| Те имена, что ты сберег |
 Какие удивительные жизненные повороты раздает судьба различным поколениям одного и того же рода! Потомок великого грузинского полководца Георгия Саакадзе, родившегося на границе позднего Средневековья, стал выдающимся российским ученым новейшей истории Иваном Тархановым. Мы будем называть подлинной, не русифицированной фамилией Тархнишвили этого человека, благодаря которому протянулась нить от сражений XVI века к рентгеновским лучам и «детектору лжи» наших дней. А еще примечательно, что впервые мир услышал о нем, когда он был ребенком, причем не от ученых, а от… писателя Александра Дюма-отца. И вовсе не в связи с наукой. Главнокомандующий грузинскими войсками Георгий Саакадзе, прозванный в народе «великий моурави (правитель)», получил за заслуги перед родиной тарханство, то есть освобождение от государственных и феодальных податей. Так возникла двойная фамилия его потомков Тархан-Моурави, часто встречающаяся в истории Грузии. Из трех сыновей полководца во время бесконечных войн уцелел лишь один – Сиауш, от которого и пошел род нынешних Тархнишвили (Тархан-Моурави). В XIX веке сведения о своем великом предке старательно собирал Рамаз Тархан-Моуравов (еще один вариант русификации знаменитой фамилии). Он даже переписывался с выдающимся историком Платоном Иоселиани, работавшим над биографией Саакадзе. Но вообще-то времени для исторических изысканий у Рамаза Дмитриевича практически не было – вся его жизнь посвящена военной службе. В 1821 году, пятнадцатилетним, он становится прапорщиком Тифлисского гарнизонного батальона и после этого его жизнь проходит в основном в сражениях. Он участвует в походах против горцев, воюет с турками, ему еще нет тридцати, когда он получает золотую шпагу с надписью «За храбрость» и орден Святого Владимира 4-й степени с бантом. Он был тяжело ранен и мог бы жить на пенсию, но предпочел вернуться в армию, прослужил многие годы, заслужил еще четыре ордена, в том числе и Святого Георгия 4-й степени, «Знак отличия за 40 лет беспорочной службы» и перстень «с вензелевым изображением Имени Его Величества». Перед получением генеральского звания, в конце 1850-х, князь Тарханов служит комендантом Нухи (ныне – пригород азербайджанского города Шеки). С ним – сын Вано, рано потерявший мать и практически 14 лет живущий у отца. Правда, его отдавали в тифлисскую гимназию, но обстановка в ней оказалась столь рутинной, что не по летам развитый, впечатлительный мальчик долго там не продержался и вернулся к Рамазу Дмитриевичу. Но пользу гимназия все же сослужила: способный к языкам юный князь стал блестяще говорить по-французски и по-русски. Именно это и приносит ему первую известность – не только всероссийскую, но и общеевропейскую. В 1858-м, когда ему идет двенадцатый год, в Российскую империю приезжает «отец» графа Монте-Кристо и трех мушкетеров Александр Дюма. Конечно же, он стремится и на экзотический Кавказ, а в книге об этой поездке много место уделяет юному Ивану Тархнишвили. О нем писатель услышал, еще только появившись на Кавказе – в крепости Темир-Хан-Шура (сейчас – Буйнакск), от командира Дагестанского конно-иррегулярного полка, князя Ивана Багратиони: «В Нухе найдете Тарханова, он – то, что во Франции вы называете, если не ошибаюсь, парень что надо. Он покажет вам алмазный перстень, подаренный ему императором… Поцелуйте за меня мимоходом его сына, ребенка 12 лет, говорящего по-французски, как вы; вы увидите, какое чудо ума этот прелестный ребенок». И Вано поражает французского гостя не только внешней красотой, экзотической черкеской с кинжалом, но и блестящим французским языком. Он быстро и четко переводит на него и с грузинского, и с русского, будто всю жизнь был переводчиком. И преспокойно сообщает, что лезгины хотят похитить его ради выкупа. Но при всей своей горделивой осанке это – непосредственный ребенок, которого восхищает оружие и влекут военные подвиги. Впрочем, предоставим слово самому писателю, обращающемуся к мальчику не иначе, как «князь». Вот – несколько отрывков из главы XXXI «Князь Тарханов» книги «Кавказ»: «У мальчика был сказочный облик, он олицетворял грузинский тип во всей его чистоте и совершенстве: черные волосы, спереди опущенные до бровей, похожие на волосы Антиноя, брови и ресницы черные, глаза бархатные… великолепные зубы. – Мой отец не говорит по-французски, – сказал мальчик, – вашим толмачом буду я. Отец говорит, что он очень рад видеть вас в своем доме. Я же отвечаю за вас, что вы принимаете гостеприимство, которое он вам предлагает»... «…И все это было сказано с милыми оборотами речи, которые я стараюсь сохранить, с невероятным в ребенке галлицизмом, – ребенке, рожденном за полторы тысячи миль от Парижа, в Персии, в каком-то уголке Ширвана, ребенке, который никогда не оставлял своей родной стороны. Я был удивлен, и действительно, в своем роде это было чудо»… «Полковник, улыбаясь, встал и вышел. Видно было, что он, старый лев, считал за счастье повиноваться этому молодому голосу»… «Наши дети, в возрасте этого князька, которому каждую минуту угрожают разбойники, говорившего о рубке голов, как о самой простой вещи, наши дети еще играют с куклами и убегают под защиту своих матерей, когда возвещают им о каком-нибудь страшилище»... «Я счел обязанностью вознаградить моего милого переводчика и предложил ему не только осмотреть мои ружья, но и испытать их. Тогда он снова сделался ребенком, кричал от радости, бил в ладоши и первый спустился бегом с лестницы… Моему юному князю хорошо были известны обыкновенные двуствольные карабины и ружья. Но чего он еще не знал и что привело его в изумление, так это ружье, которое заряжалось казенным винтом. С удивительной сметливостью он немедленно понял механизм коромысла и выделку патронов. Всего любопытнее было то, что он слушал мои объяснения, опершись на большого ручного оленя, который тоже как будто интересовался этим»… «Он выстрелил еще – и пуля ударила прямо в бумажку. – Не говорил ли я вам! – вскричал я. – Разве я попал в бумажку? – спросил он. – В самый центр. Посмотрите. Он бросил ружье и побежал. Я никогда не забуду этой прекрасной детской фигуры, принявшей вдруг мужественное и горделивое выражение. Он обернулся к князю, который следил за малейшими деталями этой сцены. – Отец, – кричал он, – ты можешь взять меня с собой в поход, ведь я теперь умею стрелять из ружья! – Через три или четыре месяца, милый князь, – сказал я ему, – вы получите из Парижа точно такое же ружье, какое у меня. Ребенок протянул мне руку. – Неужели? – Даю вам честное слово. – Я уже любил вас прежде, – сказал он мне, – но еще более полюбил вас с той минуты, как познакомился с вами. И он прыгнул мне на шею. Милое дитя! Непременно ты получишь ружье, и пусть оно принесет тебе счастье»… «На протяжении всего великолепного путешествия по России сердце у меня сжималось только дважды при двух прощаниях. Пусть милый князь Иван возьмет на свой счет одно из них, а у кого есть память, возьмет на себя другое». После этой встречи проходит пара лет, и отец отвозит Ивана в Санкт-Петербург, в новую жизнь. Год мальчик проводит в частном пансионе некоей госпожи Шахсеевой, а потом переселяется к родственникам. И начинается ответственная пора – подготовка к поступлению во 2-ю петербургскую гимназию. Это – не рядовое учебное заведение. Старейшая в России государственная гимназия и по сей день сохранила богатейшие традиции, на которых построена современная система образования в стране. Легко понять, что парень занимается с репетиторами, а репетиторством в то время массово подрабатывают студенты. Так Иван встречается с Виссарионом Гогоберидзе, студентом физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. Этот молодой человек оказывается народовольцем, близким другом революционеров-демократов, «великих русских критиков-шестидесятников» Николая Добролюбова, Николая Чернышевского и Дмитрия Писарева. А еще – земляков: публициста Григория Церетели, побывавшего в Петропавловской крепости за участие в антиправительственной демонстрации, и либерального просветителя Нико Николадзе. Так что есть у кого набраться вольнодумства... Тархнишвили не только поступает в знаменитую гимназию, но и в шестнадцать лет, в 1863-м, блестяще сдает экзамены на аттестат зрелости. Он мечтает стать врачом, но по настоянию отца поступает на естественное отделение физмата Санкт-Петербургского университета. На этом отделении его особенно привлекают лекции академика Филиппа Овсянникова по гистологии – разделу биологии, изучающему строение и развитие тканей живых организмов. Но еще больше привлекает его другое знаменитое высшее учебное заведение – Имперская медико-хирургическая академия (ИМХА), сегодня – Военно-медицинская академия, почему-то носящая имя Сергея Кирова. Который никакого отношения к врачеванию не имел, скорее, наоборот. В то время ИМХА готовит врачей в основном для военного и морского ведомств. А Тархнишвили, вопреки желанию отца, влечет туда то, что в академии читает лекции сам «отец русской физиологии» Иван Сеченов. Но недаром говорят, что не было счастья, да несчастье помогло. Идеи революционеров-демократов, посеянные репетитором-народовольцем, приводят студента в апреле 1864-го на политическое выступление и его отчисляют. Однако официальной причиной этого называется неуплата за учебу, так что из столицы его не высылают, и тот поступает в столь желанную академию. Сеченов вскоре замечает его старания, отличную подготовку и доверяет ему проведение самостоятельных экспериментов. И это дает настолько интересные результаты, что студент из Грузии в 1868 году выступает с докладом о них на 1-м съезде естествоиспытателей. А через год, перед блестящим окончанием академии, публикует еще работы о своих исследованиях. Так что никто не удивляется, что его оставляют при академии. Он получает степень доктора медицины за полгода и сдав соответствующие экзамены и защитив диссертацию, а затем, в 1871-м, едет на родину – умер отец, и надо привести в порядок дела, которые не завершил бравый воин. В Тифлисе 25-летнего доктора медицины встречают восторженно: из прессы уже известно о его успехах. Мало того, он получает предложение не только прочесть для широкой аудитории лекции по физиологии, но продемонстрировать опыты. Этих лекций – пять, на них приходят около 400 человек – беспрецедентное явление для Тифлиса тех лет. Так лекции молодого ученого становятся настолько крупным событием, что оно сыграет значительную роль в дальнейшем развитии в Грузии естествознания и медицины. Тархнишвили сумел донести до слушателей, что все жизненные процессы зависят от внешней среды, а открытия в физике и химии имеют решающее значение для медицинской науки. Через год под названием «Роль нервной системы в движении животных», он публикует свои лекции в качестве дополнения к журналу «Кавказский Медицинский Вестник». И у многих его земляков пробуждается стремление к изучению естественных наук в университетах России или Европы. А сам он, вернувшись в Санкт-Петербург, уже не может работать с Сеченовым. Тот покинул академию, в которой преподавал 10 лет с перерывом на годичный отпуск, и организовал одну из первых в России физиологических лабораторий. Его возмутили изменения в уставе академии, запрещающие женщинам посещать лекции и практические занятия, и то, что был забаллотирован предложенный им на вакантную должность заведующего кафедрой зоологии 24-летний Иван Мечников (будущий лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины 1908 года). Оставшись без руководителя, Тархнишвили работает в академии самостоятельно. И не только в физиологической лаборатории, но и в клинике знаменитого врача Сергея Боткина. А в 1872-м его командируют за границу «для усовершенствования в физиологии». И больше двух лет встречается с ведущими учеными, знакомится с лабораторным оборудованием и системами обучения. Сам занимается исследованиями в Страсбурге и Лейпциге, Берлине и Гейдельберге, Лондоне и Вене, Цюрихе и Париже. В результате поездки и в зарубежной, и в российской научной литературе появляются публикации с интереснейшими результатами этих исследований. Вернувшись, Иван Рамазович представляет администрации академии 15 работ, выполненных в командировке, и в ноябре 1875 года получает звание приват-доцента физиологии. В следующем году он избирается экстраординарным, а еще через пару лет – ординарным профессором кафедры физиологии. Этой кафедрой он руководит ни много ни мало – 18 лет, с 1877 по 1895 годы. За это время под его руководством обучены не только военные слушатели академии, но представители различных научных учреждений многих городов страны, подготовлены свыше 60 диссертаций и около 240 крупных научных работ. И в 1892-м ему присваивается звание академика, и он избирается ученым секретарем академии, которая уже называется Военно-медицинской. В историю медицины он входит в первую очередь открытием психофизиологии и радиобиологии. Он первым в мире задокументировал изменения электрических потенциалов кожи при отсутствии внешних раздражителей и разработал измеритель для наблюдения за ними. Этот метод, регистрирующий слабый ток, производимый телом, по сей день используется для измерения кожного потенциала. Причем не только в прикладной психофизиологии, но и в работе полиграфа, «детектора лжи». А через несколько недель после открытия рентгеновских лучей он приходит к выводу, что они не только фотографируют, но и «влияют на жизнедеятельность». И его работы об этих лучах в биологии и медицине становятся основой для новой области науки – радиобиологии. Он первый настаивает на том, чтобы рентген применяли с предохранительной ширмой из алюминия. И первый говорит о возможности применения лучей в лечении злокачественных опухолей и в судебно-медицинской практике. Работы его многогранны – о механизме светящегося аппарата светлячка, об определении массы крови на живом человеке, а исследовав физиологию сна, он констатирует: «Во сне не спят находящиеся в мозгу центры дыхания и кровообращения, не спят центры речи, ибо во сне мы разговариваем, не спят центры внимания, слуха, обоняния, не спит, наконец, мозжечок, о чем свидетельствуют чудеса эквилибристики, проявляемые лунатиками. Так что же тогда спит? Спят только центры, в которых сосредоточено наше сознание. Все остальное работает, и даже интенсивнее, чем днем. На самом деле сознание то спит, то бодрствует. Если бы это было не так, человек не смог бы вспомнить свои сновидения». Его книга 1886 года «Гипнотизм, внушение и чтение мыслей», переведенная и переизданная во Франции, становится одним из первых исследований гипнотического внушения и вызывает огромный интерес по всей Европе. Его объемистая монография «Курс физиологии» выдерживает два издания. А последняя книга – «Дух и тело» (1904-й) так рассматривает взаимодействие психических явлений и физиологических процессов в организме человека, что ее переиздают в Москве в 2010 (!) году. Фактически это – суть всего научного наследия Тархнишвили за десятилетия блестящей деятельности. В слово «дух» он вкладывает сугубо психическое значение и рассматривает это понятие в аспекте физиологических процессов. Речь идет о взаимоотношении организма с внешней средой, описываются сознательные и бессознательные психические акты, на строго научной основе исследуется взаимосвязь духа и тела. Одновременно с собственными работами он переводит с иностранных языков статьи и учебники по медицине и физиологии. Он создает школу врачей-исследователей разных специальностей, вырастившую выдающихся физиологов. И в 1892-1904 годах публикует около 160 статей по физиологии и медицине в томах от Б до Я в знаменитом Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Вообще, популяризация науки – его конек: масса научно-популярных изданий и журнальных статей знакомит людей, далеких от медицины. с достижениями физиологии, психологии, биологии, гигиены. Тархнишвили и редактирует медицинские периодические издания, и читает популярные лекции в Народном университете и Педагогической академии. А в 1905 году популярный журнал «Знание и жизнь» публикует его статьи «Внушение», «Гипнотизм и чтение мыслей» и «Телепатия и беспроволочный телеграф», вызывающие интерес и сегодня. Заслуги этого человека признают и за рубежом. Он постоянно участвует в международных конгрессах физиологов, избирается действительным и почетным членом обществ физиологов многих стран Европы и Америки. А за работы, представленные на Всемирной выставке в Париже, он получает высшую награду родины его детского кумира Александра Дюма – орден Почетного легиона. При всем этом Иван Рамазович вовсе не замкнут на науке. Огромный интерес и научной, и литературной общественности вызывает его статья с интригующим названием «Герои «На дне» Максима Горького, с биологической точки зрения». Прямо скажем, оригинальный подход к популярным героям. А с автором этой пьесы Тархнишвили дружит, как и с другими выдающимися представителями науки и культуры того времени. Кроме Горького, среди его близких друзей – композитор и химик Александр Бородин, скульптор Марк Антокольский, писатель Антон Чехов, врач Владимир Бехтерев, химик Дмитрий Менделеев, художник Илья Репин, представивший два портрета Тархнишвили на выставки передвижников… А на племяннице Антокольского, тоже скульпторе Елене ученый женится. Нина Чернышевская-Быстрова, внучка Чернышевского, вспоминала: «Тарханов принадлежит к кругу лиц, окруживших глубокой сердечной добротой и заботой семью Н. Г. Чернышевского после его гражданской казни и ссылки в Сибирь». Вместе с Нико Николадзе ученый хлопочет об освобождении Чернышевского, вместе с академиком-литературоведом Александром Пыниным заботится о сыне сосланного публициста. А вот об отношениях с другим выдающимся коллегой Иваном Павловым – особый разговор. Поначалу они попросту не складываются. После того, как в 1877 году Тархнишвили возглавляет кафедру в академии, место его ассистента предлагают Павлову, но тот демонстративно отказывается, хотя раньше претендовал на эту должность. Говорили, что новый завкафедрой не импонировал ему как научный руководитель. Такое не забывается. Через шесть лет Павлов защищает диссертацию на тему «Центробежные нервы сердца» и оппонент Тархнишвили делает серьезные возражения против «небрежного отношения» к литературе, написанной по теме диссертации. Павлов не указал его работы и получает отзывы: «Читающий получит впечатление, что до вас ничего не сделано»… «Скромность в ученом – высшее качество»… «Способы исследования, употребленные автором, крайне примитивны»… Советский физиолог Петр Анохин, изучивший материалы о защите той диссертации, считал, что рецензент был излишне строг: «…Неприязнь чувствовалась в каждом возражении; врачи, присутствовавшие на защите, которым Павлов помогал при выполнении диссертаций, старались успокоить своего любимца тем, что сочли придирки Тарханова завистью». А сам Павлов по дороге домой никак не может успокоиться: «Ну, конечно, он не прав. Он же не понял дела. Нет, ему в самом деле досадно, вот он и придирается». Потом следует продолжение. Павлов посылает три работы на конкурс академической премии имени митрополита Московского и Коломенского Макария, а в них снова нет ни одного упоминания о работах Тархнишвили. И тот дает отрицательный отзыв, из-за которого Павлов премию не получает. На этом конфликт исчерпан, в дальнейшем отношения между двумя выдающимися учеными восстанавливаются. В 1890 году Павлова представляют на должность заведующего кафедрой фармакологии, но профессор химии Николай Соколов дает отвод: это не по специальности физиолога. Тархнишвили – среди защитников Павлова, который кафедру все-таки получает. Затем Иван Рамазович участвует в «павловских средах» – научных беседах и дискуссиях единомышленников. Ученые встречаются на заседаниях Общества русских врачей в Петербурге и без всякой неприязни выступают в прениях. А в 1895 году на 25-летии научной деятельности Тархнишвили от имени Института экспериментальной медицины юбиляра поздравляет именно Павлов. Тот год становится и грустной вехой в жизни ученого. Независимый и зачастую резкий, отстаивающий передовые взгляды на биологическую и социальную природу человека, Тархнишвили не устраивает многих в руководстве академии, погрязших в рутине. Начинаются интриги, на метод «Определения объема массы крови» ополчаются коллеги-завистники, в газете «Новое время» и в журнале «Врачи» разворачивается травля, появляются анонимные очерняющие письма. В итоге в марте 1895-го ученого, еще не достигшего 50-летнего возраста. увольняют «за выслугой лет». Тут же его приглашает приват-доцентом Санкт-Петербургский университет, где он читает лекции по биологии и общей физиологии до самой своей смерти. А вообще-то, жизнь его совсем не похожа на пенсионерскую. Иван Рамазович проводит занятия на Курсах воспитательниц и руководительниц физического образования, где становится первым руководителем кабинета физиологии. Публикует около 250 популярных статей на самые разные темы: здоровье, гигиена, образование, радиационная безопасность. Есть даже такие особо привлекающие читателей названия, как, «Что полезнее, вода или вино?» и «Академия наук и цензура». Пенсионер в 1896 году даже командируется в Англию, чтобы собрать материалы для организации Народного университета и высшего медицинского образования женщин. Участвует он и в создании Педагогической академии. Но все-таки то, что его лишили привычной рабочей обстановки, лаборатории, которой он отдал столько сил, сказывается на его здоровье. Он неожиданно уходит из жизни в 62 года, в дачном доме, построенном под Краковом. Сначала его хоронят на кладбище этого города, а затем прах переносят в Петербург, на Тихвинское кладбище Александро-Невской лавры. И множество людей провожает его на Варшавском вокзале в последний путь – на берега Невы. На панихиде у гроба прочувствованную речь произносит Павлов, затем председательствующий в Петербурге на торжественном заседании в Обществе русских врачей, посвященном памяти Тархнишвили. Сооружением надгробного памятника ведает специальный общественный комитет, в который входят Репин, Павлов и другие, как бы сейчас сказали, звезды науки и искусства. Памятник возводится на средства, собранные Грузинской колонией в Петербурге – фигуры Ивана Рамазовича и плачущей женщины. Автор памятника – вдова ученого. Сейчас на родине первого грузинского физиолога его имя носит премия, присуждаемая раз в два года, а в сквере перед корпусами Тбилисского государственного медицинского университета стоит памятник потомку Георгия Саакадзе, сыгравшему столь важную роль в единении грузинской и русской науки и культуры. Владимир ГОЛОВИН | |||||||
|
|||||||
