| ЕСЛИ ХОЧЕШЬ УСЛЫШАТЬ АНГЕЛА |
 Артист всегда артист. Заморочить голову собеседнику, навесить, извините, на уши лапшу – это для их брата проще простого. Они не врут. Живут так. Никогда не поймешь, где кончается роль и начинается реальная жизнь. Но тут, ей-богу, другой случай – этому человеку веришь сразу, не сомневаешься и потом. С ним легко. Он безупречно вежлив. Умеет слушать и слышать и делает это внимательно и уважительно. Конечно, он не самый спокойный человек в мире, но почему-то кажется, что он самый спокойный человек в мире. Наверное, все дело в энергетике – очень светлой. Но главное – прежде чем ответить на вопрос, он задумывается, молчит… Он не тугодум – его наблюдательности и реакции можно позавидовать. Просто хочет быть честным и точным. Откровенно говоря, таких собеседников в долгой практике у автора этих строк было всего два. Первый – Олег Янковский. Второй – Дмитрий Дюжев. Дмитрий не собирался давать это интервью. Он приехал в Тбилиси всего-то на три дня. Время в основном было занято репетициями и самим выступлением – его и Тамары Гвердцители. Незадолго до начала концерта он сидел в кафе за кулисами Большого концертного зала филармонии, спокойно курил и пил кофе в компании супруги Татьяны и музыкального директора Елены Ген. Меньше всего ему хотелось, чтобы в этот момент у него над головой встал журналист. Он уже начал было отказываться… Но просмотрев номер журнала «Русский клуб», который я подарила артисту, согласился и назначил встречу на 11 утра следующего дня. Назавтра мне довелось убедиться, что Дюжев умеет держать слово (тоже нечастое качество для популярного человека!). И несмотря на то, что накануне состоялся концерт и открытие «Звезды Тамары Гвердцители», а банкет по этому случаю продлился до пяти часов утра, ровно в одиннадцать Дюжев появился в холле гостиницы. Бодрый, готовый беседовать. - Я понимаю, что выпросила у вас интервью. Почему вы все-таки согласились? Из уважения к местной печати? - Из уважения к грузинскому читателю. Но главное – вы показали мне такой журнал… Он сразу показался интересным, профессиональным, качественным. - Вы избирательны в отношении к журналистам? - Да, безусловно. - Горький опыт общения? - И это тоже. А еще я считаю, что не должен часто появляться на страницах прессы. Поэтому встречаюсь с журналистами дозированно, раз в полгода. Всегда должен быть повод. - Например, свадьба. - Ну, таких поводов в жизни вообще по пальцам пересчитать. Это выпускной вечер, защита диплома, свадьба и рождение ребенка. - О дипломе. Вашей дипломной работой была роль Босого в «Мастере и Маргарите»? - Не совсем так. У нас было несколько выпускных работ. И одна из них – «Мастер и Маргарита», который поставил Сергей Алдонин в мастерской Марка Захарова. - А сейчас какую роль вы хотели бы сыграть в «Мастере и Маргарите»? Вряд ли вы мечтали о роли Никанора Ивановича Босого. Хотя это колоритный образ. - Колоритный, да. А сейчас… Я колеблюсь между котом и мастером. Мастер – это нереализованная мечта в дипломном спектакле, олицетворение философии, мысли. А кот – что-то очень характерное, где можно похулиганить. - Что вам дал Марк Захаров? - Профессию. Он не переставал говорить о том, что актер – универсальное существо, для которого нет невозможных задач. Он должен петь, танцевать, исполнять цирковые трюки. Еще Захаров научил нас зигзаговому существованию. Нельзя играть ровно. Надо удивлять. В пределах одной роли, одной сцены. Этим способом работают многие его актеры. - Вам очень везет на режиссеров, правда? - Невероятно. Каждый из режиссеров, с которым я встречался, – это была новая школа. Уже на третьем-четвертом курсе я работал в Ленкоме, в массовке – танцы, песни в «Юноне и Авось», «Фигаро»… - Это тоже была школа? - Великая. Потому что на твоих глазах – если ты, конечно, не сидишь в столовой – происходит живое искусство величайших артистов. Они – захаровская армия. Такими были выпущены и мы – универсальными солдатами Марка Захарова. Мы были научены по щелчку выполнять все, что он просил – плакать, смеяться, краснеть, стыдиться, чувствовать себя самыми счастливыми на свете… - По щелчку… Что-то в этом задевает. - Да нет. Понимаете, только актер с большим опытом может заслужить уважение. В этом случае режиссер просит сыграть тему, а не эмоцию. А пока ты молод… Из ГИТИСа мы действительно вышли роботами, которые умеют делать все. Для нас было лучше умереть, чем сказать – нет, я этого не могу. Да, это была школа Захарова. А первую школу кино дал мне Александр Атанесян. У него я сделал первые шаги с первым текстом. На съемках была настолько творческая, позитивная атмосфера, что вся группа работала с удовольствием от того, что она снимает именно это кино. И я тогда понял, что действительно хочу работать в кино. Это мое. Большую школу кино я прошел у Алексея Сидорова в «Бригаде». Он дал нам реалистическое существование. Нас, исполнителей главных ролей – Безрукова, Вдовиченкова, Майкова и меня, Сидоров на неделю поселил в санаторий. Он требовал – читайте с утра до ночи сценарий, вот вам криминальная хроника, «Однажды в Америке», «Крестный отец»… К нам приезжали представители определенных кругов, консультировали. А мы, артисты, так сдружились за неделю, что дружба продлилась на полтора года съемок, и даже потом таких близких друзей не появилось. Мы снимались за копейки с мальчишеским задором, который повторить невозможно. Вот сейчас говорят о «Бригаде-2»… Но «Бригада» неповторима. - Потом была школа Шахназарова. - Студентом я снимался у него в массовке в картине «Яды, или Всемирная история отравлений». А потом, уже после «Бригады», Шахназаров пригласил меня в фильм «Всадник по имени Смерть». И шутил: «Ну надо же, Дима, ты снялся у меня в крошечном эпизоде в «Ядах», а каким стал знаменитым!» Для меня было профессиональной удачей, что я встретился с ним в работе. Шахназаров в работе над сценой требует погружения. Он раскладывает внимание на несколько объектов – партнера, улицу, присутствующих людей, внутренние мысли. А сверху идет текст… Потом была работа с Алексеем Балабановым. Он абсолютный диктатор. У него в уме заранее все снято. Он на площадке может работать с закрытыми глазами. Поэтому его раздражают актерские предложения и импровизации. Моя первая картина с ним – «Жмурки». Роль Саймона была написана с пятью репликами. Саймон просто ходил весь сценарий за главным героем и всех убивал. Но мне стало интересно – как это сыграть, чтобы не повторить Космоса из «Бригады»? Повторяться нельзя, иначе ты утвердишь себя в восприятии зрителей только как исполнителя криминальных ролей. Потом из этого уже не вылезешь. А когда мы встретились с Балабановым, и он начал мне рассказывать это кино, я понял, что это глубоко и трогательно, а в моем герое – не все так просто. А на площадке Балабанов не хотел ни от кого никаких вольностей, четко указывал, кому что делать. - Даже Никите Михалкову? - И ему. И вдруг в какой-то момент не дает мне никаких указаний. Я говорю: «Что мне делать?» А он отвечает: «Ты сам все знаешь, иди и играй». Он действительно никому не доверяет. А ко мне в какой-то момент отнесся с доверием – как к ребенку, которого водили-водили за руку, а потом отпустили – иди сам. Как идти? Дайте руку! (Смеется). Но я пошел. Стали рождаться собственные эмоции, переживания. И Саймон получился многообразный. - На фестивале «Кинотавр» ваша работа была отмечена жюри со сцены. - Да, была. И как раз там, в Сочи Балабанов и познакомил меня с Павлом Лунгиным. - Простите, я не могу не спросить. Ведь фильм Лунгина «Остров» возник в трагический период? (За четыре года из жизни ушли младшая сестра Дмитрия, покончил с собой отец, скончалась мать – Н.З.) - Да нет же! Это была журналистская фантазия. Со мной не очень хорошо поступили. Позвонили с просьбой снять обо мне документальный фильм. Я даже удивился – я молод, вроде рано еще для документального кино. А они мне объясняют – нам важно знать секрет вашего успеха, вы молодой человек, а у вас уже столько картин, как вам удается так по-разному играть… В общем, уговорили. Снимали меня пять часов. И все спрашивали – что вы чувствовали, когда умирали ваши родители, ваша сестра? (Речь идет о документальном фильме «На светлой стороне жизни» - Н.З.) - Вы не догадались, что дело нечисто? - Я не ответил ни на один такой вопрос. Там закадровый текст. Я, конечно, просил показать вариант монтажа, заверить кино, которое касается моей жизни. Они мне – да-да-да. А накануне премьеры звонок от ассистентки – простите, я ничего не могла сделать, это все они, смотрите премьеру завтра. И я смотрю… - И что? - Ну что… Фильм про смерть. Сгустили краски, как могли. - Там было сказано, что вас пригласили в «Остров», когда вы находились в монастыре, куда ушли после всех бед. Это правда? - Да нет же! Я, правда, задумывался об этом после «Бригады»… Вообще тогда был очень интересный период, когда все нас узнавали, мы были счастливы и казалось, что жизнь полна возможностей и впереди ждет только счастье. А на фоне счастья – трагедии, уходили мои родители. А на фоне этих трагедий было счастье… - Но в монастыре вы побывали? - Да, я увлекался паломническими поездками. Ездил во многие монастыри. Именно это мне и помогло в разговоре с Лунгиным по поводу «Острова». Он был очень удивлен, потому что все равно было отношение к Дюжеву как к Космосу, парню из сериала. И сложно было доказать, что я могу и что-то другое. - Как Лунгин разглядел в вас это другое? - Сыграл роль мой опыт паломнических поездок. Когда мы встретились, он сказал – скажу тебе честно, в идеале это должны играть непрофессионалы. А я ему начал рассказывать то, что видел сам, про настоящих людей – таких, как мой персонаж отец Иов. Потому что как только ты приезжаешь в монастырь, тебя встречает такой хозяйственник, распорядитель. Эти люди – бывшие военные или из органов. Именно они и занимаются внутренним порядком паломников, которых нужно расселить, наблюдать за ними. Ведь в монастыри приезжают разные люди. К примеру, люди, которые вышли из тюрьмы. Те, у кого конфисковано имущество, за то время, что сидят, теряют и родственников. Они выходят, у них паспорт и 700 рублей подъемных. И все. Или надо ограбить и какое-то время пожить, пока снова посадят. Или как-то обосноваться. Но обосноваться на 700 рублей невозможно. И многие из них живут в монастырях. Им объясняют устав монастыря. Ты можешь быть верующим или неверующим, но в пять утра должен встать и начать работать. В 9 вечера должен лечь спать. И такие люди, как мой герой, имеют дело с беженцами, бывшими заключенными, людьми, нездоровыми психически, которые тоже ищут что-то свое… Это разные люди, разных возрастов, и со всеми мне приходилось общаться. Особенно когда находишься с ними в одной большой келье. Кельи ведь тоже разные – от крошечных двухместных до тех, в которых помещается до 50 человек, с огромными двухъярусными, как в тюрьме, койками. И все друг другу рассказывают свою жизнь. Кстати, человек, став монахом, не имеет права покинуть монастырь – он отдает документы, и все. И в монахи долго не принимают, можно оставаться послушником несколько лет. Я встречал таких людей – уже, казалось бы, человек абсолютный монах. Но нет, не принимают, у него нет ни рясы, ни кельи… Испытывают до самого последнего. - В монастыре тяжелая атмосфера или нет? - Все зависит от веры. Мы вчера общались с Католикос-Патриархом Ильей Вторым. Говорили о том, что такое вера, насколько она сильна сегодня. И он сказал, что вера – это не чувство. Это отдельная субстанция, которая существует или не существует в человеке. И баланс верующих-неверующих в мире постоянный. У нас в какой-то период меньше, в Африке – больше, и наоборот. Такая перетекающая субстанция веры. Люди начинают больше думать о добре, прощении, любви, и вера распространяется шире. Замыкаются, начинают ублажать себя, стремиться к наживе, власти, и вера переходит к другим душам. - Вера – радостное дело? - Да, безусловно. - Но тяжелый труд? - Тяжелый труд с радостным настроением. Как бы тяжело тебе ни было – будь то пост, оскорбление, вторжение, насилие… Как говорит Тургенев, «будь человек только добр – его никто отразить не может». И Святейший мне сказал: «Главное – неси людям добро, и судьба твоя будет хорошей». Вот и все. - Браслет на вашей руке – от Святейшего? - Да, он подарил. И благословил. Это большое счастье… Я встречал людей, для которых нет большего счастья, чем жить в монастыре, быть в ежедневном молитвенном состоянии. Мне удалось совсем чуть-чуть, но все же почувствовать, что это такое – быть монахом. Как говорят сами монахи, если человеку дается по одному черту (с каждым из нас – черт и ангел), то монаху - сорок чертей. Но они чувствуют бесконечное счастье от всего, за все благодарят бога, всему радуются… - И за несчастья тоже благодарят? - Благодарят. И даже в большей степени. - Ну как же это… - Объясняю. Что мне помогло не сойти с ума от горя? Понимание того, что ты не имеешь права на эту жизнь – она не твоя. Это все не твое. Твое – душа, и только душа. А тело и все, что ты имеешь, тебе дается. Даются родители, близкие, дети. Даются. Ты сам не можешь отвечать, что все будет так, а не иначе. Что-то случится, и ты слаб, не знаешь, что делать, почему так происходит… Истинно верующий человек живет c пониманием «бог дал, бог взял». И каждый день об этом читает в молитвах. Утром просыпаешься с радостью от того, что день начался, что ты ночью не умер. А в ночь ты должен быть готов к смерти. Так вера и учит – прощаться с жизнью на ночь и утром радоваться новому дню. В Библии сказано – в течение дня радуйся всему, что тебе дастся, и всему, что у тебя отнимается. В таком счастливом состоянии ты и пребываешь. И монахи это очень четко чувствуют. - Несмотря на сорок чертей. - Несмотря на сорок чертей. И чертям они благодарны. Наверное, нескромно, но Лунгиным были использованы мои рассказы про бесноватых. Я такое видел своими глазами в Оптиной пустыне. Мы стояли в очереди к мощам Амвросия. Подошел черед какой-то женщины прикоснуться к мощам. И вдруг она начала рычать. Народ расступился, все испугались. Рык был мужской, было непонятно что она говорила, но как будто на греческом. А монахи со знанием дела взяли ее под руки, усадили, священник святой водой окропляет, окропляет… Она вырывалась, как мужчина. И пришла в себя, вся мокрая от святой воды. А монах что-то ей рассказывает. И я видел ее глаза – как у ребенка, девочки. Это было что-то уникальное. И Лунгин вставил в фильм этот эпизод. - В одном из интервью он говорил, что использовал также ваши рассказы о раннем утре в монастыре. - Ой, это необыкновенно. В пять часов утра начинается первая монашеская служба. Не включается свет, горят только лампадки. Лики, хриплые ранние голоса монахов читают, поют. Мне кажется, что если хочешь услышать голоса ангелов, то нужно в пять часов прийти в любой монастырь и послушать это священнодействие… - У меня такое чувство, что «Остров» - как будто для вас и не кино. Это все-таки была профессиональная работа? Работали с холодной головой? - Нет, не с холодной. Хотя это, безусловно, профессиональные дела. Тем более надо было работать с Петром Мамоновым. Он непрофессиональный актер. Не знает, что такое мизансцена, ракурс камеры… Он существует как существует. В первый день на репетиции мы выстроили мизансцену, кадр, двойной портрет, все точки были выверены. Снимаем. И вдруг Мамонов выбежал из кадра, убежал к морю и оттуда продолжал кричать мне свой текст. Лунгин кричит: «Стоп! Петя, что ты делаешь, я же тебе сказал, как играть!» А он отвечает: «Я не играю, я так живу». Конечно, было непросто. Но это счастье, что работаешь с таким редким человеком, который не слушается никаких правил, но играет так, что глаз не оторвать. А это самое главное в искусстве. С Лунгиным работа была взрослая. Он объяснял сцену и говорил: «Вот вам пространство, я приду через полчаса, покажите». Да, сложно, когда тебе дается такая свобода, когда ты сам предлагаешь мизансцены, интонации, паузы, направленность, внутреннее оправдание и так далее. А в результате зритель должен подглянуть, как в замочную скважину, и увидеть, как живет этот человек, твой герой. И ты должен быть этим человеком. Кстати, я таким же образом работал с Декланом Доннелланом. Доннеллан – живая легенда. Он известен по всему миру постановками Шекспира. Это режиссер, который имеет свою актерскую школу «Мишень». Европейская школа, авторская. И он работал по такому же методу: рассказывал сцену и оставлял актеров на полчаса-час. То есть первую репетицию делают сами актеры – так, как им удобно. Потом приходит режиссер и расставляет акценты, мизансцены. Этот режиссерский метод такой же правильный, как и диктатура. Главное, чтобы режиссер-диктатор не создавал надуманную ситуацию, не заставлял актеров делать жизненно не оправданные вещи. Это частая ошибка, в результате которой все получается искусственно. И это уже не замочная скважина, в которую мы жизнь подглядываем. - А каков в работе Никита Михалков? - Михалков – это гипнотизер, диктатор, педагог. Он магический человек, волшебник, провидец. Истинно верующий, которого господь любит и хорошо испытывает. Деться было некуда от той критики, которую он получил после «Утомленных солнцем-2», после скандалов с дележкой Союза кинематографистов… А он говорит: «Спасибо тебе, господи, за все. Ты бьешь меня, но я пройду это достойно, с любовью к тебе». Действительно, он это своей жизнью доказывает. И я уверен – господь в ближайшем будущем вознаградит его за испытания, за то, что он не пошел в дрязги, ссоры, суды… - Но суд-то был. - Зло должно быть наказуемо – это тоже святая мысль. - А на площадке? Видимо, он влюбляет в себя. - Влюбляет. Он психолог. С первого взгляда понимает, какой подход нужен к человеку. Я вам расскажу, что произошло на моих глазах. На съемках у нас была небольшая и очень слаженная компания нескольких персонажей, которые из места действия в место действия путешествуют по этой войне – я, Андрей Мерзликин, Артур Смольянинов… У нас уже сложились отношения, мы понимали, что такое быть в окопах, когда в ушах, носу, глазах песок, когда хлеб хрустит на зубах, потому ешь вместе с землей, когда мерзли так, что говорить было сложно… Михалков нас абсолютно погружал в эту атмосферу. В один из съемочных дней актер, примкнувший к нашей команде, играл небольшой эпизодик. А надо сказать, что с нами играл и Михалков. Но на репетициях за него работал дублер. И вот на репетиции мы видим, что актер, которому доверен эпизод, не дотягивает. Мы уже столько пережили, для нас все естественно. А актеру сложно – он только пришел. И мы удивляемся, почему Михалков ему ничего не говорит, не подскажет? А он молчит. Как будто не видит. И вот перед генеральной репетицией, когда Михалков должен сменить своего дублера, он подсаживается к актеру, и что-то начинает ему тихо-тихо говорить. Что он ему нашептал, что это был за гипноз, мы до сих пор не знаем. Мы вроде привычно начали играть, но когда начал этот актер… Какая-то магия произошла. Он играл потрясающе, волшебно. Мы только подыгрывали и удивлялись – как он это делает! Это было уникально. Я же говорю, Михалков – маг и чародей. - Вы приехали в Тбилиси, чтобы выступить в концерте с Тамарой Гвердцители. Что для вас пение? - Я пока не могу назвать себя в этом профессионалом настолько, насколько я профессионал в актерской профессии. Пение для меня хобби, но не в легкомысленном понимании. Любовь к пению действительно у меня была с детства. В школьном хоре пел. А в театральном институте мной заинтересовался Владимир Маторин (оперный певец, солист Большого театра, народный артист России, профессор Российской академии театрального искусства – Н.З.). И он уговаривал: «Я давно мечтал о таком, как ты. Если будешь со мной заниматься до 35 лет, я тебе сделаю и аспирантуру, и все оформлю, как нужно, лишь бы ты не ушел в драматическую профессию – там ты потеряешь связки, голос. Решайся». Я не решился. Мне было двадцать, и 35 – это казалось таким далеким. Я действительно любил и люблю оперное искусство. Слушаю только классическую музыку – она дает мне пищу для фантазии, размышлений. Во всех своих режиссерских работах я ставлю только классические произведения. Гениальные композиторы раскладывали свои музыкальные пьесы по законам драматургии, поэтому они так держат внимание. - Как же, с таким вкусом, вы поете прекрасную, но все же эстрадную музыку? - Таковы нравы публики. А я – универсальный солдат. Самое простое и эстрадное, что мы пели с Тамарой – «Дорогие мои старики». Но мы вкладываем в эту песню такую любовь к старшему поколению… - Вы не первый раз в нашей стране. Сейчас Грузия для вас – это..? - Это Католикос-Патриарх всея Грузии Илия II, чьи слова навсегда останутся в моем сердце. Это Тамара Гвердцители, которую я обожаю, боготворю, считаю, что она - гениальная певица мирового масштаба. А еще Грузия для меня - это люди, люди. Каких замечательных людей я здесь встречаю – даже просто на улице. А сегодня мы хотим съездить во Мцхета, в монастырь Джвари - посмотреть на ту икону, где Христос изображен с закрытыми глазами, а когда ты на него взглянешь, он начинает смотреть на тебя. В Грузии, в мужском монастыре Святого Креста Джвари есть довольно редкая икона, которую называют «Иисус моргающий» или «Плат Святой Вероники». Особенность таких изображений в том, что на одних людей, подходящих к иконе, Иисус смотрит, а на других – нет. Согласно преданию, это зависит от чистоты души человека: если он грешен или готовится совершить грех, Христос не поднимет на него глаз. Не правда ли, дорогой читатель, даже и сомневаться не приходится, что Дмитрий посмотрел прямо в глаза святому лику? Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ | |||||||
|
|||||||
