ИЛИ КАК ТЕАТР ГРИБОЕДОВА ПОСТАВИЛ ПСИХОДРАМУ О НАШЕЙ ЖИЗНИ

Ходить в театр в наши дни стало не то чтобы сложно, но как-то даже типа не вовремя, что ли. Не к месту, скажут некоторые. Мол, мир переживает одну из самых страшных пандемий, кругом бушуют военные конфликты, а вы – думаете о духовной пище.
Но нет! Вовремя, к месту и в самую точку!
Потому что те темы и проблемы, которые поднимает Тбилисский государственный академический русский драматический театр им. А.С. Грибоедова – это всегда предельно актуально, злободневно и прямо в сердце. Доказательство тому премьера февраля 2022 года – спектакль «Ночь Гельвера».
Эта пьеса польского драматурга Ингмара Виклвиста (псевдоним Ярослава Свержича), которая отсылает нас к 1930-м годам. Но даже спустя почти сотню лет после описанных событий она не перестала быть современной, потому что те боли, слабости, то зло, к которому обращается Вилквист, оно, к сожалению, не пропало. Оно – тут. Спит. В шумных городах и тихих селах, в умах здоровых и больных, повсюду. А иногда пробуждается и сотрясает мир.
Кстати, Ингмар Вилквист, историк искусства, профессор Варшавской Академии изящных искусств, пьесы которого ставят на сценах всей Европы, в США и Латинской Америке, одно время руководил драматическим театром в Гдыне, где собирался сделать театр-лабораторию для узкого круга зрителей, но власти хотели шумных аншлагов и театра для массового зрителя.
Именно к этому тайному желанию автора и обратился на сцене Театра Грибоедова постановщик, главный режиссер Грибоедовского театра Георгий Маргвелашвили, который пригласил зрителя на сцену. В буквальном смысле.
Обычно и традиционно представления в Театре Грибоедова проходят на сцене, а зритель сидит в зале. Но Маргвелашвили пошел иным, камерным путем. И сделал постановку с эффектом максимального присутствия зрителя. Актеры играли на сцене, окруженные зрителями, будто у них на ладони. Так публика была не просто ближе к главным героям, но и «внутри» самой истории.
Более того, таким показательным шагом режиссер будто говорит зрителю: я доверяю тебе, я нуждаюсь в тебе, а ты – во мне. И впускает зрителя в святая святых – в жизнь под названием Театр. У Маргвелашвили это получается прекрасно. В багаже у режиссера немало интересных психологических спектаклей, поставленных на сцене Грибоедовского театра – «Убить мужчину» Э. Радзинского, «Старший сын» А. Вампилова, «Игроки» и «Записки сумасшедшего» Н. Гоголя.
Поразительна и работа художника Шота Багалишвили. Перед вами открывается, на первый взгляд, аскетично обставленная комната: стол, стулья, буфет с посудой, старый патефон, деревянный сундук, игрушки и абажур, нависающий над актерами, как дамоклов меч или как прядь Медузы Горгоны, от близости которой на душе становится холодно.
На сцене всего два актера. Уставшая женщина Карла (Ирина Мегвинетухуцеси) и ее приемный сын Гельвер (Бека Медзмариашвили). Ну, как ребенок: ему лет 20, но умственная отсталость в развитии «отложила» его взрослость на потом, на несуществующее завтра. И обложила комнату молодого человека «с особенностями» оловянными солдатиками, а его мать – вечным страхом за хозяина этих солдатиков.
«Что мы будем делать, Гельвер?» – постоянно повторяет Карла и делает все, чтобы не сойти с ума в этом безумном мире, в этой безумной жизни, за которую ответственна только она. За окном – беспредел, фашизм, откровенное зло, не признающее ни национальностей, ни возраста, ни религии, ни жалости, убивающее инвалидов и «нечистых». Кругом – бесконечная и пугающая ненависть к людям («Гильберт говорит, что узнает сволочей за километр, что слышит их по запаху…»).
Отчаяние, обреченность и дурное предчувствие присутствует на сцене, как отдельный, третий персонаж. Это сквозит во всем – в мрачном свете, визге окон,  страшном грохоте с улицы, в грустной мелодии патефона и даже в грязном сундуке, поглотившем, как кашалот, старые вещи и воспоминания двух героев.
А ведь воспоминания – единственное светлое пятно в жизни Карлы. Мы понимаем это по  улыбке на ее лице, когда она рассматривает фотографию ушедшего супруга. Любимого человека, который оставил Карлу наедине со своим горем.
Именно о причине этого горя и спрашивает Карлу Гельвер: «А где она, где она теперь, твоя девочка...?» И Карла, плача, рассказывает о своем женском несчастье, которое навсегда ее сломило, как насосом высосало из нее всю жизнь. Была девочка, больная, «с уродливым ротиком», которая орала днями и ночами. А еще было одиночество, бездействие любимого мужчины, женская слабость и перемешанная с адской усталостью только кажущаяся нелюбовь к больному ребенку («Я хотела ее любить, но не могла»).
И как раскаяние – обретение чужого сына, такого чужого и такого близкого, близкого степенью своего безумия, такого притягательного и безнадежного. «Загубленная жизнь, загубленная жизнь... Святое. Святое терпение»...
Но одно слово «придурок», выскочившее из уст потрясенной матери, вдруг заводит ужасный механизм помешательства. Но вот что удивительно: в современных реалиях «безрассудство» Гельвера, давным-давно созданное польским драматургом, сегодня можно прочитать как обычный нервный срыв, и не больше. Мало ли таких случаев, думает современный зритель. У кого не срывает крышу?! У кого сегодня этих нервных срывов не бывает?
«Я один, один, – нервно кричит Гельвер, – потому что ты всегда на этой дурацкой работе, и я хожу к воротам, и жду, жду тебя, потому что уже не хочу быть тут один, и жду тебя на остановке, и снег, и жду, жду, и темно…» И мы его прекрасно понимаем, потому что у самих такое дома. Только смартфоны да интернет спасают от безумия.
И даже неловкая попытка Гельвера задушить свою мать кажется зрителю обычным примером домашнего насилия, сообщениями о которых нас ежедневно пичкают ведущие новостей.
Но Карла не унимается: «Урод, орангутанг! Ты же знаешь, когда темно, из глаз лезут черви». На Карлу жалко смотреть: она прошла через преисподнюю – ведь мать, по своей вине потерявшая ребенка, это ходячий зомби. Ее сотрясает запоздалое понимание: «Видит Бог, что я все бы отдала, чтобы еще хоть раз увидеть ее уродливый родной ротик».
И тогда неистовая Карла идет на самый душераздирающий шаг: ведь все равно те нелюди за окном скоро за ними придут («Скоро и твоя очередь, сволочь!») Мальчику остается только молиться Ангелу Божьему, а представить, что происходит в голове женщины, задумавшей такое, просто страшно.
«Фантастическая игра актеров Ирины Мегвинетухуцеси и Беки Медзмариашвили держит в таком эмоциональном накале, что ты забываешь обо всем, ощущение, что сейчас взорвется воздух. Это спектакль-событие, спектакль-откровение, спектакль, который надо смотреть. Нет, который надо смотреть ОБЯЗАТЕЛЬНО», – написала о «Ночи Гельвера» в Грибоедовском режиссер и продюсер Лариса Исаева.
И, действительно, Ирина Мегвинетухуцеси в роли Карлы – неподражаема. Внучатая племянница Народного артиста СССР Отара Мегвинетухуцеси, исполнительница более сорока ролей на сцене Грибоедова, она блестяще воплотила Карлу, утомленную тяжестью своих грехов, своей вины, которую уже нельзя искупить.
А у исполнителя роли Гельвера Беки Медзмариашвили – вообще дебют на сцене Театра Грибоедова. И какой дебют! Ты веришь этому выпускнику Московского театрального института имени Бориса Щукина в момент каждого его заикания, каждого безудержного смеха и этого смертельного тумана в глазах от разноцветных сладких таблеток, которые настойчиво посоветовала проглотить любимая мать.
Удивляет и сам актерский дуэт, которому замечательно удалось передать тонкую связь матери и сына, жертвы и палачи, любви и смерти.
Артисты так мастерски сталкивают друг с другом мир юноши и разочарованной женщины, так мощно, так больно, что той зверской толпе «ликвидаторов» за окном даже не надо врываться на сцену, чтобы нас напугать – тут и без них кошмар, куда хуже фашизма. Самый жуткий сон наяву.
«Актеры демонстрируют не только высочайшую исполнительскую культуру, но и великолепный пример сценического партнерства. Спектакль, повествующий о взаимоотношениях двух самых близких друг другу людей, об их душевном состоянии, не оставит равнодушным даже самого хладнокровного зрителя», – пишет театровед, доктор искусствоведения, профессор, президент Международной ассоциации театральных критиков Лаша Чхартишвили.
Спектакль мастерски умещает на одной сцене, в одной постановке личную трагедию и трагедию вселенского масштаба, обнажает глобальное душевное уродство, принимающее разные личины, разные девизы, но всегда направленное против любви к людям.
Безысходная трагедия личности на стыке с трагедией общества не может не тронуть нерв. На таком психосеансе зритель испытывает эмоциональное потрясение, словно кто-то ворвался в его фобии и потаенные мысли, а потом беспощадно задушил слезами.
И все это – длиной в одну страшную ночь сплошного саспенса. Ночь шока – ночь Гельвера, которая в современном мире, увы, может повториться в любую минуту с каждым из нас. И при этом само понятие войны на глазах зрителей неумолимо превращается из чего-то внешнего, социального во внутреннее, глубоко интимное – будто происходит в мире с нашего позволения, выворачивая в нас самих все силы добра и зла наизнанку.
Спектакль пронизан смыслами между строк, многослоен до психоза, нанизан на общую сюжетную линию горькими улыбками двух героев, их молчаливо кричащими одиночествами, «крестами», которые им приходится нести. Каждому – на свою Голгофу. А нам, зрителям, еще долго после такого впечатляющего финала его домысливать, доосмысливать.
Выходя из зала после спектакля я, по своей давней журналистской привычке, прислушиваюсь к словам зрителей. Знаю, не совсем этично. Потому что можно услышать кое-что и личное… Но слух обычно выбирает то, что нужно.
Одна женщина с высокой прической откровенно недоумевает: «И что они этим хотели сказать?..» А ее подруга, как мантру, повторяет: «Тяжелый спектакль, тяжелый, да…» «Потрясающе...» – медленно, по слогам произносит еще один зритель.
А мне на ум почему-то приходит фраза кинорежиссера Андрея Звягинцева, который говорил, что снимая свой фильм «Нелюбовь», он призывал к любви: «Это тот самый сигнал, когда тетива натягивается, и стрела летит в обратном направлении. Я вижу, как многие зрители, выходя после просмотра фильма, первым делом звонят родным. Мне хочется, чтобы люди, посмотрев картину, обняли своих близких. Чтобы они получили какой-то урок, увидели свои ошибки».
И если кто-то задумался, почему Грибоедовский поставил именно этот спектакль и почему именно сейчас, и, пресловутое, что хотел сказать автор, – уже хорошо, что родились такие вопросы. Значит, земля сотряслась, почва зашевелилась, и зерно обязательно прорастет.
Главное – искать ответы.


Анастасия ХАТИАШВИЛИ