К 170-летию русского театра в Грузии

Константин Александрович, Котэ Марджанишвили был беспокойным гением. Он не уживался  ни в какой  «системе» и мечтал о синтетическом театре, соединяющем драму, оперетту, оперу и пантомиму. Для него не существовал один какой-то «свой», единственный театр. По словам поэта Тициана Табидзе, «весь мир был для него огромным театром, и он сам, как режиссер, находился всюду, где только появлялась завораживающая театральная пыль». Наверное, потому так широка география его творчества: в ранние годы Марджанишвили работает во многих городах Российской империи – Елизаветград, Керчь, Баку, Тамбов, Иваново-Вознесенск, Ташкент, Ашхабад, Тула, Орел, Луганск, Вятка, Уфа, Иркутск, Пермь… Потом  Киев, Одесса, Москва, Петроград…
В марте 1912 года Котэ Марджанишвили пригласили в Тифлис на постановку «Царя Эдипа» в Казенном театре. Там играла труппа под руководством М.Н. Мартова, переживавшая серьезные финансовые затруднения, и на спектакль Котэ Марджанишвили возлагались большие надежды. Режиссер с удовольствием принял приглашение: ему нравилась пьеса австрийского писателя-символиста Гуго фон Гофмансталя (на программке значится: «трагедия Софокла, приспособленная к современной сцене Гуго фон Гофмансталем»), тем более, что ему уже приходилось ставить пьесу этого драматурга в Киеве – это был спектакль «Электра». Там же он осуществил постановку «Ипполита» Еврипида. Как пишет Этери Гугушвили в своей монографии «Котэ Марджанишвили», режиссер задумал эпический спектакль и для этого «перешагнул» за пределы сцены: близко пододвинул просцениум к партеру, соединив сцену со зрительным залом.
«Спектакль начинался мощными звуками фанфар, которые раздавались из-за кулис. На их призыв из коридоров и вестибюля театра с неистовыми воплями на сцену врывается толпа, мгновенно заполняя проходы амфитеатра, партера и авансцену. Сто восемьдесят участников массовки располагались как бы по мановению волшебной палочки, в строгом и организованном порядке. Не чувствовалось ни хаотичности движений, ни какой бы то ни было несобранности. На фоне величественных декораций, вполне соответствовавших духу античной трагедии, целеустремленное движение народа к сцене выглядело внушительно. Народ простирал в мольбе руки к тому месту, откуда должен был появиться Эдип. Монументальная стена циклопической постройки с воротами, огромные греческие колонны, устремленные ввысь, были великолепным оформлением сценической площадки, в центре которой стояли жертвенники». Режиссера интересовали, прежде всего, титанические, мощные чувства, величие и сила человеческого духа.
Спустя три десятилетия Котэ Марджанишвили поставил на тифлисской  русской сцене спектакль «На дне», и эта постановка ознаменовала рождение Государственного театра русской драмы уже в советские времена – соответствующее постановление Наркомпроса Грузии  вышло 1 сентября 1932 года. Премьера состоялась 1 ноября, а рецензия на спектакль уже 6-го была опубликована на страницах газеты «Заря Востока».
Надо сказать, что это событие, если использовать современный язык, активно пиарилось на страницах СМИ. Задолго до премьеры публиковались анонсы, сообщавшие о грядущем открытии Государственного театра русской драмы. Публику информировали о будущем репертуаре: предполагалось включить в него современные пьесы разных жанров –  героику, комедию, а также классику. О режиссерских силах: художественное направление театра должны были определять такие мастера, как народные артисты республики Всеволод Мейерхольд и Котэ Марджанишвили. А также заслуженный артист Евсей Любимов-Ланской, Владимир Баталов (МХАТ), Александр Любош, возглавлявший ранее Театр Красной Армии, художественный руководитель Московского театра Революции Алексей Попов, режиссер и художник Илья Шлепянов, поэт, переводчик, один из основателей и главных теоретиков имажинизма Вадим Шершеневич. Как видим, компания  серьезная. Под стать им – художники и композиторы Ираклий Гамрекели, Ладо Гудиашвили, Владимир Роберг, Ирина Штенберг; Захария Палиашвили, Иона Туския, Дмитрий Шведов. Заведующим литературной частью стал известный в те годы писатель Лев Никулин. Все эти личности, привлеченные к созданию нового театра, свидетельствуют о серьезности намерений властей создать театр высокого художественного уровня (кстати, сама эта инициатива принадлежала не кому-нибудь, а Лаврентию Берия).  
Выбор материала для постановки был не случаен – отмечалось 40-летие творческой деятельности Максима Горького. Тем более, что Марджанишвили интересовала его драматургия.  Художественная и общественная деятельность Константина Александровича с самого начала была тесно связана с творчеством и личностью Горького.  Его страстной натуре оказались близки  пафос и воинствующий гуманизм писателя. Начиная с первых лет своей режиссерской работы и кончая последними, Марджанишвили ставил пьесы Горького: так, уже в 1903 г. он поставил «Мещан» в Уфе… Горький также  высоко ценил Марджанишвили. Приблизительно к этому времени относится телеграмма, отправленная режиссером писателю. В ней он просит  Горького прислать ему новую пьесу для постановки на грузинской сцене. Как предполагает Э.Гугушвили, речь могла идти о пьесе «Егор Булычев и другие».
Перед премьерой со вступительным словом о творчестве Максима Горького выступил А.Дудучава.  
В спектакле были заняты Б.Белецкая (Настя), А.Смирнова (Квашня), Е.Сатина (Василиса), С.Ратов (Татарин), которые потом долгие годы работали в театре имени А.С. Грибоедова. Ассистентом Котэ Марджанишвили была Екатерина Сатина, подготовившая по указаниям режиссера второй состав исполнителей.
В своих воспоминаниях актриса рассказывает о своеобразном подходе  Котэ Марджанишвили к работе – тонком и глубоком раскрытии каждой актерской задачи, умении создать нужную сценическую атмосферу и ритм.
«Ритмическим задачам Константин Александрович придавал исключительно большое значение. Так, в самом начале работы над первым актом пьесы он попросил актера, игравшего роль Клеща, принести на репетицию напильник и кусок железа. Все ритмическое построение первой сцены в спектакле, все ее настроение рождалось под своеобразный аккомпанемент назойливого и нудного, но очень ритмичного звука – скрежета напильника о железо».
Интересно, что уже в те времена, при жизни Максима Горького, Марджанишвили рискнул перемонтировать текст пьесы. Как вспоминает Екатерина Сатина, спектакль начинался не со слов Сатина «Дальше!..», а с текста Насти: «Вот приходит он к ней ночью в сад...» - из зачитанного, растрепанного романа, который, по пьесе, героиня читает в начале третьего акта. Посредине ночлежки Константин Александрович велел поставить железную печку, и лежавшая перед нею на полу Настя была освещена отсветом пламени.
Музыку к спектаклю написал композитор, дирижер, педагог, в будущем народный артист Грузии Дмитрий Николаевич Шведов. Он окончил Синодальное училище церковного пения, учился в Московской государственной консерватории. С 1931 по 1981 годы преподавал в Тбилисской государственной консерватории. С 1941 года  – профессор и заведующий кафедрой камерного пения. Как отмечает Екатерина Сатина, музыкальное оформление спектакля «На дне» было новшеством, впервые введенным Марджанишвили.
Репетиции проходили в довольно нервной обстановке – вероятно, причиной были очень ограниченные сроки постановки: всего восемнадцать дней (кстати, это сегодня стандарт сроков работы над спектаклем на Западе). Нужно было успеть к открытию сезона. Этими обстоятельствами и объясняется тот факт, что Котэ Марджанишвили  нервничал, сердился, ведь для работы с незнакомым актерским коллективом у него было слишком мало времени. К тому же он в тот период не совсем хорошо чувствовал себя  и часто приезжал на репетицию вялым, казался утомленным.
«Сидит, молчит и курит, курит без конца – одну папиросу за другой... А я сижу рядом с ним с блокнотом для записи указаний в руках и невольно думаю: «Ему, наверное, неинтересно с нами работать, и не нравится ему все, что мы делаем. Но вот вдруг кем-то сказанная на сцене фраза поднимает его с места. Молодым блеском зажигаются замечательные глаза-звезды, и большой мастер двумя штрихами рисует целую сцену, дает ей полное звучание, движение, жизнь. Он все умел объяснить несколькими словами, показы его были замечательны по выразительности. Как чудесно делал он с Пеплом (играли Пепла актеры В.Матов и Ж.Лецкий) рассказ о пойманной во сне рыбе! И откуда только брались эти молодые, сильные  движения рабочих рук настоящего рыбака, тянущего сеть.
Очень интересно разрешался им монолог Сатина: «Человек – это звучит гордо!..» Он требовал от исполнителя роли Сатина (артист С.Коломенский) большой внутренней силы, огромного накала, при предельной простоте и отказе от усиления голоса. Вначале артисту никак не удавалось добиться того, что требовал от него режиссер. Тогда Констатин Александрович перестал останавливать актера и тихо сказал мне: «Жаль, что времени у меня совсем мало, а ведь он смог бы все сделать, как я хочу и как надо. Я прошу вас пройти эту сцену с ним отдельно, по моим указаниям. Заставьте его говорить все без  звука, вначале даже почти не открывая рта. Так весь монолог – про себя, но на  полном внутреннем накале. Вы должны знать, как это делается. Это же метод Петровского, а вы его ученица». При этом Константин Александрович сказал актеру, что дал мне, как режиссеру-ассистенту, такое задание… А как много было у Константина Александровича обаяния и деликатности в общении со всеми нами. Удивительно умел он успокоить  робкого новичка, вселить в него бодрость, как это было с только что пришедшим тогда юношей С.Комаровым, отлично, благодаря показу замечательного режиссера, сыгравшего Алешку. Но и требовать от актеров он умел, да еще как!...» - вспоминает Е.Сатина.  
Увы, спектаклем «На дне» завершилось участие режиссера в жизни тбилисского русского театра – в скором времени Марджанишвили не стало... Жаль. Очередным спектаклем Константина Александровича на этой сцене должен был быть «Отелло»...     
Автор публикации на страницах  газеты «Заря Востока высоко оценил режиссерское мастерство К.Марджанишвили, сравнивая его решение со спектаклем МХАТа.
«Постановка горьковкой пьесы в МХАТ была и, несмотря на тридцатилетнюю давность, остается замечательным спектаклем, одним из величайших  достижений театрального искусства. Тем труднее было сейчас только что организованному в Тифлисе государственному русскому театру отрешиться от прочно укоренившейся трактовки пьесы. Малый срок (18 дней), отведенный на постановку спектакля, крайне осложнил задачу. И, тем не менее  ставивший пьесу народный артист К.Марджанишвили задачу эту разрешил отлично, дав пьесе совершенно иное – свежее и бодрое звучание, лишний раз подтвердил свое театральное мастерство. Утратив МХАТовский натурализм с его бытовыми подробностями, пьеса стала волнующей повестью о человеке, рассказанной с большой простотой и правдивостью. Огромная, горячая любовь к человеку красной нитью пронесена через весь спектакль».  
Рецензент сравнивает трактовку образа Луки в спектакле МХАТа и в тифлисской постановке – в пользу последней. «Москвин в МХАТе создавал из Луки образ замечательной яркости и цельности. Но было в этом образе столько тепла, столько глубокого жаления к человеческому страданию, что Лука невольно становился центром пьесы, венчая утешительную ложь. Между тем, Горький осудил своего Луку-утешителя, подсовывающего страждущему сладкую соску лжи. Это отлично понял Котэ Марджанишвили, и в его постановке Лука трактуется много проще – хитрым и ловким стариком-утешителем, лишенным подлинной теплоты жаления. Не от Луки и его «правды лжи» ведет Марджанишвили раскрытие пьесы, а от Сатина и вложенных Горьким в его уста слов: «Человек – это звучит гордо!»  Отсюда – любовное обнажение человеческих черт в обитателях ночлежки – голодных, оборванных, опущенных на «дно» жизни и охваченных огромной жаждой жизни, тоской по ней. Развенчивая утешительную ложь Луки, Марджанишвили дает всему спектаклю бодрое звучание, остающееся непоколебленным и самоубийством Актера, трагическим аккордом врывающимся в финал пьесы».
В рецензии отмечается «простое и хорошее» художественное оформление Владимира Роберга, сумевшего немногими средствами передать давящую тяжесть ночлежки, а также музыку, специально написанную к спектаклю Дмитрием Шведовым: композитор использовал тему известной хоровой песни «Солнце всходит и заходит». Однако рецензент высказывает и критическое замечание: «Вступление слишком длинно и минорно. Исполняемое при погруженной в мрак сцене, оно создает настроение, идущее вразрез с общим бодрым тоном спектакля».
Автор критического разбора спектакля анализирует и актерские работы, конечно, сравнивая их с МХАТовскими. По мнению рецензента, тифлисские актеры не поддались соблазну пойти уже проторенными путями. «Особенно это относится к Горькому (Лука) и Брагину (Барон), сумевшим преодолеть обаяние сценической трактовки Москвина и Качалова и дать совершенно новые и цельные образы. Хорошо играют Актера – Шейн, Сатина – Коломенский, Василису – Лещинская, да и большинство остальных исполнителей. Все они в большей или меньшей мере внесли в исполнение новые штрихи. С большим нервом проходит массовая сцена третьей картины, поставленная интересно и ярко. В целом это ценный в художественном отношении, свежий и слаженный спектакль, носящий следы большой и вдумчивой работы не только постановщика, но и режиссеров (Сатина, Герасимов) и отлично принимаемый зрителем. Театром дан удачный старт. Это ко многому обязывает», - резюмирует критик.
Так славное имя Котэ Марджанишвили навсегда связалось с историей русского театра в Грузии.  

Инна БЕЗИРГАНОВА