Джемал Кухалашвили (р.1952) – грузинский живописец.
Окончил Тбилисскую Академию художеств.
В 1977-1978 годах в качестве художника-постановщика (совместно с Борисом Цхакая и Наумом Фурманом) работал над фильмом Эльдара Шенгелая «Мачеха Саманишвили» (киностудия «Грузия-фильм»). В 1987 году, завоевав первую премию Союза художников СССР, назван лучшим художником года.Творчество Д. Кухалашвили широко известно в Грузии, России и США.
Художник многократно участвовал в групповых и персональных выставках в ряде стран мира. Картины Д. Кухалашвили хранятся в Национальной художественной галерее Грузии, а также в России - в Государственной Третьяковской галерее и в музее Центра российской культуры.
Персональные выставки хороши тем, что зритель имеет возможность оценить не только уровень мастерства художника – это нетрудно при наличии всего двух-трех картин, - но и проникнуть во внутренний мир творца, вход в  который на групповых экспозициях зачастую перекрывают чужие работы.
Мне не раз приходилось встречаться с полотнами живописца Джемала Кухалашвили. Порознь, среди картин других грузинских художников, они вызывали щемящее чувство чего-то мучительно-знакомого, ранящего душу, склонную к спокойному миросозерцанию, по-пушкински заменяющему счастье. Но чувство чего?
Названия картин говорили о том, что на них по большей части была изображена Грузия. Очертания крепости Нарикала или характерных тбилисских двориков вроде бы не должны были вызывать сомнений, что Кухалашвили запечатлел в своих работах родину. Но отчего же виды знакомой страны вызывали во мне ощущение эмоционального несходства с оригиналом?
Гала-выставка живописи Кухалашвили в галерее «Карвасла» Национального Музея истории Грузии дала ответы на оба вопроса: отчего страна Сакартвело глазами этого художника так не похожа на реально простирающуюся вокруг нас и на какой из далеких персональных вымышленных миров похож мир Джемала?
Картина «Мысли о Германии» (2011) невероятно заинтриговала меня. Все мы знаем, что Германия – страна конкретики, упорядоченности во всем – от рационального мышления до его визуализации в архитектуре, и того умиляющего подросткового педантизма, который помогает его носителям сохранять внутреннюю гармонию.
И вдруг!.. Хаотические наброски, колдовские всполохи иррационального, а, главное, то же, что и в картинах о Грузии, подстерегающее Нечто – сгустки деформированной или неоформившейся энергии, выраженные цветомузыкой со сбивающимся ритмом и невнятной мелодией.
О, мой Бог! Да Германия ли это? Да Грузия ли?
И все же, все же...
Сельская идиллия, оборачивающаяся на наших глазах каторгой... Утонченная месть города за серую суматошную тягу к земному довольству и суетную самовлюбленность... Внезапные – как кусочки красного ядреного перца в салате – вспышки любострастия... И потусторонний голос, комментирующий уличных женщин с картин Кухалашвили: «Саламандры – худшие из созданий, служащих дьяволу, чтобы заманивать к гибели людей, распаляя их страстью...»
Голос из мира, параллельного миру Кухалашвили, соприкасающегося с ним незримым простенком, - из мира Эрнста Теодора Амадея Гофмана.
Когда-то у Гофмана спрашивали: где нашел он в своей будничной Германии многообразные колдовские фантомы? И писатель мрачно отвечал: «Они нашли меня сами, а вы – просто слепы».
Бесполезно спорить, какое видение мира верно. Все художники субъективны. И каждый имеет право отождествлять родину с самим собою. Ведь и французский Король-Солнце Людовик XIV отнюдь не первым заявил: «Государство – это я!» А ведь любой подлинный художник в своем творчестве – самодержец.
Если многими живописцами Тбилиси показан как город простой и безмятежный, то Джемал Кухалашвили представляет нашу столицу исполненной искушений и тайн. В таком месте мы могли бы встретить и Крошку Цахеса, по прозванию Циннобер, и Песочного человека, сеющего безумие – и нисколько не удивиться.
Дети на картинах Кухалашвили таращат глазки в трепетном ожидании неведомой опасности. Часы времени злобно стучат над головами угасающих старух. А люди средних лет предаются либо изнуряющему повседневному труду, либо не менее изнуряющей похотливой праздности.
Даже в обобщенных образах «Семьи», представленных в ряде работ Джемала, выражение лиц родителей – утомленное, а детей – растерянное. Сам же художник на автопортретах является в образе умудренного жизнью скептика, предвидящего недобрые чудеса и считающего маловероятным счастливый конец яви или сказки.
Так откуда же у Кухалашвили берутся жизненные силы?
Возможно, разгадка заключена в образе «Матери»?
Все изображенное на полотнах Кухалашвили ненадежно и небожественно. Летят вдаль колеса деревянных и железных «коней», убегают пустынные дороги и подходы к ним порастают сорняками, а живые изнеможденные люди остаются сниматься в кино о нереальной жизни. Дубль за дублем, одно и то же, в зачарованном месте, где тесно и душно в толпе, но выбраться из нее не позволяет страх одиночества...
Мимолетные наслаждения – любование девушками на пляже и требовательным личиком младенца или  мечты о недостижимой красоте, - вытесняются из памяти несущими боль фактами: зверским уничтожением животных, безразличием людей к счастью ближнего, их эгоцентризмом, и их же метаниями посреди условного восточного базара жизни, где выбор мелочей – огромен, а сосредоточиться  на поиске главного в толчее и шуме – почти невозможно.
Почти невозможно сосредочиться и найти духовный якорь в одуряющей миллионами образов, переполняющей пространство толпе.
И только мысль о родной матери – о простой хозяйке, может, и не вникающей особо в терзания своего чада, – есть ли у труженицы время даже заподозрить, что мир полон искушений? – но оберегающей своего ребенка обыкновенной молитвой, выраженной не словами, а за приготовлением пищи, стиркой белья, создаванием домашнего уюта – мысль художника о том, что как бы не был странен и противоречив мир, мать останется неизменной и полностью понятной, дает живописцу силы надеяться на то, что реальность кажется ему тускнее и неблагополучнее, чем есть на самом деле.
Четверо детей Джемала Кухалашвили подкрепляют эту надежду. Они выросли, созерцая полную печали и смятения фантасмагорию отца – Гофмана грузинских дворов. Но живут и творят, каждый – согласно своему собственному мироощущению – иному, не созвучному отцовскому.
А значит, и зрители не рискуют навсегда раствориться в дымке фантазий Кухалашвили.
Мы сможем уйти от этих фантазий также, как уходим от недетской «Сказки» Владимира Набокова – с терпким осадком на душе...  
«Скажите, какая это улица, - я заблудился.
- Улица Гофмана, - сухо ответил шофер», - повторяю я набоковские строки, идя к выходу из картинной галереи.
Привычный и уютный район Сололаки радует глаз – так приятно видеть обыкновенный мир, несхожий с колдовским миром выдумщика Джемала!
Вот только...
Почему женщина, продающая ковры, похожа на чародейку с картины «Ночные гости»? И отчего в ее глазах таятся те же бездны? 

Катя ЦИБЕР