Александр Гордон поневоле является заложником своего телевизионного образа – циничный позер, для которого ничто не указ, кроме личных пристрастий, иногда – заумный пижон, порой – безответственный трепач...
В Тбилиси он показал свой новый фильм «Огни притона» - экранизацию повести Гарри Гордона. Действие трагикомедии происходит в Одессе в конце 1950-х годов. Главная героиня – мама Люба, хозяйка маленького борделя, в котором работают две «девочки», Зинка-Гитлер и Зигота. Люба для них – и мама, и подруга, и старшая сестра... В главной роли – Оксана Фандера. В картине сыграли Богдан Ступка, Ада Роговцева, Евгений Цыганов.
Александр Гордон прилетел на премьерный показ, легко согласился на интервью, не спеша ответил на все вопросы. И опроверг все, что мы о нем думали.
И дело даже не в том, что он снял умное и трогательное кино. И не в том, что, оказывается, он не пижон. И не в том, что он безупречно вежлив и вежливо ироничен.
Понимаете, разговаривая с Гордоном, понимаешь – неважно, летал он на Луну или не летал. Важно, что не врет.
Он не жалеет о прошлом и не переживает о настоящем. Ему важно завтра. Он говорит: «Меня мучает тоска только по будущему, по прошлому – никогда».
Естественность – вот его главное качество.
- Прежде всего я хочу поблагодарить вас за картину. Вы сняли не кино, а стихотворение – стихотворение вашего отца: «Среди строительных отбросов, Цементный оседлав кулич, Я косточку от абрикоса Тру об украденный кирпич. Растительной ракушки панцирь Не поддается. Но терпи, Точи свистульки, трогай пальцем, И плюй в оранжевую пыль. Кирпич на сантиметр источен, В ресницы пот бежит со лба. Теперь свисти до самой ночи, Пока не задрожит рука». В фильме замечательная образная закольцованность – в начале фильма мальчик вытачивает свистульку из абрикосовой косточки, а в конце – свистит в нее. Оказывается, можно снять поэтическое кино, не цитируя стихов. Такое не удалось даже Тарковскому.
- Да, у него все-таки отец за кадром читает стихи...
- Это чистое кино, чистое и утешающее. Да, ваш фильм утешает, оставляет чувство просветления, хотя тема – неблагодарная, жесткая, и, казалось бы, фильм на эту тему должен быть тяжелым. А он легкий.
- Это и было главной задачей. Спасибо за такую высокую оценку.
- В одном из интервью вы сказали, что своим самым большим достижением на сегодняшний день считаете именно эту картину. Почему?
- Потому что все, что я делал в профессиональной сфере, было так или иначе вынужденно – по обстоятельствам, по финансам и так далее. Я всегда стараюсь работать хорошо и правильно, но все равно бывает стыдно почти за все, что сделал. А здесь – никто меня за язык не тянул. И хотя работа оказалась очень тяжелая, неблагодарная в том смысле, что я потерял много и друзей, и денег, но это была необходимость высказывания. Мне этот фильм нравится как зрителю, и у меня была именно такая установка изначально, я же понимал, что от меня ждут манифеста. Мне зачастую не нравится то кино, которое я обсуждаю в своей передаче «Закрытый показ». И если я сам снимаю кино, то для тех, кто будет его смотреть. Я хотел снять зрительское кино, не герметичное, а обращенное к людям, к зрителю, которого я если и не люблю, то хотя бы жалею. Как говорит моя героиня, «мне людей жалко, особенно всех». И еще – вы совершенно справедливо заметили, и я очень рад, что заметили – в отличие от тех, кто считает, что нынешние времена не позволяют искусству выполнять никаких других функций, кроме как быть искусством ради искусства, я считаю, что это не так, что всякий раз у искусства помимо того, что это самовыражение художника, либо проповедь, либо исповедь, но это всегда какое-то влияние на аудиторию. И мне кажется, что в наш очень нелегкий век утешение –  как раз то, что я хотел бы дать. Снимая кино, я и сам избавился от большого количества внутренних проблем в своей жизни – и страхов, и ночных кошмаров...
- Утешили сами себя?
- Да. И подумал, что раз работа над картиной оказала такой терапевтический эффект на меня, может быть, она и другим поможет в жизни. В том самом утешении. Высоком утешении, конечно. Потому что слезы, которые иногда льют женщины над этой картиной, все-таки не сентиментальные, не мелодраматические. Мелодрама обычно вызывает жалость к самому себе – ведь над собой поплакать легче всего. А здесь, мне кажется, слезы другого порядка – очищающие.
- И еще, я думаю, это и слезы сострадания.
- Вот! А это же главное. Если любовь – это такой же талант, как вера, и не каждому дана, то жалость-то может проявить каждый.
- Я понимаю, что человек, особенно работающий на телевидении, иногда обязан или эпатировать, или кокетничать, или провоцировать. Но после этой картины я уже не смогу поверить ни в «ПОЦ» – вашу Партию общественного цинизма, ни в «ПИ здесь» - Партию  интеллектуалов... Наверное, на самом деле вы совсем другой человек?
- Вот сейчас за обедом мы разговаривали с Леонидом Павловичем Мозговым. Он снялся в моей картине «Метель», которую я сделал после «Огней...» Но это отдельный разговор, потому что он, как всегда, был на высоте, а я не доволен своей работой. («Огни притона» были сняты в 2007 году, после кризиса 2008 года картина ждала финансирования монтажного периода, фильм «Метель» А.Гордон снял в 2010 году. – Н.З.) Нельзя же Леонида Павловича воспринимать как Гитлера или Ленина, которых он сыграл? Это роли. Просто у него роли отчетливые, очерченные рамками драматического искусства в кино. А мои роли более расплывчатые, потому что телевидение – это сфера, где предполагается, что маска, которую ты носишь, к тебе прирастает. Но это же не так. Я все-таки профессиональный актер и Гордон, которого люди видят по телевизору, - это роль, которую я играю. И не одна роль. В «Хмуром утре» - одна, в «Гордон Кихоте» - другая, в «Закрытом показе» - третья. Это же не журналистика, не некое яканье в телевизоре.
- То есть ваша работа – сплошной маскарад?
- Ну конечно. Другое дело, что публика путает меня с этими героями. Но это неизбежно. В конце концов, Вячеслав Тихонов до конца жизни остался Штирлицем.
- В вашей деятельности так много направлений... Какое из них наиболее вам близко? Как говорится, кто вы, мистер Гордон?
- Конечно, режиссер кино. Если бы все условия моей жизни были абсолютно благоприятными, если убрать давление среды, то я бы занимался кино. И только. И как Георгий Николаевич Данелия, с удовольствием бы два года лежал на диване, фантазируя и выдумывая, а потом бы год, как папа Карло, трудился. Я думаю, что это – мое. Но пока жизнь такого режима не позволяет. К счастью, наверное.
- А на театре вы остаетесь?
- Да, потому что это очень хороший тренинг. Когда снимаешь кино, невозможно устроить полноценный подготовительный репетиционный период, как на театре, - у артистов нет времени, бюджет не позволяет, то да се... Приходится очень быстро объясняться с актерами и иногда работать с показом. А для этого надо быть в форме. Я играю два спектакля три-четыре раза в месяц в театре «Школа современной пьесы» - главную роль в спектакле «Дом» по Гришковцу и Тригорина в «Чайке».
- «Чайка» - проект со стажем...
- Не просто со стажем. Я там шесть лет Треплевым бегал. Теперь дозрел до Тригорина. И скоро буду играть если не Сорина, то Аркадину – точно.
- Вы как-то сказали, что ваш любимый фильм – «Не горюй!»...
- Да. Я считаю, что это один из лучших фильмов на земле. В нем счастливо совпало все, что я требую от кино для себя и что пытаюсь делать сам. Абсолютная внутренняя художественная свобода, точное отношение к зрителю, как к собутыльнику, соучастнику, как к человеку, с которым хочется поделиться – это главный мотив. Там очень сложный жанр – трагикомедия. «Не горюй!» - не реалистическое кино, в том смысле, в каком импрессионизм не может быть назван реализмом, то есть его грузины никакого отношения к реальным грузинам не имеют – это все-таки маскарад... И это очень сильное кино в эмоциональном смысле. Для меня главное, когда я смотрю кино, - чувствовать. Думать я буду потом, если буду. Кстати, поэтому я Тарковского не люблю. Когда я смотрю кино, оно меня должно взять и не отпускать, я должен плакать, смеяться, радоваться, ужасаться... Георгий Николаевич – мастер в этом деле. А «Не горюй!» я считаю шедевром.
- Вы неоднократно повторяли, что на телевидении работаете для заработка. Важно ли для вас то, что о вас думает аудитория?
- Послушайте, это же часть профессии. Ведь бабки можно зашибать гораздо более простыми способами. Многие люди, которые работают на телевидении, капитализируют свои таланты в ведение свадеб и корпоративов. А я этим не занимаюсь. Понятно, что я зарабатываю на телевидении деньги. Кстати, не бог весть какие. Ведь у нас есть представление, что если человек в ящике на Первом канале, то он – миллионер. Это совсем не так. Это деньги тяжелые, и хлеб нелегкий. Но мне же хочется делать это честно, чтобы результат был достойный. То, что мне лично стыдно – это отдельная история, может, у меня планка такая высокая. Но приходится убивать сразу трех зайцев, и один из них всегда убежит.
- Стыдно, говорите... С совестью своей вы в ладах?
- Нет, конечно. Кто находится с ней в ладах? Но в моем случае дело не в телевизионной работе – тут другие причины. Межличностные коммуникации мне спать спокойно не дают.
- Вы артист, щукинец. Почему вы пошли в артисты?
- У меня другого пути не было. В пять лет у меня был собственный кукольный театр во дворе. Когда я прочел великие «Годы учения Вильгельма Майстера», я даже вздрогнул – у меня было ощущение, что я читал собственную биографию. Я всегда испытывал некоторую не склонность, а страсть к актерствованию. Потом – несколько театральных кружков, и мне, наверное, повезло, потому что в нашу школу пришли два выпускника ГИТИСа, с одним из которых мы дружим до сих пор... Пути назад у меня не было. Единственное, в чем я колебался – между актерством и режиссерством. Но юный возраст поборол сомнения, и тщеславие, которое присуще этому возрасту, победило все. Хотя, конечно, склонность к режиссуре у меня была с самого начала. В театральном училище я учился на смешанном курсе – у нас была режиссерская группа, которую вел Владимир Александрович Эуфер. Он просто заставил меня ходить на занятия, потому что видел и понимал все и вся.
- Как вы учились?
- Я отличник. У меня только по танцу тройка, она не позволила мне получить красный диплом.
- С удовольствием учились?
- Мне это легко давалось.
- Чувствовали, что это ваше?
- Да, абсолютно. Все, кроме сцендвижения, танца и физкультуры.
- Говорят, что в артисты идут очень застенчивые люди. Это и про вас?
- Да. Я до сих пор испытываю некоторые комплексы, когда оказываюсь на публике, несмотря на всю профессиональную броню, которую сумел нарастить за эти годы. Все равно неловко, когда на тебя смотрят. Костя Райкин, например, который тоже заканчивал театральное училище имени Щукина, на первом курсе находился в таком зажиме, был настолько застенчив, что ему пришлось изгонять это из себя очень странным образом – он в метро вставал у дверей вагона и вслух объявлял следующие станции. Естественно, привлекал всеобщее внимание, его принимали за сумасшедшего, над ним смеялись, но он мужественно проезжал кольцевую линию по два раза.
- И я уверена, что остался таким же застенчивым.
- Остался. Но научился бороться с этим. А так... Иногда выходишь на сцену и чувствуешь себя подростком.
- Вас легко смутить?
- Да, очень легко. Если знать – как.
- Ну, значит, нелегко... Кто входит в первый круг ваших друзей?
- Отец, его жена, их дети – мои многочисленные сестры, дети и мужья сестер... Я не испытываю к ним никаких особенных родственных чувств – они именно друзья. Остался  один друг со школьных времен, представляете?
- Новые друзья появляются?
- Приятели. Иной раз кажется, что все совпало, и это дружба. Но потом выясняется, что даже двух-трех лет общения недостаточно, чтобы отношения назвать дружбой.
- Случались расставания после долгих лет общения?
- Конечно. В основном, с женщинами, правда. Но бывало.
- Вы уходили или от вас?
- По-разному. Иногда я не мог уйти и провоцировал на уход. За это, конечно, особенно стыдно.
- Почему основой для ваших фильмов становятся произведения вашего отца?
- Я тоже долго думал над этим, и у меня нет однозначного ответа. Наверное, это из-за того, что у нас действительно очень схожие взгляды на мир, на его эстетическую и этическую составляющие. И он, и я не любим такую категорию, как вкус, потому что вкус очень близок к моде. Как он говорит, природа вкуса не знает, иначе не было бы этих похабных закатов, когда, как сказано у него в романе «Поздно. Темно. Далеко», «все свои – решили ангелы, оставим условности, забудем о приличиях, зачем нам эстетика». А еще из-за генов – может быть, я иду той же тропинкой, какой он шел всю жизнь, и с удовольствием, как трутень, пользуюсь результатами. Пчела уже мед собрала, чего ж его не попробовать...
- По-моему, сейчас вы фокусничаете...
- Нет, нет. Говорю же, я дилетант не потому, что не умею снимать кино, а потому, что у меня нет необходимости заниматься этим профессионально. Я любитель. В высоком смысле слова. Я могу позволить себе роскошь снимать когда хочется и что хочется.
- И не ради заработка.
- Не ради заработка совсем. Даже иногда наоборот. Поэтому я не бегаю с выпученными глазами и не ищу сценарии. Мне нет необходимости раз в два года снимать кино. Так магически совпадает, что те темы, которые мне интересны, так или иначе в творчестве отца уже приоткрыты. И мы пытаемся из этого сделать некое третье качество.
- Может быть, просто ваши родители для вас очень важны?
- Нет, это не мой случай. Абсолютно. Если бы мы с Гарри Борисовичем не были друзьями, то никакой привязанности я бы не чувствовал совсем. Мама моя живет в Америке. Мы встречаемся раз в четыре года. Это, конечно, большое давление на мою вечернюю совесть. Но я ничего сделать не могу. Так сложилось. Такой образ жизни у нее и у меня.
- С мамой вы друзья?
- Скорее всего, нет. Понятное дело, что я маму очень люблю и очень жалею, и когда есть возможность и необходимость, помогаю. Но это все. Потому что, если бы было по-другому, я в Америке бывал бы гораздо чаще, чем получается.
- А с дочкой дружите?
- С дочкой мы помирились после года ссоры – буквально третьего дня, да и то по интернету.
- Главное – помирились!
- Ну, она написала, я ответил. Вроде как помирились.
- А из-за чего поссорились, если не секрет?
- Она меня обманула, а мне это не понравилось. Так бывает.
- В Грузии вы впервые...
- Я был женат на грузинке семь лет, но она меня не пускала в Тбилиси.
- Почему это?
- Не знаю. Охраняла свою территорию. Она считала, что у нее здесь своя жизнь, которая меня касаться не должна. Может быть, щадила меня. Зато Грузия побывала у меня дома в полном составе. У меня двери не закрывались семь лет. Родственники, друзья, друзья родственников... Кого только я не видел у себя – начиная от каких-то заместителей министров до воров в законе. Грузинская диаспора в Москве – это вообще отдельная вещь. Если возникают точки кипения в этой диаспоре, то они кипят по полной программе.
- Но это ведь в прошлом, я читала...
- Да-да, конечно, давно уже.
- Вадим Абдрашитов сегодня сказал: «Нахожусь под тяжелым бременем гостеприимства». Нет у вас такого же чувства?
- Нет. Я, видимо, в это время пил. А кроме того, я это бременем не считаю, потому что и сам человек гостеприимный, и знаю, что помимо неудобства это доставляет колоссальное удовольствие – принять человека.
- О впечатлениях от Тбилиси пока еще рано спрашивать?
- Рано. Скажу только, что Тбилиси безумно похож на Одессу, а Одесса – мой любимый город. Поэтому думаю, что здесь у меня тоже срастется. Только мне надо приехать сюда на неделю и без всяких дел. Уже хочется...

Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ