Мемориальная доска не небольшой тенистой улице напоминает о том, чем гордятся не только тбилисский театральный мир, но и все жители столицы Грузии. Она гласит, что здесь, в  доме номер 9, с 1915 по 1946 годы «жил известный режиссер и общественный деятель Георгий Александрович Товстоногов». Тогда улица называлась Татьянинской, теперь, конечно же, носит имя этого замечательного человека. Казалось бы, исходя из всем известных фактов, к написанному можно сделать только два вполне резонных дополнения. Первое: в этом доме он и родился. Второе: он жил здесь за исключением пяти лет – в 1933-1938 годах Товстоногов учился в Москве, в знаменитом ГИТИСе (Государственном институте театрального искусства).
Но дело в том, что  в судьбе Георгия Александровича, как, впрочем, и у многих великих людей, есть спорные, широко не афишировавшиеся моменты. Нет, они никак не лишают его права считаться тбилисцем. Однако, истины ради, о них нельзя  не упомянуть когда речь идет о жизни того, кто чувствовал себя абсолютно своим в тбилисских стенах, получил в них  уменьшительное, чисто грузинское имя Гога, и именно под ним оставался  в быту даже далеко от берегов Куры. «В грузинских семьях детские прозвища и имена так и прилипают к человеку на всю жизнь. Почему-то Гогой он остался не только для семьи и друзей детства; имя это сохранилось за ним и в широком театральном кругу, когда он стал уже знаменит», - пишет другой тбилисец, драматург Анатолий Гребнев.  
«Родился Георгий Александрович в Петербурге. Наш отец окончил институт корпуса инженеров путей сообщения и занимал довольно большой пост в министерстве путей сообщения. Жила семья на Фурштатской, там была очень хорошая квартира. Летом Георгия возили на курорт в Сестрорецк. Своей дачи не было. Я младше брата на одиннадцать лет, родилась в Тбилиси. В 1918-1919 году, когда в Петрограде стало уже очень неспокойно, и маму тянуло на родину, – семья переехала туда…» Таковы не укладывающиеся в официальную биографию режиссера воспоминания сестры режиссера Нателы.
Эту тему, скорее всего с ее же слов, уже в жанре беллетристики развивает в своей книге и один из известнейших петербургских театральных деятелей. Он эмоционально  описывает, как в 1907-м «дворянин Александр Андреевич Толстоногов, семнадцати лет от роду» приезжает из Симферополя  на учебу в Петербург, с отличием заканчивает институт и «встречает свою судьбу – студентку консерватории по классу вокала, дворянку, Тамару Григорьевну Папиташвили», с которой венчается в 1912-м. Ориентируясь на неизвестные нам источники, автор даже уточняет, что их сын Георгий был крещен «в Спасо-Преображенской церкви, что рядом с Фурштатской, где они жили».  И уж совсем удивительна следующая деталь: «Несмотря на свои молодые годы, Александр Толстоногов получил министерский пост, что грозило после свершившейся революции большой опасностью. Этим и продиктован переезд семьи в 1919 году на родину жены, в Тифлис». То есть, отец режиссера из «занимавшего довольно большой пост» превращается уже в министра.
Должен признаться, что министра  с такой фамилией я не нашел в списках ни царского, ни Временного правительств. Что ж, беллетристика позволяет себе и не такие преувеличения. Интересно другое. Вы обратили внимание, что в фамилии высокопоставленного инженера-путейца третья буква вовсе не «в», а «л»? В документах, же, которые его сын Гога получил уже в Тбилиси, годом рождения значится… 1913-й, а не 1915-й.  Вот вам и еще загадки.
Первую из них некоторые биографы Георгия Александровича объясняют тем, что его мать смущала фамилия Толстоногова: «женщина крупная, полная, хотя и очень красивая… она видела в фамилии мужа намек на свою полноту и мечтала заменить одну букву». И, мол, это удалось сделать при смене паспортов во время переезда из большевистской России в независимую Грузию. А вот у  того, почему Гогу «состарили» в документах на два года, есть пара вариантов. Часто пишут, что он изменил дату рождения, когда в 1933-м поехал поступать в ГИТИС. Но зачем было делать это – не все ли равно, 20 лет абитуриенту или 18? Скорее всего, истине соответствует второй вариант: Георгий закончил школу в 15 лет, а в таком возрасте никак нельзя было выполнить мечту его отца – поступить в железнодорожный вуз. И Товстоногов-старший выправляет сыну новую метрику, чтобы тот, как 17-летний, смог подать документы в Закавказский институт путей сообщения. Еще до ГИТИСа.
Что ж, в этих деталях товстоноговской биографии, вроде, что-то проясняется. Но как быть с местом рождения? Сам Георгий Александрович везде и всегда утверждал: «Я родился в Тбилиси. Мой отец был потомственным железнодорожником, мать – домохозяйкой». Однако выдающийся театровед Татьяна Шах-Азизова вспоминала вот что: «Один раз он рассказал мне странную историю, которую, кажется, никто не знает Когда он преподавал в Тбилиси, еще совсем молодым, у него на курсе была студентка-персиянка… Она умела гадать на кофе. И Г.А., который не верил в гадание, попросил ее ради шутки все же сказать, что его ожидает. Она, посмотрев на дно кофейной чашки, и, кажется на его руку, сказала, что он родился в далеком большом городе, там прославится и умрет. Это рассмешило студентов, они были уверены, что он родился в Тбилиси, ведь он жил там всю жизнь до этого. И только он не смеялся, потому что знал, что увидел свет в Петербурге».
Как бы то ни было, приехав в Тифлис, инженер Товстоногов очень быстро становится профессором  в Закавказском институте путей сообщения, заведует там кафедрой. А с учебой сына снова, как говорится загадки истории. В автобиографии  Георгия Александровича мы прочтем, что в школу он поступил в 1921-м. А вот сестра его утверждает, что произошло это на четыре года позже, потому что мать давала ему домашнее образование, как и полагалось в дворянских семьях в «старое время». Но непреложным фактом остается то, что Гога учился в 107-й школе на Плехановском (бывшем Михайловском, ныне – Агмашенебели) проспекте, в который «впадала» Татьянинская улица. В Тифлисе школу, по привычке, называли «немецкой гимназией»:  проспект и его окрестности издавна были местом обитания поселившихся в Тбилиси немцев. Естественно, директор школы сомневается, сможет ли учиться у него мальчик, не знающий немецкого. Но Тамара Георгиевна заявляет, что заберет сына, если он за месяц не освоит язык. Забирать не пришлось… А вообще, Георгий свободно говорил еще на грузинском и французском.
Именно в этой школе Гога и приобщается к театру, играет в драмкружке, становится членом его совета. И, получив «аттестат зрелости», уже всерьез мечтает о театре. Но…  «Отец хотел, чтобы я продолжил его дело, настаивал на этом. По его плану я должен был поступить в институт железнодорожного транспорта, – вспоминал Георгий Александрович. – …О своем намерении стать режиссером я сказал отцу. Нет, он не рассердился, объяснение наше было спокойным. Но отец решил так: я все же обязан получить какую-то «твердую» профессию, а потому поступлю в железнодорожный и после первого курса, когда мои желания окончательно определятся, если я докажу, что мечтаю о театре по-настоящему, только через год мы решим, кем мне быть».
А вот  Натела говорит, что все было отнюдь не так мирно, когда ее брат завил, что поедет в Москву учиться на режиссера. Ей, шестилетней, запомнилась бурная сцена, результатом которой становится компромисс, выдвинутый отцом. Сказано – сделано. Парень поступает в институт, ходит на лекции и сдает сессии, но сердце его далеко от железной дороги, оно отдано Театру юного зрителя (ТЮЗу), появившемуся в Тбилиси в 1927-м. Это был первый в Закавказье русский детский театр, созданный двумя энтузиастами – режиссером Николаем Маршаком, братом замечательного поэта Самуила Маршака, и актером Константином Шах-Азизовым, игравшим под псевдонимом «Муромцев», а под настоящей фамилией  вошедшим в историю Грибоедовского театра.
Как только создается ТЮЗ, в нем появляется 12-летний Гога. Он просит Маршака дать ему хоть какую-нибудь работу, и получает место осветителя. Но мальчику этого мало, он постигает театральное дело, работая и монтировщиком, и помощником, а затем – ассистентом режиссера, под псевдонимом «Ногов» становится актером... И вот, в республиканской газете «Заря Востока» уже можно прочесть: «Из исполнителей необходимо отметить работу Турманина (Балда), Глобенко (купчиха), Бубутейшвили (Пульхерия), Ногова (писарь)». Это рецензия на пушкинскую «Сказку о купце и работнике его Балде». Еще Гога играет в пьесах одного из основоположников репертуара детских театров СССР Николая Шестакова «Путь далекий», «Аул Гидже» и других. Претензий к актеру Товстоногову нет, но сам он себя в этой профессии не видит.
Сестра его вспоминала: «Он пропадал в театре каждый вечер. Из школы бежал прямо туда, не представляю себе, когда он делал уроки, а учился ведь хорошо». Научившись хорошо разбираться в театральном деле, Георгий мечтает сам ставить спектакли, дает первый совет Маршаку и тот считает, что молодой человек прав. Прав он еще раз, и еще. В конце концов, Николай Яковлевич уже во многом советуется с молодым «коллегой». А были бы эти советы, если бы не увлечение Гоги театральной жизнью Тбилиси? Все исследователи творчества Товстоногова подчеркивают: сформирован он был именно грузинским театром, в первую очередь постановками Котэ Марджанишвили и появлением великолепной плеяды его учеников – режиссера Сандро Ахметели, актеров Верико Анджапаридзе, Акакия Хорава, Васо Годзиашвили, Ушанги Чхеидзе…
Вот, что говорил сам Георгий Александрович о том времени, о ТЮЗе, в котором он поставил первый в жизни спектакль – водевиль Чехова «Предложение»: «…Я, еще, собственно, мальчишка безусый, почуял природу театра, магию, проникся его атмосферой. Здесь была моя первая профессиональная школа. Может быть, еще не во всем осознанная, продуктивная, что ли. Но я понемногу начал ориентироваться внутри театрального организма. У меня появлялась увлеченность делом, появлялся вкус к познанию сложной внутренней механики спектакля. А это, согласитесь, уже не слепая юношеская, да что там юношеская – младенческая влюбленность. Это уже для жизни кое-что существенное. Моя любовь к сцене начала перерастать в определение себя, своего места на сцене».
Закончив первый курс железнодорожного института, Гога отдает родителям  зачетную книжку в знак того, что больше не собирается там учиться. Ну, как могут мать с отцом противиться такому решительному  выбору любимым сыном своей судьбы?  «…Через Наркомпрос Грузии я получил направление в Государственный институт театрального искусства в Москве. Правда, тогда направление почти не давало никаких преимуществ при поступлении, как теперь. Мне пришлось выдержать большой конкурс, желающих стать режиссерами было достаточно. Меня приняли». Скорее всего, об этом направлении хлопотали тюзовские руководители, других «ходов» в Народный комиссариат просвещения у молодого человека не было. У студента, сдавшего все вступительные экзамены на пятерки, на первом курсе лишь одна трудность – на занятиях по сценической речи: у него характерный тбилисский акцент. «Он много занимался, чтобы исправить акцент. Когда летом приезжал на каникулы, я часто слышала его упражнения – «от топота копыт пыль по полю летит» и прочее», – вспоминала его сестра.
По окончании каждого курса ГИТИСа – в Тбилиси. Там, на каникулах, помимо изживания акцента, он занят главным – ставит спектакли в родном ТЮЗе. На его первую самостоятельную постановку в 1934 году газета «Тифлисский рабочий» отзывается похвальной рецензией: «Широко используя метод социалистического реализма, театр в «Женитьбе» дает яркий анализ каждого образа бессмертной комедии». Писем домой он не пишет, лишь сестре, коллекционирующей открытки, присылает репродукции картин. А во время приездов на каникулы в ТЮЗе ставит еще пять спектаклей. Он вспоминал: «В институт, возвращался, конечно, с опозданием, выслушивал выговоры декана, а потом... снова ехал». И после каждой постановки – благосклонные отзывы прессы. Достаточно прочесть один: «Постановщик «Музыкантской команды», молодой режиссер Г.Товстоногов создал яркий, волнующий спектакль, близкий и понятный советской молодежи». Писал о Товстоногове в газете «Молодой сталинец» и будущий знаменитый киносценарист Анатолий Гребнев, которого в тбилисской немецкой школе знали под его настоящим именем Густав Айзенберг…
Студент ГИТИСа счастлив, что его учение не ограничивалось стенами института: «Меня учила вся театральная Москва. Тогда не зря называли ее театральной Меккой. Середина тридцатых годов, а это значит – Станиславский, Немирович-Данченко, Рубен Симонов, Мейерхольд, Таиров, Завадский, Федор Каверин…  Тогда я получил хорошую профессиональную «закваску», позволившую, как мне кажется, в течение всей жизни идти только своим путем». Первый большой шаг на этом пути, уже настоящим профессионалом, он делает в 1938-м, дипломным спектаклем «Дети Ванюшина» С.Найденова в стенах Тбилисского русского  театра имени Грибоедова. Туда же его распределяют на работу.
Коллективу театра он благодарен: «Не могу не отметить совершенно исключительное отношение театра к моей дипломной работе, создававшее максимально выгодные условия для того, чтобы моя работа протекала нормально. В спектакле был занят основной актерский состав, я не был ограничен ни временем, ни средствами. Работа моя протекала совершенно самостоятельно». А это – воспоминания актрисы Екатерины Сатиной: «Запомнился мне день первой репетиции спектакля «Дети Ванюшина». Перед нами молодой человек, очень взволнованный, но отлично владеющий собой. Экспозиция спектакля, его правильное идейное раскрытие, интересная обрисовка образов сразу показали, что перед нами очень умный и творчески одаренный человек. В его режиссерской работе уже тогда чувствовалась уверенная рука. Результат работы: интересный спектакль, прекрасно защищенный диплом с высокой оценкой комиссии и включение Г.А. Товстоногова в режиссерский состав театра имени А.С. Грибоедова…»
После этого, за семь лет работы с грибоедовцами, которую оценивает, как «одно удовольствие», он ставит еще двенадцать спектаклей. Ну, а дипломные «Дети Ванюшина» имеют такой успех, что знаменитый актер и режиссер Акакий Хорава, создававший тогда в Грузии театральный вуз, приглашает 24-летнего Товстоногова преподавателем. «Уже в те годы я начал заниматься театральной педагогикой. Это было для меня очень важно, очень ценно. С одной стороны – плановая работа в театре, жесткие сроки, смета, в которую необходимо уложиться, с другой – эксперименты, поиски со студентами, лабораторная работа… Мне самому это было полезно, многое дало: привило вкус к студийной работе, к долгим, порой изматывающим поискам единственно верного решения». Мэтрами грузинского театра стали его ученики М.Туманишвили, Г.Лордкипанидзе, Г.Гегечкори, М.Чахава, С.Канчели… А про Роберта Стуруа он говорил: «Так сказать, уже мой внук: его учитель – М.Туманишвили».
И именно его ученики лучше всего расскажут нам, каким был их преподаватель. Искусствовед Натела Урушадзе: «Он ничего не объяснял, он объяснялся в любви к театру. Он говорил о своей любви, как говорят о любимой женщине. Театр – это не аплодисменты, не зрительный зал. Это гражданское служение своему народу. Это выражение гражданских принципов. Так он говорил. Все мы были влюблены в него – и девочки, и мальчики. Это была влюбленность, которая приносит счастье». Режиссер Михаил Туманишвили: «Это была судьба, счастливая звезда, выпавшая на мою долю. Он открыл для меня и моих товарищей мир театра и его законы, научил нас ценить человека-актера». Режиссер Гига Лордкипанидзе: «Я был мальчишка, прямо из школы и с улицы. Товстоногов вернул меня к порядочной жизни, потому что сначала моя биография была довольно сложной. Для меня все стало ясно, когда я пришел в институт: я должен стать другим человеком. Он ко мне отнесся своеобразно: мол, знает мало, но с огоньком». Актриса Нелли Кутателадзе: «Всесторонне образованный, Георгий Александрович уже в молодости пользовался большим авторитетом, поразительно улавливал он характер каждого из нас – и к каждому находил особый подход. Он умел внушить веру в самого себя, что так важно для актера. Мы росли вместе с нашим молодым педагогом».
А это уже режиссер не театра, а кино, недавно ушедший от нас автор «Отца солдата» Резо Чхеидзе: «Мне кажется, что идеи Товстоногова повлияли на все развитие грузинского театра. Хотя он уехал из Тбилиси, там остались его ученики, в свою очередь воспитавшие учеников… Его опыт для нас незабываем и огромен. Я к театру не имею отношения, никогда в театре не ставил, но Товстоногову очень многим обязано и грузинское кино. Тенгиз Абуладзе и я развивали в кино его идеи. Мы с Тенгизом всегда хотели работать в кино, а когда Товстоногов ушел из института, это было последним толчком, чтобы перейти во ВГИК. Мы учились у него два курса. А потом решили: раз Товстоногова нет, не стоит тут учиться».
Казалось бы, в жизни Товстоногова все «на ура». Но, увы, ни у кого и никогда так не было. А особенно в те годы, на которые пришлась его молодость. Георгий учится на четвертом курсе, когда арестовывают его отца. Тот в 1937-м с женой и дочерью отправился в Москву, чтобы выяснить, почему «берут» невинных людей. В Ростове-на-Дону люди в форме ссаживают с поезда его самого, он успевает сказать дочке: «Дали прожить двадцать лет». Натела рассказывала «Он считал, что его арест связан с той должностью, которую он занимал в министерстве…Нас посадили в обратный поезд. Больше отца мы не видели. В квартире в Тбилиси был устроен обыск… Мы с мамой застали квартиру разгромленной». Георгия, конечно же, исключают из ГИТИСа, но именно в это время Сталин заявляет: «Сын за отца не отвечает». И Товстоногова-младшего восстанавливают в институте.
А о судьбе отца у его сестры был неожиданный разговор в Орджоникидзе, где во время войны она училась в медицинском институте. «Дочь врага народа» вызывают в «органы», и легко можно представить, с каким настроением она идет во внушающее ужас учреждение. Но в кабинете чекиста происходит неожиданное: «Он заговорил со мной об отце, несколько раз повторил, что сделал для него все возможное ради нас, в первую очередь, ради Гоги, которого ждет большое, очень большое будущее. «Я сделал все, что смог, – повторял он, – ведь маму вашу не арестовали, вещи не конфисковали... Я все сделал...» При чем здесь Гога? А дело в том, что этот чекист по фамилии Хурденко когда-то работал в одном из цехов тбилисского ТЮЗа. Девушка не понимает цель этого разговора, но в семье надолго поселяется уверенность, что ее глава жив, и даже может вскоре вернуться домой. «И никому не пришло в голову, – пишет Наталья Старосельская, автор книги о Товстоногове в серии ЖЗЛ, – что Хурденко, говоря о том, что сделал все возможное, имел в виду одно: Александр Андреевич был расстрелян сразу, в первые дни после ареста».
Нелегко приходилось в быту. Перед войной зарплата театрального режиссера была такова, что денег постоянно не хватало, так что продавали фамильные вещи. И когда  еще не повзрослевшая Натела дарит кому-то из своих многочисленных друзей какую-то вещицу, брат говорит: «Ты – добрая девочка, любишь приносить людям радость, это очень хорошо. Но подумай о том, сколько я работаю, а денег все равно не хватает. Если бы продали эту вещичку, могли бы жить на эти деньги неделю... Понимаешь?» Конечно же, она поняла. И вот – уже ее воспоминание о племянниках, детях Гоги:  
«Шла война. В это жуткое, голодное время у нас оказалось двое малышей, которых надо было хорошо кормить, а достать в то время на рынке мясо было каким-то невозможным чудом! Но надо знать, что такое Грузия! Я продавала, меняла вещи так, чтобы каждый день у меня были деньги на 200 граммов мяса, и с этими деньгами шла на базар. «Пожалуйста, взвесьте мне 200 граммов мяса», –просила просто, никогда не унижаясь… И не было случая, чтобы мне отрезали столько, сколько я просила – никогда! Оттяпывали по 300, 400 граммов, и у Ники всегда была чашка бульона, а у Сандро вареное мясо».
После войны не все становится гладко с преподавательской работой – начинаются трения с высшим театральным авторитетом тогдашней Грузии Акакием Хорава. Тот узнает, то Товстоногов собирается организовать молодежный театр, забрать в него весь свой курс, а затем пополнять выпускниками театрального института. Эта идея рождается в высоких «инстанциях», но Хорава узнает о ней последним. И вот, Акакий Алексеевич закрывает после генеральной репетиции одни из лучших спектаклей Георгия Александровича «На всякого мудреца довольно простоты», требуя доработать его, но не делая конкретных замечаний. В комнатушке за кулисами происходит скандал, Хорава обвиняет режиссера-преподавателя в том, что тот действует за его спиной,  и студенты слышат повышенный голос Гоги: «Я вам не мальчишка!» После этого  Хорава стал назначать студентов в массовые сцены спектаклей руставелевцев, срывая тем самым занятия Товстоногова... Рушится и семейная жизнь – развод с актрисой Саломе Канчели, в которую Георгий Александрович влюбился, когда она была еще студенткой. Но вот, что интересно: спустя годы и с Хорава, и с бывшей женой он встречается, не поминая старого.
Приходит и недовольство собой как режиссером: «Наступает глубокое разочарование... Разочарование не в данном театре… Разочарование наступает в другом. Оказывается, что стремиться к тому идеалу, ради которого стоит служить искусству, невозможно. Оказалось, в этих новых условиях нужно учиться заново. Но чему?» Это – из неотправленного письма  Владимиру Немировичу-Данченко. В сложные периоды жизни часто вокруг ярких личностей появляются недоброжелатели. Объяснение этого Нателой Урушадзе: «Вокруг талантливых людей всегда образуется кольцо завистников. Талантливые люди вызывают раздражение. А у Товстоногова был трудный характер. Он был очень правдивым, иногда до жестокости».
И тут, в апреле 1946-го, из Москвы приходит письмо от Константина Шах-Азизова. Создатель тбилисского ТЮЗа с 1933 по 1945 год был директором и художественным руководителем Грибоедовского театра, а потом возглавил Центральный детский театр. «Гога, дорогой! Зря ты впал в такое пессимистическое настроение, – пишет он. – …Не волнуйся и спокойно работай. В обиду я тебя не дам...» А в июле – второе письмо:  «Гога, дорогой! Итак, ты свободный гражданин! А может быть все это и к лучшему. Во всяком случае не унывай, ты еще молод, здоров, а это главное в нашей жизни. Поздравляю тебя с очередным успехом. Слышал, что ты поставил очень хороший спектакль. Молодец!.. Это на прощание не плохо!.. Пусть тбилисцы тебя поминают по-хорошему!»
Сказать, что тбилисцы вспоминают Гогу по-хорошему – это ничего не сказать об их восторженном отношении к человеку, который в автобиографии признался: «В сорок шестом году я уехал из Тбилиси. Почему? Почувствовал, что скоро окажусь в тупике, что верчусь на месте, а не иду вперед. А без этого жить невозможно не только в театре! Я уехал, откровенно говоря, в никуда, в неизвестность».
В какую всемирную славу переросла эта неизвестность, говорить излишне. А о родном городе Георгий Александрович не забывал никогда. Послушаем еще раз Анатолия Гребнева: «А еще он был грузином, это уж без сомнения… Грузинское начало обладает какой-то магической заразительностью: вкусы, обычаи, артистизм, этикет… Вот и дом Товстоноговых-Лебедевых в Петербурге, со всегдашними, когда не придешь, гостями из Тбилиси, был и остался грузинским домом. Надо ли говорить, что здесь всегда болели за тбилисское «Динамо», когда оно еще существовало, – вот он, показатель патриотизма!»
И вполне естественно, что свое 50-летие Товстоногов отмечает в Тбилиси, на сцене Руставелевского театра. Что с любыми праздниками и ленинградцы стремятся поздравить его на грузинском языке. Что новый 1983 год  руководимый им легендарный БДТ отмечает на фоне гигантской репродукции картины Пиросмани. И что один из самых знаменитых его спектаклей – «Ханума» об уникальном колорите старого Тифлиса. В телевизионной версии этой постановки за кадром звучит голос Георгия Александровича, читающего стихотворение Григола Орбелиани: «Только я глаза закрою – передо мною ты встаешь! Только я глаза открою – над ресницами плывешь!»
Это Гога – о своем любимом Тбилиси.

Владимир Головин