Жителей тбилисской улицы имени Ладо Асатиани мемориальными досками не удивить. В те времена, когда она называлась Бебутовской, а затем – Энгельса, на ней жило немало замечательных людей. Но то, что на общей памятной доске значатся имена сразу трех прославившихся на весь мир выходцев из одной семьи, – случай уникальный. Один из них – основоположник подводной археологии в СССР, исследователь рукописей Леонардо да Винчи.  Другой – начальник Военно-медицинской академии, создатель большой научной физиологической школы. Третий – востоковед, директор Эрмитажа, первый президент Академии наук Армении. Все они носили одну фамилию – Орбели. Все они – выпускники 3-й Тифлисской мужской гимназии, которая находилась между улицами Гановской (ныне – Галактиона) и Вельяминовской (Шалвы Дадиани).  Все трое – родные братья.
Их отец, Абгар Иосифович, окончил юридический факультет Петербургского университета и стал весьма успешным юристом в Закавказье. Работал в Сванети, Цхинвали, Азербайджане, был мировым судьей в Эривани, прокурором в Кутаиси. Женится он на княжне Варваре Аргутинской-Долгорукой, знавшей русский, французский, армянский и грузинский языки, прекрасно певшей и музицировавшей, занимавшейся благотворительностью в детских приютах Тифлиса.
Из-за того, что семья постоянно в разъездах, сыновья рождаются в разных городах: Рубен – в 1880-м в Нахичевани, Левон – в 1882-м около Цахкадзора, Иосиф – в 1887-м в Кутаиси. А когда семья окончательно осядет в Тифлисе, в доме 56 по Бебутовской улице, Абгар Иосифович работает присяжным поверенным и занимается частной адвокатской практикой. Он отказывается переводиться в Петрозаводск, сославшись на нездоровье супруги и «наличие маленьких детей», уходит со службы и много времени уделяет детям. Надеясь, что они займутся научной деятельностью.
После его смерти в 1912 году в газете «Мшак» можно прочесть свидетельство    врача Агасаряна: «Я не знал еще такого отца, который так заботился бы об образовании своих сыновей. Абгар Орбели приложил много усилий для их воспитания и образования, не останавливаясь ни перед какими материальными трудностями для развития своих сыновей. Он приглашал к себе домой учителей гимназии… И отчасти это явилось причиной того, что сыновья, окончившие гимназию, были уже полны творческих идей… Он говорил: «Я рад, что мои сыновья избрали путь во славу науки».
После окончания гимназии Рубен, по желанию отца, поступает на юридический факультет Петербургского университета, Леон – в Военно-медицинскую академию, а Иосиф – на историко-филологический факультет того же университета и становится востоковедом.
Рубен особым прилежанием в гимназии не отличался, бывало, двойки получал по физике и математике. С одиннадцати лет пробовал себя в литературе, написал аж семь тетрадей сочинений, озаглавив их «Сборник стихотворений Рубена Орбели, написанных в 1891, 1892, 93, 95 годах». Были там и короткие рассказы. Затем появляются тетради уже с философскими и этическими размышлениями – он очень религиозен.
Университет он оканчивает в 1903-м, с дипломом I степени. Его оставляют на кафедре гражданского права для подготовки к профессорской деятельности. Он служит обер-секретарем Гражданского кассационного департамента Правительствующего Сената и через год избирается действительным членом Юридического общества. В Йенском университете в Германии пополняет знания, становится доктором права и в 25 лет производится в надворные советники (чин, соответствующий званиям капитана 2-го ранга во флоте и подполковника в армии).
Он изучает религию, работает редактором юридического отдела двух газет – «Торгово-промышленная» и «Вестник финансов», а после октябрьского переворота 1917 года считает, что верующие люди вынуждены уйти «в духовные катакомбы». Различные религиозные конфессии не раз предлагают ему уехать в Европу, Америку, Японию, но эмигрировать он отказывается. В 1906-1913 годах работает редактором отделов юридического и иностранного законодательства Минфина, оборудует библиотеки, составляет в них каталоги. В 1918 году пишет о себе: «Занимался литературными трудами… сосредоточил с 1912 года мысль на необходимости духовного возрождения человека… стал постепенно выступать с лекциями соответствующего содержания в разнообразных аудиториях… Читал отдельные лекции философско-нравственного содержания… в ряде учебных заведениях Петербурга и его окрестностей, как-то: Технологический институт, Политехнический, Высшие женские курсы, Женский медицинский институт и в большом числе средних… В лекциях и докладах освещались проблемы зла, страдания, свободы воли, личности, личной и общественной гармонии, творчества. В 1918 году по приглашению Петербургского Родительского Комитета…  читал доклады по вопросам внешкольного воспитания, причем, Комитетом была избрана тема «Христос как педагог», и доклад неоднократно повторял в школьных аудиториях… Со времени революции и пробуждения общественного самосознания и интереса к проблемам духа, широко развил лекторскую деятельность, читал в больших аудиториях, причем с марта по май 1917 года прочел более 40 публичных лекций».
В 1923-м он указывает в анкете, что находится «вне политических партий». Но полоса неудач все равно начинается. Правительствующий Сенат перестает существовать. Рубен с молодой женой уезжает в Тамбов, работает в губернском отделе национальных меньшинств и участвует в создании университета. А в Кисловодске кем только он не был: ответственный хроникер в краевом телеграфном агентстве, инструктор библиотечной секции Северокавказского краевого отдела профсоюза работников просвещения и даже сборщик лекарственных растений.
Вернувшись в Петроград, работает управляющим делами и заведующим технической частью научной комиссии Академии наук СССР, ассистентом на кафедре философии в Институте физического образования имени П. Лесгафта, откуда его увольняют по сокращению штатов. И снова скитания: «исследование горских народностей в юридическом и религиозном отношении» у академика Николая Марра, работа в наркомате просвещения Армении и в Ереванском сельскохозяйственном университете, торгово-промышленной секции Госплана Закавказской Социалистической Советской республики (ЗСФСР) в Тбилиси.
По направлению Биржи труда снова (целых восемь лет) работает в Академии наук СССР, представляет ее библиотеку в областном отделе профсоюзов, становится общественным инспектором охраны труда. Но в 1931-м и тут – сокращение штатов… А из других организаций его увольняют по состоянию здоровья. Он пишет матери: «Мы все очень много работаем и очень устаем. Несмотря на то, что я признан пожизненным инвалидом (по болезни сердца и перенесенному туберкулезу обоих легких…), но пенсия так ничтожна, что приходится подрабатывать на научных работах. Это… занимает мое время, но… копаться в архивах все-таки уже тяжело по возрасту и по здоровью».
В 1935-м – судьбоносная встреча. Ученый корректор издательства Академии наук СССР Рубен Орбели, продолжающий искать работу, знакомится с начальником знаменитого ЭПРОНА (Экспедиции подводных работ особого назначения) Фотием Крыловым, хорошо знающим его брата-врача Леона. И тот предлагает Орбели, изучив соответствующую литературу, написать краткую историю водолазного и аварийно-спасательного дел. Так Рубен Абгарович обретает стабильный заработок, став научным консультантом, членом научно-технического совета и историографом ЭПРОНа.
Он почти девять лет занимается научным изучением истории водолазного дела с древнейших времен. Причем работает с первоисточниками, так как знает двенадцать (!) языков, среди которых не только современные, но и латынь, древнегреческий, староитальянский. Он использует труды Гомера, Эсхила, Платона, Аристотеля, Цицерона, Геродота… И, конечно, Леонардо да Винчи, зашифровавшего изобретенный им способ подводных погружений.
Расшифровав рукописи великого итальянца, Орбели определил, как развивалась его творческая мысль – от преодоления водных преград до подъема затонувших судов и даже подводных диверсий. А затем в статье «Альпинизм Леонардо да Винчи» ученый обсуждает, как использовать под водой «снеговые» очки – прообраз водолазной маски.
Орбели стал основателем подводной археологии в СССР, но сам предпочитал термин «гидроархеология». Он обследовал с эпроновцами акватории Тихвинского района близ Ленинграда, Одессы, Феодосии, Коктебеля. В первой же гидроархеологической экспедиции на Черноморье обнаружены древние челнок и прибрежные сооружения. И Орбели разрабатывает методику предохранения от разрушения археологических экспонатов, поднятых из-под воды. Дальнейшим работам и планам мешает война.
Блокада Ленинграда истощает организм Рубена Абгаровича, его диагноз: «дистрофия II-III степени с отеками ног и общей слабостью». В 1942-м его самолетом эвакуируют вместе с «учреждениями Академии наук СССР». В подмосковном Центральном санатории Красной Армии «Архангельское» диагноз расширяется: «авитаминоз, истощение, правосторонний плеврит и миодистрофия сердца». Организм устает бороться ровно за два года до Победы, в ночь 9 мая 1943 года.
Некролог, опубликованный в журнале «Судоподъем» под названием «Памяти ученого и борца», подписывают не только академики и высокие военно-морские чины, но и поэт Анна Ахматова с писательницей Мариеттой Шагинян. А в 1947 году выходит сборник «Профессор Рубен Абгарович Орбели. Исследования и изыскания. Материалы к истории подводного труда с древнейших времен до настоящих дней».  Сейчас это библиографическая редкость.
Вот такая непростая судьба у человека, которого в семье считали наиболее одаренным.  А он пришел в науку в результате непредвиденного стечения обстоятельств и оказался в тени славы младших братьев-академиков. Когда в 1965 году улица в Выборгском районе Ленинграда получила название «Улица Орбели», в указе Исполкома Ленгорсовета подчеркивались большие заслуги в развитии науки выдающихся ученых Леона и Иосифа Орбели, а имя Рубена не прозвучало…
Средний брат Леон в 1899 году оканчивает гимназию с золотой медалью и становится «своекоштным студентом» Военно-медицинской академии (ВМА) в Петербурге. Это значит, что за учебу приходится платить, зато после окончания обучения, не надо обязательно становиться военным врачом. На первом курсе он посещает лекции великого физиолога, будущего лауреата Нобелевской премии Ивана Павлова, а на третьем курсе уже работает под его руководством в Отделе физиологии Института экспериментальной медицины (ИЭМ).
Академию он оканчивает с отличием в 1904-м и назначается ординатором Николаевского военного госпиталя в Кронштадте, в 26 лет защищает диссертацию на степень доктора медицины и в 1907-1911-м годах стажируется в лучших физиологических лабораториях Германии, Англии и на Морской биологической станции в Италии. Потом Павлов приглашает своего любимого ученика на постоянную работу в ИЭМ, и Орбели получает звание доцента, а с 1918-го аж до 1957-го (!) возглавляет физиологическое отделение института имени П. Лесгафта.
Вообще, мест для приложения усилий и знаний у него предостаточно: «Физиологический журнал», Сельскохозяйственный, Первый Медицинский и Химико-фармацевтический институты, Высшие женские курсы в Ленинграде, Юрьевский (ныне – Тартуский) университет в Эстонии. В 1935-м он – член Академии наук СССР, первый заместитель Павлова на XV Международном физиологическом конгрессе, а после смерти учителя возглавляет все учреждения, которыми тот руководил.
Регалии и должности сыплются, как из рога изобилия. В 1941 году – Сталинская премия I степени, в 1943-м – избрание в первый состав Академии наук Армении и назначение начальником своей альма-матер – ВМА. На следующий год – присвоение высшего для военных медиков воинского звания генерал-полковника и членство во  вновь образованной Академии медицинских наук СССР. Еще через год – звание Героя Социалистического Труда.
Казалось бы, как говорится, живи и радуйся. Но… Вот отрывок из опубликованного в «Вестнике Российской академии медицинских наук» за 2012 год материала Артема Аствацатурова: «Всю жизнь физиолог Л.А. Орбели стремился к подавлению в себе и других свойства, названного И.П. Павловым «рефлексом рабства». В начале 30-х годов он отказался подписать коллективное письмо, осуждавшее высказывание Папы Римского о преследовании религии и священнослужителей в Советском Союзе, а в конце 30-х и начале 40-х годов неоднократно пытался добиться реабилитации многих репрессированных ученых, в том числе Н.И. Вавилова, Е.М. Крепса и А.А. Баева».
Как видим, заслуженный ученый не хотел жить в рамках установок советской власти. Когда в 1948-м, по инициативе погромщика генетики и кибернетики академика  Трофима Лысенко, была «закрыта» классическая генетика, вице-президент Академии наук СССР Орбели обязан был следовать линии партии. Но как последователь Павлова он продолжил исследования на основе открытий классиков генетической науки.
Он помнит, что в 1930 году Павлов, возмущенный гонениями на ученых, писал председателю правительства Вячеславу Молотову: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашения, или еще что-нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания».
Так что, вопреки указаниям «сверху», Леон Абгарович, не только не изменяет направление исследований, но и не увольняет опальных сотрудников. Более того, принимает ученого, изгнанного из Ленинградского университета. Тогда-то он и сам попадает в опалу под лозунгом борьбы… «за торжество физиологического учения академика Павлова». В 1948 году на сессии ВАСХНиЛ (Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени Ленина) его снимают с поста академика-секретаря отделения биологических наук, а сам он на эту сессию демонстративно не является.
На следующий год, во время подготовки к 100-летнему юбилею Павлова, на стол Сталину ложится доклад о «серьезном неблагополучии» в развитии павловского научного наследия, искажаемого Орбели, который «монополизировал» исследования по физиологии. Среди других, допустивших «грубейшее, вульгарнейшее извращение физиологии», назван и еще один лауреат Сталинской премии, ученик Орбели, директор Института физиологии при Тбилисском университете Иванэ Бериташвили.
А потом на уровне, выше которого в СССР быть не могло, звучит обвинение Леона Абгаровича в том, что он… «нанес наибольший вред учению академика Павлова». Любой здравомыслящий человек мог бы посмеяться над этим, если бы автором обвинения не был сам Сталин. И над Орбели организуется судилище. Официально оно называется научной дискуссией на объединенной сессии двух Академий – медицинской и «большой». В обиходе его назвали «Павловской сессией».
Сталин лично и детально расписывает сценарий того, что должно произойти: «По-моему, наибольший вред нанес учению академика Павлова академик Орбели… Чем скорее будет разоблачен Орбели и чем основательней будет ликвидирована его монополия, тем лучше… Теперь кое-что о тактике борьбы с противниками теории академика Павлова. Нужно сначала собрать втихомолку сторонников академика Павлова, организовать их, распределить роли и только после этого собрать то самое совещание физиологов… где нужно будет дать противникам генеральный бой».
Обвинители Орбели заявили, что, согласно Павлову, все физиологические процессы в организме подчинены коре больших полушарий головного мозга. И эту подчиненность надо изучать лишь методом «условных рефлексов». А тот, кто изучает другие аспекты физиологии,  «субъективный идеалист». На деле же, на «Павловской сессии» научные разногласия были второстепенны – главным была идеологизация советской науки. И в ЦК партии четко определили роли обвинителей-«истинных павловцев» и объекты для «битья». Учение Павлова об условных рефлексах превратили из научного направления в набор догм.
Сессия начала работу с приветствия «корифею, создающему труды, равных которым не знает история передовой науки». То есть вождю. Затем – доклады, по сути, обвинительные речи. Великого ученого Павлова привязали к еще более «великому ученому» в вопросах языкознания – Сталину. И объявили, что мозг управляет поведением людей посредством речевых сигналов и надо «увеличивать власть человека над организмом». В целом, суть обвинений такова:
У Орбели «подвизались морганисты-вейсманисты, направление работ которых противоречило основным теоретическим идеям Павлова». Его ученики допускали «серьезные уклонения в сторону от Павловского учения, увлекались модными реакционными теориями зарубежных авторов». Сам академик «не направил коллектив работников на борьбу с влиянием западноевропейских и американских буржуазных теорий». А директор Института философии Георгий Александров, бывший глава   Управления агитации и пропаганды ЦК партии, вообще объявил, что Орбели «подрывает дело борьбы за свержение капитализма, отступив от материализма, которым руководствовался Павлов»
Сразу после этой сессии Орбели, Бериташвили и многие их единомышленники были уволены со всех своих постов, закрылись целые научные направления, учебные программы школ и вузов переделаны, а учебники переписаны. Советскую физиологию изолировали от международной науки. Леон Абгарович пишет письмо вождю, но ответа нет. От всего этого у него обостряется болезнь сердца, которая через несколько лет сведет его в могилу.
Как профессионал, он прекрасно понимает, что эта сессия лишила его нескольких лет жизни. И пытается извлечь максимум пользы из той малости, что ему оставили. Это – небольшая группа сотрудников, созданная в 1950 году для индивидуальной работы Орбели. Из нее рождается лаборатория, из лаборатории – Институт эволюционной физиологии АН СССР, который возглавляет, конечно же, Леон Абгарович!
А самый известный из трех братьев Орбели – младший из них, Иосиф. Известен не только своими выдающимися научными работами, но и чисто человеческими поступками, ставшими поистине легендарными.
Параллельно с обучением в 3-й Тифлисской гимназии он прошел полный курс реального училища, дававшего «общее образование, приспособленное к практическим потребностям и к приобретению технических познаний». Да еще – освоив профессии столяра, каменщика и типографского наборщика.
По окончании историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, владея русским, грузинским, армянским, греческим, латинским и турецким языками, он преподает во многих вузах, ведет археологические раскопки, становится первооткрывателем многих древностей государства IX-VI веков до нашей эры Урарту. Ему чуть больше тридцати, когда он становится руководителем разрядов археологии и искусства Армении и Грузии в Академии истории материальной культуры, ученым секретарем этой академии и Коллегии по делам музеев Наркомпроса РСФСР.
В 1924-м он приходит в Государственной Эрмитаж помощником директора. А через 10 лет возглавляет этот главный музей страны и становится членом Академии наук СССР.
Из-за внушительной бороды у него – внешность чудака. Однажды его остановили на Невском проспекте и предложили работать швейцаром в одном из ресторанов Ленинграда. Вежливый академик ответил: «Я подумаю…». А вот как директор Эрмитажа он «чудит» так, что может лишиться не только должности, но и свободы.
В 1932 году, еще не будучи директором, он выгоняет из музея представителей конторы «Антиквариат» Наркомата внешней торговли. Они пришли забирать экспонаты из так называемой «восточной коллекции», чтобы продать их за границу. Стране нужны были деньги, и она начала массово распродавать предметы искусства на аукционах Запада.  Изгнанием непрошеных визитеров Орбели не ограничивается и пишет письмо самому «вождю народов».
Через пару недель приходит ответ: «Уважаемый т-щ Орбели!  Письмо Ваше от 25 октября получил. Проверка показала, что заявки «Антиквариата» не обоснованы. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные организации не трогать сектор Востока Эрмитажа. Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным. С глубоким уважением, И. Сталин». А сотрудники сектора Востока складывают такую песню про своего руководителя: «Раздаются свирепые трели и чернеет вдали борода. Это, верно, бушует Орбели, и скрываются все без следа!»
Потом Иосиф Абгарович «нарывается» на грозный НКВД. Когда от него требуют представить список сотрудников Эрмитажа из числа дворян, он на первое место в этом списке ставит свою фамилию. Когда его обвиняют в том, что он принимает на работу женщин «буржуазного происхождения», он заявляет: дежурные в залах музея должны хотя бы немного владеть иностранным языком, чтобы правильно показывать дорогу иностранцам.
В Эрмитаже живет байка о том, как в 1930-х планировали заменить статую ангела со шпиля Петропавловского собора на памятник Сталину. И Орбели завил: «Помилуйте, товарищи,  этот шпиль отражается в Неве, и что же, вы хотите, чтобы товарищ Сталин оказался вниз головой?». Естественно, желающих не нашлось, и проект отклонили. Впрочем, может, это и не байка вовсе… Но фактом остается то, что в 1935 году Иосиф Абгарович переплавил фамильное серебро, чтобы отчеканить миниатюрные копии ценнейшего блюда IV-V веков и вручить их всем участникам Международного конгресса по иранскому искусству и археологии.
А то, что делает этот человек мирной профессии во время войны, иначе, как подвигом и не назовешь. В первые же дни он организует отбор, упаковку и эвакуацию более миллиона (!) музейных экспонатов. Он отказывается уехать из осажденного Ленинграда и создает в подвалах Эрмитажа бомбоубежище, спасшее жизнь двум тысячам горожан. Там же живут и продолжающие исследования научные сотрудники музея, и сам Орбели, получающий, как и все, суточный паек в 25 граммов хлеба.
Ученый сумел настоять, чтобы с фронта на один день отпустили нескольких историков – прочесть научные доклады на совещании, посвященном 500-летнему юбилею поэта Низами. Это мероприятие он спланировал на промежутки авианалетов пунктуальных немцев.
Полумертвого от голода и холода академика все-таки эвакуируют в 1942-м, но через год с небольшим он возвращается на берега Невы. И участвует в работе Чрезвычайной комиссии, которая обследует состояние разрушенных немцами пригородных дворцовых ансамблей – Павловска, Пушкина, Петродворца... И, конечно же, возглавляет восстановление Зимнего дворца и экспозиций Эрмитажа. Уже в октябре 1945-го для посетителей открываются 69 залов.
В 1946 году Орбели выступает на Нюрнбергском судебном процессе свидетелем, уж он-то видел и обстрелы, и разрушения памятников культуры: «Преднамеренность артиллерийского обстрела Эрмитажа для меня и для всех моих сотрудников была ясна потому, что повреждения причинены музею не случайным артиллерийским налетом, а последовательно, при тех методических обстрелах города, которые велись на протяжении многих месяцев». «Достаточно ли велики познания свидетеля в артиллерии, чтобы он мог судить о преднамеренности этих обстрелов?» – спрашивает адвокат. – «Я никогда не был артиллеристом. Но в Эрмитаж попало тридцать снарядов, а в расположенный рядом мост всего один, и я могу с уверенностью судить о том, куда целил фашизм. В этих пределах я артиллерист»
В начале 1950-х – очередная волна гонений на ученых, и под нее попадает ученик раскритикованного вождем академика Николая Марра, человек независимого характера Иосиф Орбели, не уволивший рекомендованных «сверху» сотрудников. В 1951-м его «убирают» из Эрмитажа, он работает в Институте языкознания Академии наук СССР и в Ленинградском университете. А кроме того, в 1956 году возглавляет Ленинградское отделение института Востоковедения, почти рядом с родным Эрмитажем…
Иосиф Абгарович уходит из жизни в 1961-м, не в элитном «лечкомбинате», а в четырехместной палате обычной больницы. Но не будем заканчивать рассказ на печальной ноте, а посмотрим на эпизоды из сугубо личной жизни братьев-академиков. Прочтем отрывок из материала Александра Балуева в 8-м номере журнала «Петербург на Невском» за 2004 год – про поселок Комарово, воспетый в популярной песне:  «После войны Сталин подарил Академии наук 25 деревянных домов – строили специально по его указу… В поселке жили и темпераментные братья Орбели – директор Эрмитажа Иосиф Абгарович и военный медик Леон Абгарович. Случайно повстречавшись друг с другом во время ссоры, они демонстративно «разворачивали бороды» и расходились в разные стороны. А когда мирились, то садились вместе на лавочку – и тогда появившиеся невесть откуда экскурсанты рассматривали их как какую-то достопримечательность».
Да, было кого рассматривать…


Владимир ГОЛОВИН