| О БЕДНОМ ПОЭТЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО |
 Он стремился, как мне кажется, утереть нос самому Валерию Брюсову с его знаменитым оккультно-эротическим романом «Огненный ангел», в котором довольно точное воспроизведение средневековых магических процедур соединялось с любовным опытом и реальными эротическими коллизиями людей модернистской эпохи. Впрочем, в данном случае он, если и не перещеголял Брюсова, то создал все же вполне убедительный текст, именно художественно убедительный, превосходную стилизацию под раннесредневековые документы и не просто даже документы. Эльснер ведь попытался воссоздать, а точнее заново придумать, творчески воспроизвести мир каббалистической эротики, что очень даже должно было привлечь жену Сергея Кречетова, которая не один уже год всецело была поглощена оккультно-эротическими переживаниями. Любопытно и то, что распространяться о своих отношениях с Эльснером К. особо не любил, вообще не любил говорить об Эльснере, вернее говорил, но как-то очень уж глухо, неуверенно что ли, невнятно, а вот о любовном романе того с Рындиной отчего-то рассказывал мне с самым несомненным удовольствием, явно гордясь, что человек, введший его в Серебряный век, был не только лично знаком с мэтром Брюсовым, но и являлся фаворитом самой Рындиной. Впрочем, я тогда о Рындиной по сути мало что знал (в Советском Союзе о ней писать было совсем не принято), и история эта на меня тогда особого впечатления не производила. Однако впоследствии, в тот период, когда я стал выяснять, как возникла великая библиотека К., сюжет Рындина – Эльснер очень даже привлек мое внимание и по-настоящему заинтересовал. Сообщу теперь итоги моих разысканий, отнявших у меня не мало времени и сил. Пришлось мне даже съездить разок в Ростов-на-Дону, проникнуть в некоторые тамошние частные архивы, просматривать аж на протяжении целых двадцати дней дневники и письма ростовчан за 1919 и 1920-е годы, а также газеты периода белогвардейского Ростова, и в итоге мне чудом удалось кое-что узнать в отношении супругов Кречетовых и Владимира Эльснера. Итак, вот что удалось мне узнать в Ростове на Дону. Излагаю суммарно, вкратце, все подробности по возможности опускаю, дабы они не утяжеляли рассказ и не уводили читателя куда-нибудь в сторону. Интересные, пикантные детали часто пагубно влияют на наше восприятие, заслоняя главное, ради чего, собственно, и ведется разыскание. Вот я и стараюсь ни на миг не забывать, что меня в настоящем романе-расследовании по большому счету интересует лишь одно – как в Тбилиси в советское время могло появиться уникальное книжное собрание К., в котором неслыханно полно оказалась представлена поэзия русского модернизма – и все первые издания! - плюс отдельная коллекция российского авангарда. В разрешении этой загадки поездка в Ростов-на-Дону как раз и оказалась для меня большим и даже неоценимым подспорьем. Причем, когда я прибыл в Ростов-на-Дону и занялся сбором материала, то меня, в первую очередь, естественно, интересовали исключительно Кречетовы и Эльснер. Однако целостная история белогвардейского Ростова непременно должна быть еще написана. Непостижимо, почему тамошние старожилы даже и не чешутся. Это не справедливо! *** Когда в декабре 1919-го года стало более или менее очевидно, что Ростов придется неминуемо отдать красным и что ОСВАГ переведут в Новороссийск, который совсем не был приспособлен к тому, чтобы разместить там учреждение с таким громадном штатом сотрудников, Лидия Рындина уговорила супруга своего Сергея Кречетова библиотеку его с собою в дальнейшие странствия не брать. Было уже ясно, что в итоге придется все равно библиотеку бросить – не в Ростове, так в Новороссийске. Ходили упорные слухи, и вполне достоверные, что ОСВАГ скоро совсем закроют (так и произошло, но только, когда командующим стал барон Врангель, на дух не переносивший, как он говорил, «интеллигентскую гниль»; правда, и Деникин не переносил ее, но все же как-то терпел), и тогда просто всем членам пресс-бюро придется бежать, куда глаза глядят. И это, увы, произошло. Наиболее возможной ступенью бегства явно маячил уже и Константинополь (не к красным же было идти) и вообще долгое изгнание, на которое до этого они как-то все же не очень рассчитывали, веря поначалу на возврат к прежней, цивилизованной жизни. Но стало очевидно, что в ближайшее время никакого возврата не будет. Ростов явился тогда для многих иллюзией рая, и эта прекрасная иллюзия вдруг начала сокрушительно рушиться прямо на глазах у вполне прижившихся там и даже, можно сказать, благоденствовавших российских интеллигентов (Иван Билибин, Евгений Чириков, супруги Кречетовы, Эльснер, Евгений Лансере, Илья Сургучев и многие другие). В общем, Рындина в предчувствии окончательного своего отъезда из Ростова предложила отдать библиотеку Эльснеру. Во-первых, он остается как будто, во всяком случае бежать далее с армией не хочет (и понятно, что он, будучи сверх-страстным библиофилом, совершенно точно останется, коли узнает, что ему отойдут кречетовские книги). А во-вторых, он, безо всякого сомнения, будет наиболее достойным хранителем кречетовского собрания, ибо является тонким и основательным знатоком отечественного декаданса и кречетовской библиотеке никак не даст пропасть. Так или примерно так, как смею я думать, утверждала Лидия Рындина. И Сергей Кречетов сразу или нет, но в итоге согласился с предложением обожаемой своей супруги; вообще он, ежели не находился в состоянии аффектации, то бишь не был одержим приступом бешенства, не привык ни в чем ей отказывать. Да, Эльснеру доверить книги вполне можно было – он их точно не бросит и никому не отдаст, будет холить и лелеять из последних своих сил. Это уж совершенно точно. Лидия права. Многим в Ростове, и особливо сотрудникам пресс-бюро ОСВАГа, кажется, было отличнейше известно, и уж тем более супружеской паре Кречетовых, что Эльснер был чрезвычайно книжной душой, а вернее даже гнилостно-книжной: в его случае библиофильство было самой настоящей болезнью. В общем, Эльснер тут подходил как никто. Тем более, что некоторое время (и как раз предотъездное) он был в прямых фаворитах Лидии Дмитриевны, так что у него, можно сказать, были и некоторые даже права что ли на остающиеся после них в Ростове вещички, в том числе, выходит, и на книги. И Кречетов пред отъездом своим из Ростова и в самом-то деле отдал Эльснеру свою библиотеку, а точнее библиотеку книгоиздательства «Гриф». Это так должен был рассказывать Эльснер потом ученику своему К. Но даже если и не рассказывал, то К. так или иначе понимал, что у Эльснера оказалась кречетовская библиотека. Да, непреложный факт при этом таков: ростовская библиотека поэта и издателя Сергея Кречетова оказалась впоследствии у Эльснера в Тбилиси, в его уютной, но претенциозной квартирке. То, что Эльснеру библиотека была преподнесена на прощанье (пред отъездом своим) супругами Кречетовыми, Владимир Юрьевич рассказывал, видимо, потом К., да и еще кой-кому в Тбилиси (писателям и представителям литературного бомонда), но не очень открыто, конечно, вполголоса, на ушко. Кречетов ведь был эмигрант, да еще и белогвардейский публицист, создатель полумифического братства борьбы против красной заразы, но крику издавал немало. Так что публично рассказывать о связи своей с Кречетовыми Эльснеру было никак нельзя – слишком уж вероятна была опасность, что к Владимиру Юрьевичу воспылают повышенным интересом органы безопасности. Причем, сам К. версию Эльснера, что Кречетовы именно подарили ему библиотеку пред отъездом своим из Ростова, полностью принимал на веру. Он вообще относился к учителю своему с чрезвычайным пиететом. Говорил о нем неизменно с придыханием. Это я помню совершенно точно. Итак, других источников, кроме устного и одновременно секретного рассказа самого Эльснера, судя по всему, так и не сохранилось. Но в принципе Владимир Юрьевич мог ведь и подобрать брошенную хозяевами (Кречетовыми) библиотеку, мог и похитить ее или хотя бы раритетную часть. Может быть, 4 тома альманаха «Гриф», особенно дорогие сердцу издателя, Кречетов, как мне представляется, собирался все ж таки забрать с собой, в долгую эмигрантскую дорожку, а Эльснер унес их со всем остальным. Я у К. видел потом эти бесценные четыре тома. Насколько законно достались эти редчайшие тома Эльснеру, смотревшему на них с явным вожделением? Вопрос, как думается мне, вполне резонный. Однако приходится придерживаться версии Эльснера. Иные просто не сохранились, увы. Так что приходится прислушиваться к тайным нашептываниям Владимира Юрьевича. Безмерно осчастливленный и даже потрясенный нежданным даром, будто бы преподнесенным супругами Кречетовыми, Эльснер, как он рассказывал – и это уже выглядит вполне бесспорным, - нанял несколько поместительных пролеток и на них перевез бесценный груз к себе на ростовскую квартирку. Однако в Ростове и Эльснеру оставаться было чересчур опасно – красные непременно прихватили бы его и к стенке явно бы поставили: все-таки он был из пресловутого ОСВАГа, осведомительного агентства Добровольческой армии, о котором тогда прослышали едва ли не все, зная, что это ведомство ведало не только пропагандой, но еще и белогвардейской разведкой. Вот как белогвардейского агента его бы за милую душу и кокнули – безо всякого сомнения. Да, клеймо ОСВАГа – это было совсем не шутка. Не забудем, что дело происходило в Ростове – можно сказать, столице ОСВАГа. Всех оставшихся выловили бы до единого. И Эльснер, дабы не искушать судьбу, решил бежать в Грузию, тогда еще меньшевистскую и вполне независимую. И на корабль его с десятками ящиков книг никак не взяли бы, а до Тбилиси можно нанять возчиков и добраться туда с каким угодно большим грузом. А без кречетовской библиотеки Эльснер покидать Ростов никак не собирался. Идее Эльснера перебраться в Грузию задумал последовать и соредактор Кречетова по «Орфею» художник Евгений Лансере. Он тоже переезду в Новороссийск, а потом в Константинополь предпочитал свободную Грузию, тем более, что он ведь уже последние несколько лет провел на Кавказе, создавая потрясающую визуальную версию «Хаджи Мурата». И для Лансере легче и сподручней всего было перебраться в ставший уже родным горный край, который вполне способен был укрыть его от красных варваров. В общем, Лансере напросился в попутчики. И Эльснер, при всем ревнивом своем отношении к этому художнику, согласился: вдвоем как-то веселее, безопасней, да и дешевле к тому же. Ну, и еще Эльснера интересовала коллекция альбомов и разнообразных изданий, иллюстрированных Лансере, которые тот повсюду возил с собой. А тут появлялся реальный шанс взглянуть и даже прикоснуться к домашней библиотеке Лансере, не обильной, но любопытной. Ну как было не согласиться? И Эльснер согласился. Его можно понять. Итак, Эльснер и Лансере сообща наняли у одного армянина громадных два воза, на которые погрузили свое имущество, почти целиком состоявшее из книг, альбомов, ящиков с красками и кистями – личный скарб занимал гораздо менее места, но он все же был. Армянин со своим сыном безо всяких происшествий довезли Эльснера и Лансере чрез две недели до самого Тбилиси – и ни одна книжка с воза не упала. В момент сборов пронырливый, юркий и услужливый Эльснер вызвался помочь Лансере перевезти к армянину и уложить на возы и свою и его часть поклажи. Тот, естественно, с радостью согласился. Такого облегчения он и ожидать даже не мог. Лансере ведь был обременен женою и детьми, так что ему и так хлопот с отъездом хватало. Эльснера, судя по всему, он не больно-то жаловал, презирал за графоманию, высокомерие и ловкачество, понимал, что Владимир Юрьевич бешено завидует, что это именно его, Лансере, выбрали соредактором журнала «Орфей». Однако помощь от Эльснера Лансере незамедлительно принял и чуть ли не с восторгом и с бесконечной благодарностью, ибо эта помощь сулила ему избавление от многих хлопот, обрушившихся тогда на него наподобие смерча. И Эльснер ретиво и умело принялся за работу (он вообще был превосходный организатор). И дабы не возникало в дальнейшем никакой путаницы, на своих пакетах, коробках и ящиках он собственноручно писал жирным черным карандашом: «ВЭ», а на пакетах, коробках и ящиках Лансере ярко-красным карандашом писал «ЕЛ». Тогда именно, в суматохе беженских сборов, на законных основания копаясь в бумагах и вещах Лансере, Эльснер, видимо, как раз и присвоил себе чудесный, непревзойденный рисунок Евгения Лансере – «Орфей, разрываемый вакханками». Он был выполнен двумя карандашами – красным и черным; сам Орфей, смертельно напуганный, был выполнен жирным, плотным черным карандашом, а окровавленные бешеные вакханки – дрожащим, брызжуще красным. Потерю своего орфического рисунка, как мне представляется, Лансере обнаружил гораздо позднее, видимо, находясь в Тбилиси, возможно, уже даже ставшим советским, так что художник, может, еще и рад был, что след его белогвардейского творчества потерян, но мог, впрочем, и волноваться, что рисунок вдруг всплывет, станет достоянием гласности, и тогда для него возможны крупные неприятности. Но хватит пока о том волшебном рисунке, увы, теперь бесследно исчезнувшем. Полагаю, что уже навсегда. *** Итак, в отличие ото всей ростовской благородной публики, Владимир Эльснер и Евгений Лансере двинулись отнюдь не к Новороссийску, вслед за отступающей Добровольческой армией, а совсем в ином направлении – в сторону Грузии. Прибыв в Тбилиси, они тут же и разошлись: каждый начал разыскивать для себя пристанище. Эльснер, одинокий холостяк, предпочитающий в общем-то молодых людей, стал искать для себя мансарду, а Лансере, семейному человеку, необходимо было более или менее просторное жилье. Но главное, что они решили, что каждый будет устраивать свою судьбу по-своему и, причем, так, чтобы эти судьбы по возможности не пересекались. Это было полезно и в плане жизнесохранности, дабы никто не смел сказать потом, что двое бывших осваговских спелись и составляют некое подобие контрреволюционного кружка в советском Тбилиси. Упаси Бог! И вообще во время совместного путешествия-бегства из Ростова в Тбилиси Эльснер и Лансере, кажется, совсем перестали переносить друг друга. Они стали стойко испытывать друг к другу взаимную неприязнь, которая прежде явно намечалась, а тут окончательно оформилась. Лансере в его присутствии стал частенько демонстративно помалкивать и, причем, весьма иронически и даже презрительно, не скрывая едкой ухмылки, а что касается Эльснера, то это просто выводило из себя, бесило гордого, высокомерного барона, не могшего вынести, что его чуть ли не открыто игнорирует этот горбоносый субъект, мнящий себя большим мастером. А потом едва ли не окончательно развела их пропажа рисунка с Орфеем, разрываемым вакханками, которая в какой-то момент вдруг обнаружилась. Правда, Эльснер так и не признал никогда, что рисунок находится у него. Впрочем, Лансере ему не верил ни на йоту и чуть ли не в глаза называл его «вором», а Эльснер в ответ виртуозно разыгрывал, как он оскорблен в своем баронском благородстве. А что касается рисунка с Орфеем, то так как он впоследствии оказался именно у К., то попасть он к нему мог только через Эльснера, и никак иначе. И К. сам об этом говорил при мне, утверждая, правда, что это дар дорогого учителя (последнее вызывает у меня серьезнейшие и даже безусловные сомнения). В общем, Лансере оказался совершенно прав: рисунок его был вовсе не затерян, а именно выкраден, и похитил его никто иной, как Эльснер. Такая вот вырисовывается траектория, а точнее похождения рисунка «Орфей, разрываемый вакханками», который из Ростова-на-Дону был переправлен в Тбилиси. *** По прибытии своем в Тбилиси, Лансере довольно-таки скоро устроился рисовальщиком в этнографический музей, часто от него выезжая в экспедиции. Работы было много, но при этом жалованья скудного на жизнь семьи хватало с трудом (он ведь был с семьей), и он брал много частных заказов, вынужденно стал заядлым портретистом. И постепенно у него в Тбилиси образовалась весьма обширная клиентура. А вот Эльснер устроился библиотекарем. Получал он сущие крохи, но был доволен донельзя: он ведь обожал возиться с книгами. Когда на библиотечных полках он видел что-то интересненькое, глазки его плотоядно блестели, а ручки дрожали. И еще. Несмотря на нищенскую свою зарплату библиотекаря, он умудрялся даже как-то пополнять доставшуюся ему от Сергея Кречетова коллекцию, и вот каким образом это происходило. Знаю я об этом, ясное дело, от К. Насколько я понимаю, если что и посещал тогда Владимир Юрьевич, так это именно тбилисские букинистические лавки, а там после беженцев, спасавшихся от большевистских ужасов в независимой грузинской республике, осело много не только занятного, а еще даже и исключительно ценного. Вот и подбирал Эльснер по возможности драгоценные обрывки эмигрантских библиотек, которые беженцы побросали в основном и улепетнули кто куда, когда страшная красная опасность нависла и над вольной Грузией. А в Грузию беженцы в 17-21-х годах немало книжных раритетов навезли. Собирались, как видно, вернуться назад и зажить по-прежнему, в окружении своих и дедовских книг. А когда пришлось за море убегать, то стало ясно им, что вернуться уж им будет не суждено. Вот в Тбилиси многие из беженцев пред окончательным бегством своим фамильные книжные собрания в спешке и побросали – на радость нашему Эльснеру, жадному книжному червячку. Собственно, данное обстоятельство во многих отношениях как раз и скрашивало его жизнь в Тбилиси, делало эту жизнь для него более или менее привлекательной. Особо Эльснер охотился тогда за «Золотым руном». Он буквально жаждал иметь полный комплект журнала – все 34 номера. Томов было гораздо меньше: номера были сдвоенные и даже строенные. А у Кречетова в библиотеке были лишь номера с января по июнь 1906-го года. Потом, как известно, Кречетов порвал с издателем Николаем Рябушинским и покинул «Золотое руно». А журнал ведь этот выходил аж до конца 1909-года, но Кречетову, как я понимаю, он уже был совсем не интересен, даже враждебен. И соответственно, в его коллекции номера «Золотого руна» исчислялись лишь первой половиной 1906-го года (шесть номеров). И Эльснер, естественно, страстно жаждал заполучить полный комплект «Золотого руна», то бишь остальные 28 номеров. Однако рысканье по тбилисским лавкам ничего в этом отношении не дало – «Золотого руна» не было там и в помине. И тут Эльснер вспомнил о недруге своем Евгении Лансере, который оформлял «Золотое руно» с первого номера. Эльснер спешно разыскал Лансере и оказалось, что у того есть и полный комплект и еще дубликаты отдельных номеров, художник тогда был в тяжелом положении и продал презираемому им Эльснеру все дубликаты – по рублю серебром за номер. Правда, и Эльснер был тогда как будто совсем не при средствах, но очень уж хотелось обладать всеми 34-мя номерами «Золотого руна» и необходимую сумму, выходит, где-то раздобыл. Вообще поначалу, после появления своего в Тбилиси, контакты меж Лансере и Эльснером все-таки еще какое-то время как будто сохранялись. Так, в 1922-м или 1923-м году (в точности не знаю) Эльснер поместил в газете «Заря Востока» рецензию, и даже и благожелательную вроде бы, хотя он был ужасно злоречив, на книгу Лансере «Лето в Ангоре» (это цикл турецких очерков). Но возвращаемся к поискам Эльснером полного комплекта «Золотого руна». Заполучив благодаря содействию Лансере, весь уникальный комплект «Золотого руна», Эльснер был совершенно счастлив, хотя потом и называл Лансере противным скупердяем и откровенным жмотом; «мог бы и подарить своему товарищу по несчастью» - тараторил он направо и налево в тбилисских салонах. Он вообще с необычайной легкостью говорил о других пакости и с крайним трудом выжимал из себя благожелательные характеристики. И вместе с тем Эльснер необычайно гордился, и вовсе не думал этого скрывать, что является редкостным обладателем абсолютно полного комплекта «Золотого руна». Между прочим, особенно рьяно он разыскивал номер «Золотого руна», в котором был опубликован «Хоромедон» Макса Волошина. Это прозаический текст, фактически представляющий собой некое подобие орфического гимна. И номер с «Хоромедоном», когда был наконец-то разыскан Эльснером (как раз у Лансере), привел его просто в состояние экстаза. Кажется, тут он был поистине счастлив. На его глазах, обычно суховато-едких, со злым блеском, тут даже выступило что-то вроде слез. Кстати, ходил одно время по Тбилиси слух, что Эльснер недостающие номера журнала «Золотое руно» приобрел отнюдь не законным образом: говорили, будто бы он прихватил эти номера еще в Ростове и заодно с «Орфеем» Лансере (имею в виду рисунок), тогда, во время совместных сборов. Естественно, весь эльснеровский комплект «Золотого руна» в полнейшей сохранности перешел потом к К., точно так же, как и упомянутый рисунок. Я видел у К. полный комплект «Золотого руна», разумеется. Несомненно, тот самый, эльснеровский, составленный из того, что было у Кречетова и Лансере. Да, кому хотите – тому и верьте. Это я о происхождении тбилисского комплекта «Золотого руна», о поиске Эльснером недостающих номеров. Вообще тбилисские слухи – зачастую новости вполне серьезные, бывали они не раз еще и поточнее даже газетных сообщений. Конечно, их нельзя полностью принимать сразу на веру, но прислушиваться очень даже стоит. А К., между прочим, никому, кажется, и не объяснял, откуда у него полный комплект «Золотого руна». При мне во всяком случае не объяснял. Вообще как настоящий собиратель он ненавидел вопрос «откуда?» Считал такого рода вопросы крайне бестактными и даже неприличными, совершенно хамскими. Это только про рисунок «Орфей, разрываемый вакханками» К. сам говорил, что его подарил ему сам Эльснер, учитель его. А об остальном – ни гу-гу. Про происхождение полного комплекта «Золотого руна» упорно помалкивал. Но это молчание ничего не меняет. Комплект «Золотого руна» мог попасть к К. только через Эльснера. Но это произошло потом, в 1964-м году. Но вернемся покамест в Тбилиси, в который ранней весной 1920-го года бежали из оставленного белыми Ростова Владимир Эльснер и Евгений Лансере, поэт и художник, имитатор и истинный творец. Каждый из них, между прочим, вез в Тбилиси свой экземпляр журнала «Орфей». Каждый потом, устроившись в Тбилиси, упрятал впоследствии белогвардейский журнал куда-нибудь в глубине книжной полки или в коробку с документами. *** Не прошло и двух лет после появления Эльснера и Лансере в Тбилиси, как Грузия стала советской. Так что от большевиков убежать так и не удалось, что особо приятных эмоций у бывших сотрудников деникинского ОСВАГа никак не должно было пробуждать, хотя бы поначалу, однако, я думаю, что Владимир Юрьевич дрожал почти что уже до самого конца дней своих. Хорошо было Лансере – он довольно-таки быстро, еще в Тбилиси, стал советским классиком (ему даже доверили придумать рисунок герба грузинской советской социалистической республики) и осмелел, тогда как Эльснер настоящего признания в стране большевиков так никогда уже и не обрел и, как я понимаю, едва ли не до самого конца всегда чувствовал себя как бы полунелегалом. Но возвращаемся к 1921-му году. Эльснер сидел тихо-тихо, по окончании рабочего дня спешил домой и старался не покидать свою обитель, дабы не привлекать ничьего внимания. Только, как я уже говорил, он регулярнейшим образом посещал – никак не мог отказать себе в этом – тбилисские букинистические лавки, быстро проскальзывая в них незаметной, но явно дрожащей тенью. Покупал не так уж и часто, как того хотелось ему, но постоянно заходил туда полюбоваться Брюсовым, Гумилевым, Ахматовой, Кузминым, Петром Потемкиным, своим приятелем и былым любовником, и еще многими другими стихотворцами Серебряного века. Смаковал разные поэтические сборнички, альманахи. И особенно радовался, переполнялся гордостью, ежели встречал четвертый том «Чтеца-декламатора» («Антология мировой поэзии»), выпущенный в свое время им самим. Лансере же всюду вполне открыто появлялся, и он очень стал котироваться среди местных художников и среди новой партийной знати. И, наконец, он довольно скоро (в 1926-м году) сделался профессором Тбилисской академии художеств. С работой рисовальщика в этнографическом музее было раз и навсегда покончено. Он стал полноценным профессором. Мастером, учителем. Это известие настолько расстроило и рассердило Эльснера, что он вдруг решительно вышел из подполья и в главной партийной газете Грузии «Заря Востока» выступил со статьей, лично направленной против новоявленного профессора Лансере. Эльснер в той статье писал, в частности, что у Лансере по-настоящему нет подражателей, нет и подлинных учеников, что он слишком мягок, что не дает студентам академии художеств всего того, что может и должен им дать и т.д. Это был форменный донос – иначе и не скажешь. Лансере потом утверждал (осталась запись в его дневнике, не так давно опубликованном), что цель у Эльснера была самая подлая – отомстить и напакостить за то, что он (Лансере) пренебрегал им (Эльснером). Что же тогда произошло? Отчего вдруг Эльснер так разобиделся? Думаю, дело в следующем. Эльснер не мог никак пережить, что Лансере получил в советской Грузии достаточно высокий социальный статус, в то время, как он сам оставался там фактически на положении в высшей степени неясном и никакого официального признания так и не получил. Впоследствии Эльснер вел литературную студию при газете «Молодой сталинец» и еще читал в консерватории курс марксистско-ленинской эстетики. О чем рассказывал студентам бывший белогвардейский зубр? Можно только предполагать. Официального признания он так и не получил уже никогда. В утешение ему оставалась только кречетовская библиотека, вывезенная из Ростова. Он холил ее, лелеял и расширял постепенно. Для этого он рыскал едва ли не каждодневно по букинистическим лавкам и имел своих адептов на книжном черном рынке. Потом он женился на петербургской, а вернее на ленинградской красавице Оленьке Верховской. Но вот что исключительно важно сейчас для нас: где-то в 1944-1945-х годах появился в жизни Эльснера Константин Герасимов, ставший верным учеником, трепетным и безмерно увлеченным, насколько этот суховатый, неизменно спокойный, уравновешенный юноша мог быть увлечен... Ефим КУРГАНОВ |
