Нами Микоян, писатель, журналист, музыковед, в книге «Своими глазами с любовью и печалью...» пишет об истории семьи и о людях, с которыми встречалась, в том числе с представителями власти страны И.Сталиным, Н.Хрущевым, Л.Брежневым, М.Горбачевым. Н.Микоян в октябре гостила в Тбилиси, посетила Армянский культурный центр (Айартун) и передала в дар книгу «Жизнь и деятельность Григория Арутюняна» в трех томах, выпущенную к 120-летию со дня рождения этого видного государственного деятеля Грузии и Армении. Публикуем главы из книги Нами Микоян «Своими глазами с любовью и печалью» в сокращении и воспоминания Виктории Сирадзе.

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Когда-то начинала писать о родине родителей, их предков – там прошло мое детство. Рада, что эти воспоминания сохрани­лись на бумаге, потому что теперь чувства, жившие во мне так долго, угасли, они не совпадают с сегодняшним днем, с тем, во что все вылилось.
В 1970 году писала в дневнике: «Какое счастье любить мир своего детства без горечи, так люблю я Грузию, страну людей с душою щедро-расточительной, где Руставели писал: “Что припрячешь – то пропало, что раздашь – вернется снова”». В высокие времена своего духа Грузия, ставшая отчизной для многих, обласкивая ма­теринской рукой, открывала двери дома для всех страждущих.
В Кахетии, на юге Грузии, родился мой отец. Моя бабушка, армянка Гаянэ Теймуразова, по мужу Геуркова, носила грузин­ский головной убор «лечаки», не знала армянского, говорила только по-грузински и по-русски. На стене в уютном кирпичном фамильном доме под черепицей в городе Телави на Надикварской улице висела вышитая ею по канве девушка в армянском наряде, рядом – силуэты древних армянских городов, а внизу армянские буквы: «Айастан» (Армения) и подпись: «Гаянэ Теймуразянц. 1895 г.». Такой рисунок был традиционным в армянских семьях. Сейчас он украшает мою комнату.
Дед отца Геворк Безиргани, армянин, купеческого рода, в начале XIX века бежал от резни из Персии и вместе со многими соотечественниками остался навсегда в удивительном краю людей, не побоявшихся разделить свою землю, Грузию, с при­шедшими. Его сын Геворк сделал свое имя фамилией Геворкян, русифицированную позже в Геурков. У него были виноградники в Алазанской долине. В Телави он основал первую типогра­фию, печатавшую книги на русском языке. Его дети, как и дети родственников – Арутиновых, Ониковых, Малянов, учились в гимназии. Они жили единой жизнью с соотечественниками гру­зинского царя Ираклия Ираклия II (Патара Кахи – маленького кахетинца), чей кирпичный дворец с резными деревянными балконами, как большой крестьянский дом, возвышался за красной крепостной стеной на краю города.
Летними вечерами, когда спадала жара, жители собирались в парке Надиквари, где было прохладно и открывался прекрасный вид на Алазанскую долину с извилистой лентой реки Алазани и на Кавказский горный хребет, синевший вдалеке. Шумели листьями старые дубы в парке и играл военный духовой оркестр – не­далеко от города в старинных казармах стояла воинская часть царской армии. В центре города был театр, рядом фотоате­лье Тори, поэта-фотографа. Я еще застала его, полноватого благодушного армянина, а картонные плотные фотокарточки с размашисто-ветвистой подписью – еще одна, кроме вышивки с цифрами 1895 и именем бабушки – физическая связь моя с кахетинскими предками.
«Ах, это, братцы, о другом...» - строка из песни Булата Окуджавы очень точно подходит к воспоминаниям-ассоциациям.
Мысли бегут вперед, желая выскользнуть, воплотив всю память в страницы. Зрительные и слуховые образы, перебивая друг друга, спешат, и я не знаю, как выстроить их и что должно быть после чего, да и должно ли быть вообще...
К Телави еще вернусь. Уже когда никого из прошлого не будет в живых, сердце мое в поисках родных душ устремится в Ала­занскую долину, где в природе особая гармония, сформировав­шая любимых мной людей высокой нравственности и наивного идеализма, в 60-х годах так необходимых моему одиночеству. Я приеду туда, но увижу уже чужую даль. После Гомборского перевала, когда открылись внезапно долина с широкой Алазанью и далекие горы, замыкающие этот необычной красоты мир, сквозь дубовые рощи, мимо разрушенного монастыря Шуамта, подъ­езжая к Телави, я увидела только следы прошлой ухоженности обжитого городка. Красная черепица с крыш опала и ее заменили блестящей на солнце жестью, нелепая высоченная гостиница «Интурист» выросла недалеко от вырубленного и засоренного парка Надиквари, символы власти стояли в центре города – без­вкусные, уродливые здания райкома партии и милиции.
До конца ощутив бездонную пропасть, пустоту, охватившую душу, я стояла на холодных камнях храма Алаверди у зажженной свечи. Именно там я ощутила потребность креститься. Почтен­ный настоятель храма архимандрит Иоаким стал моим духовным отцом.
Я люблю въезжать в Грузию поездом. После медленного пути по долгому тоннелю состав, набирая высоту, напрягаясь, доходит до высшей точки и оттуда начинает с облегчением сбегать вниз. Солнце врывается в окна вагона. Первая остановка – все вокруг становится другим: горы, деревья, воздух, голоса гортанно-дружелюбные, темпераментно-повышенные. И постепенно Грузия входит в тебя звуками, ароматом сыроватого горного леса, цве­том высокого неба, лицами людей, окраской рек, ущелий, гор. После Гори, кажется, поезд медлит – оторваться от окна нет сил, и ждешь, ждешь той главной встречи, которая так волнует сердце. Первая электростанция, ЗАГЭС – памятный с детства, еще немного, еще, и вот он, дорогой мой, родной Тбилиси. Как найти слова, чтоб передать радость? Нетерпение мешает, чувства спешат, и слов нет.
Так я и писала в середине 60-х годов, когда коммунистиче­ская империя была еще в силе и своей жесткой централизо­ванной властью сдерживала реакцию людей на искусственные преобразования – изменения границ и переселения, социаль­ное неравенство наций. Все казалось спокойным, но это было обманчиво, и «подземные воды» прорвались в 90-х. Сегодня армяне в Кахетии скрывают свое происхождение.
«Все негрузины называются гостями», - провозгласил пре­зидент независимой Грузии Звиад Гамсахурдиа в 1991 году, и поднялась волна, полная агрессии. В 1992 году власть в Грузии взял бывший грузинский коммунистический лидер, при Горбачеве министр иностранных дел СССР Э.Шеварднадзе. Война в Южной Осетии, Абхазии. Кровь, месть, озлоблен­ность, ненависть, анархия, как болезненная реакция, зали­вают все без разбора и логики. В 1993 году Гамсахурдиа не стало. Но разруха в экономике, военные стычки не кончились. В прекрасном городе Тбилиси нет света и воды, нет газа, а зимой отопления.
Вероятно, по каким-то законам истории надо переболеть, но так трудно перенести эту болезнь, дождаться ее конца.
И потухло солнце над Грузией моего детства. Пытаясь по­нять, как все это случилось, возвращаюсь к самому началу.
Моя мать Ксения Анатольевна Приклонская родилась в 1909 году и детство провела в имении своей бабушки Марии Александровны Христич-Вацадзе в селе Глдани, недалеко от Тифлиса. Рассказывала мне мама в основном о предках по материнской линии. Об отце Анатолии Приклонском – мало. Был он военным юристом, дворянского происхождения. При­ехал в Тифлис со своей матерью Пелагеей Приклонской из России – из Воронежа. В начале 20-х годов покончил жизнь самоубийством. О нем дома не говорили. Много позже, когда маме осталось два года жизни, она подарила мне на день рождения нарисованное ею родословное древо, рассказав о тех, с кого оно начиналось.
Так я узнала, что Приклонские были в родстве с Веневи­тиновыми, один из которых – поэт и друг Пушкина, что брат Пелагеи Приклонской по фамилии Львович (имя я забыла) был начальником канцелярии царского наместника в Тиф­лисе. Он и пригласил туда жить свою овдовевшую сестру с младшим сыном.
Как-то нам позвонила из Петербурга Лиза Невратова, она тоже потомок Приклонских, нашла нас по Интернету. У нее подробное генеалогическое древо Приклонских, они име­ли земли в Воронежской области. У Лизы сведения о роде Приклонских с XV века – много штабс-капитанов, один из Приклонских был ректором Московского университета, по женской линии были и князья Облонские, был и губернатор Иркутской губернии. Очень интересно.
Две деревянные резные шкатулки с вензелями рода При­клонских, которые с детства привлекали мое внимание, оказывается, хранятся у нас. Мама была еще совсем юной, когда ее отец покончил с собой. Он служил в Баку. Жена и дети жили в Тифлисе. Мне не хотелось расспрашивать. Что произошло со Львовичем – я тоже не интересовалась. Не от безразличия, а от ощущения, что это нанесет боль.
Мама лето проводила в семье своего дедушки, генерала медицинской службы Спиридона Вацадзе. Он окончил в Пе­тербурге Военно-медицинскую академию, служил в армии.
В молодости был близок с Ильей Чавчавадзе, писателем-просветителем, олицетворяющим и сегодня идеал и дух грузинской нации, он был крестным моей бабушки – Нины Вацадзе. Семья маминого дедушки была большая и дружная. В доме рассказывали историю его женитьбы. Отец дедушки, Иосиф Вацадзе, служил протоиереем Сванетии. Сам жил в Раче (область Грузии). Все с ним считались и побаивались его. Когда его сын Спиридон влюбился в свою будущую жену, то никак не мог собраться с силами и попросить у отца раз­решения на свадьбу.
Невеста, Мария Александровна Христич, православная христианка, армянка по матери и сербка по отцу, жила с матерью в небольшом имении около Тифлиса, в Глдани. Рано оставшись без отца, привыкла все вопросы решать сама. С шестнадцати лет принимала участие в делах вместе с управляющим имением.
Поняв робость своего будущего мужа, молодая женщина собрала деловые бумаги, свидетельствующие о полном по­рядке в ее имуществе, и поехала в Рачу, к будущему свекру. Говорят, что она его покорила, после их беседы протоиерей сам назначил день свадьбы своего сына. Мария Христич-Вацадзе родила четырех сыновей и двух дочерей. Два старших сына учились в Лейпциге – Иосиф стал главным специалистом Тифлиса по подземным коммуникациям, Георгий – врачом, перед войной 1941 года был ректором Тбилисского медицин­ского института. Когда немецкая армия подошла к Кавказу, он как-то в разговоре с приятелем высоко отозвался о немецкой культуре. На другой день его арестовали. Вышел из тюрьмы в конце 50-х годов, больной, ослабевший. Вскоре умер. Третий брат исчез, говорили, что уехал в Америку, младший, Эраст, стал пить и умер в 40-х годах.
В семье говорили в основном по-русски. Старшие сыновья, получив образование, женились: Иосиф – на немке Эмме, Георгий – на грузинке Пепеле. О жене Иосифа в большой семье тихо «сплетничали». Эмма была очень бережлива в хозяйстве.
Дочери Тамара и Нина получили хорошее образование. Нина, моя бабушка, окончила консерваторию и медицинские курсы.
Семья маминого дедушки Спиридона Вацадзе жила в Тифлисе в собственном трехэтажном доме на Петербургской улице, недалеко от кирхи – немецкой церкви. Строительством дома занималась сама бабушка. Дом был большой, бабушка Мария Александровна сдавала его в аренду, а семья занимала одну просторную квартиру. На доход от дома она и обучала детей за границей. После революции, когда дом отобрали (вначале квартиру им оставили), бабушка Мария Александров­на переживала, а дедушка Спиридон Иосифович ее успокаи­вал: «Ты ведь строила дом, чтобы иметь деньги для учебы детей, они уже выучились, цель достигнута, больше тебе дом не нужен». Она с этим согласилась. Бабушке еще долго каждую осень из ее бывшего имения крестьяне привозили овощи и фрукты. Они ее помнили с детства и любили.
Дедушку новая власть вначале не трогала – за ним шла слава «святого Спиридона», так звали его больные, лечил он бесплатно. Спиридон Вацадзе первый организовал в Тиф­лисе службу скорой помощи. На курорте Абастумани еще долго тропинка для прогулки легочных больных называлась «тропинкой Вацадзе».
Но скоро сделанное им добро было забыто. Большую квартиру превратили в коммуналку, поселив еще несколько семей. Дедушка умер. Мария Александровна в основном жила у моей мамы. Я хорошо помню бабушку. Сдержанная, тихая, она вязала крючком покрывала для наших кукольных забав. Выходила из дому летом, прямая, в светлых перчатках, с зон­тиком. В 12 часов пила кофе. Был конец 1930-х годов. «Кофе» она делала из сухого инжира и толченых желудей.
Никогда не забуду трогательную ее любовь и память о муже – его фотография всегда висела над ее кроватью, и, когда мы летом приезжали на дачу, которую обычно снимали, Мария Александровна спрашивала: «Где я буду спать?» – за­тем доставала гвоздик и вешала на стенку у кровати фото­графию дедушки.
Последнее грустное воспоминание о ней относится к 40-м годам. Была война. В квартире мамы, как и у большинства жителей Тбилиси, не топилось, все спали в одной комнате, там горела керосинка и было теплее. К тому вре­мени, после гибели отца в 1937 году, я уже жила в Ереване у папиной сестры, и тетя на новогодние каникулы отправила меня погостить к маме. Мы сидели за столом, пили чай – мама, ее мать Нина Спиридоновна – я звала ее, в отличие от бабушки Марии Александровны, Бусенькой, сводная се­стра мамы, младшая дочь Бусеньки – Леля, старше меня на три года, моя младшая сестра Нина и я. За ширмой спала бабушка Мария Александровна. Приближался час Нового года. Мы, дети, шумели. Бусенька сказала: «Тише, разбудите бабушку», – а в ответ из-за ширмы раздался ровный голос: «Я не сплю». До сих пор мне стыдно за наше невнимание к ней в тот день. Раньше этого не было. Неужели так изменил и нас 1937 год?
Мама прожила трудную жизнь своего поколения. Роман­тическая комсомолка 1920-х годов, вдова в двадцать пять лет, она продолжала быть доброй ко всем всю свою жизнь. Каждый день ездила на автобусе в лесопарк Цодорети, в горах около Тбилиси, где работала агрономом, объясняя уже на восьмом десятке нежелание уйти на пенсию так: «Если бы ты знала, как там красиво, какой там бескрайний простор вокруг».
Мама была светлым человеком: она никогда не судачила, не обсуждала чьи-то поступки, характеры, много читала – среди нас первая, не боясь режима, в 1970-х годах прочла Солженицына и была счастлива, что наконец хоть кем-то сказана правда. Вспыльчивая и отходчивая, жизнерадостная, талантливая, до конца жизни статная, красивая женщина.
К сожалению, для легкого контакта с мамой уже во взрос­лом возрасте мне мешали мои детские комплексы. Но в по­следние годы звонила ей в Тбилиси каждый день, понимая, что он может быть последним. 1 января 1989 года моя до­рогая мама умерла в возрасте 79 лет. Произошло это для меня внезапно. Когда прилетела, узнав от сестры о сделанной маме операции, мне не показалось странным, что у трапа меня встречала с машиной заботливая приятельница, член правительства Грузии Виктория Сирадзе, я была очень тро­нута ее вниманием. Поехали к нам домой. Вошла в комнату, еще ни о чем не подозревая, мама лежала, уже убранная для последнего пути, и только тогда я поняла, что ее больше нет. Прощаясь с ней, механически гладила ее высокий лоб, милое, оставшееся как будто детским лицо, постоянно повторяя: «Бедная девочка, бедная моя девочка».
Мама в юности увлекалась новыми идеями и веяниями. Впереди маячило что-то удивительно интересное. В школе в 20-е годы ученики могли менять сами учителей, была атмо­сфера «полной свободы», дерзости и ощущение легкости.
К концу 20-х годов привычной маминой семьи уже не стало. Умер дедушка, отец, а ее мать, Нина Спиридоновна, вышла снова замуж и родила дочку. Ничто не сдерживало мами­ных романтических порывов. Вокруг тоже все было новое и куда-то влекло, влекло... Мама отличалась красотой. Ей было семнадцать лет, когда ее увидел и полюбил один из лидеров грузинского молодежного движения «Спартак» Арташес (Ар­тем) Геурков. Мама вышла за него замуж (как она говорила, «выскочила замуж»).
Тогда считалось мещанством официально оформлять со­вместную жизнь, надевать кольца и быть похожими тем самым на «буржуев». Мама ходила в кожанке и берете, училась в Тбилисском сельскохозяйственном институте. Специализиро­валась по «субтропикам», и главным в ее жизни была только работа, даже когда родилась я.
В конце 60-х мой сын увлекался магнитофонными запи­сями песен все еще полулегального поэта Б. Окуджавы, у которого есть песня о комсомолке 20-х годов. Мама гостила у нас в Москве и, услышав слова этой песни «Ах, комсомоль­ская богиня...», неожиданно для нас зарыдала и выбежала из комнаты.
Мой отец Арташес (Артем) Геурков родился в городе Телави в 1901 году. Еще учась в гимназии, вступил в подпольную организацию большевиков, которой руководил преподаватель истории, финн Симумяги, высланный из России за крамоль­ные мысли и дела. Человек он, видимо, был широко обра­зованный. В его «кружке» занимались наиболее способные гимназисты. Симумяги преподавал им литературу, приви­вал любовь к искусству, к истории и, конечно же, призывал юношей к борьбе за светлое будущее и справедливость, за равенство и братство.
Отец мой жил с братом, сестрой, матерью и бабушкой. Глава семьи, мой дед Григорий Геурков, умер от сердечного приступа, после того как однажды сгорели дотла его типо­графия и дом. Семья после потери кормильца жила на не­большие доходы от виноградника.
Старший брат отца Георгий (Жора) некоторое время учился в профессиональном техникуме и жил в Баку, в семье мужа сестры матери, крупного нефтепромышленника армянина Оганезова. Не знаю, окончил ли Жора учебу, но он вернулся в Телави, где-то работал, поздно завел семью и умер в конце 40-х годов.
Отец в детстве и позже трогательно любил свою млад­шую сестру Нину. Она была также очень привязана к нему, вышла замуж за его ближайшего друга Гришу Арутинова (по паспорту, но русифицированное окончание не приживалось в Армении, когда он туда переехал, его называли Арутюнян) и осталась на всю жизнь предана памяти брата: постоянно материально помогала моей маме, опекала ее после гибели отца и взяла меня на воспитание. Нина и Гриша фактически удочерили меня. Но об этом позже.

Нами МИКОЯН
(Продолжение следует)


ЧЕЛОВЕК ОГРОМНОГО ОБАЯНИЯ И ДОБРОТЫ

В 1955-1959 годах, в период моей работы первым секретарем Кировского райкома партии, мне довелось встречаться с некоторыми соратниками Григория Артемьевича – бывшими прокурором Армении, министрами и другими должностными лицами.
Разогнанные режимом Хрущева, они возвращались в родной Тбилиси. При взятии на партийный учет в ту пору мы обычно встречались с вновь прибывшими коммунистами, занимались их трудоустройством.
Умудренные жизненным опытом, эти прекрасные люди (к сожалению, я уже не помню их фамилии) остались в моей памяти как образец цельной личности: умные, чистые, бескорыстные, не сломленные карьерными неудачами, беспредельно и свято преданные делу, которому верно служили всю свою сознательную жизнь.
Я тогда была очень молода и не переставала восхищаться и удивляться стойкости их духа и силе характера.
К сожалению, с Григорием Артемьевичем я не была знакома (он жил в соседнем районе), но была много наслышана от его современников и преемников в Тбилисском горкоме партии – Сергея Мартыновича Ишханова, Карло Исаковича Баригяна, Елены Давидовны Чопикашвили и других.
Они часто говорили о Г.А. Арутинове как об очень яркой, творческой личности большого масштаба и размаха; как об очень сильном человеке – мудром, добродетельном и деятельном, человеке огромного обаяния и доброты.
Я еще застала ту атмосферу чистоты и созидания, высоты и тепла человеческих отношений, которые связывали этих замечательных людей.
Я помню, как мои современники старшего поколения, когда хотели кого-то очень похвалить, то обычно говорили, что «такого руководителя после Г.А. Арутинова в Тбилиси не было». И это было самым большим признанием.

Виктория СИРАДЗЕ