Мой собеседник, композитор  Иосиф Барданашвили – личность известная, знаменитая. В свое время он был одним из ведущих композиторов Грузии. Потом  эмигрировал в Израиль. Человек талантливый и целенаправленный, думающий и ищущий, он занял в Израиле место, достойное его дарования и человеческих качеств.
Родился И.Барданашвили 23 ноября 1948 г. в Батуми. В 1973 г. окончил Тбилисскую государственную консерваторию по классу композиции А.В.Шаверзашвили. В 1973-м поступил в ассистентуру-стажировку Тбилисской консерватории, одновременно преподавал в Батумском музыкальном училище им. З. Палиашвили. Его сочинения: для хора и оpкестра - поэма «Судьба»; для оpкестра - поэма «Море»; фортепианный квинтет; для четырех валторн, виолончели и фортепиано -  Поэма-диалог; для скрипки и фортепиано - соната; фортепианные пьесы, в том числе соната; для меццо-сопрано, вокального секстета и фортепиано - цикл «Тропа молчания»; для баса и фортепиано - цикл «Кукольная баллада»; романсы, песни; музыка к драматическим спектаклям и кинофильмам.
Он  с большой радостью откликнулся на предложение управляющего и художественного руководителя театра имени А.С.Грибоедова Авто Варсимашвили принять участие в работе над спектаклем «Гетто» по знаменитой пьесе Джошуа Собола.
- Театр Грибоедова для меня – дорогая память, - признается композитор. - Ведь я написал музыку к нескольким его спектаклям еще в 70-е годы – среди них «Притча о хвосте», «Смерть Тарелкина». Так случилось, что сейчас, спустя годы, Авто Варсимашвили предложил мне написать музыку для спектакля по пьесе моего близкого друга, замечательного драматурга Джошуа Собола. Пьесу «Гетто» поставили чуть ли не во всем мире - от Великобритании до Японии. Есть замечательный фильм «Гетто» производства Германии и Литвы. Пьеса написана в 60-е годы, однако до сих пор актуальна. Две недели назад в Камерном театре Тель-Авива спектакль по этой пьесе показал художественный руководитель театра, режиссер Омри Ницан. Это говорит о том, что «Гетто» до сих пор привлекает людей искусства. Интересна сама форма пьесы – театр в театре. Да и тема не оставляет никого равнодушным: евреи, живущие в гетто, создают театр, пытаются  выжить в самых страшных обстоятельствах. Идея о том, что искусство спасет мир, очень и очень актуальна. Хотя, откровенно говоря,  никогда и никого искусство не спасало. Но, во всяком случае, надежда на  то, что оно может спасти хотя бы на время, существует. И герои пьесы действительно продлили свое существование на земле, немного пожили в театральной реальности... пока их всех не убили фашисты. Так что я очень благодарен Авто Варсимашвили за возможность принять участие в этом проекте. И я приложу все усилия для того, чтобы получился хороший спектакль.
-  Какую творческую задачу вы перед собой ставили, когда приступали к работе над спектаклем «Гетто»?
-  Тут важны два момента. Есть музыка к спектаклю «Гетто» – музыка объективная: это оригинальные песни вильнюсского гетто, ведь действие пьесы происходит именно там. Все, кто ставил пьесу, использовал этот музыкальный материал. Даже в Японии, в оркестровке японских музыкантов. Но мы с Авто пошли по другому пути  –  я создал свой музыкальный мир. Это меня вполне устраивает, поскольку просто аранжировщиком быть не люблю  – по причине индивидуального видения. При этом всегда стараюсь соотнести то, что делаю, с желанием режиссера. Конечно, еврейский дух в музыкальном решении будет, но это музыка, написанная Барданашвили... Так сказать, фрейлекс с грузинским акцентом. Неплохо сказано, по-моему. И потом, это духовная музыка, в которой затронута тема жизни и смерти, связанная с духовным прозрением. Именно тут я ищу. Очень надеюсь, что моя музыка наполнит спектакль особенным светом, который идет, может быть, от еврейских молитв, от моего мировидения.  Я также стремлюсь к тому, чтобы  она была глубокая и очень светлая. Даже при такой страшной картине смерти есть жизнь, есть очарование, национальный юмор. Авто даже внес в текст пьесы дополнительные нюансы – использовал  Соломоновы притчи, старался уйти от буквального следования событиям пьесы,  насытить ее философским содержанием. То есть расширить рамки пьесы, рассказать что-то новое, неизвестное о еврейской жизни, о духовном мире, созданном тысячелетия назад.
- «Гетто» - это мюзикл?
- Пьеса создавалась как материал для будущего музыкального спектакля. В нем четырнадцать песен  со своими текстами – так называемые песни профсоюза гетто, танго, танцы... Все это часть спектакля, который ставят герои пьесы. Но мы очень хотели уйти от бухгалтерии, подняться над этой душещипательной историей, создать спектакль более философского, обобщенного содержания. Если честно говорить, такая пьеса, если она даже плохо поставлена, всегда работает. Но мы не хотели поставить просто хороший спектакль, мы хотели сделать что-то совершенно другое. Если у нас получилось,  замечательно! Авто работал день и ночь... Самым трудным было отказаться от текста. В спектакле звучат два небольших молитвенных стихотворения - псалмы, в которых есть глубина, трагизм…  Эти молитвенные стихотворения - о нерожденных детях, о том, что все преходяще – как у Екклезиаста.  В конце концов, человек превращается в пыль, даже тень пыли исчезает. Вот эти два номера, где есть текст. А все остальное – без слов, с использованием слов междометий «я-я», «е-е»,  вроде грузинских  «авдила-вадила», «харало». Учить актерам иврит сейчас было сложно, в этом случае трудно избежать акцента. Поэтому мы решили привнести нечто другое – яркие эмоции, состояние души.
- Как мне известно, вы  много и  очень интересно работаете. Что вы завершили перед тем, как приступили к «Гетто»?
- Да, я много работаю. Перед приездом сюда я завершил работу над двумя фильмами. Один будет представлен на Каннском кинофестивале – он называется «Фильтрация». Картину снял Довер Косашвили. А Нина Чаплина сделала картину по рассказу известного еврейского писателя…  Но это мимолетные заказы, а в основном я пишу серьезную музыку. Так, написал симфоническую музыку для  наших немецких друзей. В Ингольштадте есть Камерный грузинский оркестр, который двадцать лет назад прибыл в Германию – это  скрипачка Лиана Исакадзе со своими музыкантами. В тяжелые времена их вынудили уехать отсюда. Покинув Грузию, они тогда спаслись. И сейчас они стали частью немецкой культуры...  К юбилею оркестра, который будет отмечаться в июне, мне и была заказана музыка для струнных инструментов. В концерте прозвучит и музыка Гии Канчели.  Мое сочинение, камерная симфония для струнных,   называется «Перелетные птицы».
- Перелетная птица - это вы?
- Мы все перелетные птицы. Я имею в виду и себя, и участников оркестра. Участники оркестра приехали в Германию и стали частью ее культуры. Но они всегда могут  вернуться на родину. Как перелетные птицы. Это и печальная, и в то же время оптимистическая история. Ведь птицы – свободные существа. И я такой же свободный музыкант…
- Есть преимущество в том, что вы занимаетесь музыкой - тем видом искусства, которое легко преодолевает границы, не так ли?
- Но музыку нужно исполнять. Поэтому необходимы музыканты, которым нравится твоя музыка, друзья. Хотя моя судьба в этом отношении счастливая. В Грузии все для меня складывалось неплохо, а в Израиле  –  еще лучше. Это факт. Потому что мои сочинения  много исполняют, у меня много заказов. Я стал частью культуры Израиля.
- Что вы ищете в музыке, к чему в первую очередь стремитесь?
-  Все ищут в музыке самих себя. Зачем ты пишешь музыку? Чтобы рассказать о самом себе и о том, как видишь этот мир. Иногда, правда, композитор надевает маску, но объективно все равно пишет о себе. Музыка  –  это очень-очень интимная вещь. Это язык души. Существуют одни и те же двенадцать нот для всех, но музыка создается такая разная. Музыку пишут тысячелетия, но ей все нет конца…  Причина в том, что у каждого – абсолютно индивидуальный внутренний мир. И настолько индивидуальный, что двенадцати нот хватает для того, чтобы рассказать о чем-то самом сокровенном и не поставить точку. Все думали, что после  Баха, Моцарта  музыка умрет... Но после них появились Чайковский, Брамс, Малер, Шостакович. Говорили, что после Шостаковича ничего нового уже не будет, однако возникли Шнитке, Губайдулина. Точку никто не может поставить – точно так же, как в жизни.  Точки ставишь, когда ты пустой  – детей нет,  и ты ничего не создал. Помните фильм «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани? Герой прибил гвоздь – вот и все, что от него осталось. Человек жил,  писал музыку, и любовницы у него были, но вот он умер и остался только гвоздь, на котором шапка висит. Это напоминание о том, что жизнь стремительно пролетает мимо, поэтому нужно успеть что-то оставить после себя. Не нужно суетиться, бегать за всем сразу, нужно последовательно заниматься чем-то одним, самым важным, и так до конца. В этом был очень глубокий смысл картины. Тогда не все поняли, почему в конце картины  крупным планом часы.  Но  время прошло, и все поняли: время стучит. Время героя фильма кончилось, а наше-то время еще стучит... Конечно, человек обязательно должен оставить определенный духовный след... Вот ушел актер Нико Гомелаури – и осталась звезда, которая светит всем. Это ему ничем не поможет, но осталась память...   
- Один довольно образованный человек сказал, что воспринимает только доромантическую музыку, другой отрицает все, что написано после романтизма...
- Таких людей немало. Но это ничего не значит. Квартеты Бетховена тоже в свое время не приняли, и что же, ругать из-за этого Бетховена? Не приняли, потому что это было нечто новое. Люди вообще объективно консервативны. Это связано  с воспитанием. Барток написал для молодого поколения цикл фортепианных пьес «Микрокосмос». В одной из них музыкальными средствами изображена муха. Дети обожают это играть... Нужно просто понимать язык музыки. Помню, приехав в Израиль, я не знал языка. Люди рядом смеялись, а мне казалось, что они смеются надо мной. Такое было ощущение... Хотя ко мне этот смех не имел никакого отношения.  Так и в музыке, когда люди не понимают  символы нового языка. А новое принесли нам такие гении, как Бах, Моцарт, Бетховен, Берлиоз, Шостакович… Они  были революционерами. Этих композиторов поначалу не принимали, а потом их музыка стала классикой.  Шнитке был самым авангардным композитором,  его долго не воспринимали,  а теперь его понимают, любят, ценят. Это цвет музыкальной культуры!  Если его музыка задевает за живое, то это потому, что он сидел в гетто, в закрытом пространстве. Его диссонансы выражают агрессивность, а духовная музыка – молитвенность, погруженность в глубины. Два таких мира... Это не было похоже ни на Чайковского, ни на Шостаковича. Язык, технологии совершенствуются, и это влияет на музыкальное мышление. Можно все новое отрицать, жить только романтизмом – это ведь не только Шопен, Шуман, Шуберт - таких композиторов очень много. Но  объективно слушают только Шопена, пять процентов знают Шумана, Шуберта и того меньше. И при этом считают, что любят романтическую музыку.  О вкусах не спорят. Помните,  как когда-то воспринимали «Битлов»? А сегодня это классика. В этом и парадокс. Так что с выводами спешить не надо. Надо немного подождать. Тем более, что для музыки, культуры  вообще, 10-30 лет – сущий пустяк.
- Значит, музыка интересно развивается?
- Музыка развивается. Первая волна – поиски чисто экспериментального характера. Идет поиск языка. Вторая волна – когда язык уже обобщается, получает направленность  и  становится ценностью. И все это понимают. Ведь и романтизм был революцией против классицизма. Он воспринимался в штыки из-за формы, из-за экспрессии, динамизма. Романтизм принесло новое время – время капитализации общества. Хотелось говорить о человеке, и романтизм открыл мир человеческой души. А потом шли войны, самые страшные. И они родили экспрессивность... О чем может писать человек, переживший Первую мировую войну? О том, что видел. А дальше была Вторая мировая война, и стало понятно, что никаких эмоций не может быть. А о чем можно говорить, если только детей погибло полтора миллиона?  Никаких эмоций уже не осталось. Только мир, пространство. И музыка стала пространственной, ушла от эмоций. И сегодня это совмещается в музыкальной культуре. Шнитке – это просто разрыв эмоций, а Пендерецкий – пространство, свет...
- А нынешний мир?
- Нынешний мир – это виртуальный, интернетовский. А как это выразить в музыке? Языком Чайковского никак невозможно. Соответственно, идет поиск ноого языка. Всегда так бывает, а потом новое становится частью жизни.  К этому нужно относиться философски. Я не агрессивный модернист, но я - модернист. Для меня модернизм – мое стремление привнести что-то свое. Не всегда это принимают, но все-таки меня принимают больше, чем других. Как это объяснить – моим провинциализмом или успехом? Не знаю. Только время может определить, написал ли я что-то стоящее или все мои сочинения можно выбросить на свалку. Народ решает... Почему, к примеру, сохранилась, полюбилась песня «Шен хар венахи», а другие не остались? Значит, есть в ней что-то особенное. Руставели некогда изгнали из Грузии, а теперь он – национальное достояние, гордость нации. Раз сохранили, значит, он оказался нужным народу. Ведь его запомнили в устной форме… Как это объяснить? Вот это феномен культуры. Еще один пример – Сталин, создавший мощную империю, которую до сих пор не могут разрушить. И его, пролившего много крови, продолжают в России любить. Да и в Грузии любят царей, которые творили  бог знает что. Тот же Давид Агмашенебели – сажал на кол, выкалывал глаза. Но он создал грузинскую государственность. То же самое – Иван Грозный. Время – лучший судия. Надо подождать, что в итоге получится. Я  лично никогда не спешу с выводами. В связи с Грузией слышу много разных разговоров – кто-то доволен нынешней властью, кто-то нет. Но я вижу правильную динамику развития страны. Нельзя этого не видеть. Конечно, все в Грузии хотят большего – так же, как и в Израиле. Так что все лучше видится на расстоянии, издалека. К примеру, люди в театре живут только своими героями и не представляют, что происходит за пределами театра на улице. А приходит человек со стороны и видит все гораздо яснее, четче.  Вот такой феномен...

Инна БЕЗИРГАНОВА