В феврале в Грузии и за ее пределами отметили столетие выдающегося театрального деятеля – режиссера Михаила Туманишвили. Думается, весь 2021 год пройдет под знаком этого важнейшего события. И наш сегодняшний гость – одна из наиболее преданных учениц Михаила Ивановича, режиссер, актриса, художественный руководитель Тбилисского международного фестиваля искусств имени Михаила Туманишвили «Gift» Кети Долидзе. Личность яркая, незаурядная, много сделавшая для увековечения памяти маэстро – и не только. Недавно она была награждена президентом Грузии Орденом царицы Тамары за особый личный вклад в развитие и популяризацию грузинского театра и кино. Накануне Международного дня театра Кети ответила на вопросы корреспондента «РК».   

– Кети, театральный мир уже год в смятении из-за пандемии – театры у нас не работают, фестивали проводятся разве что в режиме онлайн. Как вы справляетесь с психологическими проблемами? Ведь в прошлом году вам пришлось отказаться от проведения столь любимого тбилисцами фестиваля «Gift».  
– Я не впала в панику – в отличие от некоторых. Когда слышу от кого-то: «Как же так? Я не могу работать!», то считаю это лицемерием. Нельзя же не осознавать, что мы переживаем глобальную катастрофу! После Второй мировой войны такого масштаба катастрофы не было. Какая разница, как именно погибают люди? Слава Богу, ничего не рушится! Но разрушаются человеческая психика, судьбы. Когда это началось, сыграла роль моя довольно мощная генетика. Родители мои были очень сильными людьми. Отец, режиссер, сценарист Сико Долидзе, обладал мягким характером, но при этом был человеком со стержнем. Иначе не перенес бы те катаклизмы, которые сотрясали его по жизни. А отец жил относительно долго… Так что я приняла нынешнюю ситуацию как данность. За этот год я ни разу не допустила мысли, что могу заболеть. Или заболеют близкие мне люди. А может быть, это испытание нужно было нам, людям театра, чтобы хотя бы оглянуться назад, оценить пройденный путь, осознать сделанное и несделанное?

– И вы оглянулись…
– Да! Меня ведь очень некрасиво сняли с должности худрука Театра киноактера. Эту интригу связал крючком человек, которого я считала очень близким. Ближайшая подруга детства, с которой мы вместе учились в вузе на факультете западноевропейских языков и которую я привела в театр на должность завлита. Она самодостаточная личность, великолепный переводчик. Но почему-то ей всегда хотелось быть Кети Долидзе. Вместе с другими моими недоброжелателями она давно хотела меня «уйти» из этого театра. И что в итоге получили? Четырехлетнее молчание театра, созданного Михаилом Туманишвили. Мертвые сезоны! Один-единственный спектакль, который они выпустили за эти годы, – «Мамаша Кураж» Брехта, поставленный для Нинели Чанкветадзе. Каким нечестным путем пришло в театр нынешнее руководство! За четыре дня до того, как все стало ясно, будущий худрук мило общался со мной и ни слова не сказал о своих намерениях…
При моей активности, при моем имидже напористого человека после кончины Туманишвили разве я не могла претендовать на то, чтобы стать очередным худруком? Тогдашний министр культуры Григол Вашадзе неделю меня умолял…, а я отказывалась. Хотя я всегда в этом театре делала то, чем должен заниматься худрук. Сейчас пытаются переписать историю театра, созданного Туманишвили, и искажают многие факты. Я никогда не была амбициозной. Но кто привез в Грузию продвинутого греческого режиссера Михаила Мармариноса? Я! Меня познакомила с ним Ирина Дарчиа. Здесь, в моей квартире, мы репетировали «Медею-материал» Хайнера Мюллера. Мармаринос сильно повлиял на грузинский театр, который стал развиваться совсем в другом направлении. Многие, особенно молодые, были под сильным впечатлением от его спектаклей «Медея-материал», «Национальный гимн». Сейчас в Грузии появилось много последователей Мармариноса. Но об этом никто не говорит! Я привезла из Англии режиссера Хиллари Вуд. Кому-то нравилось, кому-то – нет, но это была истинно английская театральная школа. Хиллари Вуд поставила в театре Марджанишвили спектакль «Антоний и Клеопатра» Шекспира. Позднее, уже на сцене театра Туманишвили, осуществила постановку спектакля «Камино Реал» Теннеси Уильямса. Хиллари Вуд – большой друг грузинского театра, в первую очередь, Театра киноактера, и всегда была близкой подругой и поклонницей Отара Мегвинетухуцеси и Гуранды Габуния. Думаю, «Камино Реал» нужно было сократить, Хиллари просто не успела это сделать. Но я бы, конечно, подкорректировала. Так вот, если сегодня посмотреть записи этого спектакля, то совершенно очевидно: некоторые актерские работы – это подлинные шедевры! Например, диалог Отара Мегвинетухуцеси и Нинели Чанкветадзе. Или три прекрасные роли Зураба Кипшидзе – особенно великолепно он делал лорда Байрона. А работы Рамаза Иоселиани, Зазы Микашавидзе, Мзии Арабули? Однако все новое после кончины Михаила Ивановича принималось в штыки. И мне приходилось чуть ли не насильно внедрять новое, приглашать режиссеров-экспериментаторов. Я знала, что после гениального Туманишвили в театр должен прийти такой же выдающийся режиссер. К сожалению, Михаил Иванович оставил в этом театре актерское самоуправление, что впоследствии создало проблемы. Такого не произошло в театре Руставели, куда пришел жесткий, со своим творческим индивидуализмом Роберт Стуруа. А мой письменный стол последние пять лет жизни Туманишвили был полон копиями посланий, которые Михаил Иванович передавал мне. Ему писали о том, что Кети Долидзе погубит Театр киноактера. Почему? Да потому что Туманишвили, дескать, не хочет закончить «Вишневый сад». Я могла когда-нибудь осмелиться сказать Михаилу Ивановичу, что ему ставить, а что нет? Это было абсолютно исключено: Туманишвили никто никогда не заставил бы что-то делать или не делать. Михаил Иванович ставил спектакль «Вишневый сад» о себе самом. То есть – о несчастном Гаеве. Я была Раневская – выглядела, кстати великолепно, была худой. Пока в театр не пришла актерская группа, в которой была Нинели Чанкветадзе, я все время играла. Миша – как, кстати, и Темур Чхеидзе – считал меня талантливой актрисой. А когда пришла новая группа актеров, она нас просто остановила. У Миши изменились предпочтения! Хотя до этого я играла в спектаклях «Кровавая свадьба», «Двери хлопают». Много играла! Но актерство не стало основным направлением в моей жизни.
Иногда говорят, что пьеса «Отелло» – о ревности. Это не так. Категорически! Это пьеса о зависти, и часто именно это чувство движет людьми. То, что нынешнее руководство сделало сегодня с театром Туманишвили, непростительно. Они разрушили театр. И главную роль в этом сыграл человек, которого я привела в театр. Будучи худруком я приглашала разных режиссеров, потому что знала: для них нет авторитетов. Я думала о том, что нужно вливать в театр новую струю, свежую кровь. Потому и привлекала диаметрально разных художников! Кроме Мармариноса, пригласила поставить «Скотный двор» Оруэлла известного британца Гая Мастерсона. Но кого бы я ни приглашала, сразу начиналась жесткая критика и воспоминания о Мише… Хотя Михаил Иванович всегда был приверженцем живого театрального процесса! А сколько раз я вывозила театр! Еще в 1988 году у меня гостил ближайший друг, основатель и директор театральной и комедийной компании Assembly, одного из крупнейших операторов места проведения фестиваля в Эдинбурге Fringe, крупнейшего в мире фестиваля искусств William Burdett-Coutts. Вот кто вывез наш театр, вот благодаря кому Театр киноактера объездил весь мир: это французский театральный деятель, режиссер, переводчик, художественный руководитель театра-фестиваля Бобиньи Патрик Сомье, William Burdett-Coutts, директор фестивалей в Амстердаме и Гронингене Вим Виссер. Вот кто обеспечил фантастические гастроли театра Туманишвили! И еще, конечно, великий Питер Брук, посмотревший «Дон-Жуана» и пославший депешу, которая была расклеена по всему Эдинбургу: «Если хотите увидеть настоящего мольеровского «Дон-Жуана», езжайте в Грузию и посмотрите. Это самая лучшая версия!» Потом Питер Брук пригласил нас в Париж. И, кстати, именно я умолила его пойти к Резо Габриадзе, потому что Брук не любит марионеток. Говорила ему: посмотрите, и вы сойдете с ума! И он, правда, сошел с ума. После чего и началась эта великая дружба между Резо Габриадзе и Питером Бруком. Мы сделали тот сезон вместе, точнее, это сделал Патрик Сомье: в Бобиньи мы повезли «Дон-Жуана» и Театр Резо Габриадзе. Вот как это было, и я никому не позволю приписывать это себе. У меня – в отличие от других – такие вещи получались всегда. Конечно, часто за счет моих нервов. В 1997 году, когда умер Туманишвили, я хотела уйти из театра. Но меня отговорил Резо Чхеидзе, сказал: «Ты должна хранить его учение!» И я храню…
На мои спектакли нет ни одной критической рецензии. Во всех, кстати, занята Нинели Чанкветадзе. Она получила от самых лучших критиков Эдинбургского фестиваля замечательные публикации, оценки, отклики на спектакли «Свободная пара» и особенно – «Трамвай «Желание», где она сыграла главные роли. Писали, что такого Теннеси Уильямса «мы не видели никогда». Возносили и меня, и Нинели, и остальных актеров. И это можно было затоптать и забыть?
Неужели нельзя было вызвать специальную службу и к 100-летию Михаила Туманишвили элементарно помыть его памятник? Или привести его в порядок самим – как и вход в театр? И напечатать один-единственный баннер с фотографией режиссера «Туманишвили 100»? Сам Миша ведь был большой выдумщик, даже с масками можно было что-то придумать. Но что было ожидать? Театр мертвый, они убили этот театр! Для Михаила Туманишвили самой главной любовью были репетиция и театр. Никого и ничего Михаил Иванович не любил больше, чем театр и репетицию! Кто бы что сегодня ни говорил. А экспертом по его творчеству была Натела Урушадзе. Сегодня нет ни ее, ни Васо Кикнадзе. Никого нет… Я выпускала работы Михаила Туманишвили. То, что он сам говорит о себе, своей жизни, творчестве, методике. Благодаря бизнесмену Бадри Патаркацишвили издан уникальный трехтомник наследия Туманишвили. Я сама никогда не буду писать исследования о творчестве Туманишвили. В своей автобиографической книге я объяснюсь ему в любви и просто по фактам опишу, как родился наш театр. Когда человек ушел, серьезного исследования не может быть, потому что нет его самого, нет его спектаклей. Обширные труды по рецензиям – это не рассказ о живом театре Туманишвили. А спектакль «Свиньи Бакулы», который сохраняется в репертуаре Театра киноактера, я бы играть запретила. Сегодня это не спектакль Туманишвили. Потому что он поставил добрый, мягкий спектакль о несчастных героях Давида Клдиашвили. Они жили в своем кошмаре тихо, не орали. Спектакль сегодня превращен в… хамство. Актеры кричат! И ничего не осталось от того кружевного спектакля, который с любовью сплел Туманишвили. Я уже не говорю о спектакле «Наш городок» Торнтона Уайлдера. Я его просто не смотрю! Это тоже музей, в котором уже десятая пара играет юношу и девушку. Они ничего не соображают – нет режиссера, который их вел бы. Михаил Туманишвили поручил артисту Зазе Микашавидзе следить за спектаклем, но он не может вводить актеров – ведь он не режиссер. И это видно на сцене! Старые актеры еще играют то, что помнят, а вот молодые…
Мне хочется напомнить еще один момент. Театра киноактера, возможно, не было бы вообще, если бы я в свое время не придумала один трюк. Я взяла огромную афишу нашего дипломного спектакля «Именем «Молодой гвардии», подписала его: «Господин Эдуард, без нашего маэстро мы жить не можем. Пожалуйста, приходите, посмотрите наш спектакль!» Благодаря моему отцу Сико Долидзе и только ему я попала на прием к секретарю ЦК Виктории Сирадзе. Передала афишу – в итоге Вика Сирадзе пришла на спектакль, посмотрела – и сошла с ума от восторга!.. Немного предыстории. Над дипломным спектаклем мы работали втайне от Туманишвили. Репетировали ночами, с трех до семи утра, а потом шли на лекции. И Миша так до самого конца ничего и не узнал, пока мы не показали ему наш полуфабрикат. И Туманишвили завершил работу над спектаклем… После Вики Сирадзе «Именем «Молодой гвардии» увидел Эдуард Шеварднадзе – и за пять минут было решено: театру быть! Кто это сделал, если не я? Конечно, прежде всего потому, что был Михаил Иванович Туманишвили, который на целых семь лет остался без театра после ухода из Руставели. Нас было семь учредителей Театра киноактера, среди них – я. И существовал неписаный закон: как бы ни складывались обстоятельства, эти семь человек должны оставаться в штате театра. Конечно, если не захотят уйти сами… В моем случае неписаный закон был нарушен. И что мы имеем сегодня? Театр переживает даже не стагнацию, ситуация гораздо серьезнее… Когда меня сняли, режиссер и художник Дмитрий Крымов мне написал, что даже в этом я повторила судьбу своего учителя, вынужденного однажды покинуть театр Руставели. Я стала внештатным режиссером, что может быть хуже? Большего унижения и представить себе невозможно!

– Пандемия заставила некоторых делать невеселые прогнозы в отношении перспектив театра вообще. Или искать новые формы его существования – например, театр онлайн…
– Даже после страшной чумы времен средневековья не умер театр – не умрет и сейчас. Онлайн? Никогда в жизни. Ни одного спектакля я не посмотрела онлайн за период пандемии, хотя у меня не раз была такая возможность. Можно посмотреть запись какого-нибудь старого спектакля, на который я никогда не смогла бы попасть. Или чтобы увидеть шедевр… Но без публики театра не может быть. Никакого онлайн… или, к примеру, уличного представления! Я ставлю спектакль в зале, для зрителя, сидящего в закрытом помещении, а потом механически переношу его в парк Ваке? Но это обман! Как там вообще можно что-нибудь играть?

– Но театр, как говорится, родился на площади.
– Это другой, площадной театр! Тогда делайте площадной театр – с масками и менестрелями. Как можно Чехова играть на улице? На протяжении веков существует коробка сцены. В свое время с площади убежали в «коробку»! А на открытом пространстве микрофоны нужны. Это другой вид искусства, который ничего общего не имеет с драматическим театром.

– Вас всегда привлекает новое. Как относитесь к постдраматическому театру, где главную роль играют свет, звук, мультимедиа…
– Это все равно искусственно. Француз Робер Лепаж закончил это, возведя в ранг совершенства. Но при этом он всегда занимал актеров экстра-класса. Почему Евгений Миронов сыграл у него всего Гамлета – практически всех персонажей трагедии? Потому что актер – главное для Лепажа. И не только для него, но и для американского режиссера Роберта Уилсона. Он создал театр, в котором актер – краска, элемент всего здания спектакля. Как для Параджанова, Софико была великолепным сочетанием цветов, красок, которыми он рисовал, иконой – как и все остальные. Она великолепно выполняла задачу режиссера, а играть ничего не играла. Понимала, что сидит в абсолютной раме. Как живая картина. Не зря Феллини считал Параджанова прежде всего художником. Потому что это был действительно гениальный художник, коллажист. Серго создавал кинообразы, но в кадре у него все статично, ничего не движется. При этом актеры у него были замечательные и блестяще выполняли ту задачу, которую Серго перед ними ставил. Но это не актерство в привычном понимании слова.
Возвращаясь к Уилсону. Он посадил Миронова на ветку в «Сказках Пушкина» и три с половиной часа не позволил ему даже шевельнуться. Но каждый день этого не сделаешь. Так что и Лепаж, и Уилсон использовали актера абсолютно как краску.

– Гениям это позволительно.
– Иногда молодые подражают такой эстетике, но это обычно кончается крахом. Потому что ни Лепажа, ни Уилсона нельзя повторить. Это невозможно! Такой театр родился и умрет вместе с ними. Последователей у этих режиссеров быть не может. Вернее, может, но это будет очень плохо. В театре главный человек все равно артист. Как говорил Туманишвили, театр – это маленький коврик на площадке и актер!

– Кто-то считает, что драматический и постдраматический театры могут существовать параллельно.
– Театров в мире – миллионы! Театр тем и великолепен, что развивается во всех направлениях. Но мне повезло в том, что гениальный Туманишвили научил меня работать с человеком. С актерами. Уйду из жизни так, что для меня все равно главной фигурой в театре будет актер.  И то, что я вместе с ним слеплю. Именно это мне интересно. Другое меня не очень привлекает. Хотя бы потому, что перепрыгнуть сегодня Лепажа, Уилсона, Роберта Стуруа невозможно. У меня никогда не было желания подражать, к примеру, Робику. Хотя недавно я ему сказала: «Как ты познакомил грузинский театр с миром и мир с грузинским театром, продвинул его на 20 лет вперед, так же минимум на 20 лет обрек грузинский театр на молчание. Остановил его развитие!». «Почему?» – удивился Стуруа. «Да потому что все хотят быть Робиками! – ответила я. – Оглянись вокруг. Посмотри, сколько после твоих «Ричарда» и «Кавказского мелового круга» родилось «робиков-бобиков». Но это не твоя вина!» Туманишвили потому и является величайшим событием в мире искусства, что за свою жизнь создал, по сути, три разных театра. И каждый раз создавал качественно новый театр. Первый – когда поставил «Люди, будьте бдительны!» по Ю. Фучику, второй – когда появился гениальный спектакль «Чинчрака» Г. Нахуцришвили. Его руставелевская эпопея завершилась шедевром – «Антигоной» Ж. Ануя. Как говорил Анатолий Эфрос, это подобно тому, как Святослав Рихтер в его спектакле играл бы Шуберта. Такой был уровень! Этим совершенством он закончил руставелевский период. Как будто невозможно было себе представить, что Серго Закариадзе с его физикой, коренастым телосложением сможет сыграть царя. Но каким он был аристократом! Когда мы проходили с Наной Квасхвадзе режиссерскую практику, то по очереди дежурили на этих спектаклях. Когда я стояла в кулисах, на одной ладони у меня лежал нитроглицерин, на другой – валидол. И когда Серго Закариадзе после сорокаминутной сцены выходил в кулисы, я знала, как прошла сцена. Если он пил валидол – значит, не был собой доволен, нитроглицерин – значит, отдал себя полностью. Невозможно описать, что они вытворяли с Зинаидой Кверенчхиладзе в «Антигоне»! На этом совершенстве Туманишвили завершил второй этап своего творчества. И в 60 лет он создал качественно новый театр – киноактера. Его «Дон-Жуан», «Сон в летнюю ночь» и другие спектакли позднего периода не имели ничего общего с предыдущими. Это бурлеск!

– Планируется ли в этом году проведение Международного фестиваля искусств имени Михаила Туманишвили «Сачукари»?  
– Пандемия закончится однажды – и как будто ее никогда не было. Говорят, это произойдет в конце марта. Но пока ничего не могу планировать. Ищу форму фестиваля. В 2020 году я сама отказалась от его проведения в пользу государства. Сказала, что не имею никакого морального права проводить фестиваль. В этом году проведу обязательно, но как это будет? Может быть, организую серию мастер-классов выдающихся режиссеров. Кстати, когда я стала художественным руководителем Театра киноактера, первой моей задачей было осуществить проект «Ученики Туманишвили – театру Туманишвили». Кроме Гоги Кавтарадзе, тогда никто не отозвался… В период пандемии я читала новые пьесы на русском и английском языках – ничего не могла выбрать… Классику знаю наизусть. Скандинавская драматургия не моя. Не могу работать даже с великими скандинавскими авторами. Что касается русской драматургии, то, к примеру, Михаил Иванович считал, что Чехов не для грузинского театра. Кроме «Вишневого сада», который еще можно поставить на грузинском языке. Как можно представить троих грузин, которые тихо сидят и долго молчат, держат паузу? А потом один из них говорит: «Тихий ангел пролетел…»?  
Но Чехова я обожаю. Однажды заставила Михаила Ивановича поменять взгляд на Раневскую. Сказала, что согласна ее играть, если Раневская будет очаровательная, но очень большая стерва. Как это? Потому что она стерва, жестокий человек. Из-за Раневской продают сад, она обрекает на нищенское существование своего несчастного брата Гаева, приемная дочь Варя вынуждена смириться с участью домоправительницы, практически служанки в чужом доме, не лучше судьба младшей дочери Ани… Мало ли, что Раневская очаровательная и оплакивает вишневый сад? Она просто поверхностный человек. Страдает по саду, а потом все у нее проходит в секунду. И практически вся семья оказывается по ее вине на улице. И она очаровательная?

– Михаил Иванович соглашался с вашей трактовкой образа Раневской?
– Михаил Иванович со мной не совсем соглашался. Но потом сказал: посмотрим. Ведь то, что я говорю о Раневской, не исключает ее очарования. Чехов – беспощадный писатель. И это надо уметь вычитать, что сумел гениально сделать в своем «Механическом пианино» Никита Михалков. Не надо делать из Чехова «кисейного» писателя. Читайте его рассказы! Он умер в 44 года, с 19 лет у него была чахотка, которая тоже влияла на его довольно пессимистическое мировидение. Такие больные каждую секунду думают о смерти. Но Чехов гениален! И я не могу не перечитывать его. Хотя бы в месяц раз прочту что-то, удовлетворюсь – и дальше живу. Я ставлю Чехова рядом с Шекспиром. Для меня в драматургии две величины: Шекспир и Чехов. И отдельно в литературе – Пушкин и Важа-Пшавела, неземные создания, просто Моцарты! Воплощение Бога на земле. Ни умом понять, ни шестым чувством. Эти три величины стоят рядом: Моцарт, Пушкин, Важа-Пшавела. Все непереводимые и непостижимые. Очень хотел Пастернак переводить Важа-Пшавела и Галактиона – ничего не получилось. А Иосиф Бродский сказал, что это просто непереводимо!

В материале использованы фотографии Юрия Мечитова


Инна БЕЗИРГАНОВА