| УРОКИ ЧЕХОВА |
|
Профессия учителя менее всего подошла бы Антону Павловичу Чехову, настолько чужды и неестественны для него были всякая назидательность, дидактичность, даже наставничество. Но всей своей жизнью и натурой он настолько высоко поднял и профессиональную планку и человеческую, что не учиться у него нельзя, что учиться у него хочется, что жить и быть без оглядки на то, что жил-был Чехов, для человека культуры, наверное, невозможно.
«Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова», - писал Сергей Довлатов, с чеховской краткостью передав обаяние не только чеховского стиля, но его мировосприятия и самой его личности в целом. Писатель и человек Чехов – это то самое удивительное явление, когда черты натуры сполна отразились в творчестве, в самих его принципах, а стиль письма повлиял на стиль жизни. Сам Чехов не похож ни на кого. Он привнес в литературу свои качества, собственные правила, которые так отличают его произведения и которые так характерны для него самого. Лично. Чехов проложил дорогу в литературу малой форме – небольшому рассказу. В начале пути в редакциях ему пришлось наслушаться насмешек по поводу того, что «это» не произведения, что «это» - «короче воробьиного носа» ... Но право на жизнь новому жанру – не анекдоту, а именно художественному короткому рассказу – Чехов все-таки дал. Малая форма диктовала свои законы. Лаконизм был естественной необходимостью – описание события и человеческого характера надо было уместить в нескольких строках, а потому выбиралось самое характерное, самое важное, самое значимое. Краткость, немногословность – это черты и самого Чехова. Он не любил говорить лишнего и не любил слушать ненужного. Любой рассказ Чехова похож, если возможно позволить себе такое сравнение, на его комнату, ведь писателя отличало отвращение к манерности и фразе в речи, неприятие излишества и захламленности в быту. Современники замечали, что жилища литераторов отличались либо роскошью с позолотой и антиквариатом, либо нищетой и неопрятностью. Кабинет Чехова, где бы он ни жил, - это всегда порядок и чистота. И все. Он и в других ценил лаконичность, то есть способность через характерное передать главное. Как-то он заговорил с одним литератором о В. Гиляровском, их общем друге. Литератор сказал с восхитившей Чехова емкой краткостью лишь два слова: «Было попито!» Замечание, что дядя Ваня «носит чудесные галстуки» было исчерпывающей характеристикой, как и то, что в финале «Дяди Вани», Астров, уезжая, свистит. Именно на такие детали Чехов обращал внимание актеров, допытывавшихся у него, как им играть свои роли, и прибавлял: «Послушайте же, я все уже написал». В «Трех сестрах» поначалу у Андрея был довольно длинный и очень интересный, по воспоминаниям, например, Станиславского, монолог, в котором опустившийся провинциал рассуждает о том, что такое, с его точки зрения, жена. В конце концов, Чехов вычеркнул монолог целиком, заменив его тремя словами: «Жена есть жена». Кстати, возможно, что в некоторой степени лаконизм Чехова был и унаследованной чертой, как ни странно, от отца ( к которому, как известно, у писателя внутренне было довольно сложное отношение). Дело в том, что Павел Егорович Чехов имел своеобразное увлечение – он вел ежедневники, в которые записывал события каждого дня в одном предложении, то есть весь день описывался единственной фразой, например: «Превосходно удались Марьюшке налистники. Пастуха молнией убило. Миша женился. Приехали гости, не хватило тюфяков. Антон сердит. Пиона расцвелась». Может быть, умение Чехова одной сжатой строкой нарисовать целую сложную картину отчасти и из этих дневников. Когда отца не стало, Чехов признался сестре: «Мне кажется, что после смерти отца в Мелихове будет уже не то житье, точно с дневником его прекратилось и течение мелиховской жизни». Забыть перенесенные от отца унижения Чехов не сможет никогда – очень уж было горько и оскорбительно, а вот простить его он смог. «Я не грешен против пятой заповеди», - замечал он. Чехов вообще, как очень немногие, отличался исключительной терпимостью и к людям в жизни, и к персонажам в произведениях. Он абсолютный реалист, который смотрит на жизнь широко раскрытыми глазами – без иронического прищура, без розовых очков, без лупы, без всех тех фокусов, которые искажают картину действительности. Чехова упрекали в равнодушии и «холодной крови», называли пессимистом и «хмурым человеком», а это всего лишь объективность и здоровое мировоззрение, соединяющее в себе грусть и жизнерадостность, усталость и энергичность, веру в бессмертие и сомнения в бессмертии. Ему вменяли в вину отсутствие авторской позиции, а это просто уникальное авторское умение увидеть в каждом человеке его собственную правду, его личные мотивации. А еще - это очень редкая писательская способность симфонического восприятия мира, когда голос каждого героя звучит как самостоятельная музыкальная тема, не внося дисгармонию в само произведение. «Беспощаднейшим талантом» назвал Чехова Лев Шестов, и трудно сказать лучше. Чехов никогда не скрывал своей позиции, ведь душевные и духовные переживания, которые рождают его произведения, очень определенные flagyl 400 mg. Но он дает читателю возможность делать выводы самостоятельно, без авторских понуканий, без оглядки на кого бы то ни было. Вот наихарактернейший пример, сохраненный для нас Т. Щепкиной-Куперник – отзыв Чехова о прочитанных рассказах писательницы: «Все хорошо, художественно. Но вот, например, у вас сказано: «и она готова была благодарить судьбу, бедная девочка, за испытание, посланное ей». А надо, чтобы читатель, прочитав, что она за испытание благодарит судьбу, сам сказал бы: «бедная девочка»... Вообще: любите своих героев, но никогда не говорите об этом вслух!» Терпимость Чехова, его деликатность, скромность, почти застенчивость – это, видимо, одни из главных его черт, во всяком случае, такие черты, которые лежат на поверхности, бросаются в глаза сразу и запоминаются навсегда. Правда, иногда при первом знакомстве он мог произвести впечатление человека надменного из-за своей манеры глядеть на собеседника, несколько запрокинув голову – так близорукому Чехову было удобнее смотреть через пенсне. Впрочем, это ошибочное мнение сразу развеивалось и любой видел перед собой искреннего, щепетильного и веселого человека. И именно эти его качества все современники, близкие знакомые и не очень, словно сговорившись, отмечают в своих воспоминаниях как самые его отличительные. Ну не могут же ошибаться все разом! Чехов действительно был таким. Вот пример. При его болезни папиросный и сигарный дым был для него не просто непереносим, он был смертельным ядом. Чехову было неловко просить посетителей не курить – он вообще не любил и не мог просить, делать замечания и давать советы. Поэтому в кабинете была повешена табличка «Просят не курить». Но когда иные бессовестные гости легкомысленно закуривали, Чехов все-таки не мог попросить их прекратить доставлять ему мучения. Ему было неудобно. Но при этом в нем безусловно чувствовался некий внутренний несгибаемый стержень, некая не зыбкая, а очень твердая почва, основа, с которой Чехова было не сшибить никому. Может быть, это объяснялось обостренным чувством собственного достоинства и независимости, которые были для него очень важны и которые очень ясно ощущались всеми окружающими? Ведь запанибрата с ним никто и никогда не был, фамильярничать никому и в голову не приходило... Был ли он добр? Он легко давал в долг и никому не отказывал в помощи, он приглашал к постоянно накрытому в доме столу и звал к себе гостить и жить. Он безвозмездно лечил крестьян и заслужил славу знающего и бескорыстного доктора. Он отдал Таганрогу свою огромную библиотеку, постоянно пополнял ее, и скоро она стала одной из лучших в губернии - Чехов отправлял туда немереное количество книг, как купленных им на свои средства, так и выпрошенных у знакомых авторов и издателей... Во время эпидемии холеры ему предложили возглавить санитарный пункт, он сразу же согласился и отдал этому много времени – собирал средства, добился, чтобы везде заготавливали необходимый инвентарь, а на фабриках строили бараки... В голодный 1892 год, в суровую зиму он отправился в самую пострадавшую губернию – Нижегородскую, там устраивал столовые, кормил крестьян, организовал скупку лошадей и их прокорм на общественный счет с тем, чтобы весной раздать безлошадным крестьянам... Живя в Мелихове, Чехов принимал деятельное участие в постройке земской больницы, строил в деревнях пожарные сараи, добился проведения шоссе от Лопасни до Мелихова. Ему обязаны школами Талеж, Новоселки и Мелихово. Он сам наблюдал за стройкой, закупал материалы, делал сметы и чертежи... Появление книги Чехова об ужасах Сахалина вызвало к жизни реальные дела, самые настоящие изменения - там начали строить приюты, ясли, школы, а главное - была отменена система наказания плетьми, потрясшая Чехова до такой степени, что чуть не стала для него навязчивым кошмаром. Так был ли он добр? Безусловно. И все-таки все эти поступки не просто от чеховской доброты душевной, по крайней мере, в сентиментальном ее понимании. Думается, что в этом проявлялось исключительное стремление Чехова максимально гармонизировать мир вокруг себя и хоть отчасти приблизить ту будущую прекрасную жизнь, в которую он искренне, глубоко верил и веровал. Он не столько чувствовал сердцем, сколько рационально рассуждал, что если есть земля, на ней должен быть сад, если есть дом, в нем должны быть порядок, чистота и хороший воздух, а если ты человек, то в чистоте и порядке должна быть твоя душа, а потому надо трудиться каждый день, и только тогда ты действительно человек. «Надо работать, постоянно работать, не покладая рук,- говорил он.- Мы в большинстве недеятельны, ленивы, довольствуемся зачатками и скоро успокаиваемся на полдороге». Ну а если уж ты счастлив, то должен всегда помнить, что кто-то несчастлив, но не раскисать от чужого горя, не бежать от него, а помогать – деятельно, результативно, чем можешь. «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда - болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, - и все обстоит благополучно». Примечательно и неслучайно, что все, знавшие Чехова, в один голос отмечают, что если бы он не был замечательным писателем, то стал бы замечательным врачом. Отчего так? Ведь Чехов не лечил большинство своих знакомых... Да оттого, что именно таким – вдумчивым и неторопливым, спокойным и вселяющим уверенность – каждый из нас и хочет видеть своего лечащего врача, а скорее всего, своего друга. А вот собственные горести Чехов считал необходимым не показывать. Более того, как отмечал наблюдательный Бунин, он «всех неизменно держал на известном расстоянии от себя, чувство независимости было у него очень велико». И это не от гордыни, пожалуй, а от щепетильности и хорошего воспитания, немного – от гордости, а еще от того, что обременить кого-то значило для него обязать, по меньшей мере, на сочувствие, а Чехов долгов не терпел. Если должны были ему, он об этом не напоминал, а сам в долгу быть не мог – ни в денежном, ни в эмоциональном. По своей скромности, или по мнительности, или просто ошибаясь, но Чехов, видимо, настоящей цены себе и своему творчеству не знал. Почему-то Чехов был уверен, что читать его будут только ближайшие семь лет, может быть, семь с половиной. Недооценивал он себя и в буквальном смысле – незадолго до смерти он продал права на все (на все!) свои сочинения издателю Марксу. Узнав об этом, друзья и знакомые писателя (среди них – Шаляпин, Андреев, Вересаев, Горький, Бунин, Телешов...) собрались решительно действовать, чтобы грабительский договор был расторгнут. Чехову стало об этом известно, и он категорически запретил вмешиваться в это дело: «Если я продешевил, то я и виноват, я наделал глупостей. А за чужие глупости Маркс не ответчик»... Будучи застенчивым с другими, он и не предполагал, насколько стесняются и робеют перед ним самые прославленные современники. Иван Бунин оставил такое свидетельство: «Помню, как горячо хотел Шаляпин познакомиться с Чеховым, сколько раз он говорил мне об этом. Я наконец спросил: - Да за чем дело стало? - Да за тем, что Чехов нигде не показывается, все нет случая представиться ему. - Помилуй, какой для этого нужен случай? Возьми извочика и поезжай. - Но я вовсе не желаю показаться ему нахалом! А кроме того, я знаю, я так оробею перед ним, что покажусь еще и совершенным дураком... Вот если б ты свез меня как-нибудь к нему... Я не замедлил это сделать и убедился, что все было правда: войдя к Чехову, Шаляпин покраснел до ушей, стал что-то бормотать. А вышел от него в полном восторге: - Как я счастлив, что наконец узнал его, и как очарован им! Вот это человек!» Бесстрашный и обаятельный Станиславский признавался: «(При Чехове) мне хотелось быть больше и умнее, чем меня создал бог, и потому я выбирал слова, старался говорить о важном и очень напоминал психопатку в присутствии кумира». А сам Чехов так же робел перед Толстым. «Я его боюсь», - не шутя говорил он. Собираясь на встречу с Толстым, он два часа подбирал костюм, и так же, как Шаляпин, сам боялся показаться нахалом великому графу. Кстати, Чехов с безошибочным чутьем мастера, даже, пожалуй, поэта, особо восторгался изумительной фразой из «Анны Карениной»: «Она долго лежала неподвижно с открытыми глазами, блеск которых, ей казалось, она сама в темноте видела». А Толстой Чехова очень ценил и любил. Чехов не только восхищался Толстым-писателем, но считал его профессиональной и моральной опорой русской литературы, гарантией ее дальнейшего роста, ее высочайшей нравственной категорией, не подозревая, конечно, что для последующих поколений он, Чехов, сам будет камертоном, а категорией мастерства и морали станет то, что он написал, и то, как он жил. Любитель пошутить и посмеяться, он не был записным остроумцем и балагуром. Человек, остро ощущавший быстротечность жизни, ее грусть и трагизм, он не был унылым пессимистом. Его вера в то, что настанет светлое, великое время, и начнется жизнь яркая, настоящая, славная, была глубока и непоколебима. А грусть - она от осознания того, что «небо в алмазах» мы, видимо, при нашей жизни увидеть не успеем. А заразительный смех - он оттого, что видеть улыбку и улыбаться самому все-таки естественнее и правильнее, чем ныть и хныкать. И к тому же, если ты и весел, и умен, то юмор – это единственный способ смотреть на этот мир. Антон Чехов прожил пресловутые «меньше полувека, сорок с лишним». Всего-то... Но он успел поработать на вечность и остаться в ней. Отсутствие в нашей жизни живых Пушкина, Лермонтова, Толстого, Чехова думающий, читающий человек может воспринимать как совершенно личное горе. Не надо бояться банальностей, ведь истина никогда не бывает замысловатой. И поэтому стоит, пожалуй, повторить широко известное: «Не говори с тоской: их нет, Но с благодарностию: были». Это истинная правда, "Без регистрации антивирусы скачать"он слышал, как об этом говорили белые люди Ларкин, Гайар и работорговец, который теперь занимался их "Скачать мультик микки маус"продажей. С минуту ее глаза были прикованы ко мне и смотрели не "Скачать бесплатно виндовс на русском языке"отрываясь. Ну, такие борозды боронить не приходится, а что до жатвы "Винтаж ты потерял меня скачать"на скалах, так вы говорите, должно быть, о яйцах селедочных чаек или как вы там их "Симуляторы денди скачать бесплатно"еще называете. Масса Тони очень сердился и прогнал его. | |||||||
|
|||||||
