Каждый раз, когда в газетах и всевозможных календарях-справочниках царского времени я читал про военных, то ловил себя на том, что не только восхищаюсь именами и титулами – не сделать этого просто нельзя. Судите сами: адъютант Главнокомандующего войсками округа, штаб-офицер, полковник, князь Андрей Захарович Чавчавадзе, командир конвоя Главнокомандующего, обер-офицер, ротмистр, князь Гиви Иванович Амилахори, начальник Тифлисского окружного арсенала полковник Иван Владимирович барон фон Меерштейдт-Гюллесем… Произнесешь все это, и невольно перед глазами – золоченые эфесы, дуэльные барьеры, подкрученные усы и пенящиеся бокалы. А наименования полков, звучащие, как торжественный марш! «135-й пехотный Его Имп. Высочества Великаго князя Сергия Михайловича… 156-й Елисаветпольский Генерала князя Цицианова... лейб-гвардии Атаманский Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича полк…» Долго не мог понять, что еще необычного для нашего времени во всем этом. И, наконец, осенило: прочесть все эти фамилии и должности, наименования и места дислокации полков мог любой желающий. Причем в открытой печати, издателей которой в те времена никому бы и в голову не пришло обвинять в раскрытии военных тайн.
Но, как говорится, пришли иные времена, взошли иные имена. Весьма символически соответствующие уже совсем иной армии. В 80-е годы прошлого века должность заместителя командующего Закавказским военным округом занимал известный мракобес генерал Макашов. Были и «говорящие фамилии»: в 70-е годы дивизией внутренних войск МВД СССР в Грузии руководили комдив Штанько и начальник штаба Портянко. В Батумском погранотряде в 60-е были офицеры Загубигорилка и Непейпиво, весьма далекие от общества трезвости…
А не менее звучные, чем в прежнее время, наименования полков и дивизий доходили до широкой публики через строжайшую цензуру. С 1949 по 1990 годы шесть раз принимался «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению». К самому полному – от 1976 года – в 1977-м и 1979-м секретными приказами было издано еще два дополнения. Автор всех этих документов – Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР, сокращенно – Главлит. Ни одна типография не имела права работать с текстом, который не прошел цензорский контроль. А все, что касается армейской жизни, естественно, должно было визироваться военными цензорами.
С особым рвением те следили, чтобы в печать не проникли наименования полков, дивизий и т.д. «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию…» почему-то не разрешал сообщать широкой публике их полные названия, не менее звучные, чем в прежнее время. И, скажем, 81-й гвардейский мотострелковый Петроковский дважды Краснознаменный, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого полк или 841-й гвардейский авиационный Виленский Краснознаменный ордена Суворова полк истребителей-бомбардировщиков доходили до читателя в виде уныло безликих «Н-ских воинских частей». А 1-я гвардейская мотострелковая Московско-Минская ордена Ленина, Краснознаменная, орденов Суворова, Кутузова мотострелковая дивизия или 15-я мотострелковая Сивашско-Штеттинская ордена Ленина, дважды Краснознаменная, орденов Суворова и Трудового Красного Знамени дивизия – какого-то «Н-ского соединения»… Какая словесная красота пропадала!
Честно говоря, этой глупостью я пользовался вовсю. Когда из ЦК партии к нам в Грузинформ пришел новый директор, решивший бороться за явно расшатавшуюся дисциплину, появился журнал, в который все уходившие из редакции сотрудники должны были указывать, куда они отправляются в рабочее время. Рядом с названиями научных институтов и заводов, адресами композиторов и вернисажей появлялась моя запись: «Н-ская воинская часть». Я тогда писал и на военную тему. И был на «гражданке» одним из немногих, уже знавших, что слово «полк» у военных цензоров не в почете.
Цензоров было двое, работали они, через день сменяя друг друга, в помещении редакции газеты Краснознаменного Закавказского военного округа «Ленинское знамя» – старейшей в Советской Армии. Катавасия с аббревиатурой наименования округа принесла им с 1974 года еще одну заботу. Надо было не менее зорко следить и за тем, чтобы сокращенно писалось уже не КЗакВО – букве «К» предписали исчезнуть из аббревиатур абсолютно всех округов Министерства обороны страны. Дело в том, что в этом году орден Красного Знамени получил и Уральский военный округ (УрВО). Но, если к этому сокращению добавить еще «К», то детям до 16 лет результат не покажешь…
Ну а бастионы абсурдной в век спутников-шпионов секретности, скрывающие заслуженные и красивые названия полков, надоедают, в первую очередь, журналистам из «Ленинского знамени». И они подкладывают цензору литературоведческую статью, в которой не меньше пяти раз упоминается «Слово о полку Игореве». На следующий день статья становится бестселлером: каждый, связанный с редакцией, хочет посмотреть, как в памятнике древнерусской литературы, росчерком красного карандаша, полк пять раз превращается в «часть Игореву».
Впрочем, и сама газета умела ошарашить читателя. Особенно поэзией, хотя именно эту редакцию на улице Луначарского (ныне – Реваза Лагидзе) с самыми теплыми чувствами вспоминал российский поэт Евгений Евтушенко. В конце 1960-х годов после «демобилизующей народ» песни «Хотят ли русские войны?» Главное политуправление армии и флота (Главпур) призвало его в армию и отправило рядовым именно в эту газету. Впрочем, в ней поэт мог появляться и без военной формы:
«…Прибыв солдатом в газету, я попал не в казарму. Меня взял к себе на службу главный редактор, человек редкой души и порядочности, полковник М. Головастиков. Ему я посвятил свою поэму «Пушкинский перевал», которая тут же была опубликована в газете, приведя в ужас «главпуровцев» и работников Главлита… Вопреки предупреждениям генералов из Москвы, он организовывал мои творческие вечера в гарнизонных Домах офицеров и солдатских клубах отдаленных горных гарнизонов, где меня встречали восторженными овациями и цветами молодые офицеры, их жены и дети, студенты и солдаты… Я бесконечно благодарен этому человеку. По мере возможности встречался и поддерживал добрые отношения с ним и его семьей в Москве, где он жил на пенсии… Добрая память о нем останется у меня навсегда».
Во многом благодаря «Ленинскому знамени» Евтушенко стал верным поклонником Грузии, восторженным почитателем ее столицы. Чего, увы, нельзя сказать еще об одном известнейшем россиянине, также отбывавшем воинскую повинность в Тбилиси. Несмотря на то, что служил он в штабе округа на офицерской должности, дававшей возможность весьма привольной жизни, Владимир Жириновский питает ко всему грузинскому только презрение. Впрочем, это – одно из отличий поэта от политикана.
К сожалению, с годами на страницах «Ленинского знамени» стала обитать другая поэзия. Созданная товарищами офицерами и членами их семей женского пола. А особо душещипательной лирикой отличался старший лейтенант, оказавшийся… начальником гауптвахты в Кировабаде. Но самый уникальный вклад пииты в погонах внесли в Лениниану. Мой друг-однокурсник Толя Гордиенко, отслужив два года офицером после окончания университета, еще пару лет в 1970-х носил военную форму – уже в «Ленинском знамени». И как-то, дежуря по номеру, готовящемуся ко дню рождения Ленина, он читает стихотворение, заставляющее в корне пересмотреть устоявшиеся взгляды на моральный облик вождя пролетариата. Толик апеллирует к всевозможному начальству: это печатать нельзя! Но ответ один: «у вас, товарищ старший лейтенант, какое-то извращенное мышление». Так в праздничном номере появился стих, в котором были замечательные строки о взаимоотношениях Ильича с женой воюющего солдата:
«Я тогда еще и не родился.
Мой отец под Псковом
шел на бой.
А Ильич без устали трудился,
Чтоб приблизить день
рожденья мой».
Еще одно оригинальное утверждение – уже об отношениях Ленина с Надеждой Константиновной зарифмовал пиит из числа читателей-политработников. Наученный горьким опытом и поэтическим вкусом начальства, Толя и не пытался оспаривать его публикацию. Вот оно:
«Гуляют письма по местам
скитаний,
Приходят и уходят поезда.
И дарит Крупская всего
одно  свиданье.
Одно свиданье – раз
и навсегда!»
Как говорят в «Покровских воротах», высокие, высокие отношения…
Что же касается бдительности, то в ее проявлении высший пилотаж показал преподаватель военной кафедры Тбилисского университета, которого за глаза мы называли «Камкам», а в лицо, как и положено на этой кафедре, «товарищ подполковник». Обращаться к себе по имени и отчеству Владимир Семенович запретил, для него мы были не студентами, которые должны стать филологами и журналистами, а курсантами – будущими офицерами-мотострелками. За годы службы с 20-ти лет он стал говорить на родном грузинском с русским акцентом и наоборот, по-русски – с резко выраженным произношением грузина.
Мы прониклись к нему теплым чувством на первом же занятии. Информируя, что главное в армии – дисциплина, он приводит такой пример: «Вот, скажем, стоите вы перед лужайкой и звучит команда: «Ложись!» Вы должны немедленно лечь носом прямо в лужайку». Когда же кто-то интересуется, а что страшного в том, чтобы уткнуться носом в лужайку, подполковник дает замечательное пояснение: «Как что? Большая лужа – это лужа, маленькая лужа – лужайка!» Ну как не полюбить такого наставника! Чего только стоило его любимое описание того, как достигается победа. С применением географических терминов, сладко звучащих для его уха, но не очень понятных ребятам с грузинского сектора: «Мы минуем лощины, урочища и на плечах противника врываемся в окопы». Такой способ атаки казался ему особенно предпочтительным.
А зачет, который я сдавал Камкаму, стал одним из самых светлых моментов за все сессии в университете. Не сдать его было нельзя – с «хвостом» по «военке» не допускали на остальные экзамены. Билет мне достается несложный, последний вопрос – «Окапывание на открытой местности с помощью МСЛ» То есть малой саперной лопаты. Оная уже лежит перед экзаменатором, беру ее и начинаю рассказ о тонком искусстве окапывания, но подполковник прерывает: «Отставить разговоры! Покажите на практике!» Имея в виду, что лежа я изображу процесс в общих чертах.
А дело происходит в аудитории пятого корпуса. Между прочим, с паркетным полом. Но приказ, как известно выполняется немедленно. И я, рухнув на живот, за неимением почвы изо всех сил колочу острой лопатой по паркету, пока экзаменатор не понимает, что происходит. Следы – соответствующие. Закопаться в паркет не удается: Камкам осознает, что я действую всерьез и спешно объявляет: зачет сдан. Позже следы моего мастерства окапывания оценивают и комендант здания с начальником военной кафедры – в личном разговоре с Владимиром Семеновичем за закрытыми дверями.
Но апогея бравый подполковник достигает в проявлении супербдительности. Такой, что и не снилась никакому цензору. В итоге было достигнуто два результата. Первый – блок НАТО не узнал, как выглядит советское оружие изнутри. Второй – военная кафедра университета впервые за всю свою историю насильно не привлекла студента к занятиям, а вежливо и без шума избавилась от него. Происходит это в самом начале учебы на первом курсе. С человеком, имя-фамилию которого Камкам запоминал долго и мучительно – Лазарос Зафиридис. Мы же звали его Лазо или Лазик, хотя были младше более чем на десять лет. Его родители в 1930-х уехали из Цалки в Грецию, там Лазик родился, окончил классическую гимназию, служил в военной полиции, был в мотоциклетном эскорте короля, а затем несколько лет искал счастья в ФРГ. «Под старость, – рассказывал он, – родители заявили, что хотят умереть на родине. И умерли успокоенными, а я мучаюсь…».
И на военной кафедре, с ее специфической терминологией и взглядами на мир, определенные мучения могли ждать Зафиридиса, 32-летнего не мальчика, но мужа, хотевшего изучать классическую филологию и говорившего по-русски не так блестяще, как на древнегреческом и латинском. Ну какой из него офицер Советской Армии! Однако Лазик поблажек не желал, хотел быть, как все.
При первой встрече с нашим курсом Владимир Семенович предлагает тем, кто уже служил в армии, выйти из строя и показать остальным, как приветствуют начальство. В числе остальных, прошедших армейскую науку, выходит и Лазо. Когда приходит его черед, он, высоко вскидывая колени, делает пару шагов, несколько раз переступает с ноги на ногу, подпрыгивает и, оглушительно грохнув всей ступней по полу, прикладывает к виску пятерню. Причем растопыренную и вывернутую ладонью вперед.
Придя в себя после этого зрелища, подполковник, заикаясь, приказывает повторить, и Лазик снова изображает лихое топтание с подпрыгиванием. В голову Камкама начинает закрадываться нехорошее подозрение. «Вы в какой армии служили?» – дрожащим голосом вопрошает он. «В греческой», – улыбаясь сообщает Зафиридис. «Это – НАТО?», – лицо преподавателя начинает каменеть. «НАТО, НАТО!», – радостно заверяет его Лазик. «Объявляется перерыв!» – срывая на фальцет командирский голос, выкрикивает Камкам.
Когда мы возвращаемся в аудиторию, почти все плакаты с изображениями пистолетов Макарова и автоматов Калашникова в разрезе уже повернуты картинками к стене. А бдительный Владимир Семенович поворачивает последний – с прибором поэтичного названия ВПХР и спасшимися от химической атаки страшными зелеными рожами в противогазах. Потом, не удовлетворившись тем, что успел спасти военные тайны от натовского взора, Камкам провозглашает: «Зафиридис свободен! Занятия продолжаются!» А затем происходит невиданное: руководители филфака и военной кафедры умоляют студента Зафиридиса перестать быть «курсантом», то есть больше не изучать советскую воинскую науку. И военная подготовка исчезает из жизни Лазика, он внимает заверениям начальства, что и без нее получит диплом.
Когда университет и Камкам становятся уже прошлым, наш Лазарос встает у истоков первых общественных греческих организаций, помогает соотечественникам выбивать у советской власти разрешения уехать на историческую родину.
Он задается целью вернуть понтийским грекам национальный язык, он – один из инициаторов преподавания в школах греческого языка, сам вместе с женой, очаровательной Беллочкой Калайчиди открывает в Тбилиси курсы по его изучению. И как сообщает «Объединение греческой молодежи России», «слушатели хлынули: ученые и художники, инженеры и рабочие, домохозяйки и пенсионеры…» Заработав на всем этом инфаркт, Лазарос Антонович по-прежнему не жалел здоровья, не берег нервов… В последний путь его провожали представители чуть ли не всех живущих в Тбилиси национальностей.
А представить, что сказал бы подполковник Камкам об этой деятельности Лазароса Зафиридиса, несложно: «Ну и кому принесло пользу все, что он сделал? Греции! А это – НАТО? НАТО!»

Все годы учебы мы хихикали над подполковником Камкамом, а недавно я узнал, что он 20-летним парнем ушел на фронт…  Что это меняет? Просто повод задуматься о том, что сильнее влияет на людей – время или нелепые параграфы инструкций и постановлений?


Владимир ГОЛОВИН