| МЕНЯ УЧИЛИ МАСТЕРА |
|
Видное место среди преподавателей занимал Василий Шухаев, страстный поклонник классического искусства, представитель нового течения в русском изобразительном искусстве начала ХХ века – «неоклассицизма». Шухаев был первоклассным рисовальщиком, очень любил работать в сангине, добившись в этой технике огромных успехов. Часто вместе с сангиной употреблял графитный карандаш, уголь, пастель, цветные карандаши. В этой технике им выполнена целая серия портретов деятелей грузинского искусства – Верико Анджапаридзе, Галактиона Табидзе, Нато Вачнадзе, Серго Кобуладзе, Елены Ахвледиани... Помню, какое огромное впечатление произвели на меня его зарисовки с натуры к картине «Полк на позиции», которые он сделал в годы Первой мировой войны, находясь в армии как художник. К сожалению, картина так и не была написана, но этюды к ней, а их было несколько десятков, сохранились. Когда мы хвалили эти этюды, Василий Иванович говорил нам, что он считает их лучшими из того, что создал в своей жизни. В этих работах полностью проявилось его мастерство, знание технологии и владение любой техникой. Увидев эти работы на выставке в Художественной галерее Грузии, я решил во что бы то ни стало поработать под его руководством. Шухаев был добрым и отзывчивым человеком, и, как интеллигентный человек, обладал еще и большим тактом. Когда я обратился к нему с просьбой посещать его уроки рисунка, он тут же спросил, знает ли об этом Сергей Соломонович. По молодости лет я тогда не подумал, что этим мог обидеть моего педагога по рисунку. К моей радости Сергей Соломонович воспринял мою просьбу естественно, и сам посоветовал ходить дополнительно в класс Шухаева, которого уважал и считал хорошим педагогом и рисовальщиком. Так я стал учиться у двух больших мастеров. Вскоре это принесло положительный результат. В конце семестра я получил отличную оценку, и один рисунок (мужчина со спины) был отобран в методический фонд Академии. И если сегодня я профессор Тбилисской АХ и смыслю в рисунке – это заслуга моих педагогов, и в первую очередь Шухаева и Кобуладзе, которым я буду благодарен всю жизнь. Василий Иванович был очень интересным человеком. Он как живой стоит перед моими глазами. Высокий, слегка сутулившийся, с доброй улыбкой и такими же добрыми глазами, он всегда выглядел моложавым, несмотря на свои годы (когда я стал заниматься у него, ему было 72 года). Он был хорошим собеседником. Во время занятий часто рассказывал о поездках во Францию, Италию, Финляндию. Восхищался музеями этих стран, очень любил Энгра и часто приводил его нам в пример. Много рассказывал о русском искусстве начала ХХ века, о новых направлениях в живописи, об авангарде в русском искусстве. Тогда впервые из его рассказов я узнал о существовании «Бубнового валета» и таких художниках, как Машков, Кончаловский, Фальк, Лентулов и другие. Несмотря на то, что все они были ниспровергателями академических канонов и классического искусства, Шухаев относился к ним доброжелательно, считая их талантливыми художниками, но идущими не по тому пути. Такое же отношение было у него и к импрессионизму, которым мы все в тот период увлекались. Он часто говорил, что у импрессионистов надо учиться чистоте цвета и теории, которые они создали в этой области. Эти беседы были для нас настоящими уроками по истории русского изобразительного искусства начала ХХ века. На занятиях по рисунку не обходилось без курьезов. Помню один такой случай. Василий Иванович всегда носил с собой небольшую коробочку, в которой у него были карандаши, резинка, тряпочки для растирки. Особенно он дорожил карандашом «Цанг», который ему кто-то привез в подарок из Чехословакии. Это был металлический карандаш, и у него можно было менять стержни. В то время таких карандашей в продаже не было, и Василий Иванович, единственный из преподавателей, имел его. «Цанг» лучше всего подходил к его технике рисования. Однажды Василий Иванович исправлял работу одного из студентов. Фамилию этого студента я забыл, так как он вскоре бросил учебу в Академии. В это время Василия Ивановича позвали на кафедру. Он вышел, оставив «Цанг» на тумбочке для рисования. Студент, опасаясь, что «Цанг» может закатиться в прорезь тумбы, положил его в карман своего пиджака. Через несколько минут Василий Иванович вернулся и снова подсел к работе студента, но не обнаружил своего карандаша. Студент засунул руку в карман пиджака, но «Цанга» там не оказалось. Студент то бледнея, то краснея, изумленно смотрел на нас, не зная что сказать. Василий Иванович нахмурился. Не знаю, что он подумал в ту минуту, но ситуация была не из приятных. Наконец, кто-то из нас догадался пощупать низ пиджака студента и сзади, между материей и подкладкой, нащупал «Цанг». Пришлось лезвием бритвы пороть подкладку и доставать карандаш. Оказалось, что в кармане была дырка, «Цанг» проскользнул в нее и очутился внизу. Все вздохнули облегченно, а Василий Иванович долго смеялся по этому поводу. Метод преподавания Шухаева отличался от метода Кобуладзе. Оба требовали конструкций, пропорции, объема и формы, характера натуры, тональности, но преподавали это по-разному. Василий Иванович любил садиться к работе студента и исправлять ошибки, подражая манере рисунка студента. Исправляя, он всегда объяснял, где какая мышца проходит и где крепится, какие кости составляют основу той части тела, которую он исправлял, проявляя при этом большие знания в пластической анатомии. Сергей Соломонович всегда рисовал на полях рисунка, указывая студенту на ошибки в конструкции той или иной детали рисунка. Эта разница в методе преподавания никак не отражалась на конечном результате рисунка, который в основном у их студентов всегда был на высоком уровне. После окончания Академии я несколько лет работал в отделе реставрации живописи Музея искусств Грузии. Библиотекой музея заведовала очень интересная, интеллигентная и добрая женщина Наташа Сосновская. Василий Иванович часто захаживал в гости к ней, так как она и семья Шухаевых дружили. Я же в тот период увлекся техникой и технологией живописи старых мастеров и часами просиживал в библиотеке. Сосновская была на вид строгим, но в глубине души очень добрым человеком. Она всячески помогала мне в сборе нужных материалов. Часто, когда Василий Иванович приходил в гости, там, в закутке библиотеки устраивалось чаепитие. Приглашали и меня. Таким образом, я снова стал встречаться с Василием Ивановичем. Как-то раз он попросил меня отреставрировать его картину «Финские бани». Картина была в очень плохом состоянии, осыпался красочный слой, местами произошло вздутие краски. Василий Иванович сказал, что она была написана в Магадане, куда он был сослан в 1937 году. Там не было условий для ее хранения, и в таком виде он привез ее в Тбилиси. О своей ссылке Василий Иванович не любил говорить, и мы, студенты, зная как трудно было ему все вспоминать, никогда об этом не спрашивали. Но однажды, у Наташи Сосновской, когда зашла беседа о профессионализме и мастерстве художника, Василий Иванович отметил, что эти качества помогли ему выжить в ссылке. И рассказал историю. «В Магадане были тяжелейшие условия. Изнурительная работа по заготовке леса, голод, болезни уносили жизни нескольких человек в день. Мне было особенно тяжело, так как я не был приучен к физическому труду. Иногда за хорошую работу и поведение нас под конвоем отвозили в ближайший поселок поработать на приусадебных участках крестьян, а также помочь по дому. Мы чинили крыши, кололи дрова, копали картошку, работали в огороде. Взамен получали продукты питания – хлеб, картошку, яйца и т.д. Правда, львиная доля этих продуктов доставалась конвою, но и нам кое-что перепадало. Особенно мы радовались, когда нас отвозили на рынок – работа там была легкая, надо было кое-что поднести к прилавкам или же разгружать подводы с мешками муки и картошки. Одну женщину, которой я помог поднести продукты к прилавку, удалось уговорить дать мне карандаш и несколько листов бумаги. Вот тут мне пригодились знания, которые я получил, учась в Академии художеств у Д.Кардовского. Тайком от конвоиров я стал делать наброски торговцев на рынке. Особенно я обращал внимание на сходство и характер рисуемого. Крестьянам это очень нравилось, и они в обмен за набросок давали мне продукты. Поэтому мне уже не приходилось работать физически, я зарабатывал на жизнь только набросками. Однажды на рынке я встретил молодую женщину. Было заметно, что она не местная. Лицо ее было очень красивое, с огромными и грустными глазами. Я робко подошел к ней, представился, показал несколько набросков и попросил уделить мне минут десять-пятнадцать, чтобы сделать ее портрет. Она согласилась. Мне удалось передать ее характер и красоту, чем она была очень довольна. Она открыла сумочку, чтобы заплатить мне, но я наотрез отказался брать деньги. На другой день, когда шла перекличка, вдруг появился начальник лагеря. В руках он держал небольшой листок бумаги. К моему ужасу я узнал портрет вчерашней незнакомки. Подняв листок над головой, начальник лагеря громко сказал, чтобы вышел вперед тот, кто нарисовал это. У меня подкосились ноги, я очень испугался, но делать было нечего, так как многие знали, что я рисую, и кто-нибудь наверняка выдал бы меня. Я робко сделал два шага вперед и опустил голову. Начальник приказал, чтобы я явился к нему через два часа. Эти два часа были для меня вечностью. Что только я не передумал – посадят в карцер, добавят срок или придумают еще чего-нибудь похуже. Я знал, что в лагере было запрещено писать и рисовать без разрешения начальства. Наконец я явился к начальнику лагеря. Меня провели в его кабинет. К моей радости он встретил меня очень приветливо, предложил чай с булочкой и маслом. Я был так растерян, что не знал, что и сказать. Начальник стал расспрашивать меня о жизни на воле, спросил, где я учился и у кого. Оказалось, что в детстве он тоже рисовал и даже хотел стать художником, но родители настояли на военной карьере. Женщина, которую я встретил на рынке, была его женой. Начальник спросил, смогу ли я выполнить портрет Сталина для его кабинета. В глубине души я подумал, что нарисую хоть черта, лишь бы меня освободили от работ, но вслух сказал, что с радостью нарисую вождя, если мне предоставят материалы для работы. Через несколько дней мне привезли холст, кисти, масляные краски и другие материалы. Выделили небольшой уголок в так называемом «клубе». Это был барак с небольшой сценой, где заключенные занимались художественной самодеятельностью. В этом уголке, под музыку и песни о вожде партии, я и рисовал портрет Сталина. Портрет очень понравился начальнику, и он повесил его у себя в кабинете. Затем последовал заказ на членов политбюро для нашего «клуба». Меня освободили от работы на лесозаготовках, разрешили свободное хождение, улучшили питание. Так случай и моя профессия помогли мне выжить в Магадане. Между работой над портретами я стал заниматься и творческой работой. Там в Магадане и была написана картина «Финские бани». Правда, писать приходилось тайком, и я скрывал работу от посторонних глаз. Я прятал ее в свернутом виде, поэтому она в таком состоянии». Я с радостью согласился отреставрировать картину Василия Ивановича, ибо это был случай, когда чем-то смог бы отблагодарить моего учителя. Реставрацию я проводил в его мастерской урывками, так как был очень занят на основной работе в музее. После трехмесячного труда картина была отреставрирована, утерянные места были загрунтованы, и сам Василий Иванович написал их. Он был очень доволен моей работой и все время благодарил меня. Много лет спустя, когда Василия Ивановича уже не было в живых, я снова увидел эту картину в Русском музее, на выставке, посвященной 100-летию со дня рождения его и Яковлева. Встреча была очень трогательной – как будто встретил родного человека. Я долго стоял перед картиной, и тут снова перед моими глазами возник образ Василия Ивановича, блестящего художника, педагога и наставника, воспитавшего не одно поколение художников. Василий Иванович прожил долгую и интересную жизнь, четверть века он посвятил Грузии и ее искусству. Вечная ему память! Ромуальд ЦУХИШВИЛИ |
