Из воспоминаний

Моя мать Елена Васильевна Баронкина окончила московскую консерваторию по классу Варвары Михайловны Зарудной. М. Ипполитов-Иванов в то время был директором консерватории. Это были 1906-1910 гг. Я знаю, что Варвара Михайловна и мама очень любили друг друга, и эту любовь мама сохранила на всю жизнь.
Уже будучи оперной певицей и работая в различных оперных театрах, мама, когда заканчивала сезон, всегда, приезжая в Москву, останавливалась у Ипполитовых. Долгие годы, до самой смерти Михаила Михайловича их связывала большая дружба. Это нашло свое отражение в дарственной надписи композитора на посвященном ей произведении «5 японских песен»: «Любимому существу Лялечке в день ангела М.М. Ипполитов-Иванов, 1 июня 1928 года, Москва».
Первое мое знакомство с Михаилом Михайловичем и Варварой Михайловной состоялось в 1924 году. М.М. Ипполитов-Иванов был приглашен в Тбилиси на должность директора консерватории. Воспоминаний об этом периоде их жизни в памяти моей почти не сохранилось, так как я тогда была маленькой девочкой. Помню, что М.М. заболел воспалением легких, и мама очень беспокоилась и все время находилась у них. Вылечил его очень хороший врач Илья Зурабович Копадзе, которому они были всегда благодарны и переписывались с ним. Жили Ипполитовы в здании 2-ой консерватории по ул. Дзержинского (сейчас в этом здании находится один из отделов Академии наук). Помню, что мама была счастлива, что В.М. и М.М. приехали в Тбилиси. Ну и, конечно, они бывали  у нас.
Грузию М.М. обожал, это известно всем. У него было просто какое-то трогательное отношение ко всему грузинскому, в чем бы это ни выражалось. Например, тогда нельзя было выписать газету «Заря Востока» через Москву: мы выписывали в Тбилиси по настоятельной просьбе М.М. и В.М., которым очень нравилась эта газета, и высылали ее в Москву. Ну, разумеется, к этому добавлялись различные восточные сладости, в семье Ипполитовых их очень любили. Мама часто посылала в Москву фрукты и сладости, а последний раз послала в мае 1939 года ко дню рождения В.М., который всегда отмечался ее домочадцами и друзьями. Вот что писал по этому поводу друг семьи Валериан Михайлович Гаитинов:
«Я по традиции семьи Ипполитовых собирал тот небольшой, но симпатичный кружок знакомых дорогих мне покойников, который собирался при их жизни. Конечно, в смысле качества угощение сократилось, и на этот раз не было ничего приготовлено сладенького, и наши дамы Коретти Арле-Тиц и Маня Мирзоева немного грустно на меня взглядывали, но когда была вскрыта посылка и обнаружился дивный чернослив с начинкой, взрыв одобрения огласил нашу столовую, и мы с криком «Ура!» отдали должное очень вкусненькому сладенькому. Большое спасибо. Кука при этом сказал: «Никто, кроме Елены Васильевны, не умеет выбрать самое хорошее, что можно сыскать».
Первый мой приезд в Москву в семью Ипполитовых относится к 1926 году. Мама тогда была приглашена на сезон в Японию (по инициативе КВЖД в Токио была организована первая в Японии русская опера и приглашены оперные артисты из разных городов). Я поехала проводить ее до Москвы и погостила вместе с ней немного у Ипполитовых.
Я в то время занималась в музыкальном училище по классу фортепиано, и Михаил Михайлович, как говорится, благословил меня на путь музыканта, подарив свою книгу «Учение об аккордах» с дарственной надписью: «Милая Бебка, учи твердо и крепко! М. Ипполитов-Иванов. 29 сентября 27 г.»
Я побыла немного в Москве, проводила маму и уехала.
Второй мой приезд в Москву относится к 1928 году. Мама была приглашена на сезон в Ташкент и приехала раньше на месяц, чтобы побыть у Ипполитовых. Она взяла меня с собой на сезон в Ташкент. Сезон открывался в октябре, и мы месяц могли погостить у Ипполитовых. Хочу поделиться своими воспоминаниями прежде всего об укладе жизни в семье Ипполитовых и об отдельных эпизодах, которые я запомнила, живя у них.
К моей великой радости Михаил Михайлович к концу сезона в одном из писем к маме просил прислать меня к ним еще погостить, так как мама собиралась уехать в гастрольную поездку. Вскоре М.М. прислал телеграмму, как всегда, со свойственным ему теплым юмором: «Пришлите ребенка наложенным платежом». И в апреле я уже приехала самостоятельно в Москву, где и пробыла два месяца. Все это время я была непрерывно опекаема самим Михаилом Михайловичем, очень трогательно и заботливо ко мне относящимся. Я ходила с ним в театр на те оперы, которыми он дирижировал. Об этом я постараюсь написать подробнее.
Уклад жизни семьи Ипполитовых был особенный. Они, выражаясь тривиально, жили вне времени и пространства, особенно Варвара Михайловна. С ними вместе жили родственники и близкие друзья: брат Варвары Михайловны Николай Михайлович Зарудный (в прошлом известный адвокат), его племянник Андрей (сын его свояченицы В.А. Бабаниной), большой друг семьи Анна Акимовна и дальний родственник и тоже большой друг семьи Ипполитовых отставной генерал Валериян Михайлович Гаитинов. Обычно гостило еще много народу. Я помню и Александру Акимовну (ученицу Варвары Михайловны, солистку хора Большого театра).
Занимали Ипполитовы половину нижнего этажа консерватории – комнат семь-восемь. В гостиной, так называемом бенефисном зале, стоял рояль и, по-моему, еще фисгармония. Здесь же стояло несколько шкафов с бенефисными вещами, адресами, серебряными вазами и другими подношениями. Я их не рассматривала, потому что не могла рискнуть попросить, чтобы специально для меня открыли шкафы. Над диваном висел колоссальный портрет Римского-Корсакова с его очень большой и трогательной надписью Михаилу Михайловичу – своему ученику. Содержания надписи я, конечно, не могу передать, не помню, хотя и часто, лежа на диване, читала ее. Портрет был в бронзовой раме, очень тяжелый, и я, засыпая, всегда беспокоилась, не обрушится ли он на меня. Напротив, на другой стене, у рояля висел портрет Чайковского, тоже очень большой, по-моему, во весь рост, в черной раме и тоже с очень длинной дарственной надписью, не знаю Михаилу Михайловичу или Варваре Михайловне.
Из гостиной дверь вела в кабинет М.М. Ипполитова-Иванова, в который я никогда не заходила. В небольшой спальне Варвары Михайловны стояли огромная деревянная кровать, письменный стол и кругом лежала масса нот, бумаг и газет. Варвара Михайловна прекрасно владела несколькими языками и делала переводы целых опер, романсов с итальянского, французского, английского. Она вела обширную переписку со своими друзьями и бывшими учениками. Вставала она часа в три дня, кофе пила у себя в спальне, а к обеду выходила (иногда и не выходила совсем) в длинном тафтовом платье, с парчевой повязкой на голове.
В столовой, не очень большой, уютной, темноватой комнате, стояли длинный старинный стол и стулья с высокими спинками и кожаными сиденьями, большой черный кожаный диван и кресла. Из столовой одна дверь вела в гостиную, другая – в переднюю, в которой висело зеркало, а, может быть, стояло трюмо, и висел на стене телефон. Выход из передней был на Среднюю Кисловку. Другая дверь из столовой вела в длинную переднюю с выходом в вестибюль консерватории. В стене передней, с правой стороны, было углубление для хозяйственного лифта, на котором поднимались блюда с кушаньями из кухни. Кухня представляла собой особое царство где-то внизу, в подвальном помещении – целых три комнаты: в одной – сама кухня с колоссальной плитой и всякой кухонной утварью, в двух остальных жила кухарка Катя с мужем и маленькими детьми. В доме была еще молодая горничная, которая подавала на стол и убирала.
Возле Варвары Михайловны неотлучно находилась ее близкая ученица Анна Акимовна, о которой я уже упоминала, она считалась как бы членом семьи Ипполитовых. Ее сестра – Александра Акимовна, в ту пору уже немолодая, рыхлая, тоже ежедневно бывала у Ипполитовых. Говорили, что у нее когда-то был хороший голос. Связь Варвары Михайловны с ее бывшими учениками никогда не прерывалась. Неимущим она посылала ежемесячно в разные концы страны «супсидию». У нее был длинный список нуждающихся, больных и не очень хорошо устроенных бывших учениц, которым она всю жизнь помогала. Брат Варвары Михайловны Николай занимал отдельную комнату, вернее, черный кожаный кабинет с выходом в маленькую переднюю, из которой двери вели: одна в комнату Николая Михайловича, другая – Валериана Михайловича Гаитинова.
Николай Михайлович Зарудный – уже тогда очень пожилой, болезненный, с аристократической внешностью, помню, в пенсне, высокий, прихрамывающий, опирающийся на палку с набалдашником, никогда к общему столу не выходил, обедая у себя в кабинете. В его комнате часто ночевал племянник Андрей Бабанин – сын его свояченицы Анны Алексеевны, концертмейстера эстрады. Николай Михайлович был в разводе со своей женой Верой Алексеевной, тоже работавшей концертмейстером и даже некоторое время в классе у Антонины Васильевны Неждановой, когда та только начинала свою педагогическую деятельность.
Андрей Бабанин, дома его называли Кука, был солистом балета в оперном театре не то в Киеве, не то в Харькове (позже он работал в Тбилисской опере), но когда я жила там, он работал на эстраде и был партнером Екатерины Васильевны Гельцер, которая в ту пору уже не танцевала в Большом театре, а разъезжала по городам страны, создав свой ансамбль. В этом же ансамбле принимал участие молодой Давид Ойстрах. Кука как-то говорил при мне Михаилу Михайловичу о том, какой талантливый Давид Ойстрах, каким большим успехом он пользовался у публики и показывал фотографии, на которых сняты были Гельцер, Кука и Ойстрах, очень юный, в апаше и тюбетейке.
Потом, в годы войны, когда Ойстрах уже был знаменит и приезжал в Тбилиси с Л. Обориным на концерты, мы встретились как-то у одной нашей общей знакомой на обеде, на который я была приглашена с мамой. Тогда я рассказала Давиду Федоровичу о том, что слышала от Куки о его совместных поездках с Гельцер, и он с удовольствием вспоминал об этих гастролях.
Е.В. Гельцер, это было в последние годы, была очень рассеяна и всегда забывала, куда положила свои вещи, и в день несколько раз звонила по этому поводу Ипполитовым. Один раз я подошла к телефону, Куки дома не было, и она просила передать, чтобы он немедленно ей позвонил, так как она не помнит, куда положила свою брошь. Когда Кука пришел и я ему передала ее слова, он сказал, что это очень дорогая изумрудная брошь, подаренная московским купечеством на одном из ее бенефисов, и положила она ее в секретер. Михаил Михайлович всегда потешался при каждом тревожном звонке Гельцер.
В квартире Ипполитовых был еще большой зал со сценой, на которой всегда стояла прялка из второго акта «Фауста». В этом зале Варвара Михайловна устраивала домашние спектакли, которые очень любила. В то время она уже не преподавала в консерватории, а занималась дома и ставила оперы с участием своих учеников. Я не присутствовала на этих спектаклях и не могу назвать их участников. В числе зрителей, как мне рассказывали, кроме домочадцев, бывали приглашенные друзья и музыканты.
В подготовке одного из спектаклей принимала участие мама. Варвара Михайловна хотела, чтобы костюмы к опере «Снегурочка» были свежими и оригинальными, специально сшитыми к этому спектаклю. Мама не умела шить, но обладала большим вкусом и рисовала эскизы к своим костюмам. Она хотела доставить Варваре Михайловне удовольствие и попробовала сшить сапожки для Снегурочки, расшить сарафаны и кокошники и разрисовать рубаху для Леля. Этими костюмами Варвара Михайловна очень дорожила, берегла их в отдельном шкафу, на котором под стеклом была надпись «Костюмы сшиты Е.В. Баронкиной». Когда я приезжала к Варваре Михайловне уже после смерти Михаила Михайловича, она мне с любовью рассказывала и показывала, какие чудесные костюмы сшила Леля к «Снегурочке».
Мне хочется рассказать еще об одной значительной фигуре в доме Ипполитовых. Я уже упоминала о нем – это отставной генерал Валериян Михайлович Гаитинов, который был не то дальним родственником, не то просто очень близким другом Ипполитовых. Было ему тогда более семидесяти лет. Помню его колоритную внешность, его прерывистый старческий смех. Был он высокого роста, полный, с крутой седой головой, отвисшими щеками и губами, красноватыми отекшими глазами и широким носом, прорезанным синими жилками. Носил он черный френч, галифе и сапоги на высоких каблуках, хотя был высокого роста, ходил мелкими быстрыми шажками и как-то, где было возможно, прищелкивал каблуками.
У Валериана Михайловича был бульдог, звали его «Маймун», что на Кавказе означает «обезьяна». Хозяин очень любил собаку, возился с нею. Собака была старой и с такими же отвислыми щеками, и я, грешным делом, находила между ними большое сходство.
Валериан Михайлович был душой дома и всячески старался все заботы по хозяйству взять на себя, делая дополнительные хозяйственные покупки (в основном закупала все кухарка Катя). А Варвара Михайловна хозяйством не занималась. Хозяйством занималась Мария Михайловна – сестра Варвары Михайловны. Валериан Михайлович очень переживал, что делается все не так, как полагалось бы. Помню, как перед обедом он гулял вокруг стола и следил, чтобы все приборы и все стояло на месте. Перед прибором Варвары Михайловны стоял ее собственный судочек для уксуса и прованского масла, рядом лежала деревянная ложка в оправе и всегда стояла возле ее прибора маленькая вазочка, куда Михаил Михайлович, приходя из театра, с репетиции, ставил принесенные для нее цветы.
Валериан Михайлович был очень ворчливый, брюзжал по всякому поводу. И если кого-нибудь невзлюбил, то даже не старался скрыть своего недружелюбного отношения, бросал резкое словечко или острую шуточку, ну, скажем, гостю нельзя было позавидовать.
У Ипполитовых были фиксированные дни – среды, пятницы, четверги, а, по-моему, все дни недели, в которые бывали те или иные друзья или близкие знакомые, и дом наполнялся гостями.
По средам или по пятницам к обеду приходила к Ипполитовым худенькая, уже очень пожилая дама с сильно подкрашенным маленьким личиком, с куделечками крашеных волос и острым носиком. Она старалась как-то дать почувствовать себя близкой семье Ипполитовых. Это выражалось в том, что она немедленно включалась в ритуал накрывания стола к обеду, чем приводила Валериана Михайловича в неистовство.
Михаил Михайлович, наоборот, когда приходил к обеду, очень почтительно целовал у нее руку и вел с ней учтивую беседу.
Я никак не решалась спросить, кто она, а через некоторое время, когда приехала мама, я узнала, что это была знаменитая певица Елена Яковлевна Цветкова, исполнявшая в опере Чайковского «Орлеанская дева»партию Иоанны д’Арк.
Большим другом семьи был директор музея Чайковского в Клину Николай Тимофеевич Жегин. Помню, он приезжал из Клина в сапогах и какой-то поддевке. Он всегда рассказывал Михаилу Михайловичу о своих делах, советовался с ним, он мог прийти поздно вечером, что было не всем доступно. Михаил Михайлович принимал большое участие в жизни музея и всячески содействовал обогащению его новыми материалами. Жегин всегда усиленно приглашал всех приехать в Клин, особенно тех, кто там никогда не был. Я очень хотела поехать, и Михаил Михайлович собирался со мной, но, видимо, что-то помешало и наша поездка не состоялась.
Из любимых учениц и друзей, которые как бы считались членами семьи Ипполитовых, были певица Корретти Генриховна Арле-Тиц и Мария Михайловна Мирзоева, профессор Московской консерватории, которую Варвара Михайловна нежно называла Манон.
Мария Мирзоева была любимой ученицей Варвары Михайловны. Услышать ее пение мне не пришлось, но Варвара Михайловна говорила, что у нее прелестный голос. Я слышала ее только как пианистку, когда она приезжала в Тбилиси с концертами вместе с Анатолием Доливо, которому аккомпанировала. Все, кто слышал эти концерты, не могут забыть полученного ими колоссального эстетического наслаждения.
Окончание следует


Берта ИВАНИЦКАЯ