Мариам, Мари, Мариша Кития... Участие этой молодой актрисы в спектакле или фильме никогда не остается незамеченным. Потому что Кития –  это безупречная игра, внимание к тончайшим деталям, глубина, партнерство. И, что самое важное, –  невероятная преданность профессии.

Красивая и талантливая
«Загадка, как этот скромный, без звезд, фильм молодого грузинского режиссера Тинатин Каджришвили попал в наш снобистский прокат, но чудо, что это произошло. По мне, «Брак  за решеткой» (в оригинале он называется «Невесты») – один из лучших фильмов прошлого года, пролетевший мимо большинства рейтингов только из-за своей «негромкости», хотя исполнительница главной роли Мария Кития красивее и талантливее многих статусных «звезд». Бойфренд ее героини Нуцы попадает за решетку – не то чтобы «ни за что», но во времена провозглашенной Саакашвили «нулевой терпимости к преступности» сроки, которые раздавали в грузинских судах, удивили бы даже сталинских соколов. Нуца и ее «невенчанный» муж Гога, отец двоих уже детей, решают официально оформить брак – за решеткой; и таких, как Нуца, десятки: гордых, красивых, страдающих женщин от 18 до 75 лет. До поры думаешь, что смотришь сильную социальную драму – в финале понимаешь, что черт с ним, проклятым, несправедливым социумом, фильм-то о любви – да такой пронзительный, каких сегодня и не найти. Удивительно искренний, эмоционально точный и честный», – пишет российский «Сноб».
Ювелирная киноработа ведущей актрисы театра имени А.С.Грибоедова Мари Кития была отмечена призом за лучшую женскую роль на нескольких кинофестивалях.

– Съемки проходили очень интересно, на площадке царила прекрасная творческая атмосфера, что целиком и полностью – заслуга режиссера. В такой ситуации актер может расслабиться и работать. Это достаточно редко бывает. Обычно все куда-то торопятся, суетятся, и при этом разрушается та самая аура, в которой актер себя нормально чувствует. В случае с нашей картиной она существовала не только для актеров, но и для всех остальных. Именно потому фильм и получился. Нуца – моя первая главная роль,  первый большой опыт в кино, хоть я уже и снималась. В кино над ролью нужно работать совсем не так, как в театре. Пока я не досмотрела картину, даже не знала, правильно ли все делала. В процессе съемок была в постоянных сомнениях. В кино ты обычно настраиваешься на какую-то эмоцию, а  потом ее нужно спрятать в себе, нельзя ее открыто показывать, играть. И камера схватит и обнажит даже то, что мы в жизни не увидим, не заметим. Бывают ведь такие ситуации: встретишь старого друга, зайдешь к нему домой, сядешь пить чай. А он тебя вдруг спросит: «Что с тобой?»  – «Да нет, ничего, все нормально!» – «Да, ладно, рассказывай, что с тобой!» Друг чувствует, что с тобой что-то не так, хоть ты ведешь себя абсолютно нормально – не плачешь, не бьешься в истерике, не жалуешься. Напротив, стараешься скрыть свои проблемы, переживания. И вот в кино ты должен так же прятать свое состояние,  в этом случае камера точно все зафиксирует и не будет наигрыша. Я решила работать именно по такой системе, что в принципе себя оправдало. Когда я посмотрела фильм, то в общем осталась довольна своей работой.  Хотя признание, которое я получила, стало для меня неожиданностью. Мы представляли фильм на многих кинофестивалях, где было немало хороших картин с замечательными актерскими работами. Тем приятнее на трех фестивалях быть отмеченной за лучшую женскую роль...

Кино и театр
– В театре ты не можешь посмотреть на себя со стороны, оценить свою работу, то, насколько ты правильно существуешь в роли. А в кино это можно сделать, даже в процессе работы. Хотя не все режиссеры позволяют отсматривать рабочий материал. Но я имела эту возможность и могла понять: здесь что-то не то, там – много, тут – мало...  Может быть, в этой сцене лучше, чтобы я была не в профиль, а в анфас?  Ведь имеют значение даже какие-то, на первый взгляд, мелочи. Возможность отсматривать материал мне очень помогала в ходе съемок. А в театре ты себя не видишь, поэтому приходится судить о своей работе, исходя из мнений других людей – режиссера, партнера, близкого друга. Но все равно это не ты, а значит, нет полной уверенности, что все идет правильно. Иногда тебе кажется: «О, как я хорошо сегодня сыграла!» А придет недовольный режиссер и огорошит: «Что ты сегодня творила?!» Или, наоборот, думаешь: «Какой неудачный спектакль!» А тебе говорят: «Вот сегодня было супер!» И непонятно, куда идти дальше... Но в театре хорошо то, что у тебя есть шанс на следующем спектакле исправить то, что тебе кажется неудачным. Твоя роль растет, развивается. Ты можешь играть спектакль десять лет, и каждый будет отличаться от того, что ты делал раньше. Потому что спектакль – это сегодня, здесь, сейчас, с этим зрителем. И именно потому роль растет. А в кино ты снялся – и все. Есть моменты, которые ты с удовольствием бы исправил,  – но, увы, это уже невозможно. Поэтому каждый дубль нужно играть идеально, учитывая, что в итоге может остаться не самый лучший вариант, в котором, однако, было правильное освещение, микрофон не вошел в кадр, не помешал какой-то посторонний шум, собака не залаяла или кто-то не пробежал перед камерой. К примеру, у тебя может быть пять дублей, но пойдет самый неудачный из них. Просто из-за того, что он чище по техническим параметрам. В кино, увы, мало репетиций. Когда я пришла сниматься, то сразу сказала: «Не знаю, как у вас тут в кино, а я без репетиций не могу!» Просто выйти на площадку и сыграть с совершенно незнакомым актером ситуацию, когда вы с его героем уже десять лет женаты, очень сложно. Одно дело – партнер по театру. А тут... Ты не знаешь его привычки, не умеешь до него дотронуться, обнять. А когда ты хорошо знакома с человеком, то протягиваешь к нему руку, и она уже сама «знает», что делать. У нас с моим партнером  по фильму Гиорги Масхарашвили была возможность репетировать, мы встречались, что-то пробовали. Может быть, в итоге ты сделаешь на площадке совсем другое, но это ощущение, что мы что-то поймали,  обязательно. Ведь кроме всего прочего существует большой зажим. Вокруг огромное число людей. Все сидят, смотрят на тебя, ждут. Некоторые оценивают: «Посмотрим, какая ты актриса, на что способна?» Кто-то завис с огромным софитом и изнывает: «Ну когда же они закончат?»  Все это очень сложно, если нет атмосферы, в которой все хотят что-то делать, добиваться результата, стараются помочь друг другу. В другой ситуации я бы не могла работать, у меня бы возник сильный зажим...

– А как тебе твоя Нуца? Как ты оцениваешь ее поступки, порой такие противоречивые?
– Она мне нравится. Мне нравятся все героини, которых я играю. Они ведь созданы мною, это частичка меня. Поэтому моя Нуца не может мне не нравиться. Я в принципе ни одного своего героя не осуждаю. Да Нуцу и не за что осуждать. Все мы можем оказаться в подобных обстоятельствах. Можем поступить так или иначе – у всех есть момент выбора. За одну долю секунды что-то может произойти! Нуца любит своего мужа, но возникают неразрешимые обстоятельства, и  ей все надоедает. Она хочет вырваться из своей ситуации, потому что попросту смертельно устала... во всех отношениях!  Кризис наступает, тем более, в таких ужасных реалиях. Но когда существует настоящая любовь, все преграды ничего не значат...  

Эмпатия
«Мы привыкли видеть ее героиню этакой рыхлой плюшкой, незрелой, недалекого ума девицей, зацикленной на замужестве, потому что так требует обывательская традиция. Здесь Агафья Тихоновна – стройная девушка в очках, похожая больше не на купеческую дочь, а на отличницу-институтку. Она отнюдь не торопится замуж, она расчетлива и умна, ее незатейливые реплики кажутся преисполненными глубокого смысла», – так оценили работу Мари Кития в спектакле «Женитьба» критики на страницах журнала «Страстной бульвар,10».
Каждая театральная роль Мари Кития – итог ее тщательной, продуманной работы, долгих размышлений над судьбами героев. Отсюда рождаются трагические образы Акулины («Достоевский.ru») и Хаи («Гетто») – сильных духом, несломленных женщин, оказавшихся лицом к лицу со злом. Зрители помнят ее огненное  танго с немцем Киттелем, замешанное на ненависти и сопротивлении, – танец, в котором выражены боль, протест, вызов... Хая – отнюдь не просто жертва. Как и Акулина. Гордая и смиренная, готовая прощать. У Акулины минимум слов, но как выразителен каждый ее жест, взгляд! Какая концентрация воли!
Идет «Старший сын». На сцене впервые появляется Нина – Мари Кития. И сразу возникает ощущение, как говорят, твердой руки. Нина – Мари Кития кажется излишне рассудочной, все привыкла решать сама, ни на минуту не расслабляясь... до поры до времени.
Все эти серьезные роли в репертуаре актрисы сосуществуют со сказочными персонажами – озорным подростком Малышом из «Карлсона» (Мари прекрасно передает мальчишескую пластику), милой Настей из «Двенадцати месяцев». Или жертвенным агнцем из спектакля для взрослых и детей «Хранители нашего очага» – трогательным и самоотверженным.        

– Когда ты приходишь на репетицию или спектакль,  тебе ничего не должно мешать. Это и есть твое актерское мастерство – умение сконцентрироваться. У тебя могут быть разные состояния, но ты делаешь свое дело. Хотя переживания тоже бывают разные. Если произошло что-то незначительное, то можно взять себя в руки и выйти на сцену. Но  случись что-то серьезное – например, не дай Бог, смерть близкого человека – я вряд ли  смогла бы сыграть спектакль. Существует  какая-то грань, которую по-человечески я не хочу и не могу переступать. Или... если я сыграю, то вряд ли потом смогу остаться актрисой. Есть вещи более важные, чем театр. Между тем, если я испытываю не слишком серьезные переживания, то мне, наоборот, даже необходимо окунуться в работу. Я целиком ухожу в процесс и забываюсь. Личный опыт помогает мне в творчестве. Художник может взять кисть, краски и создать картину, а актер творит из своих переживаний и наблюдений. Есть такое понятие: эмпатия – осознанное сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого человека, то есть, ты вживаешься в какого-то персонажа, примеряешь на себя его обстоятельства и свой собственный опыт используешь, конечно.

– Есть роли, которые определяют профессиональный рост актера. Какие работы в этом смысле особенно важны для тебя, стали шагом вперед в твоем творчестве?  
– Каждая моя работа – это шаг вперед в профессии. Может быть, это не всегда понятно зрителю. Ему может понравиться или не понравиться какая-то моя работа. Но для меня каждая роль – шаг вперед. Эти шаги – разные. Я нахожу новые краски, возможно, не очень заметные для других, но для меня, во мне что-то определенно меняется. Причем не имеет значения объем роли... Однажды выпускники русской группы нашего театрального вуза выступили в главных ролях в спектакле «Гетто» – это был экзамен. А мы, основные исполнители,  оказались в массовке. И я создала определенный типаж, стараясь при этом не тянуть одеяло на себя. Спряталась за другими... И вот родилась моя героиня: сорокадвухлетняя женщина, мать семерых детей, очень худая, костлявая, еле передвигающая ноги, улыбающаяся щербатым ртом – один зуб у нее выбит! – стремящаяся понравиться немцу. Она пыталась еще кое-как танцевать, повторяла какие-то движения за другими. Я получила огромное удовольствие от этой работы, хотя никто, наверное, уже ее не помнит.

– Многим полюбилась твоя Акулина из спектакля «Достоевский.ru». У тебя там не много текста, роль выстроена в основном на пластике.
– Я очень люблю эту роль и этот спектакль. Каждый раз я играла свою Акулину по-другому,  искала какие-то краски,  ходы. Обратилась к типажам с картин Амедео Модильяни. Удлиненная шея, небольшая голова наклонена набок. Если представить, что герои Модильяни вдруг ожили и стали двигаться, то их пластика, я думаю,  была бы такой же, как у моей Акулины. Иногда я ее теряла, но вновь находила. Я люблю «молчаливые» роли. И в жизни молчанием можно выразить гораздо больше, лучше и правдивее, чем  словами. Самые важные мысли, эмоции порой невозможно передать на вербальном уровне. И еще. Огромное значение имеет партнер. Например, когда Валерий Харютченко, играющий моего отца Сарафанова, сидит как ребенок  в одной из  наиболее драматичных сцен «Старшего сына», мне уже становится не по себе. Смотришь ему в глаза,  наполняешься живыми эмоциями и можешь потом легко сыграть сложную сцену. А если от партнера на сцене ничего не идет, приходится фантазировать, что-то вытягивать из себя. Хороший партнер – это, по сути, все, что тебе нужно.

Школа
– Зрителям запомнилась и твоя Груше из спектакля «Кавказский меловой круг», поставленного Авто Варсимашвили на сцене Свободного театра.  
– Мне было очень сложно. Я училась четыре года у режиссера и педагога Гоги Маргвелашвили. Обычно он  работает очень скрупулезно, а это, естественно, требует немало времени. У Авто Варсимашвили совершенно другой стиль. Нужно быстро мобилизоваться и сразу включаться в процесс. Это было непривычно, и у меня пошел сплошной зажим.  Помню, читаю свой текст и ничего не понимаю. Кто я? Что я? Что делаю? К тому же я тогда не была знакома с актерами Свободного театра... словом, чувствовала себя ужасно. Для меня это стало шоком, я была в смятении  – тем более, что мне поручили такую ответственную роль. Но в итоге спектакль получился замечательный, даже жаль показывать его только на малой сцене. Когда мы ездили с «Кругом» на гастроли и играли его на больших сценических площадках, то все дышало и становилось глобальным. Это и в самом деле масштабный спектакль, в котором очень много эмоций. Особенно люблю одну сцену, когда убивают Георгия Абашвили – и он начинает петь «Шен хар венахи». Поднимается, его вновь убивают, но он опять и опять «восстает» как виноградная лоза, прорастающая вопреки всему. Это просто гениально! В большом пространстве сцена выглядит особенно эффектно. Так, что даже дух захватывает.

– Чему научилась у отца, режиссера Гии Кития, возглавлявшего русский ТЮЗ?
– У меня вообще была очень хорошая школа. Я не только от отца многое получила, но и от актеров Вики Куль, Сережи Лютрова, Миши Нерясова... В ТЮЗе вообще работали настоящие корифеи, потрясающие актеры! Так что у меня были фантастические партнеры. Не было ни одного человека в труппе, который хотя бы чуть-чуть недотягивал. Для меня это была и практика, и теория. Я же еще и в студии училась, где мы проходили актерское мастерство, сценическую речь, пластику, вокал. Мы очень много читали, плюс я постоянно слушала режиссерские лекции отца. Это огромная школа – целиком весь театр, особая атмосфера в нем. В ТЮЗе не было никаких интриг, все любили друг друга. Мы были домом, одной семьей.

– Ты на сцене с детских лет. Это хорошо для будущего актера – так рано начинать?
– Хорошо. Скажу, что  у меня было самое счастливое детство! Я жила жизнью своих сказочных персонажей. Они были настоящие, живые, и я себя очень хорошо чувствовала. Если это действительно хороший театр, если в нем работают талантливые режиссеры и актеры, которые вместе занимаются творчеством, то это прекрасная школа для начинающего артиста.

– А потом в твоей жизни появился новый педагог – Гоги Маргвелашвили...
– Это очень мне близкий человек. У Гоги я научилась умению терпеливо, тщательно отделывать каждый кусок роли. С ним я могу часами сидеть и думать о своей героине, фантазировать, кто у нее была даже прабабушка. Искать какие-то типажи в интернете. А потом еще и с улицы что-то принести. Пробовать одно, другое, третье... Мне этот процесс доставляет огромное удовольствие.

«Серьезная, очень серьезная...»
– Так говорят о твоей Нине из «Старшего сына». Мне кажется, это качество вообще тебе свойственно. Не зря один приглашенный российский режиссер выражал восхищение тем, как вдумчиво ты относишься к своей работе. Это тоже воспитано в детстве или присуще тебе от рождения?
– Не знаю... Я настолько долго в театре. Мне кажется, я родилась в театре, на сцене. Поэтому не могу сказать, это мое природное качество или оно воспитано в театре. Для меня серьезное, ответственное отношение к тому, чем занимаешься, вполне естественно. Я прихожу в театр иногда даже раньше, чем нужно. Так выходит. Для меня нормально – заранее проверить костюм, реквизит.  Это как выпить чай, а потом вымыть чашку и поставить ее на место. Скорее всего, это приобретенное качество.

– А насколько для тебя важно поощрение, оценка?
–  Для меня это очень важно. Особенно в театре. В кино я могу себя сама объективно оценить – передо мной готовый результат. И я могу сказать, хороший он или плохой. Есть какие-то моменты, которые мне нравятся или не нравятся в моей работе. И кто бы что ни говорил, меня не переубедишь. Конечно, я учитываю мнение отца, других людей, которым доверяю. Хотя авторитетом для меня может быть вовсе не человек театра.
Для меня главное – делать что-то новое, то, что я не пробовала раньше. Стать лучше, чем я сегодняшняя. Превзойти саму себя. Вот – планка. Чем больше растешь, тем выше планка. Какие-то вещи сегодня я делаю лучше, чем вчера. А другие пока не получаются. Но я стремлюсь к преодолению.

– Судя по всему, ты комфортно ощущаешь себя в профессии?
– Да, комфортно. Если есть роль, над которой нужно работать, то актеру больше ничего и не надо. Но существуют и свои сложности. Есть такие актеры, которым скажешь – раз, и они сделают то, что нужно.  Я, к сожалению, так не умею и потому иногда недовольна собой. Нужно учиться быстрее мобилизовываться. Это другой стиль творчества, тоже интересный и полезный. Если я смогу добиться того, чтобы работать быстро и результативно,  то буду молодчиной. Это то, чего не хватает мне на сегодняшний день. С Авто Варсимашвили я учусь работать именно так. Для меня такой метод  – большой творческий опыт, и я рада, что у меня есть возможность научиться и этому.

– Был у тебя еще один интересный опыт – работа в экспериментальном спектакле «Психоз» по скандальной пьесе английского драматурга Сары Кейн. Что дает актеру подобный опыт?
– В спектакле у меня был чудесный партнер – талантливая актриса Руска Макашвили. У нас вообще сложилась потрясающая команда – режиссер, художник, техрежиссер, автор музыкального оформления...  Все работали дружно, потому спектакль и получился. Участие в спектакле, в котором показано раздвоение личности и самоубийство, никак не повлияло на нашу психику, душевное состояние – скорее наоборот. Мы как- то... успокоились, гармонизировались.
Главное в жизни – обрести мир и гармонию внутри себя, найти ту самую золотую середину.


Инна БЕЗИРГАНОВА