский язык «Историю Надир-шаха», переведенную на грузинский язык с персидского языка. Из литературного наследия А.Туманишвили в рукописях сохранились лирические и сатирические стихи, большая сатирическая сцена из жизни петербургского грузинского поселения и перевод с русского на грузинский язык «Истории и географии Ассирии».
Талантливого юношу ждало большое будущее, но в 1819 году Автандил Туманишвили исчез. Долгое время судьба его оставалась неизвестной. По сообщениям грузинских ученых (Бухникашвили Г.В. Автандил Туманишвили и его книга «Описание грузинского города Гории». - Литературули Сакартвело, 1939, 26 сент.; Бухникашвили Г.В. Гори, Тбилиси, Сахелгами, 1947 (на груз и рус. яз.), он был отдан под суд как государственный преступник, и в 1820 году ему присудили лишение дворянских прав и разжалование в рядовые. «После этого, - пишет Г.В.Бухникашили, - его следы бесследно исчезли. Существует версия, что он погиб в Бобруйской крепости».
Но нами в Центральном государственном архиве Ленинграда были обнаружены сверхсекретные материалы, архивные официальные документы ( ЦГИАЛ СССР.ф.772. оп.1, д.4487, л.3; ф.1151, оп!, д.246, лл.1-5; ф.1280, оп. 8, д. 72, л.10), состряпанные чиновниками высших государственных и судебных органов Российской империи, которые помогли раскрыть тайну исчезновения талантливого грузинского ученого и литератора.
Из этих документов явствует, что 15 апреля 1819 года по личному приказу Александра I Автандил Туманишвили был арестован «по делу особенной важности», доставлен в Петропавловскую крепость «под строжайшим караулом» и посажен в Алексеевский равелин, в «особенный номер», куда сажали самых опасных преступников, с тем, «чтобы он не мог писать и не вступал ни с кем в какие бы то ни было сношения». Здесь без суда и следствия он находился долгое время в невероятно тяжелых условиях – в сырой темнице, в результате чего ослеп и был отправлен в Обуховскую больницу. Несомненно, «государственное преступление», в котором обвиняли А.Туманишвили, так или иначе было связано с Давидом Багратиони.
Внутренняя политика царской России после Отечественной войны, когда под лицемерными лозунгами демократических свобод жестоко подавлялась всякая свободолюбивая мысль, явилась причиной революционного подъема. А.Туманишвили, так же, как и Д.Багратиони, подозревался  в вольнодумстве и в связях с руководителями Имеретинского крестьянского восстания, вспыхнувшего в начале 1819 года. Подозрения о связи с руководителями Имеретинского восстания и свободолюбивый образ мышления были более чем достаточным основанием для сурового наказания А.Туманишвили. Царский суд по повелению самого императора Александра I вначале его обвинил в «государственном преступлении», а затем состряпал фальшивое «дело о противозаконной переписке и получении им взятки в сумме 500 рублей, хотя никаких подтверждающих его вину улик не было. Было всего лишь письмо частного характера, в котором А.Туманишвили писал своему родственнику Гарсевану Арешидзе, что в Петербург прибыло апелляционное дело горийского жителя Георгия Мечитова, но А.Туманишвили остановил его. Если Мечитов желает, чтобы дело было решено в его пользу, то он должен послать на имя Давида Багратиони на первый случай 500 рублей серебром на то, чтобы нанять поверенного для успешного продвижения и решения дела. (ЦГИАЛ СССР, ф.1151, оп.1, д. 246, л. 2).      
Таким образом, не за содеянное преступление, а только за неправильно, искаженно истолкованное письмо он был сурово наказан. 1 июля 1819 года по решению суда А.Туманишвили был разжалован в солдаты, но так как из-за слепоты не мог участвовать в военных действиях, то в марте 1820 года он был сослан в Сибирь на поселение с лишением всех прав княжеского достоинства и чинов (Там же, ф.1280. оп. 8. д. 73. л. 5). Пребывание одиннадцать месяцев в тюремном аду, голод, холод и темнота настолько подорвали здоровье юноши, выросшего на юге, что он не выдержал долгого путешествия в кандалах в морозный март и умер в дороге. Останки его погребены где-то в Сибири. И никто из близких так и не узнал о постигшей его участи. Так закончилась короткая и полная трагизма жизнь талантливого юноши.
Как известно, царское правительство не жалело чинов и других милостей старшему сыну последнего грузинского царя Давиду Багратиони, но все же считало опасным его влияние на Грузию, на грузинскую общественность. Жертвой охранки стал Автандил Туманишвили как ближайший Давиду Багратиони человек. Из документов следственных материалов выясняется, что именно перед арестом Автандил ездил в Грузию и в частности был в Гори (Там же, л.2 об.). Неизвестно, ездил ли он по специальному заданию Д.Багратиони или руководители Имеретинского восстания воспользовались его приездом для укрепления своих связей с Давидом. Но ясно одно: приезд доверенного Д.Багратиони человека в Грузию именно в период, когда подготовка восстания вошла в свою решающую фазу, не мог быть случайным фактом. Как видно, А.Туманишвили сыграл роль посредника между Д.Багратиони и участниками Имеретинского восстания. Это и было настоящим  «преступлением», за которое юноша и был наказан.       
«Дело» Автандила Туманишвили несомненно указывает на связи Давида Багратиони с участниками Имеретинского восстания. Из-за этого был загублен царским правительством не только секретарь царевича Давида, но лишен был жизни и сам старший сын последнего грузинского царя. В начале 1819 году он внезапно умер в возрасте 52-х лет.
В составленном в 1820 году Горчаковым «Списке о бунтовщиках» первым стоит имя Давида Багратиони, скончавшемся уже к тому времени. Известно, что Д.Багратиони написал императору Александру I несколько записок об улучшении положения Грузии, просил разрешения вернуться на родину, поддерживал связи с революционно настроенными силами в Грузии. Существует версия, что Д.Багратиони был убит или отравлен. Преждевременная кончина Д.Багратиони спасла его от кары, которая неминуемо ждала бы его за связи с восставшими. Но сын его Николай Багратиони, так же, как и его секретарь Автандил Туманишвили, не избежали этой участи.
Репрессиям подверглись и дети руководителей и участников восстания. После подавления восстания Ермолов отдал также приказ об определении в школу двух сыновей князя Георгия Цулукидзе – шестилетнего Левана и десятилетнего Бери. Кроме них, согласно приказу, подлежали определению в школу: Николай – сын царевича Давида Багратиони, Константин (8 лет), сын Мераба Цулукидзе и другие дети повстанцев, всего вместе с Бери и Леваном – 12 детей не младше 6 и не старше 14 лет. Детей, младше 6, оставляли матерям и родственникам, старше 14 лет брали на службу в армию.
Но что за школа имелась в виду в приказе Ермолова? Губернатор Пензы, куда была сослана царевна Дареджан с внуком, обратился к Ермолову с просьбой об увеличении ее содержания. Ермолов ответил отказом, заметив, что ссыльная царевна является матерью опасного бунтовщика. Пензенский губернатор попытался искать содействия в других инстанциях, которые, в свою очередь, вновь обратились к Ермолову. Тот опять резко отказал, написав тогдашнему министру внутренних дел графу Кочубею, имея в виду внука царевны Дареджан, сына Иванэ Абашидзе, претендовавшего на царский престол Имерети: «Сего изменника сын находится при царевне, и я совершенно на справедливость в.с. полагаюсь, нужно ли иметь столько попечения о воспитании его, когда дети прочих изменников состоят в военно-сиротских отделениях и службу императору начнут с самых первых степеней оной» («Акты», т.VI, ч. I, № 28).
Под военно-сиротскими отделениями подразумеваются полковые школы при гарнизонах для солдатских детей. В Закавказье в 20-х годах ХIХ века полковые школы были при некоторых штаб-квартирах. Имеются сведения о полковой школе Нижегородского драгунского полка (в котором служил Лермонтов с селе Караагач). (Подробнее о школе см.: епископ Кирион. Краткий очерк истории грузинской церкви и экзархата за ХIХ столетие. Тифлис, 1901; Потто В. История 44-го драгунского Нижегородского полка; Утверждение русского владычества на Кавказе. Тифлис, 1904, т.3, ч.2, с. 590). Итак, двенадцать имеретинских мальчиков, из них трое из рода Цулукидзе, должны были поступить в гарнизонные школы, чтобы позднее стать солдатами, почти без надежды на какое-то облегчение своей судьбы.
Можно считать установленным, что в школы  на территории Кавказа мальчики-имеретины не попали. Они оказались в Ростовской школе кантонистов, а после посещения этой школы Александром I их перевели в Петербург в Первый кадетский корпус (где, между прочим, учился, а позднее преподавал отец Лермонтова). Интереснейший рассказ об этом содержится в воспоминаниях князя Д.Н. Абашидзе (одного из ребят-имеретин), опубликованных в «Историческом вестнике», 1903. т. 94, № 12, с.865-884) под названием «История бедствий одной семьи. Из воспоминаний старого кавказца».
Но, как видно, в эти школы попали не все мальчики. Следует сказать, что события Имеретинского восстания несколько неожиданным образом содействовали возвышению архиепископа Софрония, также урожденного князя Цулукидзе, возглавлявшего рачинскую архиепископию. 19 ноября 1821 года он стал архиепископом Имеретинским после того, как все прежние епархии Имерети были объединены в одну. Экзарх Грузии Феофилакт протестовал против назначения Софрония на эту должность, подозревая его в причастности к восстанию. Ермолов же настоял на своем, объясняя, что Софроний действовал с усердием при описании церковного имущества, «ибо старался загладить вину свою, как имевший некоторое с мятежниками согласие, чего доказательства были в руках моих» (Записки Ермолова, с. 113).
Архиепископ Имеретинский Софроний исполнял эту должность до самой своей смерти в 1843 году, являясь весьма значительной фигурой в грузинском экзархате. С 1853 года архиепископом Имерети стал другой князь Цулукидзе – Евфимий, с 1820 года архиепископ Гелатского монастыря.
Несомненно, что как Софроний, так и Евфимий не остались безучастными к судьбе своих племянников, мальчиков Левана, Бери и Константина, постарались помочь им избежать солдатчины.
Существует книга под названием «Списки княжеским и дворянским родам Грузии. Имеретия и Гурия». Место и время ее издания в ней не указаны, но можно предположить, что она была издана в 90-х годах ХIХ века. Так вот, в этих списках нет Георгия Цулукидзе, его жены Анны, сыновей Бери и Левана, но под номером 145 значится подпоручик Симон Георгиевич Цулукидзе, бывший в «бегах», но впоследствии, видимо, получивший помилование, его жена Майя и их дети. Здесь говорится и о том 8-летнем в 1820 году мальчике Константине, которому, видимо, удалось избежать солдатчины и сохранить княжеский титул. Кстати, в 1830 году Николай I издал указ вернуть из ссылки дворян и князей, сосланных после подавления Имеретинского восстания, и возвратил им отобранные земли, хотя процесс этот формально длился десятки лет.
Итак, следы Бери и Левана Цулукидзе затерялись. Но именно это обстоятельство и позволяет нам вернуться к нашей версии. Можно предположить, что стараниями архиепископа Имерети Софрония Бери Цулукидзе, сын одного из главных предводителей Имеретинского восстания Георгия Цулукидзе, оказался в Шиомгвимском монастыре, именно он стал прототипом для лермонтовского Мцыри. Мы считаем, что в детских воспоминаниях Мцыри есть моменты, сходные с биографическими деталями из детства Бери. Правда, здесь должны делаться поправки на дагестанский колорит.
Мцыри говорит:

И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше; и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышится вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица...
А мой отец? Он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор.
И молодых своих сестер...
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей...

Отчий дом Бери – дом князя Цулукидзе – находился в высокогорной Раче в селении Агара. Отец Мцыри, как видно, был князем, ведь в его доме собирались старейшины. И Бери помнил о своем происхождении, даже если ему изменили фамилию и не рассказывали о родителях и родственниках. Мцыри вспоминает об отце-воине, то же мог помнить и Бери. Мцыри вспоминает о своих сестрах, которые пели у его колыбели. О старших сестрах – Дареджан и Таисии мог помнить и Бери. Наконец, в другом месте поэмы Мцыри говорит о старшем брате. Старший брат Симон был и у Бери. Можно возразить, конечно, все эти воспоминания могли быть почти у любого горского мальчика. Но для нас важнее, пожалуй, то, что в них нет ничего, что опровергло бы наше предположение.
Наша версия, что Мцыри – грузин, не отрицается  и текстом самой поэмы. В ней нет даже намека на то, что Грузия для него не родина, а чужая страна; ни природа, ни дом, ни песня грузинки не «чужие» его сердцу. «Мцыри – это грузин – пленник Грузии» (см. С.Ломинадзе. Куда бежит Мцыри. – «Вопросы литературы», 1984, № 10, с. 145-177), т.е. он совершает свой побег не в поисках «родины», а в поисках «воли».
Лермонтов не был бы великим поэтом, если бы весь смысл его творения заключался лишь в иносказательном пересказе страданий человека, стремящегося достигнуть «родного предела». Пафос поэмы намного глубже. Родина для Мцыри – это не только «милые ближние и родные», но главное – это «воля дивная», «бешеные кони», «битвы чудные». Главное не то, что в «краю отцов» и «в стороне своей родной» дружит Мцыри «с грозой» на сей раз даже буквальной и оттого, конечно, еще более символической, а то, что «на воле». Главное, что эта «родимая страна» является синонимом «вольной» страны.
Романтический пафос поэмы заключается  и в том, что «родина» как арена «тревог и битв» изображена в поэме полуметафорически, в сущности это собирательный образ вольной горной страны, где «в тучах прячутся скалы» и «люди вольны, как орлы». Свобода, «воля» для героя – это не столько стремление вырваться из стен монастыря, сколько желание видеть свою родину свободной от колониального гнета. И горячее, неудержимое стремление Мцыри к вольной жизни – это протест против жестокого подавления стремления народа к независимости, так ярко проявившегося в Имеретинском восстании. И он как сын одного из участников подавленного восстания особенно остро ощущает нехватку воздуха в порабощенной стране и бежит от гнета в поисках «воли».
Именно на это указывает то, как решена во вступительных главках тема монастыря, где «ощутима воля автора обозначить «разность» между его собственным видением и позицией героя. Расхождения в открытую не декларируются, тем не менее, автор твердо ведет свою линию (см. Ломинадзе, указ. статья, с. 167-168). Мцыри рассказывает: «Я вырос в сумрачных стенах...», а от автора мы слышим:

Из жалости один монах
Больного призрел, и в стенах
Хранительных остался он
Искусством дружеским спасен.

Мцыри вырвался из монастыря, чтобы:

Узнать для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.

Монастырь, изображенный Лермонтовым в поэме, мало чем походит на тюрьму. В поэме о «строгом надзоре» нет и речи, исповедовать же героя чернец является не с «укором», а «с увещеваньем и мольбой», не судят Мцыри в монастыре, не держат в «темнице», как преступника, а спасают, увещевают.
Но что же заставляет Мцыри все же бежать из «хранительных стен», из спасительного приюта? Конечно же, жажда воли. Не те же мотивы в его «Парусе»?

Увы, он счастия не ищет
И не от счастия бежит...

А он мятежный просит бури,
Как будто в бурях есть покой.

Именно к воле стремится герой поэмы. Поэма воплотила бурный протест поэта против проповеди духовного рабства. В «Мцыри» Лермонтов шел к гениальному поэтическому утверждению права людей на вольность, на любовь к родине и на героическое служение ей. Любовь к родине – одна из главных идей поэмы.
Лермонтов в своей поэме выступает не только против физического, но и против духовного рабства. Поэмой «Мцыри» он полностью отрицал официальную концепцию патриотизма. Поэт показал глубоко земные истоки любви к родине, прославил привязанность к реальной отчизне. Мцыри, не колеблясь, готов отвергнуть блаженство «в святом заоблачном краю» ради «блаженства вольного», ради «тревог и битв», неразлучных с героическим служением отчему краю. Философский смысл поэмы перекликается с той идеей освобождения народа от военно-колониального режима царского самодержавия, за которую боролись участники Имеретинского восстания.
И изображенная в поэме Грузия – не живописная декорация, а органический элемент в новом решении многолетнего идейного замысла, разворачивающегося на фоне впечатлений от трагических событий Имеретинского восстания. Вольный дух борьбы человека-гражданина, свободного, непокорного, гордого, подобно героям Имеретинского восстания, проявившийся в самой сути взволнованной, возвышенной и смятенной интонации поэмы, проступает более явственно сквозь ее поэтическую ткань, если хоть на миг представить, что наша гипотеза – реальность.

Роксана АХВЕРДЯН