| СПИЧЕЧНЫЙ КОРОБОК |
 РАССКАЗ, ПОХОЖИЙ НА КИНОСЦЕНАРИЙ Высокий сутулый старик шел по проспекту Руставели. Большие резные листья чинар плавали над проспектом, окрашивая воздух в золотисто-желтые и бордовые тона, а сами деревья были усыпаны колючими бурыми шишечками. Старик подходил к газетному киоску. Завидев его, знакомая киоскерша, наклонилась под прилавок и достала стопку отложенных газет и журналов. Улыбаясь, протянула их старику. Он расплатился и, засунув стопку в раздутый портфель, пошел дальше. Старик шел по проспекту Руставели. Многие встречные прохожие здоровались с ним. Он приветливо отвечал легким поклоном головы. У овального стола, покрытого белой скатертью, сидели девушки и молодые люди. Они что-то горячо обсуждали, время от времени обращаясь к не молодой уже женщине с папиросой «Беломор» в тонкой руке. Видно, что она – душа компании и непререкаемый авторитет. Это – хозяйка дома, Елена Шалвовна. Культуролог, специалист по истории русского и грузинского театра. И все эти молодые люди – ее ученики, студентки и студийцы. Они просто обожают ее, почти боготворят, но почему-то почти все фамильярно называют тетей Татой. Ей уже за пятьдесят, она моложе своего мужа лет на 20-25. Елена Шалвовна с интересом смотрела на них, но вдруг с неожиданно строгим выражением на подвижном лице что-то объясняла, говорила серьезно, и все сразу замолкали и внимательно ее слушали. Этот дом всегда наполнен оживленными молодыми людьми. Здесь читают стихи, поют, яростно спорят об искусстве, задают вопросы, получают ответы и тут же возражают, перебивая друг друга. Решают хором кроссворды, хохочут, иногда надолго замолкают, слушая музыку или погружаясь в какие-то рукописи. А квартира? Да самая типичная интеллигентская тбилисская квартира, где часть длинного балкона застеклена и превращена в кухоньку. Все стены увешаны картинами, эскизами костюмов и театральными фотографиями, на которых не только сцены из спектаклей, но и групповые снимки артистов – на гастролях, на фоне поезда, на отдыхе. Среди них можно увидеть и лица известных и самых великих грузинских актеров и режиссеров – Котэ Марджанишвили, Верико Анджапаридзе, Серго Закариадзе и даже… Немировича-Данченко. За письменным столом, заваленным папками и бумагами, сидел уже знакомый нам старик, Гугули Анзорович, хозяин дома. Чуть прислушиваясь к беседе за овальным столом, он занимался своим делом: доставал из папок какие-то листочки, подносил близко к глазам, рассматривал в лупу и снова прятал в папки. Издали могло показаться, что он работал с какими-то важными документами. Но при ближайшем рассмотрении становилось видно, что он с увлечением сортировал и раскладывал по кармашкам марки и этикетки спичечных коробков. Между тем за овальным столом разворачивался яростный спор. Молодые люди и их наставница говорили о поэзии. - Да они оба – грандиозные поэты! - И все-таки я больше люблю Тициана! - Нет! Что ты! Галактион крупнее, масштабнее! Даже трагичнее! - Сравнивать нельзя! Сравнивать нельзя! - Тетя Тата, ВЫ как считаете? - Как я считаю? Вот Галактион! Елена Шалвовна читала стихи прокуренным, сорванным на лекциях шипяще-хриплым голосом, почти шепотом, но очень выразительно: Но я забыл твое лицо! Твой профиль нежный, твой дикарский, должно быть, темен, как крыльцо ненастною порой декабрьской? И ты, должно быть, на виду толпы заботливой и праздной проносишь белую фату, как будто траур безобразный? Не хорони меня! Я жив! Я счастлив! Я любим судьбою! Как запах приторен, как лжив всех роз твоих... Но Бог с тобою. - Джемал, помнишь «Будь дальней» Тициана? Прочти! Джемал читал с сильным грузинским акцентом, отбивая такт рукой: Будь дальней! Бездну отдаленья Тоской заполню. Ведь на свете Нас только двое. Так и встретим Мы даже светопреставленье. Я не задам тебе вопроса О сущности моих влечений. Но знай, что ты – моих мучений Нераспустившаяся роза. Меня твой дальний ветер будит. Душа о шип твой зацепилась. Возьми ее. О, сделай милость! Она тебе не в тягость будет. Тата прервала его: - А это?! Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут Меня, и жизни ход сопровождает их. Что стих? Обвал снегов. Дохнет – и с места сдышит, И заживо схоронит. Вот что стих. - Это же великолепно: «Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут меня…»!!! Девушка горячо возражала: - Ну, да – в переводе!!! Еще неизвестно, кого здесь больше – Бориса Пастернака или Тициана Табидзе! - А на грузинском еще лучше звучит! Как музыка! Постукивая по столу в определенном ритме, Елена Шалвовна – Тата читала стихи на грузинском языке. Гугули Анзорович слушал, застыв с лупой в руке, и по его губам было видно, что он мысленно читал стихи вместе с нею. Молодой человек очень тихо перебирал струны гитары. И в это время над головами послышались топот и шарканье множества ног, абажур над столом начал раскачиваться как сумасшедший, и с потолка посыпалась белая пыль. Это – публика покидала зрительный зал после очередного киносеанса. Квартира находилась на цокольном этаже. Прямо над ней располагался известный городской кинотеатр. Гугули Анзорович доставал из почтового ящика письмо. Адрес был написан крупным детским почерком. Письмо было из России, из небольшого городка в Сибири, от незнакомого мальчика. Гугули Анзорович, шевеля губами, читал письмо. «Здраствуй дорогой Гугули! Пишет тебе Слава Левашов из Сибири. Я хочу с тобой переписыватся. Твой адрес я нашел в справочнике колекционеров и узнал, что ты тоже сабираешь спичечные этикетки. А я сабираю и этикетки и марки. У меня их уже очень много. Мы можем обмениватся с тобой. Давай будем переписыватся и дружить. Напиши хочешь ли ты дружить со мной? Я учусь в 4 классе. Хорошист. Напиши в каком классе учишся ты? Я сейчас болею. Упал кагда катался на коньках и сламал пазваночник. А ты хорошо катаешся на коньках? Жду атвета как саловей лета. Слава» Гугули Анзорович засмеялся и, скорчив забавную гримасу, произнес: «Жду ответа, как соловей лета»! Гугули Анзорович смотрел прямо перед собой. Все было заполнено мандаринами. Они висели на деревьях, и, казалось, спускались прямо с неба; ими были заполнены большие плетеные корзины; женщины стояли на лесенках под деревьями и, улыбаясь, передавали мандарины из рук в руки… Смуглый мальчик лет десяти с огромными черными глазами в пушистых ресницах жонглировал мандаринами и кидался ими, как снежками. Внезапно это оранжевое «море» раздвинулось, впустило в себя белый цвет, и в середине ледяного поля, почему-то усыпанного мандаринами, завертелся волчком светлоголовый мальчик на коньках. Гугули Анзорович сидел за овальным столом и пил чай из тонкостенного стакана в красивом подстаканнике. Тата играла на пианино. Директор Театрального музея Грузии Гугули Анзорович принимал делегацию артистов и режиссеров из Японии. Он лично водил их по залу Художественного музея и показывал картины Пиросмани и Гудиашвили. Японцы смотрели, восхищались и фотографировались на фоне шедевров. Гугули Анзорович быстро шел по улице Кецховели в направлении Центральной публичной библиотеки. Гугули Анзорович сидел в читальном зале публичной библиотеки и листал школьные учебники, что-то из них выписывал. Гугули Анзорович сидел за своим, заваленным папками, столом и что-то напряженно писал. Он задумывался, шевеля губами и глядя прямо перед собой огромными темными глазами, потом снова склонялся над листком бумаги в клетку, вырванным из школьной тетрадки. Он писал, старательно подделываясь под детский почерк: «Я тоже учусь в 4 классе. Мой любимый предмет география. Мне нравится узнавать про разные страны и столицы». Гугули Анзорович перечитал написанное, подумал и поправил в слове «столицы» букву «о» на «а»: «… про разные страны и сталицы. И я люблю читать книги про путешествия и разные приключения. Я не умею кататься на коньках, потому что в Тбилиси очень теплая зима и почти никогда не бывает снега. Зато у нас есть горы». Тата стояла за спиной своего мужа и читала, что он написал. Засмеялась и шутливо погладила по голове, как ребенка. Он посмотрел на нее неожиданным для его возраста очень мужским взглядом и поцеловал руку. Она снова засмеялась и быстро прошла на кухню. Тата сидела на табурете в кухне, нога на ногу. Смотрела в окно. Автоматическим жестом, не глядя, взяла лежащую на столике пачку «Беломора», выбила оттуда папиросу, жадно затянулась. Гугули Анзорович доставал из почтового ящика письмо. Гугули Анзорович открывал конверт. Из него выпали две марки и этикетка спичечного коробка. Он рассматривал их. Гугули Анзорович читал письмо. «Здраствуй Гугули! Я получил твое письмо. Знаеш мне больше всего нравятся книги про войну. Особено про то когда сражаются дети. Мне мама принесла из библиотеки очень интиресную книгу. Отряд Трубачева сражается. Ты не читал? Как жалко что война уже кончилась. Я очень мечтаю защищать нашу страну. Кем ты хочешь быть, когда вырастишь? Раньше я хотел быть учителем физкультуры но теперь твердо решил что кагда паправлюсь и смогу ходить начну тренироватся и стану летчиком. Жду атвета как саловей лета. Слава» Гугули Анзорович смотрел прямо перед собой. Солдаты месили мокрые грязные листья, передвигаясь по перелеску; раздавались хлюпающие звуки; редкие огненные всполохи освещали вечернее небо… Несколько раз Гугули Анзорович наклонялся, начинал писать, потом зачеркивал, снова думал, смотря прямо перед собой и шевеля губами, рвал написанное. Снова думал. Наконец, решительно взял новый листок и написал: «Я тоже хочу стать летчиком». Гугули Анзорович читал письмо. «Здраствуй, Гугули! Мне сегодня подарили котеночка. Чтоб я не очень скучал. Котенок серенький. Зовут Муркой. Кагда вырастит станет пушистой кошкой. Уже год как я не могу ходить. Со мной занимаются чтоб я не очень отстал. Приходят учительницы по разным предметам. Кагда я снова смогу ходить мама обещала поехать со мной к морю. Я посматрел по атласу. Тбилиси очень близко от моря. До свиданя Слава» Гугули Анзорович смотрел прямо перед собой. На перилах деревенского грузинского дома на столбиках растянулась изнывающая от жары рыжая кошка. На нитках вдоль всего балкона висели лук, чурчхелы, порезанные ломтиками яблоки и груши. Ярко-красный петух ковырялся в опилках и сзывал кур к трапезе. Гугули Анзорович писал. «У меня тоже есть кошка. Ее зовут Мзия. Потому что она совсем рыжая и похожа на солнышко. А на грузинском языке это слово - Мзэ. Хочешь, я буду учить тебя грузинскому языку? Когда ты приедешь в Тбилиси, уже будешь знать какие-то грузинские слова. У нас слова очень точно отражают смысл слов. Звуками. Например, слово «пушка» по-русски звучит слишком мягко. А по-грузински – грозно, звучно: «зарбазани». Или есть фраза на грузинском, которую не могут произнести люди иноязычные. «Лягушка квакает в воде». Там звуки передают и кваканье, и журчание воды. В других языках таких букв и звуков просто нет!..» Гугули Анзорович задумался. Перечитал написанное. Зачеркнул последние фразы. И начал переписывать письмо. Теперь оно выглядело так: «У меня тоже есть кошка. Ее зовут Мзия. Потому что она совсем рыжая и похожа на солнышко. А на грузинском языке это слово – Мзэ. Хочешь, я буду учить тебя грузинскому языку? Когда ты приедешь в Тбилиси, уже будешь знать какие-то грузинские слова. Я жду тебя. Гугули». В уже знакомой нам квартире кто-то бренчал на пианино. Под эту бравурную музыку юноши азартно натирали до блеска полы, передвигали горшки с цветами и мыли подоконники. Девушки осторожно снимали со стен картины и фотографии в рамочках и вытирали пыль. На этажерке в углу стояла еще не украшенная небольшая елочка. Во всем ощущалось приближение праздника. Не смолкал смех. Напевали. Сначала не стройно, обрывочно, но постепенно вытесняя бравурную музыку, зазвучала песня «Мхолод шен эртс». Тетя Тата, склонившись над кухонным столом, укладывала посылку: мандарины, гозинаки, чурчхелы, орешки. Рядом сидел Гугули Анзорович, он складывал в большой конверт марки и спичечные этикетки. Передавал конверт Тате. Она перекладывала сладости бумагой для компрессов. Сверху над всем устраивала конверт с марками. Время от времени сверху, как всегда, доносились топот и шарканье множества ног, абажур над столом начинал раскачиваться, и с потолка сыпалась белая пыль: после очередного киносеанса публика покидала зрительный зал. Студийцы Сеня и Женя входили с посылкой в Центральный Дом связи. Гугули Анзорович шел по проспекту Руставели. Воздух казался мягким и прозрачным от светлой молодой листвы. Встречные здоровались как-то особенно приветливо. Гугули Анзорович привычно подходил к газетному киоску, и, завидев его еще издали, киоскерша начинала улыбаться и доставать отложенные газеты и журналы. Гугули Анзорович шел по проспекту Руставели. Гугули Анзорович открывал почтовый ящик. Но писем не было. Для верности Гугули Анзорович даже пошарил рукой внутри ящика. Писем не было. Гугули Анзорович шел по проспекту Руставели. Гугули Анзорович сидел за своим письменным столом и механически раскладывал по кармашкам спичечные этикетки и марки. За овальным столом молодые люди слушали Елену Шалвовну и записывали за ней. Готовились к экзаменам. Гугули Анзорович шел по проспекту Руставели. Подходил к киоску… Открывал почтовый ящик… Шарил рукой внутри ящика… Гугули Анзорович шел по проспекту Руставели. Светило яркое весеннее солнце. По веткам деревьев скакали шаловливые воробьи. Гугули Анзорович доставал из почтового ящика извещение на бандероль. Гугули Анзорович в Доме связи получал бандероль. Гугули Анзорович за своим письменным столом доставал из бандероли марки, этикетки спичечных коробков и два листочка писем. Взрослым почерком было написано: «Дорогой Гугули! Пишет тебе мама Славика. Его больше нет. Он умер от своей болезни. Передай своей маме спасибо за новогодние гостинцы. Нам со Славиком они очень понравились. Славик очень гордился дружбой с тобой. Он всегда ждал твоих писем и надеялся побывать у тебя в Тбилиси. Я посылаю тебе его коллекцию, все его «ценности» и недописанное письмо к тебе. Не забывай Славика! Желаю тебе учиться только на хорошо и отлично. Я рада, что у моего сына другом был такой хороший добрый мальчик». «Дорогой Гугули!» - было написано знакомым детским почерком. Гугули Анзорович, по-старчески шевеля губами, смотрел прямо перед собой. В лучах белого света прожекторов на коньках катался улыбающийся светлоголовый мальчик. Вот он оказался в самом центре сияющего ледяного поля и завертелся волчком, подняв ногу к голове. Тут же, на ослепительно белом пространстве льда, катились разбросанные кем-то ярко-желтые мандарины. Лана ГАРОН |
