Евгений Абдуллаев (литературный псевдоним — Сухбат Афлатуни) - поэт, прозаик, переводчик, критик, эссеист. Окончил философский факультет Ташкентского государственного университета. Кандидат философских наук. Автор более тридцати научных работ. Один из основателей объединения «Ташкентская поэтическая школа», альманаха «Малый шелковый путь» и Ташкентского открытого фестиваля поэзии. Лауреат премии журнала «Октябрь» (2004), Русской премии (2005) и премии «Триумф» (2006). Стихи, проза, переводы, эссе и критика публиковались в журналах «Звезда Востока», «Восток свыше» (Узбекистан), «Новый мир», «Арион», «Звезда», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Новая Юность» (Россия), «Интерпоэзия» (США), «Книголюб» (Казахстан), антологии «Анор/Гранат». Автор сборников:
«Псалмы и наброски», «Пейзаж
с отрезанным ухом»,
романов «Ташкентский роман»,«Ночь коротка».

- Расскажите, пожалуйста, о себе
- Я вырос в семье музыкантов. Мама – пианистка. Папа – композитор. Закончив консерваторию, родители уехали по распределению в Наманган, в Ферганскую долину. Работали восемь лет в музыкальном училище, потом вернулись в Ташкент. У меня есть младший брат, жена, двое детей – стандартный набор. Собирался стать художником, но у меня сильно ухудшилось зрение. Узнал, что на философском не нужно сдавать математику, а я с ней никогда не дружил. Поступил на философский и нисколько не жалею.
- Профессия философа сегодня выглядит несколько архаично, вам не кажется?
- Я философ потому, что закончил философский факультет Ташкентского университета. Периодически этим занимаюсь, пишу статьи. Я философ и я поэт – это два разных человека. Так же как я муж и я отец. Это третий человек. Это можно назвать раздвоением. А можно – сожительством трех человек в одном организме. Поэтому то, что я пишу не хотелось бы называть философской лирикой или литературной философией. Мне кажется, это разные вещи. Конечно, когда я пишу стихи, не перестаю быть философом. Мне кажется, что это абсолютно разные каналы. Из одного крана может течь холодная вода, а из другого – горячая. Но может течь и теплая, если соединить их как-то. То же самое касается поэзии и философии.
- Из философии берет начало и ваш творческий псевдоним – Сухбат Афлатуни – диалоги с Платоном.
- Я периодически читаю двух философов – Платона и Канта. Других тоже читаю, но могу сказать, что Платон - мой любимый философ. Как кто-то сказал, история европейской философии – это комментарий к Платону. Для меня он - большая величина. Ну, а почему Афлатуни? Я просто искал псевдоним и Платон тут, на самом деле, ни при чем. Когда в 1999-м вышел наш первый сборник, я уже занимался наукой, и не хотел, что называется, смешивать научное и поэтическое. Честно сказать, сегодня я бы не стал этого делать. Мы живем в веке, когда простой клик в интернете расставляет все по местам. А 1999 год – еще доинтернетная эпоха, старые добрые времена. Можно было изображать из себя Сухбата Афлатуни. Сначала был просто Афлатуни. Но потом ребята сказали – так нехорошо. Санджар Янышев, Вадим Муратханов, Афлатуни ... Я ответил - ребята, если вам так нужно, сами и придумывайте. Санджар сказал – пусть будет Сухбат. Получился коллективный псевдоним. У меня даже есть такое стихотворение:
зачем тебе, Афлатуни
феодальный труд
любви? Где страхом зной пропах, вдохни –
и дети не растут

где жгучим перцем кормят где
не дадут запить –
как привычно здесь тебе
лю-бить

не наступит вечер-врач
не шепнет: остынь
ты завариваешь в чай
полынь

ты влюблен Афлатуни
сорок градусов в тени

- Хотя кандидатскую вы защитили вовсе не по Платону, а по зороастризму. Что вызвало такой выбор?
- Там были доисламские религиозные учения – зороастризм, среднеазиатский буддизм и среднеазиатское манихейство. Я сейчас от этого немного отошел. Для меня это была прекрасная школа – выучил несколько языков - английский, немецкий, французский, древнегреческий, санскрит. Я изучал религии, от которых осталось очень-очень мало. Соответственно, если ты работаешь с какими-то гипотезами, а это огромное пространство, ты должен их очень четко обосновать. Из-за того, что я работал в пограничной области между историей, филологией, даже археологией, мне этот опыт очень пригодился. Ведь современная философия или литературоведение страдают архивным отношением к тексту, или суперфилологическим отношением.  
- А противоположность Платону, это кто, по-вашему?
- Для меня в философии противоположность Платону – это то, что пытается казаться философией. Псевдофилософия. Кстати, таких решающих фигур в поэзии для меня нет. Автор, у которого я учусь по сей день, хоть это может казаться банальным, - Александр Сергеевич Пушкин. Я учусь, читая его критику, его наброски. Мне кажется, Пушкин –обожествляемая величина, которую либо обожают, либо ниспровергают. У Пушкина я учусь тому, как быть в литературе, как реагировать на критику, как писать прозу, как самому писать критику. У каждого свой Пушкин. Я не знаю, много ли современных поэтов так его читают – его критические статьи, черновики, малоизвестные стихи, варианты стихов. Это же очень интересно – смотреть, как он перебирал варианты.
- Вы один из основателей Ташкентской поэтической школы. Чем она интересна?
- Ташкентская поэтическая школа уже ничем не интересна, потому что она свою миссию первоначальную выполнила. Я могу сказать, чем она была интересна. Она спонтанно возникла в 1991 году. Санджар Янышев к тому времени уже пять лет жил в Москве, Вадим Муратханов только туда переехал. Они чувствовали свое отличие от московской поэзии, и решили придумать что-то свое. А я в это время сидел в Ташкенте, и не подозревал, какие концептуальные облака сгущаются надо мной. Санджар и Вадим обратились ко мне с простым русским вопросом – третьим будешь? Я сказал, что не против. И мы стали «соображать на троих». Потом подвели под школу теоретический фундамент – каким же образом мы отличаемся от всех остальных. Лет пять спустя мы почувствовали, что пора. Как всякая школа, которая рано или поздно заканчивается, Ташкентская школа поэзии себя исчерпала. Мы решили, что отзываемся на определение Ташкентская школа, но в принципе считаем, что ресурсы исчерпаны.
- А что потом?
- Каждый из нас пошел по своему пути. Хотя, вначале еще писали в близкой друг другу манере. С тех пор каждый проделал свой путь развития. Это как с акмеизмом. Ранние стихи Мандельштама, Гумилева, Ахматовой в чем-то похожи. То же самое с Ташкентской школой. За двенадцать лет, что прошло с тех пор, многое изменилось. Если говорить обо мне, мое развитие происходило от классической формы, с которой я дружил в 90-е годы, до постакмеистической формы через прозаизацию стиха, попытку синтеза поэзии.
- Вас называют узбекским поэтом, пишущим на русском языке. Вы согласны с этим?
- Да. Мне очень близка традиция, когда узбекские поэты, которые писали на древнеузбекском или персидском, обязательно брали себе псевдоним халуз. Они переставали быть собой и писали от имени вымышленного человека. Не знаю, было ли такое в Грузии. То, что я пишу  - некое другое я, которое я не открываю, а если открою - получится эффект сороконожки. Поэтому я свои критические статьи подписываю Евгений Абдуллаев – настоящим именем. Хотя еще раз говорю, сейчас я может и не стал  бы брать псевдоним. Уж слишком ты прозрачен и виден со всех сторон.
Ну, на узбекский манер у меня есть такое стихотворение, «Из Машраба»:

я отрекся от тела – гнезда сиротливого духа
и к чему мне душа? нет со мною души моей, друга
что мне хадж – без вина, собутыльников шумного круга?
что мне дом Иброхима – трех вер троекратная скука?
старый рай мне к чему или свежепобеленный ад?  
если мы не увидимся больше – что мне племена и законы?
я ступил на подножие светлого трона
мир – собранье песчинок что в солнечном свете кружат

- Каков, в таком случае, поэт Сухбат Афлатуни?
- Дело в том, что это все было бы так, если бы я был согласен с мыслью, что цель поэзии в самовыражении. Я так не считаю. Для меня моя собственная фигура как автора представляется в образе глубоководной рыбы. Я стремлюсь, чтобы текст был как можно гуще, а автор – прозрачней. Сухбат Афлатуни – это не тот человек, который перед вами сидит, это то, что я пишу. Делез в одном интервью сетовал, что нет названий профессий, которые были бы выражены в совершающемся времени – становящийся философом.
- Какова степень влияния на вашу поэзию извне?  
- Что-то очень неожиданное на поэта влияет очень сильно. Какая-нибудь трещина на стене. А то, что, казалось бы, должно сильно влиять – оказывает очень малое воздействие. Я не знаю, что на меня больше всего влияет. Поэзия – это как религиозное откровение. Почему одни люди его испытывают, а другие - нет? Они едят ту же еду, ходят на одну и ту же работу. Загадка поэзии в том, что никогда не отгадаешь, откуда она берется.
- А вы давно пишете стихи?
- С детства. Но никогда не думал, что буду этим заниматься всерьез. В 18 лет  понял, что у меня получается. Я не ощущаю себя самодостаточным поэтом, потому что самодостаточный поэт - это какая-то мумия. Поэт – это сочетание абсолютной открытости миру, когда ты не можешь ни от чего отгородиться, и в то же время такой же абсолютной закрытости по принципу «ты царь – живи один». Для поэзии нужна тишина. Проваливание в молчание, в одиночество.     
- И что рождает такое одиночество?     
- Поэзия - это рулетка. Никогда не знаешь, напишешь или нет. У Бориса Херсонского поэты делятся на запойных алкоголиков. Вот я один из них. Могу не писать полгода, а потом за три для написать 10-15 стихов. Вот одно из моих любимых:

смерть это тот с кем ты живешь
жизнь это он же – но минутой раньше
.............................................................
Оставь шитье и подойди ко мне

ребенок держит свет в своей руке
и входит в дверь и поднимает нож
кладет на стол кладет на стол и дальше

Не сумерки но сумки (хлопнет дверь)
ты вся в шитье и ты сама – шитье
материя болгарский крест рутина
под языком ты нежно держишь сына
и дочь за округлившейся щекой

он поднимает свет одной рукой
но сумерки но дверь но половина

- Вы сказали, что у каждого поэта – свой диагноз. А у вас какой?
- Ну, если бы каждый поэт мог назвать свой диагноз, то литературная критика была бы не нужна. Свою задачу как критика я вижу именно в диагностике. Часто она воспринимается с обидой. Но ведь врач, говоря о симптомах болезни, не стремится обидеть пациента. Так же и литературный критик. А если он стремится навредить, переходит на личности, пишет с целью использовать недозволенные приемы – это нарушение неписаных законов. Но это не говорит о профессионализме. Киллеры тоже должны быть профессиональными. Правда, профессия киллера и профессия литературного критика – это разные вещи.
Нино ЦИТЛАНАДЗЕ