Моя мама в 1942 году совершила настоящий подвиг и все годы молчала об этом, рассказала она мне обо всем лишь в конце своей жизни.
3 июля 1942 года после жесточайших боев был сдан Севастополь, где воевал мой папа. В эту ночь в черных волосах моей мамы появилась седая прядь. Ей было 27 лет, через какое-то время к нам пришел комиссар полка и сказал, что папу в числе самых мужественных и сильных людей оставили для прикрытия отхода последних наших катеров. Комиссар утешал маму, говорил, что эти люди обязательно пробьются к партизанам; успокаивал, а в глазах стояли слезы.
В конце лета ранним утром мама спускалась через верхний Александровский сад к улице Дзнеладзе. Вдруг она похолодела: между рельсами навстречу летящему трамваю сидит на тележке безногий матрос – грудь выпятил, на скулах красные пятна, глаза (совсем молодые глаза!) сверкают, а в зубах судорожно сжата лента бескозырки... Вокруг ни души!

«Спасу!» - прошептала не ты ли
За эти секунды святые?!
С отвагой и дерзкою хваткой твоей
Ты с каждым движеньем сильней и смелей!
Рванулась, метнулась не ты ли
За эти мгновенья литые?!

Ошалевший трамвай бешено промчался мимо.
Они лежали совсем недалеко от трамвайного пути. Наконец, все стихло. Она открыла глаза: «Как на свете светло!» И вдруг, захлебываясь, закричала: «Мы спаслись! Мы спаслись!» Он шевельнулся, сел и с ненавистью посмотрел на нее. Лицо у него свело гримасой и он заорал во весь голос: «Что ты наделала! Кто просил? Я не должен жить и это тебя не касается! Убирайся вон отсюда! Немедленно!»
Она встала и скомандовала: «А ну-ка спускайся за мной в сад! Не-мед-лен-но!»
И вот они в нижнем саду. Она на скамейке, он у ее ног. Неожиданно он разрыдался: «У меня жена... Красавица... Ребенок... Они меня таким не должны видеть! Я ведь так танцевал!» Она слабо улыбнулась: «Я понимаю... Я тоже танцевала... Ты еще будешь танцевать! На протезах». Он молчал. Тогда она сказала: «У меня в Севастополе погиб муж. («В Севастополе?! – выдохнул он.) Если бы мой муж вернулся без ног, без рук, обожженный, весь искалеченный, но вернулся! Все равно это был бы Он! Он! Счастливей меня женщины на свете не было бы! А ты? Красивый парень, будешь ходить, танцевать – никто и не заметит! Твоя семья тебя ждет! Поспеши!»
Тут он как-то обмяк на тележке и кинулся целовать мамины руки. По его лицу опять текли слезы, но эти слезы уже были другими.
«Я тогда была на высоких каблуках!» - добавила мама. А я подумала: услышала ли она окрик рассудка? Наверно, но отмахнулась! И победила!

Изабелла МОНИНА