Почетным гостем тбилисского фестиваля авторской песни, посвященного 90-летию Булата Окуджавы, стала неповторимая Вероника Долина. На гала-концерте она исполнила одну из своих любимых песен Окуджавы «Не клонись-ка ты головушка». А потом подарила тбилисцам лучшие свои произведения – «О, женщина, летающая трудно!», «Более или менее хочется жить», «Девочка пятидесяти лет», «В Москве, говорят, снежно», «Эта книга пропахла твоим табаком»… Песни Долиной – это предельно искренняя исповедь женщины-интеллектуалки, ее грустные монологи о том, как меняется жизнь и она вместе с ней. «Неужто время твое истекло?» - вопрошает Вероника Долина, «девочка пятидесяти лет», «глядящая тоскливо», но при этом полная иронии и самоиронии…
- У меня хорошие воспоминания о последней поездке в Грузию, у меня есть слово «Тбилиси», которое в Москве отзывается достаточно необыкновенно. У меня есть май 2014 года на дворе – 90 лет со дня рождения Булата Шалвовича Окуджава, который был моим старшим другом, совершенно специальным товарищем, моим личным посланником небес... Булат – этой мой маяк, светильник разума и иронии, поэзии и старых идеалов. Его вздернутые брови – это смесь иронии, веры и неверия, скепсиса и простодушия. Это обладание высшими сакральными смыслами и скромнейшими понятиями о себе и приближенном к себе пространстве. Это все мир Булата Окуджавы, а я в сущности служитель этого же мира очень давний. Потеряв поэта, я унаследовала его мир... Он научил меня скупому слову «профессия». «Говори: «работа», никогда не говори «творчество»!» - напутствовал Окуджава. Он еще очень-очень многому меня научил.
- Что для вас авторская песня?
- Это моя сущность и моя работа. Я так живу много лет. Когда я была совершенной девочкой, подростком, обнаружились мои внутренние возможности что-то рифмовать с маленькой музыкой внутри. Это было очень давно. Теперь у меня внуки такого возраста. С тех пор я и занимаюсь авторской песней. Я очень недолго работала в стороне от этого простого ремесла. А с года 1980-го – только стихи, только с гитарой в руках. Всего-навсего слух чуть-чуть повыше среднего. Его некоторое присутствие во мне обнаружилось достаточно давно. Я та девочка, которая в четыре года уже читала. В пять могла играть на фортепиано, подбирая себе все что угодно. Когда подошла ко второму классу музыкальной школы, уже могла сыграть все, что угодно. Если меня быстренько посадить в хорошую минуту за фортепиано, я сыграю разное – то, что потребует та самая минута. С Булатом Шалвовичем у нас был смешной случай, когда в составе московской поэтической делегации мы в году 1982-83-м поехали выступать в Ленинград – большая такая бригада журнала «Юность», ведомая Андреем Дементьевым. Я помню Юнну Мориц, помню, как в Питере к нам присоединились Александр Кушнер и Владимир Рецептер. В какой-то «засценной» ситуации я хлоп за рояль и стала играть песню, которую только-только сочинил Окуджава – «Римская империя времени упадка». Он повернулся и, не веря своим ушам, изумленно спросил: «Ты играешь «Римскую империю»? Говорю же, мне очень важна минута, внутренние открытые форточки. Мне важно, чтобы через меня протекало время. Сохранились фотографии той минуты, когда Булат подошел ко мне напевая, а я шлеп-шлеп по клавишам эту «Римскую империю». Слух имеет значение. Ну а дальше маленькая зоркость, она тоже шлифуется, а дальше еще некоторое любопытство к чтению. Я не живу без стихов, без довольно многих стихов в течение если не дня, то световой недели. Все это немножко отшлифовало некоторые вещи, и я не захотела расстаться с гитарой, а гитара со мной. Мое образование сделали книжки. Родители, которые меня создали, к моим рукам пододвигали и музыку, и книжки, и первую гитару мне папа принес, когда мне было 13-14 лет. А дальше книжки – чтение, чтение, чтение...
- В авторской песне первично слово?
- Несомненно. Слова в авторской песне первичны, они всегда вместе с музыкой, но все идет от слова, от этого специального звукосочетания, без него мы вообще ничего не стоим. Оно сигнально, первобытно, оно поэтически необыкновенным образом сделано от своей воздушной звуковой небесной природы, оно заряжает музыкой, и тогда поэтическое слово делается удвоенным, утроенным, приобретает возможности летучие, повышенные.
- Однако слово сегодня девальвировано, оно вытесняется визуальным рядом.
- Компьютер сыграл почти все свои шутки с человеком. Но, наверное, еще не все. Предложил необыкновенно легкую для простукивания клавиатуру, всеатакующие мониторы... Видеоряд делает свое дело. Но мы работаем со словами и верим в их могущество, в их сакральный смысл, и, думаю, не совсем напрасно.
- Авторская песня – это элитарная сфера культуры?
- Это просто творческое подразделение, небольшой цех. Но у нас очень поредели ряды. Старшее поколение вымерло, молодое поколение не оправдало и не оправдывает надежды. Приспособленчество оказалось их первейшим талантом. Приспосабливаться и зарабатывать, зарабатывать и приспосабливаться. Это тоже чудесная вещь. Литераторы старых эпох стремились приспособиться и работать. Мольер и Виойн, например. Это все было возможно. Может быть, приспособленчество и тогда считалось позором, но об этом, увы, не узнаешь, заглянув на пять-шесть веков назад. Но все же приспосабливаться – это приспосабливаться. А при чем тут стихи?
Русскоязычная среда была к нам настолько не расположена, что не по-хозяйски к нам отнеслась... Послевоенная среда в 50-60- годы была расположеннее к своим поэтам, и поэты, освободившись от гнета Второй мировой войны, от гнета сталинизма, подняли подбородки и чути ли не задрали носы. И писали фактически так, как хотели, вышли на уровень, облагородили воздух Москвы и Питера, если говорить на русском языке уже отдаленного от нас времени. Дальше среда стала жестче, и к нам уже не было мягкости никогда. Мы не знали ни вкуса привилегий, ни прелести подлинных, весомых денег. Я не сетую – зато мы узнали огромную публику и знаем ее в лицо. Но все это означает только одно: всего-навсего писать стихи...
- Все-таки вы жили в более романтическое время, чем сегодняшняя эпоха.
- Я не уверена, что дело в этом. Нам бы правителя помягче натурой. Нам бы детей поздоровее, нам бы распределение ценностей между нашими детьми и родителями чуть-чуть посправедливее, и мы будем в порядке. Чтобы мы с легкостью находили своих издателей и книжных магазинов было поболее... Сети книжных магазинов уничтожены, маленькие театральные залы исключены - это все погибло...
- Но и читателей стало меньше, не так ли?
- Нам так не положено думать. Мы выращиваем себе на грядках новых читателей. Даже я, скромняга, вижу своих слушателей и читателей – наверное, уже четвертое поколение. Если публики достаточно, чтобы прокормить меня и мою изрядно поредевшую семью, то спасибо всем божествам, верхним и нижним.
- Насколько изменилась сама Вероника Долина?
- Время отражается на мне. Я пишу стихов все больше, все крепче сжимаю зубы, все кошмарнее сгибаю бровь, все еще занимаюсь чрезвычайно повзрослевшими детьми и подрастающими внуками. Мое дело – заниматься моим ближним миром. Для мня это очень важно.
- Стихи – защита от сурового мира?
- Конечно! Нешуточная...
- А кто вам нравится среди более молодого поколения бардов?
- Елена Казанцева, Михаил Щербаков – волшебные способности, божественный парень. Окуджава успел его заметить, приметить его альбомы. А дальше след немного теряется...
Инна БЕЗИРГАНОВА
|
