| «Я ТРОГАЮ СТАРЫЕ СТЕНЫ...» ШАЛЯПИН В ТИФЛИСЕ |
 Между тем, его появление на берегах Куры вовсе не предвещало столь триумфального исхода. Жизнь в Тифлисе началась с самых настоящих мытарств. И хотя Федя привык к ним и в трущобах родной Казани, и в скитаниях с различными труппами по России, Средней Азии и Азербайджану, легче от этого не становилось. Тем более, в абсолютно чужом городе. А ведь он уже считал себя артистом. С пяти лет он пристрастился к пению, в девять уже поет в церковном хоре, на свадьбах и похоронах. В пятнадцать лет он – статист в театре, в шестнадцать – первая роль в мелодраме на сцене летнего сада и поступление в театральную труппу, в семнадцать – первое сольное выступление в «Евгении Онегине» и участие в хоре опереточной антрепризы. Кстати, о хоре. Пятнадцатилетнего Федю не принимают в хористы Казанского театра из-за того, что его подводит юношеская мутация голоса. Место отдается молодому человеку на четыре года старше, несмотря на то, что тот чудовищно окает. Зовут его… Алексей Пешков. Спустя годы, опять-таки не зная друг друга, они окажутся рядом уже в столице Грузии. Откроем написанную Шаляпиным статью-некролог «Об А.М. Горьком»: «Из наших разговоров выяснилось, что мы жили друг от друга близко и в Тифлисе. В то время, как я работал в управлении Закавказской железной дороги по бухгалтерской части, Алексей Максимович служил в мастерских той же дороги слесарем и смазчиком... Вспоминается еще одно соседство наше с Горьким в том же Тифлисе. Когда я пел уже артистом мой первый сезон в театре на Головинском проспекте, Горький был поблизости… в тюрьме Метехского замка». А до того, как оказаться в Тифлисе в одно время с Горьким, Федор колесит с различными труппами, перебиваясь мизерными гонорарами и жалованием хориста, попадая в сложные жизненные переплеты. В конце концов, став бездомным и безработным в Баку, где еще и свирепствует холера, он бежит в главный город Закавказья. Кондуктор берет с него до Тифлиса всего лишь 30 копеек. По словам Шаляпина, он оказался добрым малым, пустив его на тормозную площадку товарного вагона. И вот, тут, дорогие читатели, позволим себе сделать предположение, которое может оказаться не таким уж невероятным. Вообще-то «добрые малые» среди железнодорожных кондукторов были явлением столь же редким, как не берущий мзды городовой или непьющий сапожник. Но именно в начале 1890-х был на Закавказской железной дороге действительно добрый тормозной кондуктор, которого начальство не раз штрафовало за провоз безбилетных пассажиров. И он не оспаривал этих штрафов, так как в данной им расписке можно прочесть: «…Обязуюсь подчиняться денежным взысканиям по службе, которые будут наложены на меня начальством железной дороги. Кондуктор Николай Пиросманишвили.17 апреля 1890 г.» А поезда в то время ходили не так уж часто, было их немного, и два пока еще непризнанных гения – живописи и вокала – вполне могли встретиться. Но если такая встреча относится к разряду гипотетических, а с Горьким на берегу Куры познакомиться не удалось, то остальные встречи, подаренные Шаляпину Тифлисом, отражают вполне реальную действительность этого удивительного города. Давайте, вместе убедимся в этом. ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ. В Тифлисе оказываются артисты, с которыми Федор уже выступал раньше, они приводят его в оперную труппу, которую набирает некий «офицер Ключарев». Так начинаются выступления в городах Грузии. «…Опера приняла название итальянской, хотя итальянцев в ней было только двое: флейтист в оркестре и хорист Понтэ, мой знакомый по Баку, очень славный человек. Воображаю, как сладостно звучал итальянский язык в моих устах!», - улыбался Федор Иванович через много лет. Как бы то ни было, в Батуми и Кутаиси он поет в «Норме», «Жидовке», «Фаусте». «Прием публикой оказывается вполне сочувственный, сборы не оставляют желать лучшего», - констатирует батумский «Анонс» 24 марта 1892 года. А вот нам в этой истории стоит запомнить «очень милого человека» Понтэ – он еще сыграет огромную роль в судьбе Феди. Что же касается труппы, то ее сгубили оперные страсти, через край выплеснувшиеся со сцены – жена Ключарева бежала с одним из артистов и, по словам Шаляпина, «опера разлезлась». Хористы возвращаются в Тифлис, и Федор никак не может найти работу, даже физическую. Он не ест по нескольку дней, забывается в тяжелых снах, убеждая себя, что «когда спишь, не хочется есть». И вот признание: «Голодать в Тифлисе особенно неприятно и тяжко, потому что здесь все жарят и варят на улицах. Обоняние дразнят разные вкусные запахи. Я приходил в отчаяние, в исступление, готов был просить милостыню, но не решался и, наконец, задумал покончить с собою. Я задумал сделать это так: войду в оружейный магазин и попрошу показать мне револьвер, а когда он будет в руках у меня, застрелюсь». ВСТРЕЧИ ВТОРАЯ и ТРЕТЬЯ. Шаляпин уже стоит перед магазином с оружием, когда его окликает тот самый Понтэ. Ответить на его вопросы Федор просто не может – он плачет. Итальянец отводит парня к себе, тот вдоволь наедается макаронами (первая еда за четверо суток!) и мысли о самоубийстве исчезают. А наутро на глаза попадается афиша, извещающая, что в одном из садов состоится любительский спектакль. Воспрянувший духом Федя отправляется в этот сад и встречается там с актером Охтиным, который предлагает спеть что-нибудь и объявляет, что даст ему русский народный костюм для выступлений на открытой сцене сада. ВСТРЕЧА ЧЕТВЕРТАЯ. Название сада, в котором выступал молодой Шаляпин, мы сегодня не знаем, но от него самого точно известно, что место было не из шикарных: «Садик был плохонький, тесный. Публика посещала его неохотно. Но я усердно пел, получая по 2 рубля за выход, раза два в неделю». Не густо, конечно, но голодать уже не приходится. А потом встреча со служащими управления Закавказской железной дороги. Певец развлекал их и анекдотами, за которые его угощали прямо со стола, и рассказал о своей «запутанной жизни». Ну какой же тифлисец не посочувствует такому рассказу! А тут еще выясняется, что парень знаком с канцелярской работой (в отрочестве занимался ею в Казанской управе). И Федору советуют попытать счастья в бухгалтерии «железки» Он подает прошение и… становится писцом с окладом в тридцать рублей. Казалось бы, живи да радуйся. Но разве канцелярская рутина может радовать человека, уже познавшего запах кулис и сладость аплодисментов? Он очень тоскует по театру и сразу же откликается, когда ему предлагают спеть в Коджори. В этот горный поселок над Тифлисом, ныне пригородный курорт, отправляются восемь человек во главе с Карлом Вендом, «отличным хормейстером, хорошим человеком и отчаянным алкоголиком». Идут, естественно, пешком – откуда деньги на повозку? А о том, что было дальше, лучше всего расскажет сам Шаляпин: «…Концерт не состоялся вследствие глубочайшего равнодушия коджорской публики и потому, что на несчастье наше небеса разразились каким-то доисторическим ливнем, ураганом, стихийным безобразием. Много я видел хороших дождей на своем веку, но никогда не испытывал такого ужаса! Валились деревья, с гор текли пенные потоки, летели камни, ревел ветер, опрокидывая нас, с неба лились ручьи, чуть не в руку толщиной. Под этим ливнем мы возвращались в Тифлис, боясь опоздать на службу… Иногда приходилось становиться на четвереньки, чтобы ветер и вода не сбросили нас с дороги в пропасть». И все это, заметьте, на протяжении восемнадцати километров горной дороги, совсем непохожей на сегодняшнее Коджорское шоссе. Это приключение завершается для Феди диагнозом: «дифтерит» и терзаниями в железнодорожном лазарете – не пропал бы голос! Он бежит из палаты и уже «на воле» добивается приема у доктора, который признает его здоровым. А вскоре – письмо из Казани: знакомый антрепренер предлагает вторые роли в опере с жалованием в сто рублей и аванс на дорогу. Конечно, после всех своих злоключений Федор соглашается. Получает перевод в двадцать пять рублей, отказывается от службы. И уже решившись на очередное изменение жизни, вдруг вспоминает, как сослуживцы, хвалившие его голос, советовали все же поучиться у профессора пения Усатова. Трудно сказать, почему это вспомнилось. Может, задумался о том, как зазвучат арии в его исполнении… ВСТРЕЧА ПЯТАЯ. И вот, уже в самый день отъезда, он появляется в квартире, где его встречают «стая мопсов» и «человечек низенького роста, круглый, с закрученными усами опереточного разбойника и досиня бритым лицом». Так выглядит Дмитрий Усатов, бывший солист Большого театра, где, между прочим, первым спел Ленского и многие другие знаменитые партии. Это ему посвящен романс «Смерть» Петра Чайковского на слова Дмитрия Мережковского. К моменту встречи с Шаляпиным он уже третий год преподает в музыкальном училище Тифлиса и дает частные уроки. Узнав, зачем пришел гость, он ведет себя строго. Предлагает неожиданное: «Ну, что ж, давайте покричим!», больно тыкает пальцем в бок за излишне высокую ноту, после прослушивания держит долгую, мучительную для Федора паузу. Но когда тот не выдерживает: «Что же, можно мне учиться петь?», твердо отвечает: «Должно!» Сразу повеселевший гость говорит, что заработает в Казани денег и вернется, чтобы учиться, но в ответ слышит: « Бросьте все это! Ничего вы не скопите! Да еще едва ли и заплатят вам! Знаю я эти дела! Оставайтесь здесь и учитесь у меня. Денег за учение я не возьму с вас». «Я был поражен. Впервые видел я такое отношение к человеку», - признается Шаляпин. Вдобавок оказывается, что Усатов знаком с железнодорожным начальством, и молодой человек получает письмо с просьбой восстановить его на службе. Но место уже занято, и преподаватель преспокойно заявляет огорченному Феде: «Ну, что ж, напишу письмо другому!» И отправляет его к тому, кого певец вспоминает, как «владельца какой-то аптеки или аптекарского склада, человека восточного типа». ВСТРЕЧА ШЕСТАЯ. Прочитав письмо Усатова, этот человек интересуется, знает ли Федор какие-нибудь языки. Украинский ему не нужен, с латынью парень, естественно, не знаком. Тем не менее, резюме делается не менее ошеломительное, чем предложение Усатова: «Ну, вы будете получать от меня 10 рублей в месяц. Вот вам за два вперед!» - «А что нужно делать?» - «Ничего. Нужно учиться петь и получать от меня за это по 10 рублей в месяц»... И, при всем уважении к нынешним меценатам, признаемся, что не так уж часто можно слышать признание, равное шаляпинскому: «Все это было совершенно сказочно. Один человек будет бесплатно учить меня, другой мне же станет платить за это деньги!» Ну, как нам не приглядеться к такому благодетелю! Константин Алиханов действительно владел аптекарскими складами, но главным в его жизни была музыкально-общественная деятельность. Пианист, закончивший в Петербурге университет и консерваторию, еще в 1873 году открыл первое музыкальное учебное заведение Тифлиса – курсы, со временем превратившиеся в училище, а затем и в консерваторию. Он свыше десяти лет возглавлял это училище, был одним из учредителей и многолетним руководителем Тифлисского отделения Русского музыкального общества. Коммерцией занялся незадолго до появления Шаляпина, и значительная часть доходов шла на бескорыстную поддержку начинающих музыкальных талантов. Правда, может показаться странным, почему в своих воспоминаниях великий артист называет благодетеля просто аптекарем восточного типа. Скорее всего, это – желание передать то, давнее, первое восприятие. Ведь позднее Федор Иванович благодарно вспоминал: «В самый тяжелый момент жизни, когда передо мной стоял вопрос продолжить учиться или навсегда бросить мысли о сцене, Усатов направил меня к Алиханову, который принял в моей судьбе горячее участие и дал возможность продолжить учебу. Если бы ни поддержка Алиханова … - я бы так и остался никому не известным хористом». И когда они вновь встречаются спустя годы, Алиханову дарится фото с надписью: «Добрейшему Константину Михайловичу Алиханову с искренней благодарностью Ф.Шаляпин 17.02.95 г.» Итак, по совету Усатова снимается комната, берется напрокат пианино. И начинаются занятия. Поначалу Федя появляется на них в таком виде, что соученики из «приличных» семей не могут сдержать смеха: ««Это был длинноногий парень, худой, нескладный. На нем были косоворотка и какие-то немыслимые брюки, которые он именовал «пьедесталами». На голове почему-то соломенная шляпа – канотье с черной ленточкой. Дно шляпы было оторвано, держалось сзади на одной ниточке, при ходьбе и ветре поднималось вверх. Немало мы смеялись по поводу этой необыкновенной шляпы…» Да и сам Шаляпин признает: «Был я тогда обтрепан и грязноват, имел одну рубаху, которую стирал сам в Куре». Но Усатов не только подчеркивает свое отношение к новичку, лишь его оставляя обедать после занятий и даже перекраивая под его рост свои костюмы. Он объясняет ученикам: «Это простой, неотесанный парень с чудесным голосом. Это будущая знаменитость. Помогите мне отшлифовать его, возьмите его к себе в компанию, займитесь им…» Что ж, молодежи делать это даже приятно – Федя сразу завоевывает любовь всего класса. «Он был по природе весел и приветлив, а когда улыбался, то казалось, будто он весь так и светится», - вспоминает его соученица Мария Измирова. Новые друзья учат волжанина не только этикету, под их влиянием он увлекается книгами, преображаясь и внутренне, и внешне, сам начинает пробовать себя в литературе. А вот с хорошими манерами удается не все, как свидетельствуют предания семьи профессора музыкального училища Франца Кесснера. Его жена Надежда была постоянной партнершей Шаляпина во время учебы. Заглянем в класс Усатова, куда обучающиеся пению дамы и барышни приносят не только ноты, но и купленные вскладчину подарки Феде на день его рождения. Это – галстук и золотая булавка с жемчугом. А на оставшиеся деньги приобретены бутылка водки и колбаса. Когда обнова повязана смущающемуся виновнику торжества, его подталкивают к роялю, на котором красивый пакет. Федор разворачивает его, смеется, увидев водку, и ловко закручивает бутылку «винтом». Потом, привычным ударом, вышибает пробку в потолок и раздается… «характерное бульканье и глотанье». Никто не замечает, что в дверях стоит «онемевший от беспредельного возмущения» Усатов. Вот тут-то всей компании и дается строжайший урок хорошего тона. Ну, а еще одно нарушение Шаляпиным «бонтона» особого возмущения не вызывает. Скорее, наоборот. Федор приходит разговеться на пасху в особняк Кесснеров на Михайловской (ныне – Иванэ Джавахишвили) улице. А рядом, на углу с Кирочной (Марджанишвили) - церковь Святого Александра Невского. Все вокруг нее заполнено народом – идет пасхальное песнопение. И тут Федя начинает подпевать дьякону своим могучим басом, да так, что в канделябрах звенят хрустальные подвески. Негодования это не вызывает, но поиски второго голоса в необычном дуэте многих отвлекают от службы… Впрочем, в эту церковь певец приходит и позже, чтобы выступить уже официально – на вечере действующей при ней приходской школы. Его приглашают не только туда, 19-летним Шаляпиным восхищаются многие, круг его общения и выступлений стремительно расширяется. Усатов периодически проводит концерты своих учеников, и уже через несколько месяцев Федор известен всему городу. Он становится другом известного мецената Егора Питоева, тифлисских композиторов, и «Элегия» Генария Корганова до конца жизни входит в его репертуар. Он ходит во все театры, на симфонические концерты, сам много выступает, становится членом «Тифлисского музыкального кружка», который в городе называют «Кружком Арцруни». Там ему устанавливают ежемесячную стипендию в пятнадцать рублей, он с удовольствием поет и в зимнем помещении этого кружка на Грибоедовской, и в летнем – на Михайловском проспекте. А Усатов, у которого он продолжает заниматься, рекомендует его в оперу-антрепризу Людвиговa-Форкатти и Любимова. И 28 сентября 1893 года – дебют на главной тифлисской сцене, в Казенном театре – в «Аиде». Шаляпин вспоминает: «Вскоре вышло как-то так, что весь репертуар (басовый) лег на мои плечи, и я неожиданно для себя занял в опере первенствующее положение». Положение это настолько твердое, что всего через пять месяцев объявляется бенефис Шаляпина. Который, кстати, могли и отменить – из-за смерти самого необычного в жизни Федора Михайловича рецензента, военного коменданта города генерала Эрнста. Это настолько комический персонаж, что не полюбоваться им нельзя. Увидев Шаляпина в роли Гремина, он интересуется… его происхождением и заявляет: «Странно! Я думал, что он из генеральской семьи. Он очень хорошо играет генерала». А самому певцу, после похвал, сообщает, что на сценическом костюме нет необходимых орденов, да и перчатки паршивые: «Когда вы будете петь генерала Гремина еще раз, я вам дам ордена и перчатки!» И, ведь, не обманывает. Является задолго до начала спектакля, заставляет артиста маршировать в костюме под строевые. А, нацепив ему принесенные в платке звезду и крест, сконфуженно говорит: «Послушайте, Шаляпин, Вы все-таки потом возвратите мне ордена! Тут был один – тоже бас. Я дал ему ордена, а он их, знаете… Того, пропил, что ли, черт его возьми! Не возвратил, знаете…» К счастью, бенефис состоялся, и уже настоящие рецензенты дают очередные восторженные отзывы. Чего стоят, хотя бы, строки в газете «Кавказ»: «Из всех певцов, учившихся в Тифлисе, Шаляпин безусловно самый талантливый; всего пять месяцев, как он на сцене в качестве исполнителя первых ролей, но уже приобрел симпатии и любовь публики. Эти симпатии выразились в бенефисе, многими ценными подарками и подношениями…» Вскоре после бенефиса Федор Иванович засобирался, его манит Москва. В речи на прощальном обеде он подчеркивает, что навсегда остался бы никому не известным хористом, если бы не Тифлис. Уезжает он с рекомендательными письмами Усатова. И если мы подсчитаем афиши с его именем в городских газетах, то увидим: с октября 1893-го по февраль 1894-го он выступил в тифлисских стенах в 62-х спектаклях! Второй раз он появляется в Тифлисе через шесть лет, в 1910-м, уже признанным великим артистом. Поет в «Фаусте», дает концерт. О том, как проходили эти выступления, рассказывает писатель Лев Никулин: «…Повторилось все, что бывало перед выступлениями Шаляпина: ажиотаж театральных барышников, городовые у театральной кассы и молодежь, сутки простоявшая на улице, чтобы получить билет. В театре был «весь Тифлис» - военные, чиновники, богатейшие люди города, а в райке, на галерее - учащаяся молодежь… Случалось мне слушать его в Петрограде, в Москве, но, мне кажется, ничего равного успеху в Тифлисе я не видел. Это не был обычный «шаляпинский» успех, обыкновенный концерт, В Тифлисе все было необыкновенно…» Проходит еще пять лет, и Федор Иванович получает в Петербурге письмо от поддерживавшего его Тифлисе музыковеда Василия Корганова: столица Грузии ждет певца, чтобы отметить 25-летие его артистической деятельности. И не просто ждет, а дает ему звание своего почетного гражданина. Конечно же, Шаляпин приезжает. Останавливается в гостинице «Лондон», недалеко от столь памятного ему Казенного театра, дает концерты, приходит в музыкальное училище и от души хвалит выступления, организованные в его честь. Перед отъездом, как оказалось, навсегда – обязательный пир, в знаменитом верийском саду «Эдем», столь не похожем на тот сад, в котором когда-то работал долговязый Федя. Первый тост – «за славного артиста, который достиг высшей власти в искусстве», затем чаще других тосты поднимает сам герой вечера. Он даже прослезился. И именно тогда, в взволнованной речи с упоминанием всех, поддержавших его в этом городе, звучат знаменитые слова: «Я рожден дважды: для жизни – в Казани, для музыки – в Тифлисе…» Казалось бы, добавить к этому нечего... Но мы, все-таки, добавим. Когда в Ялте умер Дмитрий Усатов, и его вдове стало трудно с деньгами, Шаляпин до самой ее смерти помогал ей материально. Обязательно перепроверяя, сделан ли перевод. Наверное, в этом – не только прирожденный дар быть благодарным, но и часть тепла тифлисских стен. Владимир ГОЛОВИН | |||||||
|
|||||||
