| ИСКУССТВО БЫТЬ ИСКУССТВОВЕДОМ |
|
Николетта Миcлер – искусствовед, специалист по русскому и восточно-европейскому искусству. Спектр научных интересов – от творчества Казимира Малевича, Павла Филонова и Павла Флоренского до истории движения и танца в Советской России 1920-1930-х годов. Организатор и куратор ряда выставок, посвященных русскому авангарду и истории танца. Автор книг, статей и эссе. Это было в 70-х годах прошлого века. Молодая итальянка, специалист по русскому искусству, стояла перед неумолимым сотрудником архива Третьяковской галереи и горько плакала. Она изучала творчество Павла Филонова и приехала в Москву, чтобы поработать с архивными материалами. Но ей в очередной раз не выдали письмо художника, которое – она знала наверняка – хранится в этом архиве. Да и вообще работа в СССР шла с огромными трудностями – сотрудники не давали описания архива, не разрешали делать копии, и в течение шести месяцев она переписывала все архивные документы от руки... Но труды не пропали даром. Во-первых, она написала книгу о Филонове. Во-вторых, поехала в Америку, где никогда не была – посмотреть страну и познакомиться с профессором, который регулярно публиковал статьи о Филонове, и в каждой упоминал, что собирается издавать книгу о художнике. Они познакомились. И решили издать книгу вместе, что и было сделано. А потом решили не только вместе работать, но и жить. И поженились. Недавно это красивая пара побывала в Грузии. Профессор Джон Эллис Боулт и профессор Николетта Мислер прибыли на конференцию, посвященную грузинскому авангарду вообще и творчеству Давида Какабадзе, в частности, на которой выступили с докладами. Джон Эллис Боулт. - В своей лекции я говорил о том, что, к сожалению, на Западе до сих пор плохо знают Давида Какабадзе, хотя он жил в Париже почти 10 лет. Обычно его ассоциируют с французским или западным авангардом. Иногда – с русским. Но слово «Грузия» не употребляется. А ведь он не француз, не русский. Он грузин. - То есть грузинский авангард имеет свои специфические черты? - По-моему, да. Я говорю о 20-х годах прошлого века. Точнее о времени с 1917-го по 1927 год. - Это самостоятельное направление? - Нет, конечно. Русский авангард тоже не был самостоятельным – в нем очень сильно немецкое, французское, итальянское влияние. Такое же влияние испытывал и грузинский авангард. Но в нем есть и специфические элементы. Зачастую авангардные картины восходят к вашим древним традициям – есть ссылки на грузинскую орнаментацию. Например, сам Какабадзе был специалистом по грузинской архитектуре. Ладо Гудиашвили очень хорошо знал историю грузинской культуры. Поэтому они часто брали форму у западных художников – кубистов, футуристов, супрематистов, но вносили свое, национальное. И еще. Как бы это объяснить? Представьте: играет пианист, есть октавы, гармония… А когда «играет» Какабадзе, то неожиданно возникает какая-то непредсказуемая нота. Ты ждешь одной ноты, а звучит другая. И возникает мистика – он куда-то идет, ведет. Но ты не знаешь куда. И это отражается во многих его картинах. Сейчас в экспозиции Национальной галереи – кстати, выставка прекрасная! - представлена картина Какабадзе 1942 года. Низкий пейзаж, огромное фиолетовое небо и на нем – какая-то непонятная звездочка. Это очень странная вещь… Ты хочешь, чтобы она упала. Но она висит. Ты смотришь на картину и ждешь – что же будет? Этот специфический момент встречается у многих хороших художников – Кандинского, Малевича. Момент нерешенности… Как будто настоящее не на картине, а где-то за рамкой… - Да вы не просто искусствовед. Вы поэт. - Я это нахожу у Какабадзе. И поэтому он очень волнует. - На днях вы выступали на конференции «Авангард и война» в Белграде. Какие темы были затронуты? - В основном сюжеты и темы были литературные – русская поэзия, проза, литературоведческие теории. Были и доклады по искусствоведению. В том числе и мой – «Русский авангард и Первая мировая война». Говорили о связи между русским и итальянским футуризмом и войной. Вы знаете, многие русские художники пошли на фронт. Некоторые погибли. Михаил Ледантю, например. То есть были непосредственные соприкосновения художников с войной. Они не просто в тылу сидели и пили чай. А на самом деле воевали. Многие вернулись с фронта живыми. И писали свой опыт. Малевич, Лебедев изображали казармы, солдат, окопы… А были и такие художники, которые интерпретировали, толковали театр военных действий. То есть создавались и конкретные, и метафорические изображения. Был такой Павел Мансуров, абстрактный художник, малоизвестный, но очень хороший. Он писал проекции полетов снарядов. Белые картины и эти линии… - Траектории? - Да-да, спасибо. Очень красиво. Кстати, малоизвестен тот факт, что Владимир Татлин, который не воевал, называл свои рельефы контррельефами – по аналогии с контратаками. Понимаете, это такая двойная атака на пространство. Но на белградской конференции не была отражена трагедия войны. Прошло сто лет, и о той войне легко говорить... Мы забыли про ужасы войны. Об этом было мало сказано. Наверное, это неизбежно... Но прозвучал интересный факт в одном докладе – в России нет ни одного памятника солдатам, павшим в Первой мировой. А в других странах есть... Грустно. - Авангард, в отличие от модернизма, предполагал создание не просто новых форм, но нового искусства. Простите за наивный вопрос – искусство может изменить жизнь? - На самом деле – это очень сложный вопрос. Мне кажется, что да. Искусство может преобразовать человеческую жизнь. Удачная картина, скульптура, стихотворение – это то, у чего есть какое-то сакральное пространство. Ты смотришь на картину, и вдруг думаешь об ином. И это иное влияет на тебя. Ты задумываешься – есть ли четвертое измерение? Существует ли Бог? Есть ли святое пространство? Есть ли вечность? То есть возникают вопросы. И это очень хорошо. - Какие произведения вызывают у вас такое чувство? - Например, тот самый пейзаж Какабадзе 1942 года, на который я смотрел сегодня. Поневоле начинаешь думать о Боге. - А от чтения стихов такое чувство возникало? - Да. Когда я читал Блока. На русском. До сих пор, когда я его читаю, он уносит меня в другие миры. - А Маяковский? - Нет, нет... Я понимаю, что он великий поэт, но, как ни странно это слышать от меня, символист Блок меня трогает больше, чем футурист Маяковский. - Какое из направлений авангардизма вам ближе? - Русский авангард. Кандинский. Малевич. Очень волнует Филонов, потому что у него есть какая-то тайна. - А «амазонки авангарда» Экстер, Гончарова, Розанова и другие, чью выставку вы курировали? - Они интересны мне как явление. Это российское явление. Вообще, женщины играли огромную роль в русской культуре. Мне кажется, что в других культурах такого явления нет. Я до сих пор не очень понимаю, почему женщины – поэтессы, художницы, начиная с конца XIX века и по 20-е годы XX века, играли такую роль? Необъяснимая вещь. - А успех художника – тоже необъяснимая вещь? - Есть огромная разница между тогдашним и нынешним успехом. Сегодня успех очень зависит от рынка – от упаковки. Иногда упаковка важнее самого художника. То, как произведение презентуется, важнее самого произведения. - То есть успех может иметь и плохое произведение в хорошей упаковке? - Может. Очень легко. Сейчас к искусству совершенно другое отношение. Имеют значение рынок, деньги, аукционы, частные галереи. - А в чем же роль искусствоведа? - Это интересный вопрос. Мне кажется, что искусствовед должен продвигать забытое. Это его миссия. Я очень люблю, когда обнаруживаю забытого художника и могу продвинуть его – через выставки, публикации, конференции. Это мне доставляет большую радость. - Вами движет не корысть... - Нет, нет. Я люблю это дело. - Нынешние молодые искусствоведы – что ими движет? - Встречаются такие, которые занимаются своим делом со страстью. И делают это не ради денег. Особенно в России. Не знаю, как в Грузии... - В мире литературы говорят, что критиком становится тот, кто сам не может ничего написать. Может быть хорошим искусствоведом человек, который не умеет рисовать? - Искусствоведение как наука появилось в конце XIX века. До этого были любители, дилетанты. И первыми искусствоведами были не художники, а, как правило, историки. Или просто богатые джентльмены, которые начали разбирать произведения искусства. Искусствоведение – это тоже творчество. Да, у него есть свои правила, законы, формулы, методы. И все же самое главное – это интуиция, вдохновение и душа. - Но ведь очень важен и рациональный подход. Как в таком тонком деле применить рацио, как определить критерии для оценки произведения искусства? - Это трудно. Очевидно, что основа нашей жизни вообще – это рациональность. У нас есть правила, система, организованность. Мы все идем по этому пути. И некоторые люди, которые слишком много смотрят телевизор, идут по этому пути и не сворачивают. И до конца своей жизни идут по чужим следам. Не говорю, плохо это или хорошо, но это так. А есть другие люди – они живут по законам и методам, но, в конце концов, сворачивают с дороги в сторону, видят чудо, видят бога, и снова возвращаются на свою дорогу. Это и есть хорошие искусствоведы. - Значит, важно соскочить с наезженной колеи? - Очень важно. Самое главное в искусстве – это случайность. И потому в самых значительных произведениях искусства всегда есть какая-то ошибка. Ощущение, что там что-то не то. - Что вы ответите бесхитростному человеку, который спросит вас – в чем величие «Черного квадрата»? - Это как раз тот самый случай. Во-первых, это не квадрат, а четырехугольник. Написан рукой, а не линейкой... Во-вторых, он не совсем черный – на нем есть белые точки. Но дело не в этом. Черный квадрат шокирует. Сам факт, что человек спрашивает – зачем это? - означает, что человек заинтересован, не остался равнодушным. А потом человек смотрит на него и начинает думать – что это означает? «Черный квадрат» был написан в Первую мировую войну. Может быть, черное – это зло? А белое – это царская армия? А может, это просто окно? Кроме того, вы можете ответить, что он означает конец живописи – все уже написано, и «Квадрат» - это точка. Все. И начинается совсем другая жизнь. Это демаркационная линия. Куда после нее? - Как вам кажется, воспринимать произведения искусства может любой человек, или это как талант – или дано, или нет? - Конечно, любой. Для этого достаточно просто иметь зрение. - В авангардизме есть такие фигуры, которые трудно причислить к определенным направлениям – Пикассо, Модильяни, Матисс... Может быть, направления авангарда – это искусственные направления, а творчество всегда выше любых направлений? - Я бы сказал, что это наша вина. Мы наклеиваем ярлыки. А вообще об этом лучше скажет Николетта. Николетта Мислер. - Я думаю, эти направления искусственны. Нам все время хочется все определить. На самом деле, нельзя большого художника ограничивать каким-то направлением. Тот же Пикассо к концу жизни был совсем другой. Он чувствовал себя свободным. И Матисс тоже. Ты понимаешь, что у них есть стиль. Но это не направление, а их личный стиль. - Но искусствовед не может не поставить ярлык. - Конечно, но это надо делать условно. А то есть искусствоведы, которые начинают создавать теории – остроумные, прекрасные. Но в конце концов перестают смотреть на картины. - Как вы смотрите на картины? - Вначале – очень эмоционально. Но потом мне хочется рационализировать свои эмоции. И понять контекст – социологичекий, физический. Даже бытовой. Это очень важно. - А есть такие произведения искусства, которые навсегда останутся загадкой? - Да. Картины Филонова, например. У него много символов... Но они необъяснимы. И самый хороший художник – это тот, который остается загадкой. Он все время притягивает тебя. Ты не можешь объяснить, почему тебе нравится. Но тебя тянет. Волнует. И даже раздражает. - Такую картину вы повесили бы у себя дома? - Конечно. Потому что не скучно. - А какие картины висят в вашем доме? - Никакие. Мы собираем книги, а не картины. А, нет, висит одна маленькая акварель, которую я случайно купила в комиссионном магазине. Это символистская картина – три фигурки идут в тумане. И каждый раз я думаю – куда они идут? Кто они? - Круг ваших научных интересов очень широк, не так ли? - Да, это так. Я много занималась Павлом Флоренским. Опубликовала на итальянском его тексты об искусстве – практически все. Включая «Анализ пространственности», который я переводила пять лет. Потом я занялась пластическими изображениями – танцами, фотографиями, рисунками 10-20 годов ХХ века, когда в России возник Новый танец с его культом тела, жеста, позы. Это связано не совсем с авангардом, более – с символизмом. Существует большой архив так называемой Хореографической лаборатории, которая занималась проблемами танцев. Я работала с ним и выяснила, что должно быть много фотографий. И постепенно в разных источниках я их нашла. И сделала выставки – в Риме и Москве, в Бахрушинском музее. - Где было больше посетителей? - Везде. В Риме стояли в очереди, чтобы попасть на выставку. А потом я опубликовала книгу «В начале было тело». И продолжаю эту тему – здесь очень много аспектов. - Кто является зрителем ваших выставок и читателем ваших книг? - Трудно сказать. Мои – очень разные. - Они рассчитаны на профессионалов или на широкий круг любителей? - На профессионалов. - Чем вы с Джоном занимаетесь сегодня? - Сейчас делаем выставку русского искусства в Палаццо Строцци во Флоренции. Она откроется в сентябре. Работаем вместе с Русским музеем, Третьяковкой, Музеем Востока в Москве и Этнографическим музеем Санкт-Петербурга. Мы рассчитываем на профессионалов и стараемся, чтобы это было научно. Но я уверена, что понравится всем. Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ | |||||||
|
|||||||
