Тамазу Чиладзе – 85
Называя так смело свое скромное посвящение моему старинному другу и любимому автору, я вкладываю в это привычное словосочетание множество смыслов. Живой – не только потому, что жив и здравствует, но еще и потому, что открыт всем ветрам  непредсказуемой современности, любит, ненавидит, страдает, борется. Главное тому доказательство – поразительное родство сочинений более чем полувековой давности с теми, которые созданы совсем недавно. Это совсем не значит, что Тамаз Чиладзе за все эти годы не развивался, не становился мудрее, не отшлифовывал свой редкостный талант, не углублял своих знаний. Просто он всю свою жизнь прислушивается к той пронзительной ноте, которую лично я услышала, прочитав его раннюю и совершенно зрелую повесть с таким необычным для прозы тех лет названием «Прогулка на пони». Возможно, эта же снайперская точность попадания в самое сердце поразила и нашего выдающегося режиссера Роберта Стуруа, когда он совсем недавно поставил на сцене театра Руставели подряд две пьесы Тамаза. Я могла бы сказать три пьесы, если бы между первой и последующими не прошло достаточно долгое время. А первой была «Роль для начинающей актрисы», имевшая огромный успех в Тбилиси и не меньший в Москве.
Тамаз Чиладзе – бесспорный новатор и формы, и содержания. Он пишет и всегда писал так, как будто за ним не стояли многовековые традиции грузинской литературы, хотя он является истинным продолжателем этих традиций. Он окидывает мир взглядом современного человека и замечает в нем мельчайшие детали, возможно, неописанные до него, находит для своих открытий совершенно новые стилистику, тональность, форму. Его всегда считали новатором и даже авангардистом. Когда я, будучи выпускницей Литературного института имени Горького, предложила к защите в качестве дипломной работы перевод повести Тамаза «Полдень», она не была принята. Как сказал председатель экзаменационной комиссии, признанный классик соцреализма Всеволод Иванов, это слишком далеко от традиций двух наших литератур. И это не удивительно, ведь эта проза была прорывом в новое, а скорее в будущее время. Однако очень скоро романы, повести и рассказы Тамаза Чиладзе, поначалу казавшиеся «странными», были признаны не только грузинской, но и русской критикой. Напомню только одну статью Евгения Сидорова, которая так и называлась «Странные люди Тамаза Чиладзе». Герои таких шедевров, как «Пятница» или «Журавль» стали понятными и любимыми для читателей многих стран, на языки которых сочинения Тамаза были переведены, а таковых несколько десятков.
Тамаз Чиладзе начинал свой творческий путь, как и многие писатели, со стихов, которые он продолжает писать всю жизнь. Они тоже сразу обратили на себя внимание искренностью и простотой наряду с глубиной и тонкостью. В моем восприятии поэзия Тамаза продолжает высокую ноту, взятую в нашей литературе великим Николозом Бараташвили. Это стон мятущейся души, взывающий из бездны, души, стремящейся к божественной истине. Стихи последних лет привлекают сочетанием зрелости и мудрости с почти юношеской страстью и мятежностью. Конечно, здесь очевиден почерк опытного Мастера, продолжающего свой вечный поиск. Поэтическое творчество Тамаза Чиладзе всегда привлекало внимание таких разных русских поэтов, как Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Наталия Соколовская и недоживший до 20 лет Владимир Полетаев, а также многих других известных поэтов. Ниже мы предлагаем подборку новых стихов Тамаза в переводе его давнего друга, крупнейшего поэта современной России Юрия Ряшенцева, в нынешнем же году отмечающего свое 85-летие. Встреча знаковая и символическая.
Особое место в творчестве Тамаза Чиладзе всегда занимала и продолжает занимать столь редкая в наши дни эссеистика. В этом жанре в полной мере раскрывается блестящая эрудиция автора, его поразительная образованность и редкостные знания в области родной и мировой культуры. Даже мало осведомленный о грузинской литературе читатель, к которому попадет опус эссе, может проникнуться неподдельным интересом к древнейшему шедевру Якова Цуртавели («Мученичество Шушаник»), к поэме предвестника эпохи Возрождения Шота Руставели, к целым пластам достижений прозы и поэзии Грузии XIX – XX веков. Именно объем и многообразие сочинений Тамаза Чиладзе позволяют мне считать и называть его классиком. По сей день он творит под надежным девизом – опираясь на прошлое, вдыхая воздух настоящего, смотреть в будущее.
Я познакомилась с братьями Чиладзе, уже ныне ставшими легендой для современников и не только среди соотечественников, в конце 50-х годов в редакции журнала «Цискари», где собирались самые яркие представители так называемой «новой волны», захлестнувшей в те прекрасные годы не только Европу, но и Грузию, и Россию. Это был период абсолютного обновления языка, литературы, музыки, живописи, театра и кино. Мне кажется, что мы до сих пор живем кислородом, полученным в те не такие уж далекие неповторимые, к сожалению, времена. Чуть позже мне посчастливилось бывать с мужем и даже с детьми в доме, где ореолом любви и уважения были окружены родители Тамаза, Отара и Тины – благородный и деликатный отец батони Иванэ и добрейшая красавица его супруга Тамар. Я до сих пор дружу с умницей Тинико, участницей и создательницей того бесценного и душевного уюта, который царил и царит в этом доме и в этой семье.
Несколько лет назад Тамаз попробовал себя в новом образе автора биографической прозы. Я имею в виду небольшую книгу «Вместе с Отаром», создающую двойной портрет братьев, чей вклад в родную литературу невозможно переоценить.
Мне трудно поверить, что моему доброму и давнему другу 85, но даты – вещь упрямая, и остается только поздравить и пожелать Тамазу Чиладзе несокрушимого здоровья, ибо литература – тяжелый труд, новых свершений и счастья, для настоящего писателя неразрывного с благополучием его Отчизны.


ТАМАЗ ЧИЛАДЗЕ


***
Та наша встреча
Была как рука провиденья,
А ведь расстаются обычно –
Друг другу осточертев.

Явленье твое подобно
Молнии,
Вдруг обернувшейся
Женщиной – да какой!

Перед тобой
Подъемы, спуски – дороги жизни.
Передо мной –
Волненье
Высохшей глуби морской.

Та наша встреча, пусть в ней заметно Божье участье,
Разве позволит нам этот напиток медленно пить,
Между зарницей и человеком – странное счастье.


***
«Живу здесь как лишний гость»
(Ван Вей)
На заре голубая дымка реки
Розовеет – не вмиг, постепенно.
А в камине нетленной мечты огоньки
Вновь меня согревают нетленно.

Смолк сверчок. Время бденья царит на земле.
И - не скрыться, не стоит пытаться.
И очки мои тихо лежат на столе
Рядом с мудрою книгой китайца.
Между зарницей и человеком... Может ли быть?


***
«Это означает полет без крыльев во мраке»
(Отар Чиладзе)
Ты, как будто назло провиденью,
Время опередил и судьбу,
В одиночку стремительной тенью
За глухую скользнув городьбу.

Вспоминаю былое сегодня я,
Как без крыльев над тучей полет.
Речь небес, столь внезапно свободная!
В ней хоть тень утешенья живет.

Там привычно тебе, где лишь звездочки
Разговаривают во мгле –
Ведь, как птица, земли ты ни горсточки
Никогда не имел на земле.

Как от жизни хмелели, по чести, мы!..
Хоть глоток на двоих бы испить,
Чтоб из этого мира да вместе бы
На пароме Харона уплыть...


***
Кто поверит – никто, наверное: вдруг умолкла морская раковина,
Что лежит на столе транзистором,
Позволяющим слушать молчание
Океанских глубин порой.

Голос моря исчез, и, стало быть,
Тайна жизни его ушла.

Да, ракушка лежит, безмолвная,
Что ни делаю – толку чуть.

И глазами ищу невольно я
Телефон, чтоб услышать голос твой,
Голос,
Голос,
Похожий, мне кажется,
На живую и говорящую
Тишину морской глубины.
Но – жужжание одиночества,
Вместо голоса твоего.

Мир пустеет. Что-то закончилось.
Что-то... Только-то и всего...

Да, оказывается и раковина,
И раковина не пуста.
Вот что-то внезапно угасло в ней, и – полная немота...

***
Он как будто задремлет. Но живо
Станционный разбудит трезвон.
И покатит приют пассажира,
Полный старческой боли вагон.

Как беглец добровольный, навстречу
Тьме дорог устремляет он взгляд.
Пепел жизни покрыл его плечи...
Путь к себе, возвращенье назад.

Так в бездушной железной машине
Молча старости мчит колыбель.
Одиночество,
Гребень всей жизни,
Приглушают привычную боль.


***
В городе ветер не умещался,
Бился о двери в приступах лютых,
Словно ворваться к людям пытался:
То ли разведал что-то им сверху,
То ли надежду, тлевшую в людях,
Думал задуть он, словно бы свечку.

Эта надежда, данная свыше,
То угасает, то вдруг пылает.
То, что Господь нам в судьбах напишет,
С нашим рожденьем сам и стирает.

Что написал он, то не изрек он.
Только надежду нам он оставил.
Но не за это ль Бога мы славим,
Дом наш украсив светом из окон?
Мы их открыть готовы. Но прежде
Ждем тишины пред вихрем, потоком
В мире, где нету места надежде.

Перевод с грузинского Юрия РЯШЕНЦЕВА