В середине прошлого века в Сухуми был хорошо известен археолог Лев Николаевич Соловьев. Я много лет знал этого скромного труженика науки и хочу рассказать несколько эпизодов нашей дружбы.
Лев Николаевич Соловьев (1894-1967) был профессиональным археологом и музейным работником. Он родился в селе Медвенка Обоянского уезда. В 1905-1913 годах учился в Курской гимназии, окончил Харьковский  университет;   состоял   слушателем   Московского археологического института. В 1919 году был мобилизован в Красную Армию. По возвращении с фронта (1920)   работал в Херсонском   музее-заповеднике. В 1927 году возвратился в родной Курск, где в 1928-1930 годах был научным сотрудником  губернского музея. В 1931 году переезжает на Кавказ, в Сухуми, где возвращается к музейной работе и археологическим исследованиям, в частности, он усовершенствовал методику изучения такого сложного типа археологических памятников, как дольмены.
Сухумская 2-я мужская средняя школа имени А.С. Пушкина, в которой я учился, располагалась в самом центре города. Через улицу от школы находился Сухумский краеведческий музей, куда очень скоро я стал наведываться довольно часто, вначале по билетам, а потом просто так, как «юный краевед». И в самом деле, мне все было интересно  в музее, где в просторных помещениях первого и второго этажей наглядно были представлены флора и фауна, первобытная, античная, средневековая и современная история Абхазии. Мне уже было 12 лет, отец был еще на фронте, мама большую часть времени проводила в деревне для сбора урожая, бабушка была занята в больнице, а посему мне предоставлялась полная свобода. Учеба в школе не отнимала у меня много времени, и в краеведческом музее я бывал если не каждый день, то по крайней мере – через день.
Итогом моих частых посещений краеведческого музея было то, что там я познакомился со Львом Николаевичем Соловьевым, который в то время был заведующим отделом Сухумского краеведческого музея. Скорее всего сам Лев Николаевич обратил внимание на любознательного мальчугана, упорно, почти каждый день приходившего в пустой музей. Это потом, когда жизнь наладится, Сухумский краеведческий музей, как обязательный экскурсионный объект, наводнят толпы отдыхающих, туристов, экскурсантов, именитых гостей города. Итак, мое знакомство со Львом Николаевичем состоялось, и я стал его верным помощником в работе. Лев Николаевич был скромным тружеником науки, хранителем музейных богатств, не чурался никакой работы, занимался только музеем: организацией экспозиций, систематизацией фондов, картотек, фотодокументов и пр. Он и жил при музее, в двух скромных комнатах одноэтажного домика, с женой, верной спутницей и активной помощницей при археологических раскопках Диоскурии и Севастополиса – древнейших предшественниц Сухуми. Даже свое хобби – живопись – Лев Николаевич посвящал истории и археологии. В его комнате стоял мольберт с начатой, но так и не законченной картиной масляными красками, изображавшей наиболее вероятную версию того, как в далекую, первобытную эпоху неолита люди могли строить дольмены – мегалитические погребальные камеры из пяти громадных плит хорошо обработанного известняка удивительно правильной формы. Несмотря на большие заслуги в области истории и археологии (все исследователи древнего Кавказа в обязательном порядке цитируют его труды в своих публикациях), Лев Николаевич очень поздно защитил кандидатскую диссертацию.
Вскоре вокруг Л.Н. Соловьева организовался кружок школьников-энтузиастов, вроде меня. Все они были старше меня по возрасту, росту, обучались в старших классах, я же был самый младший и ростом поменьше (позже я всех обогнал). Мы с одинаковым воодушевлением исследовали окрестные пещеры, крепости и замки, собирали предметы старины, участвовали в археологических раскопках, все более удаляясь от Сухуми.
Мне особенно запомнились три эпизода из наших летних походов. Первый связан с «мнимыми» раскопками в районе Маяка, в западной части Сухуми. Я называю эти раскопки «мнимыми», потому что тогда, в 1946-1947 годах, необжитые, незаселенные пустыри вокруг Маяка были колхозным полем, распаханным вдоль и поперек, так что и копать было незачем, – все, что нас интересовало, уже было на поверхности земли, благодаря трактору и плугу. Важно было прийти туда весной, пока не взойдут посевы, а вспаханное поле лежит, как на ладони. Для нашего похода на Маяк не нужны были каникулы, достаточно было одного воскресного весеннего дня – с утра до вечера, да и транспорта не нужно, мы не были избалованы автобусами и автомобилями в то послевоенное время и превосходно ходили пешком туда и обратно.
Когда вся наша команда собралась в полном составе, мы, во главе со Львом Николаевичем, двинулись в путь. Дорога на Маяк тогда была неасфальтированной, движения машин на ней практически не было, так что шли мы прогулочным шагом, слушая рассказ Л.Н. Соловьева о том, что предстоит нам делать на Маяке. Суть рассказа сводилась к тому, что по всем данным на Маякском мысе располагалась стоянка первобытного племени, занимавшегося солеварением, а точнее – выпариванием соли из морской воды для собственных нужд и обмена. Делалось это так: на берегу моря, там, где сейчас колхозное поле, рыли квадратные лунки, в форме куба, затем этот открытый куб обкладывали грубой тканью и обмазывали красной глиной. Когда глина высыхала, кубы заполняли морской водой, рядом разжигали костры из заранее заготовленных дров, в костры бросали средней величины круглые камни, собранные на берегу моря, и когда камни накалялись, их кидали в глиняные чаны, – морская вода вскипала и высыхала, а на дне и стенке чанов оседала белая соль, что и было вожделенной целью всей этой древней технологической процедуры солеварения.
Когда мы пришли к месту назначения, все сказанное Л.Н. Соловьевым предстало перед нами в самом наглядном виде: в бороздах вспаханного поля на каждом шагу, тут и там, торчали глиняные черепки с оттисками ткани на одной стороне. Черепки были плоские, разных размеров, побольше и поменьше, но целый куб нам не попадался. Лев Николаевич объяснил нам, что чаны разбивались от многократного бросания камней во время выпаривания соли, а затем уже в наше время дробление черепков довершил плуг, вспахавший это поле, наверное, тоже не один раз. Поэтому Лев Николаевич поставил перед нами задачу – искать крупные детали глиняных чанов с таким расчетом, чтобы из них затем собрать и склеить один целый чан.
В принципе выполнить эту задачу оказалось совсем не трудно, – на поле было такое огромное количество крупных и мелких черепков, что мы собрали по частям (разумеется, от разных сосудов) не один, а даже три чана, которые так и просились соединиться вместе. Но так же, как и во всяком другом деле, в тонком деле археологии тоже нужна изрядная доля везения, и нам действительно улыбнулась удача, – попался целый, неповрежденный сосуд, точь-в-точь такой, каким его описывал Л.Н. Соловьев. Мы были рады этому чудесному везению, я даже предполагаю сейчас, что сосуд уцелел и дошел до нас не только потому, что не попал под плуг тракториста, но также и потому, что в свое время, много тысяч лет назад, остался нетронутым, ни разу не использованным, в виде заготовки впрок, что также было не чуждо  древним людям. У нас были все основания гордиться нашей находкой, потому что очень скоро, благодаря стараниям Л.Н. Соловьева, она стала уникальным экспонатом в одном из залов Сухумского краеведческого музея, и сколько я помню, постоянно красовалась на стенде в экспозиции каменного века.
Вот так, радостные, возбужденные, шагали мы в тот воскресный день весной 1946 года обратно по дороге в Сухуми, с чувством исполненного долга, заглянув вглубь веков, в многотысячелетнее прошлое. Такие походы значительно обогащали наши знания истории, больше, чем школьные учебники, хотя свои учебники, и не только по истории, но и по всем остальным предметам, я до сих пор люблю, отношусь к ним с огромным уважением.
Летом того же года мы пошли вдоль Келасурской стены. Келасурскую стену, которая в то время именовалась «Великой Абхазской стеной», мы прошли до самых истоков реки Келасури, там стена поворачивает в сторону Ткварчели, а мы вернулись обратно, чтобы быть в Сухуми до наступления темноты, – поход был однодневный. Келасурская стена тянется с того места, где река Келасури впадает в Черное море,  и далее продолжается по ущелью. Толстенная стена, выложенная увесистыми булыжниками, она перемежается сторожевыми башнями, бойницами и прочими атрибутами военных укреплений далекой поры. Это действительно великая стена, вторая в мире по протяженности после Великой Китайской стены. Что касается того, что она «Абхазская», то сомнения на этот счет высказывал еще Лев Николаевич Соловьев. При замерах стен, проемов, Л.Н. Соловьев говорил: «Обратите внимание, что двери расширяются внутрь полукружья, то есть во внутренние районы Очамчире и Гали, а бойницы суживаются вовне, на север, следовательно, строители крепости ожидали нападения с севера, с отрогов Кавказского хребта. А теперь посмотрите на это бревенчатое перекрытие, оно сохранилось, значит, ему не 15 веков, а максимум 3-4». Все это блестяще подтвердилось впоследствии, когда были найдены расписки владетельного князя Самегрело Левана II Дадиани, который в 1632 году соорудил Келасурскую стену от моря до Ткварчели на средства христианских церквей, храмов и монастырей для защиты христианского мира от вторжения адыгских племен с Северного Кавказа, а радиоуглеродный метод удостоверил этот факт. Так Келасурская стена «помолодела» на тысячу лет.
Следующий хорошо запомнившийся мне поход под руководством   Л.Н. Соловьева состоялся  летом 1947 года на озеро Амткел, что за Цебельдой в Гульрипшском районе. Так как этот поход был многодневный, а у Льва Николаевича был фотоаппарат «ФЭД», то многие эпизоды этой археологической экспедиции запечатлены на фотографиях, которые и поныне хранятся в моем архиве. На одной фотографии написано: «По дороге в Азанту. 15.8.47 г.».  На другой: «В Азантской пещере у костра. 16.8.47 г.», на третьей: «Цебельда. В ожидании автобуса. 17.8.47 г.». На небольших любительских снимках вся наша археологическая группа во главе с Л.Н. Соловьевым, с ним его друг – художник. А история этой экспедиции такова.
За Цебельдой, у села Азанта, что рядом с озером Амткел, давно были известны древние могильники-дольмены, каким-то чудом построенные первобытными людьми, не знавшими ни железных орудий труда, ни колеса, ни подъемных устройств. Впрочем, так обстоит дело со всеми древними мегалитическими сооружениями во всех частях света, и эта загадка до сих пор еще не решена. Л.Н. Соловьев резонно предположил, что в тех местах, где встречаются дольмены, обязательно должны были жить создатели этих дольменов, скорее всего в карстовых пещерах, которыми изобилуют окрестности озера Амткел. Само это озеро – искусственное, недавно возникшее, когда в результате землетрясения часть  известковой горы откололась и запрудила речку, и местные жители уверяли, что это случилось в XIX веке, на памяти ныне живущих людей, так что выходит, озеро совсем молодое. Но в этих известковых горах много карстовых пещер, одну из них, двухъярусную, Лев Николаевич посчитал вполне подходящей для обитания первобытных людей: пещера была в крутом склоне горы, практически недоступная, а значит, хорошо защищенная от диких зверей и от нападения врагов, рядом протекала горная речка, значит, было достаточно воды и рыбы. Предстояло убедиться, верна ли эта версия. С этой целью и отправилась наша археологическая группа на озеро Амткел в августе 1947 года.
Сразу скажу, что следов стоянки первобытного человека ни в первом, ни во втором ярусе пещеры мы не обнаружили. Копали, раскапывали, но ничего не нашли: ни очага, ни росписей, ни костей съеденных животных, единственное, что мы нашли, были кости летучих мышей, которых и во время нашего пребывания в пещере (мы там даже ночевали) было более чем достаточно. Соорудив самодельную лестницу, мы забрались в верхний ярус и с помощью карбидного фонаря тщательно обследовали эту совершенно темную пещеру, где летучих мышей и их останков было даже больше, чем в нижней большой пещере. Сфотографировав все, что заслуживало внимания, Лев Николаевич посчитал, что наша миссия выполнена, и можно возвращаться домой. Но так обстояло дело только с научной, деловой частью. Однако была не только наука, а по крайней мере еще одно обстоятельство, о котором я хочу здесь рассказать.
В наших путешествиях всегда наступал момент, когда кончалась еда и нам приходилось думать, как раздобыть пропитание. Почему с таким постоянством повторялась одна и та же история, легко поддается объяснению: в походе, в многокилометровом марше пешком, на свежем воздухе у нас появлялся такой аппетит, что все заготовленные впрок припасы съедались в первые два дня, а потом мы переходили на подножный корм. Уже в азантской пещере мы заметили, что провианты катастрофически тают, поэтому было решено во благо науки совершить набег на соседнее колхозное кукурузное поле и поживиться свежей, молочно-спелой кукурузой, благо был август, и в это время кукуруза уже вполне съедобна. Молодежь (старшие были заняты более серьезной работой) разделилась на две группы: одна, основная, пошла добывать кукурузу, а мне предстояло спуститься к озеру и принести котелок с водой, чтобы эту кукурузу варить. Я вышел из пещеры с котелком в одной руке и, хватаясь другой рукой за стебли кустарников, дабы не поскользнуться на сырой траве, стал медленно спускаться к озеру. Я знал одно: озеро внизу, но его поверхность была застлана еще не рассеявшимся утренним туманом, и я не совсем ясно представлял себе, в каком месте я выйду к озеру. Поэтому я обошел стороной скалистый утес, нашел неподалеку спуск к воде, зачерпнул полный котелок и поднялся наверх к пещере, где меня уже ждали друзья со свежей кукурузой. Мы быстро разожгли костер, сварили весь запас и вкусно пообедали.
В оставшиеся день-два, уже по дороге в Сухуми, мы были всерьез заняты добыванием пищи. Лев Николаевич был сведущий человек во всех жизненных ситуациях, он знал, какие грибы съедобны, а какие нет, на лесных тропинках мы собирали кислицы, мелкие яблоки и груши, поедали в изобилии лесные ягоды. Но захотелось настоящего обеда. Впереди была мельница, и там, конечно, можно было поживиться кое-чем съестным – мука, сыр и пр. С дороги хорошо было видно, что на мельнице много народу, мужчины оживленно о чем-то беседовали. Мы направились к мельнице, и вскоре желанные мука, сыр и прочие продукты  были подарены нам, и мы доставили их к нашему ужину. И в самом деле, ужин удался на славу, разумеется, с учетом наших тогдашних непритязательных потребностей.
Чтобы успеть в Цебельде к первому утреннему рейсу сухумского автобуса, решили идти всю ночь. К счастью, ночь выдалась ясная, звездная, лунная, дорога была хорошо видна, подкрепившись сытным ужином, мы бодро шагали по направлению к цели – автобусной остановке в Цебельде. А чтобы ребята не заснули на ходу, Лев Николаевич, как всегда в свободную минуту, стал рассказывать нам занимательные истории и вести познавательную беседу. Так, например, днем он рассказывал нам о флоре и фауне тех мест, где мы проходили, но сейчас была ночь, и видно было только   звездное небо над головой. И тогда Лев Николаевич прочитал нам увлекательную лекцию по астрономии, показал и назвал созвездия на небе, а также наиболее яркие планеты, объяснил устройство Солнечной системы и вообще Мироздания, и мы, как завороженные, слушали его, задавали вопросы и не заметили, как стало светать, и мы очутились в Цебельде, у автобусной остановки.
Вскоре пришел автобус, мы купили билеты и, радостные, счастливые от всего пережитого, отправились в Сухуми, домой. Это было самое впечатляющее, незабываемое событие моего послевоенного детства, и этим я всецело обязан замечательному человеку и известному ученому Льву Николаевичу Соловьеву.


Леонид ДЖАХАЯ