Нана Гонгадзе влюбляет в себя сразу. Ты с удовольствием подчиняешься ее доброжелательности и великодушию, которые как раз и отличают действительно умных людей с редким самообладанием и чувством собственного достоинства. «Береги себя», - часто повторяет она американское пожелание. «Шени чири ме», - говорит она близким. Грузинская американка, американская грузинка, она выросла на своей земле, и корни ее – в Грузии.
Она – одна из наших самых известных журналисток. Была замужем за знаменитым Тенгизом Сулханишвили, и все мы любовались этой красивой и талантливой парой. Уехала в Америку, не зная английского языка. Через год стала востребованным журналистом – сотрудничала с русско-американским телевидением WMNB, американcкой телевизионной компанией «Глобал Виллидж Коммюникейшен», русской службой «Голоса Америки» и даже удостоилась специальной награды Международного бюро вещания США.
Нана Гонгадзе стала участницей VI Международного русско-грузинского поэтического фестиваля «Во весь голос», посвященного 120-летию со дня рождения Владимира Маяковского. И приехала она не с пустыми руками (впрочем, появиться с пустыми руками – она этого не умеет в принципе). Нана привезла свой фильм «Дочь поэта», героиней которого стала дочь Маяковского, и личное приветствие от Елены Владимировны, адресованное участникам фестиваля. И это стало главным событием поэтического праздника в Грузии.
А потом мы встретились для беседы. И поговорили о многом.
- Когда вы последний раз были в Грузии?
- Года два назад.
- Приезжали по делам или для души?
- Совмещала приятное с полезным. Я не могу не работать, все время ищу новые темы, новых героев. Сама снимаю, монтирую, ни от кого не завишу. Хотя имею аккредитацию от одного грузинского телеканала в вашингтонском центре зарубежной прессы – Foreign Press Center. Это один из центров, которые обслуживают иностранных корреспондентов: приглашают на брифинги по злободневным темам, организовывают интервью в Белом доме, Конгрессе, финансируют поездки зарубежных журналистов по стране. Зачастую сами предоставляют оператора, сопровождающего сотрудника.
- Да этот центр сам делает большую часть журналисткой работы!
- Нет, он направляет ee в нужнoe русло – Америка старается через зарубежных корреспондентов показывать все лучшее в стране, делится своим опытом и достижениями. Сами американские журналисты встечаются в Национальном пресс-клубe. Это платный клуб, где собираются главным образом профессиональные журналисты. Здесь я познакомилась и подружилась с легендами американского телевидения – Волтером Кронкайтом, Ларри Кингом, Хелен Томaс...
- А чем вы занимаетесь в Америке на данный момент?
- С возрастом растет потребность в свободе. У меня есть возможность работать на дому, за пять лет пребывания на «Голосе Америки» я заработала медицинскую страховку. Сотрудничаю с языковой организацией, которая поставляет видеоматериалы американским университетам, бизнес-компаниям, Госдепартаменту США. Надеюсь, что сниму фильм об истории грузинской моды. И подарю его Грузии, как обычно и делаю. За фильм о войне в Абхазии я не взяла ни цента, хотя его не раз демострировали по америанскому телевидению. Но именно он проложил мне дорогу в США. Вообще, я верю – все, что мы делаем, не проходит бесследно.
- «Дочь поэта» - тоже не коммерческий проект. А какой резонанс получила презентация фильма на фестивале!
- Да, на этот раз я подарила картину директору музея Маяковского в Багдади. Я очень рада за Елену Владимировну Маяковскую. На момент съемок она 60 лет хранила свою тайну. Когда мы с ней разговаривали, она чуть ли не плакала: «Обо мне никто не знает!» Я сказала: «Вас будут знать!» Так и произошло. Я не могу претендовать на роль первооткрывателя. До меня ее нашли другие.
- Вернемся к началу. Как вы пришли в журналистику? Это ведь был не простой путь…
- Я начну издалека и немного расскажу о своих родителях. Папа, Иван Давидович Гонгадзе, родился в деревне Цхрамуха около Боржоми, мама, Софья Александровна Заалишвили – в Тбилиси. Для мамы, дворянки, революция стала катастрофой, новая власть конфисковала у ee родителей все имущество. Отцу же, обычному крестьянскому парню, дала дорогу в жизнь. Его направили учиться в Московский институт инженеров железнодорожного транспорта, основанный еще Николаем Вторым. Отец продолжил учебу в аспирантуре, запатентовал несколько изобретений, но потом решил вернуться в Тбилиси, где и познакомился с мамой, ей было всего 19. Я смотрю на их фотографии и думаю – господи, какая трудная жизнь была у этих людей, и они не роптали. После свадьбы родители поселились в городе Хашури, где мой дядя Давид Гонгадзе возглавлял узловую железнодорожную станцию и депо, позднее переехали в Батуми. В 1937 году дядю арестовали и расстреляли. Родителям пришлось спасаться бегством. Oт репрессий скрывались в Тбилиси, где приобрели небольшую квартирку в районе Дидубе. Там родились мои сестры Жужуна и Манана, в год Победы родилась и я. Моим увлечением с детства была спортивная гимнастика, я получила первый разряд, мечтала быть циркачкой. Нo как-то в нашу школу наведались двa бывшиx танцорa ансамбля Сухишвили. Они подбирали участниц для будущего детского коллектива. Выбрали и меня, и я начала заниматься грузинскими танцами. После гимнастики было тяжело освоить танцевальную пластику. Потом я начала работать в хореографическом ансамбле ТТУ – Тбилисского трамвайно-троллейбусного управления под руководством Бухути Дарахвелидзе. До полудня работала в депо учетчицей, потом реперитовала, а вечером училась. Мы много гастролировали. На телевизионном экране я впервые появилась в качестве танцовщицы в студии, которая располагалась на фуникулере. Мы – Гугули Дарахвелидзе, Ната Сехниашвили и я, cтанцевали «Фреску» в живом эфире. Второе соприкосновение с телевидением связано с Домом моделей. В те времена грузинское общество относилось к манекенщицам с некоторым недоверием. Многие родители не разрешали своим дочерям идти в манекенщицы. A когда Дом моделей объявил конкурс на поездку за рубеж, на просмотр пришли сотни тбилисских девушек. У них не было главного – походки. Она должна быть пружинистой, ритмичной.
- У Вергилия сказано – настоящую богиню видно по походке.
- Kруто, но давайте опустим… В общем, я оказалась в числе тех шести девушек, которые поехали в Болгарию, на Пловдивскую ярмарку. Впоследствии грузинскaя модa была показана в Москве, на Первом международном фестивале мод. В Турции, на Измирской ярмарке, наше представление поставил хореограф Тбилисскогo теaтра оперы и балета Юрий Зарецкuй, а участником нашего шоу был ансамбль «Орэра».
- А почему вы решили поступить на филологический факультет?
- Я так не решала. Я выбрала отделение немецкого языка и литературы, хотела стать переводчиком. Но тогда не было русского факультета, и я подала документы на русский филфак. Уже училась, когда почувствовала – это не мое. Как раз в это время открылось отделение журналистики. На филфаке остались те, кто осознанно хотел изучать русскую филологию. К тому же я увлекалась фотографией, а среди предметoв отделения журналистики значился курс фотоискусства, который вел известный Сандро Мамасахлиси! Университет привлекал и художественной самодеятельностью – там был свой симфонический оркестр, джаз-ансамбль, квартет, трио, ансамбль народного танца под руководством Романа Чохонелидзе. Я легко нашла свое место, пела в квартете, танцевала. Мы выступали в Москвe, в Вильнюсe, гастролировали по Чехословакии.
- При этом и учиться успевали.
- Конечно. О том, чтобы не учиться, и речи не могло быть. Но мама мне часто говорила – ты как ложка без ручки. Это значит, что такая ложка может упасть в любую кастрюлю. Танцы, квартет, дом моделей, кино, фото – ну сколько можно? Но я же не виновата, что у меня все получалось. В университете я встретила и спутника жизни. Тенгиз Сулханишвили был моим однокурсником. Поначалу мы с ним просто дружили.
- Любви с первого взгляда не было?
- Нет, даже наоборот. Иногда его шутки вызывали у меня раздражение.
- Ну, он знаменитый шутник.
- Он шутил очень хорошо, но иногда жестоко. Мне это не нравилось. Он наслаждался, что люди смеются над его остротами, что он может их сделать счастливыми на какое-то время. Потом поехал на целину. Писал мне замечательные письма. Все началось с писем… В 1968 году мы расписались.
- А через 17 лет все-таки расстались…
- Наша жизнь слишком длинна для одной любви.
- А как сложился ваш профессиональный союз?
- Довольно удачно. Он пришел на телевидение раньше. После рождения дочери я не могла найти работу, нужны были знакомства, их не было. Я вспомнила про танец и решила попробоваться в ансамбль Сухишвили. Родила в марте, а в декабре начала работать в ансамбле.
- Дипломированный журналист пошел танцевать…
- А что было делать? На первом просмотре Нина Шалвовна Рамишвили меня спросила: «Когда вы закончили хореографическое училище?» Отвечаю: «Я не училась». Она изумилась: «Илико, это невозможно, такой врожденный верток?!» Хотя справедливости ради надо сказать, что я немного подготовилась – со мной позанималась Манана Абазадзе. И меня взяли. Через две недели меня поставили во все танцы ансамбля. Взять-то взяли, а зарплата? В ансамбле долго надо было работать, чтобы зарплату получать. Молчу. Ансамбль едет на гастроли в Австралию. Меня не берут. Потом уже мне рассказали, что доброжелатели накапали, что я, мол, неправильная грузинка. Одевалась по-западному. Типаж был не тот. Прическа не та. Косички надо было заплетать, что ли...
- Вы остались в ансамбле?
- Разве я могу что-нибудь не завершить? Я должна завершить и победить. Я ездила с ансамблем в Москву, где мы выступали во Дворце съездов, в Прибалтику, по всей Грузии. Ансамбль два года не выезжал за рубеж, и два года я работала бесплатно. Я очень многое не додала моей дочери, потому что мне приходилось утверждаться. Мне надо было делать в 10 раз больше, чем тем, у кого были родители, родственники, деньги и связи. По стечению обстоятельств поехала с ансамблем в Испанию в 1972 году, одной танцовщице не успели оформить документы, и поехала я. И у нас полгода была Испания. И зарплату мне назначили. Но когда мы вернулись, я написала заявление об уходе. Понимала, что если не сделаю этого, навсегда распрощаюсь с профессией журналиста. Нашла работу в отделе рекламы Всесоюзной лотереи «Спортлото», писала о людях, которые выиграли. На телевидении не раз встречалась с довно знакомым режиссером Мерабом Джалиашвили, и он постоянно мне твердил – твое место на телеэкране. Именно Мераб посоветовал пoучаствовать в предстоящем конкурсе дикторов, познакомил с известным специалистом по речи Бабулией Николайшвили. Я старательно занималась, ставила голос, дикцию, правильное дыхание, выучила все грузинские скороговорки. И еще надо было прочесть художественный отрывок. Председателем жюри был Михаил Туманишвили, и он сказал про меня – в этой девочке что-то есть.
- Туманишвили отбирал дикторов?
- А вы думаете, что попасть на телеэкран можно было сразу? Кандидатуры утверждались в ЦК партии. После трех туров, в которых принимали участие и опытные дикторы, я заняла 5 место. На работу принимали обладателей первых восьми мест. Но меня не зачислили, а взяли тех, которые оказались на 13-14 позициях. Я пришла на прием к преседателю комитета Карло Гардабхадзе. Ждать пришлось с 10 утра до 11 ночи. Наконец, я оказалaсь лицом к лицу с человеком, от которого зависела моя судьба. Он встретил меня с неприязнью, говорил грубо. От обиды я растерялась и расплакалась, к тому же накануне я похоронила мать… Видимо, это его и разжалобило. Он тут же вызвал Омарa Тивадзе, руководителя группы дикторов, и приказал: «Допустить к экрану!» Так я и проработала два года, утром в «Спортлото», вечером на телевидении. Летом, когда все уезжали отдыхать, на меня оставляли передачи – «30 минут любителям кино», «Иллюзион», «Иавнана»… Я вела программы «Добрый вечер», «По концертным залам». И все-таки я ушла из дикторской группы.
- Почему?
- Из-за несправедливости. Пошли разговоры – конечно, ей дают передачи, потому что ее муж работает на телевидении. Это была неправда. Кроме того, мне хотелось расти. По инициативе главного редактора информационных программ Тамазa Хомерики меня утвердили внештатным корреспондентом. Теперь вместо чужих программ, я делала свои репортажи. А в 1976 году стала штатным корреспондентом главнoй редакции русских программ, которая вещала на Москву. Чем мы занимались? Показывали, что хорошего происходит в Грузии. Мы бывали везде – на ГЭСах, в метро, на фермах, заводах, в театрах.
- Какие из сюжетов были самыми запоминающимися?
- Ну, например, у меня было чувство огромной опустошенности, когда я стояла на территории села, которое должно было вот-вот быть затоплено. Открывалась Ингурская ГЭС. Это был первый, озвученный моим голосом репортаж с появлением в кадре. Я увидела пустые, безлюдные улицы, дома, представила, сколько людей выселили, сколько судеб изменили, и стало так не по себе. Грузинская земля с традициями, историей уходила под воду… Если говорить о приятном, не могу не вспомнить интервью с Армандом Хаммером, Майклом Дебейки, Марчелло Мастрояни, Сергеем Параджановым. Я снимала первые митинги Звиада Гамсахурдиа, когда он говорил про нас – пришли московские агенты. Это было обидно, но со временем он стал мне больше доверять, накануне выборов даже пригласил к себе домой, где я записала интевью с ним и его супругой. Мы все так радовались независимости Грузии, возлагали столько светлых надежд! Я не сомневаюсь, что Гамсахурдиа всем сердцем любил Грузию и желал ей только блага, но этого оказалось недостаточно для руководителя страны. У него нe было опыта работы с людьми, которые по-прежнему мыслили кетегориями советского человека. Я работала в штате грузинского телевидения до трагических событий 9 апреля 1989 года. А потом мне было предложено место собкора ЦТ в Грузии, и на этом посту я оставалась до октября 1993 года. Это было жуткое время, угнали машину, ограбили квартиру, ко мне в квартиру проник вооруженый человек, я чудом спаслась! Мне угрожали, в Осетии, и в Абхазии меня объявили персоной нон-грата за то, что показывала правду, ведь она резко отличалась от «правды» российских СМИ.
- Вы снимали в Абхазии?
- Постоянно. Когда брали Гагру, я находилась в селе Гантиади, своими глазами видела бегущих людей, которые кричали, что Гагра горит! В период оборoны Сухуми, мы постоянно перегоняли релейкой репортажи из осажденного города. Помню, нас поселили в один дом в Сухуми, ночью уложили спать в подвале. А хозяева спали на первом этаже. Нас по неопытности это задело. Но утром хозяйка объяснила, что в подвале безопаснее, ночью –сплошные ракетные обстрелы. Как раз в ту ночь ракета попала в соседний дом… Наш самолет получил со стороны абхазских боевиков три пробоины во время посадки. Пилот сказал – мы все родились в рубашке, если бы попали в бензобак, все было бы кончено. У меня есть кадры, снятые в Осетии – я говорю, а сзади – взрыв… Работа стала пыткой, наши репоражи постоянно урезали. Падение Сухуми я восприняла с болью и скорбью, написала заявление об уходе и решила ехать к дочери, в Америку, где у меня только что родилась внучка Тина.
- A Тенгиз уже был там, да?
- Да, он уехал в 90-ом, занялся бизнесом, и я считаю, что это была большая потеря для нашего телевидения, поскольку он выдающийся журналист и очень одаренный человек.
- Чем он сейчас занимается?
- Он живет в Пентагон-сити, в штате Вирджиния. Пишет мемуары. Болеет. Борется…
- Как вас встретила Америка?
- Я приехала в Нью-Йорк 17 октября, а 18-го пошла на курсы английского. Начала с нуля. А ведь мне было под 50. С трудом привыкала к языку. Прошла около десяти языковых курсов по полтора месяца…
- И заговорили?
- Я заговорила позже, когда начала работать на русско-американском телевидении WMNB в Нью-Джерси. Там показали мой фильм об Абхазии, а потом пригласили в программу «Добрый вечер, Америка». Владелец телеканaлa, американец Давид Мор охотно поддержал и идею o создании радиопрограммы на грузинском языке. Программу назвaли «Эртоба», то есть – «Единство». Она почти год выходила в эфир по воскресным дням, пользовалась большим успехом у грузинских слушателей Нью-Йорка. Новая работа сама нашла меня в городе Александрия, штат Вирджиния, в галерее Боба Мурри, где я готовила передачу об известном грузинском художнике Отаре Шиукашвили. Там состоялось мое знакомство с владельцами компании Глобал Виллидж Коммюникейшен (GVC). Мне предложили принять участие в проекте американского агентства по международному развитию в Молдове. Я пробыла в Кишиневе полгода, координировала создание телепрограмм o приватизации. Вернувшись, прослужила в этой же компании более семи лет. По контракту с Госдепом США я снимала сюжеты об Америке – бизнесe, пожарнoй службе, дорожной полиции, фермах, инвалидax, обычной жизни американцев. Нсколько раз снимала сюжеты в Белом доме… Вы даже не представляете, как много мы не знаем! У меня все эти передачи сохранились – если кто-то захочет, пожалуйста. Иногда выставляю свои репортажи на моем фейсбуке.
- По Пушкину – мы ленивы и не любопытны.
- Дело не в лени. Всем нужен доход. На нашем телевидении – сплошные игры, лотереи, шоу. У нас нет серьезных программ, которые заставляют думать, нет образовательного канала, нет канала о культуре.
- У вас есть ностальгия по советскому времени?
- Конечно, есть, но это больше ностальгия по моей молодости, а она прошла в советское время. Ностальгия по людям, по общению, по чистым улицам. Но я не тоскую и жить, как жила раньше, не хочу. Американцы говорят: Не оборачивайся назад! Вы знаете, в советское время я не получала ни званий, ни наград. Только грамоту за проведение концерта ко Дню милиции. Но я знаю одно: если человек чего-то очень захочет, он может этого добиться в любой системе – советской, несоветской… Когда я впервые спустилась в нью-йоркское метро и меня никто не узнал, я подумала – ты никто, доказывай, что ты действительно что-то из себя представляешь, что ты на что-то способна, что-то можешь! Я училась, терпела, боролась ради одной цели – победить. Победить себя. Доказать себе. И победила. И доказала.
- В чем главное преимущество американского образа жизни?
- В законопослушании, в честности, в терпении, в трудолюбии. Например, мы в Тбилиси перебегаем улицу в неположенных местах и не глядя на светофор. В Америке вы будете стоять на пустой улице и ждать зеленого света. Будете исправно платить налоги, а это 30 процентов от вашего дохода, потому что это означает заботиться о благополучии страны. Американцы дорожат своим жильем, землей, платят колоссальные деньги, чтобы в подъезде было чисто, работал лифт...
Американцы очень доверчивы, они добры, отзывчивы, даже сентиментальны, но их надо попросить, если вам что-то надо. Cами они редко предлагают помощь, стараются не навязываться. Как-то я снимала передачу про инвалидов. Героиня была слабо видящая. Когда я взяла ее под руку, чтобы помочь перейти улицу, она была задета и сказала: «Разве я вас об этом просила?» Я опешила, а потом поняла, что посягнула на ее независимость.
- Человек с возрастом на многие вещи начинает смотреть по-другому. Что вас сейчас радует?
- Не буду оригинальна – радует хорошее самочувствие, солнце, вкусная еда, красивая природа, пение птиц, люблю океан, цветы, хорошую музыку. Радуюсь что у меня умная и заботливая дочь Лика, внуки Тика и Лука, оба студенты, учатся в университете. Радуюсь, что мой муж, телепродюсер Фрэнк Кемп, заботлив, нежен и надежен. Радуюсь, что могу жить так, как хочу, как считаю правильным. Есть такое выражение «be yourself», то есть будь самим собой, не старайся казаться другим, чем ты есть на самом деле. Я – за такой подход.
Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ |
|
«МОЖНО ЛЬ ПУТЬ НА РОДИНУ НАЙТИ?» |
|
«Энциклопедия Кругосвет» поэта, прозаика, переводчика, литературного критика Даниила Чкония впечатляет: родился в Порт-Артуре (Люйшуне), школу закончил в Жданове (Мариуполе), затем оказался в Тбилиси, потом в Москве, с 1996 в Кельне, где работает не просто гидом, а я бы сказал, «художником-экскурсоводом». Потому что прогулки с Чкония славятся среди туристов как «ходячие романы», иногда с поэтическими вставками, то лирическими, то юмористическими.
Вот и на VI Международном русско-грузинском поэтическом фестивале, во время прогулки по Старому городу, Даниил сразил меня воспоминанием об «экскурсии», проведенной некогда Нодаром Думбадзе для гостей-литераторов, впервые прибывших в Тбилиси: «Выезжаем на проспект имени Руставели, далее кинотеатр имени Руставели, драматический театр имени Руставели, Институт грузинской литературы имени Руставели, а напротив – памятник Руставели!»
Спасительное свойство грузин – умение посмеяться над собой, вспомним хотя бы наши неподражаемые короткометражные фильмы. Но жизнь полна коллизиями отнюдь не всегда светлых оттенков.
- Самым драматическим был твой отъезд из Москвы в эмиграцию. Знаю, нелегко об этом вспоминать, историю с «Памятью»…
- До 1989 года я был «невыездным», тем более, из Москвы, где тогда работал. Но когда железный занавес окончательно пал, пришло приглашение от моего друга, профессора Джеральда Янечека, посетить университет Кентукки. Из-за океана я привез диктофон – игрушку, по тем временам диковинную. Был очень доволен, на все собрания ходил без забот, «машина зверр, слуши, все сама запишет». И вот, на одну из встреч всесоюзной ассоциации писателей в поддержку перестройки «Апрель» 18 января 1990 года в ЦДЛ, явились незваные гости – молодчики из националистической организации – общества «Память». Командовал ими маленький человечек, некоторые из них были в черных рубахах и черных сапогах. Слышались выкрики: «Инородцы, вон из России!» Добры-молодцы пустились в рассуждения со сцены о том, что все беды России – от нерусских, что чужеземцы губят русскую литературу, а диктофон-то мой, в кармане забытый, все пишет. «Сегодня мы пришли с плакатами, а завтра с автоматами!» - такой кодой они увенчали свой набег. В зале они затевали потасовки, один из них вступил в перепалку с женщиной-еврейкой, бросился на нее с кулаками, но я оказался рядом и встал между ними, оттащил его. Почти уверен, что это был тот самый ныне депутат, которым давно и неустанно интересуется полиция одной из ведущих европейских стран в жажде добыть показания в связи с нашумевшим убийством. Драка завязалась, стычки пошли. Досталось писателю Анатолию Курчаткину, ему еще и очки разбили. А когда под шумок появления милицейских одиозный Константин Смирнов-Осташвили вышел из ЦДЛ, его увезли на служебной черной «Волге».
- Объясни мне, Даниил, если они на дух не переносят иноземцев, откуда в их рядах появляются «швили» и «маны»?
- Просто надо погромче русских кричать: «Бей черных!» и «Бей жидов!» Вот тебе и пропуск.
А меня два дня спустя вызвали в прокуратуру для дачи показаний. Причем следователь по телефону сообщил, что им известно об имеющейся у меня записи и предупредил, что ее должны изъять для соответствующих процедур. Я изъявил готовность, снял копию и отдал запись приехавшему за кассетой чиновнику. Потом был суд. После дня, когда я выступал свидетелем, адвокат «Апреля» Анатолий Макаров сказал, мол, после точных и честных ответов Чкония, у суда вопросов больше нет. Смирнова-Осташвили осудили на два года лишения свободы с отбыванием срока в колонии усиленного режима. За несколько дней перед досрочным освобождением он был найден повешенным на простыне. Многие считают, что Смирнов-Осташвили был убит, говорят о «зверском, ритуальном убийстве». На его теле были обнаружены следы физических истязаний. Согласно позиции Исраэля Шамира, изложенной в журнале «Наш современник», Осташвили оказался вовлечен в провокации международного масштаба, «способствовавшие дестабилизации Советского Союза и ускорившие крах советской государственности». За что и последовала расплата. Меня вызывали в суд, защитница Смирнова-Осташвили была настоящими профи – она расставляла силки для свидетелей виртуозно. Меня, например, «ловили» вопросом – видел ли я, как Курчаткину разбили очки. На этом простом вопросе «подлавливали» многих писателей, которые в пылу негодования «свидетельствовали» о том, чего не было или чего они не могли видеть, поскольку находились в другой части зала, где были свидетелями других событий. Я не попался, потому что не врал – сказал, что был вне поля обозрения этой стычки. Так же обошел и все прочие ловушки, не навязывая подсудимому того, чего не было. Сам Осташвили сказал: вот, наконец, честный свидетель, ничего не выдумывает! Но это сработало против него. Потому что там, где я подтверждал его поступки, доверие суда было полным. Потом пошла компания в «патриотических» газетенках, где фигурировал и я, а читателям предлагалось по указанному домашнему моему телефону или адресу выразить отношение «русских патриотов», начались звонки с угрозами, с предупреждением, что знают расписание и маршруты передвижения моих детей. И когда жизнь членов моей семьи оказалась под угрозой, я эмигрировал.
- Как развивались события в Кельне?
- Началась полоса творческого сотрудничества – вел приложение «Литературные ведомости» к одной из газет, рубрику «Литературный Рейн» в журнале «Партнер», был членом редколлегии журнала «Родная речь», в 2005 году стал главным редактором журнала русской литературы «Зарубежные записки», за который был в 2011 году отмечен специальным дипломом Русской премии, а ранее – в 2006 году – дипломом Международного фестиваля искусств русского зарубежья имени Чехова. Сейчас, помимо редактирования возрожденного после перерыва журнала «Зарубежные записки», являюсь замом главреда журнала «Эмигрантская лира», который издает общество одноименного фестиваля. Кроме Александра Мельника, который является создателем фестиваля, я единственный член жюри, работающий со дня основания фестиваля. По сей день являюсь председателем жюри конкурса молодых поэтов русского зарубежья – «Ветер странствий» в Риме.
До эмиграции все мои перемещения по стране были вполне плодотворны и логичны. После Мариуполя я какое-то время учился в Тбилиси в университете, участвовал в семинаре молодых литераторов Грузии. Потом перебрался в Литературный институт имени Горького в Москве и, по его окончании, меня пригласили консультантом в правление Союза писателей Грузии. Потом был переведен в Союз писателей СССР, где был консультантом по грузинской литературе, затем в издательстве «Советский писатель» работал в редакции поэзии народов СССР старшим редактором… До отъезда в Германию работал консультантом в аппарате комитета по образованию, культуре и науке Госдумы РФ. Вообще, ни в какую эмиграцию я всерьез никогда не собирался, но после той истории с «Памятью» просто уехал сам и увез семью. Поначалу в Германии был, конечно, момент растерянности. Ничего не мог придумать, кроме того, чтобы пойти искать место таксиста, но вот обрел вторую профессию и вожу автобусные экскурсии по странам Бенилюкса, по долине Среднего Рейна, по Кельну. Должен сказать, что в Германии и вообще в Европе очень сложно пробить издание какого-либо иноязычного печатного органа. У них упертая позиция: пусть иностранцы адаптируются. Они не понимают, что это верно в отношении детей, а не взрослых, сложившихся людей, вынужденных покидать родные края, увозя с собой и язык, и систему духовных ценностей, сформировавшуюся на этом языке.
- «Тяготы не испытав в пути – можно ль путь на родину найти?» - гласит восточная мудрость… Расскажи, чем фестивали, в которых ты – один из организаторов, отличаются от нашего, куда ты приехал в качестве участника?
- 17 городов – это в наше время рекорд, который трудно превзойти. Грузия раскрывается во всем своем богатстве и разнообразии традиций, культуры, стилей общения… Состав довольно-таки крепкий, профессиональный в большинстве своем. Это – тоже нечасто встретишь. И то, что участников приглашают и оплачивают их пребывание в стране, в наши дни встречается все реже. А «Эмигрантская лира», например, - фестиваль разноуровневый. И приезжают туда только за свой счет. Но за шесть лет его проведения образовалась своего рода литературная тусовка, собирается костяк авторов и членов жюри, среди которых – заметные фигуры – Алексей Цветков и Бахыт Кенжеев, Александр Кабанов и Андрей Грицман, Олеся Николаева… А конкурс «Ветер странствий» - это детище недавно ушедшей от нас Елены Вадимовны Волконской, прапраправнучки красавицы пушкинских времен Зинаиды Волконской и родной внучки Петра Столыпина. Она пожелала поддержать молодых авторов, и по ее инициативе я возглавил жюри этого конкурса.
- Повернем калейдоскоп на грузинскую картинку. Вчера ты обмолвился о какой-то романтической истории, связанной с твоей бабушкой и «последним из голубороговцев» Колау Надирадзе.
- Я с ним успел поработать при весьма интересных обстоятельствах. Семейное предание гласит, что в юности в мою бабушку, кутаисскую гимназистку Надежду Гогоришвили, был пламенно влюблен Колау Надирадзе. Бабушка была родом из Вани.
- Откуда и корни Дани, как выяснилось в кафе на Майдане...
- Рифмуй, рифмуй, а зачем мы сюда приехали… Бабушка была благовоспитанная и гордая. И в 84 года ее называли образцом поведения за столом – осанка, обеденный этикет – это не гармонировало с советским «общепитом», но всем нравилось. Конечно, она твердо пресекала не в меру пылкие попытки познакомиться, тем более, ее, выросшую в патриархальной семье, не могло не смущать, что поклонник пользовался уже популярностью в литературных кругах. Но Колау все-таки подкараулил ее и бросил к ее ногам огромный букет цветов. Наденька убежала в ужасе, посчитала себя публично оскорбленной и скомпрометированной.
А спустя лет этак семьдесят, когда я работал в издательстве «Советский писатель», ведя книги переводов поэтов Закавказья и Северного Кавказа, приехал в Тбилиси – обсудить с Колау Галактионовичем структуру его нового большого сборника. Тогда он (доживший до 95 лет), пожаловался, что не та уже прыть, пишет все реже – не сравнить с молодыми годами. На что я не без ехидства заметил, что меньше надо было распаляться на метание букетов под ноги гимназисткам и беречь силы для духовных даров потомкам.
Он весь прямо загорелся: «А вы откуда знаете?» Ну, я и сказал – от бабушки. Он пустился в расспросы – да жива ли она, здорова ли, да как сложилась ее жизнь, и через два часа после встречи мы были уже не сотрудниками, а дружеским тандемом. И книга получилась «с душой».
Но что же это мы обделили вниманием Даниила Чкония как поэта? Что же ничего не говорим о его стихах? А зачем самим-то беспокоиться, все равно не скажешь лучше Александра Цыбулевского, тбилисского поэта, звезда которого зажглась в пору «оттепели». Рано ушедший от нас художник с трагической судьбой, Александр Цыбулевский был первым «Вергилием» на пути Даниила Чкония в литературу. «В стихах Даниила Чкония присутствуют врожденные достоинства, которым нельзя научиться», - таким был отзыв дорогого для Даниила человека. А в одном из своих сборников Даниил публикует стихотворение «Владелец шарманки» (по названию книги Цыбулевского), в котором, между прочим, нет ни слова о шарманке как таковой. Мелодия в стиле ретро звучит в самом стихе с его сдержанной тональностью и акварельностью ритмического рисунка. Это стихи о надежде: «Поманила – и столько наобещала,/ И едва не свела с ума./ Все начнется сначала. Начнется сначала./ Только выйдем за те дома».
Беседовал
Владимир САРИШВИЛИ |
|
|
ЯСНОЕ СЛОВО МИХАИЛА ЯСНОВА |
Книга «Чучело-мяучело» петербургского поэта Михаила Яснова за полтора месяца исчезла с прилавков книжных магазинов и уже выпущена дополнительным тиражом. Эта новость оказалась вдвойне приятной для автора, удостоенного в 2012 году премии правительства Российской Федерации в области культуры за книгу стихотворений для детей дошкольного и младшего школьного возраста «Детское время».
По этому детскому времени поэт живет с 1979 года, когда в Ленинграде вышел его первый сборник стихов «Лекарство от зевоты». С тех пор опубликовано около 160 книг стихотворений, прозы и переводов для детей – целая поэтическая вселенная, открывающая новым гражданам двери в огромный, захватывающий мир. «Я уверен – в России начинается бум детской литературы, причем не только для детей младшего возраста, но и для подростков, что еще недавно было представлено у нас большей частью переводами», - сказал поэт, который вместе со своим коллегой Сергеем Махотиным ведет при «Детгизе» студию детских писателей.
В 2003 году М.Яснов получил литературную премию им. Мориса Ваксмахера, которую вручают французское правительство и Посольство Франции в Москве за лучший перевод французской художественной литературы. Премией отмечена книга переводов прозы Гийома Аполлинера «Гниющий чародей. Убиенный поэт» (2002). Среди наград мастера – премия имени Самуила Маршака за лучшие детские стихи (2005). В 2008 году Яснов получил премию «Иллюминатор», присуждаемую журналом «Иностранная литература» за выдающиеся заслуги в области перевода и исследования зарубежной литературы; премия присуждена за авторскую билингву «Проклятые поэты». Журнал «Звезда» присудил премию за лучшую поэтическую подборку 2007 года. Гильдия «Мастера литературного перевода» присудила премию «Мастер» за книги переводов Г.Аполлинера, П.Пикассо и двухтомник избранных переводов французской лирики. В 2009 году стал лауреатом литературной премии имени Корнея Чуковского за выдающиеся творческие достижения в отечественной детской поэзии. В 2011 году получил литературную премию им. А.П. Чехова «За вклад в русскую литературу» («Золотое перо России»).
На «детский вопрос» - что такое поэзия? - сами школьники младшего возраста отвечают примерно так: «это песня без музыки», «это словно мячик катится по земле», «это – история, которая поет»…
А вот для лидера современной русской поэзии для детей Михаила Яснова она началась с непреодолимого желания разрисовать, ярко и весело, дешевое черно-белое издание стихов Маяковского «Это книжечка моя про моря и про маяк». Он и разрисовал блеклую послевоенную бумагу, за что получил взбучку от мамы Елены Ильиничны. Было тогда наказанному Мише три года, буквы он уже различал и навсегда запомнил – в книгах калякать нельзя. Но и жажда читать цветные, «солнечные» страницы тоже сохранилась на всю жизнь.
- Первые детские воспоминания – семейные чтения. Они устраивались в неделю раз, когда папа, мама, старшая сестра, я и кот Васька собирались под лампой, за большим столом. Вторая волна памяти: мне пять лет, отца моего Давида Иосифовича арестовывают, осуждают на 25 лет лагерей, что для тех лет и не удивительно, ведь он был главным инженером мебельной фабрики, да еще и всплыло знаменитое «ленинградское дело». Мама была вынуждена брать меня с собой в очереди за продуктами. Чтобы я не потерялся, ставила меня на видное место, а самым видным были театральные тумбы, где я, как завороженный, водил пальчиком по буквам – так и научился читать. Третья волна: мне лет шесть, мы едем в летний лагерь, и я пишу свои первые стихи, исполненные пламенных советских чувств. Но главное – меня тогда поразило, что можно писать стихи под стук колес. Так состоялось знакомство с поэтическим ритмом. А потом меня мама привела за ручку в литературный клуб «Дерзание» ленинградского Дворца пионеров. С этого шага и начался мой творческий путь, ведь клуб был тем плацдармом, с которого стартовали очень многие серьезные питерские писатели. Именно там зарождались многие «дружбы-вражды», сопровождавшие нас всю жизнь.
- Это был своего рода «оазис свободомыслия»?
- Диссидентским духом там пахло. Читали запрещенные стихи. А однажды, когда нам было по 15-16 лет, вышли ватагой на городской праздник – «День песни», влезли на не для нас сколоченные подмостки – и принялись декламировать стихи. Толпа собралась моментально, быстро вмешалась «щас милиция разберется», и юных возмутителей спокойствия – всех по очереди – вызывали потом на воспитательные беседы предупредительно-устрашающего характера.
- В Грузии вы с супругой, известным театроведом и театральным критиком Анной Шульгат, впервые?
- Я в 1988 году был в Тбилиси два дня, практически транзитом, «брел печальный ночью бурною/ из хинкальной в хачапурную». Но и тогда возникло ощущение неимоверного счастья от соприкосновения с этим сакральным пространством, его намоленной архитектурой, неповторимым городским духом. Ну, а сейчас, в дни русско-грузинского поэтического фестиваля, есть возможность обозреть множество регионов, оценить разнообразие их этнографических особенностей, музыкальной культуры, архитектуры, природного ландшафта… Это незабываемо. Культурное единство здесь присутствует почти независимо от уровня образования. Поэзия, музыка живет в душах людей, в эти села и городки, в которых мы бываем, не проник и, надеюсь, не проникнет «электронный демон», здесь танцуют и поют песни вековой давности. Думаешь, это в мире повсеместно? Это почти уникально! Но главное – познакомился с очень интересными писателями, «братьями во литературе». И – кроме шуток – прошу тебя организовать пересылку мне текстов грузинских детских поэтов. Исполняется 85 лет издательству «Детгиз», будем рады подготовить в числе прочих юбилейных изданий книгу грузинской детской поэзии.
- «Обещаю и клянусь» - по Булгакову. Но давай вернемся к вехам твоей творческой судьбы. В откровенных диссидентах ты не числился.
- Как и в подпевалах. Мне не импонировало высокомерие многих питерских диссидентов с диагнозом неадекватной самооценки. Дружил с талантливыми ребятами, в том числе и диссидентами, но сам борцом с системой себя не считаю.
- А как же твоя дружба с Ефимом Эткиндом?
- Так ведь не меня преследовали и в конце концов в 1974 году изгнали из Ленинграда, а Ефима Григорьевича, проведшего четверть века в эмиграции. До начала этой травли я был его секретарем – нечто вроде Эккермана у Гете. Сейчас занимаюсь изданием его работ, готов уже к выходу в свет толстенный том переписки Эткинда – около 70 корреспондентов, и все – выдающиеся личности. Я не могу назвать себя исследователем, но я волею судьбы стал издателем ученого от Бога, человека гигантской эрудиции, абсолютного вкуса и тончайшей музыкальности в искусстве художественного перевода. Я шел иным путем – не «бодался с дубом», а занимался открывательством – это тоже была своего рода линия противостояния советскому идеологическому Молоху.
- Тебя еще в шутку называют «трехголовым драконом», имея в виду три ипостаси твоей деятельности – детскую поэзию, «взрослую» лирику и поэтический перевод.
- Французские «проклятые поэты», а равно и литература Франции прошлого века, заметно повлияли на мое духовное формирование как, смею надеяться, свободной личности. Когда я был еще подростком, приезжал к нам замечательный мастер художественной декламации Вячеслав Сомов, мы с друзьями ходили на его выступления, он часто читал французских поэтов. Тогда я «заболел» стихами Жака Превера…
- Его коммунистом выставляли.
- Советские рады были выдавать желаемое за действительное. В 1934 году Превер приехал в Москву с группой «Октябрь», несколько левацкого толка, в которой сам не состоял. Вот его и вырядили в члена французской компартии. Но нет худа без добра. Зато Превера печатали беспрепятственно, в отличие от «врагов», «апологетов буржуазно-мещанской эстетики».
- Ты защищал диплом по Хлебникову, у легендарного профессора Дмитрия Максимова, стихи которого почти не печатались, но были высоко ценимы многими небожителями, в частности, Анной Ахматовой, высказавшейся о них афористически: «Властно и самобытно»…
- Это очень важный этап моего становления. Игре со словом меня, можно сказать, научил Хлебников.
- А ведь это – едва ли не стержень твоего стиля…
- Мне был очень интересен процесс «лепки слов». И я начал заниматься Хлебниковым, затем футуристами.
- Не отсюда ли истоки лексического конструирования – «чудетство», «веселютики», «счастливень».
- А откуда же еще? А знаешь, как называлась моя дипломная работа? «Революционное творчество Велимира Хлебникова»!
- Революционер, который сидел в лохмотьях, выборматывая созвучия на обочине дорог?
- Хитрость в том, что он совершил революцию в эвфонии и словообразовании.
- Я тоже немного шахматист, ваш ход понятен, гроссмейстер.
- Я обнаружил поэму Хлебникова с пометками на полях Юрия Олеши – и на этом построил работу.
- Возьмемся за «третью голову дракона» - твою поэзию «для взрослых». Я не детский поэт, и мне неведомо – какая разница во взгляде на мир глазами ребенка и глазами взрослого?
- «Взрослую» лирику я пишу, когда не писать стихов невозможно. Они «случаются», причем не я ими руковожу – они верховодят мной…
- «Не я пишу стихи, они, как повесть пишут/ Меня, и жизни ход сопровождает их»… Это Тициан Табидзе в переводе Бориса Пастернака.
- А детские стихи – они как бы носятся в воздухе, подслушиваешь слова, подглядываешь микросюжеты... Посмотри, какой я «ущучил» выверт в детском миросознании – мальчик один вдруг говорит: «Сухие листья шуршат, как чипсы». Ты понимаешь?! Ведь должно быть все наоборот – «чипсы шуршат, как сухие листья». Но фокус в том, что чипсы он видит чаще, и поэтому не листопад, а чипсы – объект сравнения!
- В издательском деле ты прошел путь от грузчика до старшего редактора. Помнишь ли день, когда тебя полоснул по сердцу текст современника, как меня в свое время – открытие Блока, Гумилева или Булгакова?
- Эпоха нетленных достояний в истории литературы закончилась для меня полвека назад.
- Ты милосерднее пианиста и дирижера Михаила Плетнева, который заявил, что великая музыка завершилась сто лет назад.
- Но в детской поэзии, думаю, еще много «неоткрытых материков». Дети сами не понимают, сколько гениальных идей и образов они подсказывают «имеющим уши и глаза». Один первоклассник как-то сказал: «Меня сегодня в угол поставили, а угол таким подходящим оказался – в нем швабра стояла!» Вот вам и сюжет! А другая юная любительница чтения воскликнула: «Я на эту книгу никакого впечатления не произвела!» Подобные фразы, словечки – настоящая «золотая жила». А еще французские дети, отвечая на вопрос: «Кто такой поэт?» привели такие варианты для «фоторобота»: «У поэта длинные волосы и широкие штаны»; «Я его представляю вежливым, усатым, высоким, пожилым. Он крепко держится на ногах, а они у него длинные»; «Он размышляет с утра до вечера. Он мало спит и встает по ночам, чтобы писать стихи». «Это холостой мужчина, умный, он труженик, он всех любит, и часто у него не хватает времени, чтобы выспаться». «Поэт красивый. Это мальчик с каштановыми волосами и голубыми глазами». Но в качестве переходного моста я бы выбрал такую аттестацию: «У него черная борода. Поэт любит детей и с нежностью относится к своей жене».
Театр и жизнь Анны Шульгат
- Жена – вся в драматургии. Муж – весь в поэзии, преимущественно детской. Жена – англоман, муж – франкофил. Нет ли расхождения интересов?
- Думаю, это классический случай единства и борьбы противоположностей. На самом деле, общего у нас с Михаилом Ясновым куда больше, чем различий. Я ведь тоже занимаюсь переводом поэзии. Мы и познакомились на презентации поэтического журнала «Невский альбом», где оба публиковались.
- Любовь к англоязычной литературе – это из детства?
- Да, я из филологической семьи, английский у меня – от мамы, Людмилы Ивановны. А папа, Борис Михайлович, был не только литературоведом, но и видным книжником, принадлежал к касте библиофилов. Так что я предпочитала играть не в куклы, а возле книжных полок с редкими, красочными изданиями. Так и «доигралась» до диплома театроведа. Формировался уже в юные годы и круг интересов – это драматургия времен английской реставрации, XVII век, эпоха, начавшаяся восстановлением монархии в 1660 году. Предвижу вопрос: почему не Шекспир и его сподвижники? Потому что об этом написано столько, что я не видела возможности заявить о себе.
- Оппонент моей диссертации, великий петербургский литературовед Вадим Вацуро, тоже мне отечески советовал: «Володя, молю вас, не пишите о Пушкине и Лермонтове – уже все написано!»
- А вот об английской Реставрации в российской науке написано сравнительно мало. Хотя это ведь время, когда на сцену впервые была допущена женщина – например, в Национальной портретной галерее в Лондоне сохранились прекрасные портреты актрис той эпохи. Многие великие драматурги условно «нового времени» вышли из «шинели» Реставрации, из пьес Уичерли, Конгрива, Фаркера сотоварищи. Это – Уайльд, Шоу и иже с ними.
- Виртуальный образ Грузии сложился у вас…
- Со школьной скамьи, а сейчас я увидела сказку непосредственно, как бы изнутри. Разумеется, к созданию образа Грузии я пришла через театр. А точнее, через спектакли Роберта Стуруа «Кавказский меловой круг» и «Ричард Третий» с непревзойденным Рамазом Чхиквадзе в главных ролях. До сих пор, когда бываю на английских, американских постановках этих спектаклей, понимаю, что многие из них не выдерживают сравнения с тем накалом, мастерством. И не могу избавиться от мысли, что эти образы выросли не на английской, а на грузинской почве.
- Да, не случайно в лондонской прессе 1980 года, когда разгром тбилисским «Динамо» «Вест Хэма» совпал с гастролями руставелевцев, запестрели заголовки: «Грузины научили нас играть в футбол и ставить Шекспира».
- Не будем также забывать важнейшую роль контекста времени – и спектакль Роберта Стуруа «Ричард Третий», и фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» вышли на зрителя в предперестроечный период, нанесли сокрушительный удар по советской идеологии. У нас иногда стараются приноровиться к зрителю, с учетом современных вкусов и общего снижения интеллектуального уровня. Классическому грузинскому театру не нужно ничего ни снижать, ни повышать – градус его трагикомической органики неизменно высок.
Владимир САРИШВИЛИ |
|
ВЕЧНЫЙ ШАХ НА лИТЕРАТУРНОМ ПОЛЕ |
Что такое наблюдательность без остроумия? Это тост без вина, и далее по Гайдаю. На VI Международном русско-грузинском поэтическом фестивале «Во весь голос» Сергей Иванович огласил занимательную, но невыдуманную статистику: если для расселения по всему миру евреям потребовалось 2000 лет, китайцам – 200 лет, то русскоязычным поэтам это удалось сделать всего лишь за 20 лет, и данный рекорд вряд ли возможно превзойти.
Вот и беседа наша потекла из этого информационного устья, и продолжалась, пока «недремлющий брегет» не сообщил – готов обед. Поначалу завернула она в излучину исторической ретроспективы.
- Литературные журналы в России – это особая институция с более чем 250-летней историей, особая область культуры, с богатым тематическим спектром. Российские литературные журналы, возникшие вслед за французскими и немецкими, имели особенность: они создавались вокруг одной из знаковых фигур и служили трибуной для провозглашения тех или иных творческих позиций. Их возглавляли такие разные по своим литературным воззрениям личности, как Новиков, Карамзин, Пушкин, Крылов, Некрасов и Салтыков-Щедрин… Или преследующие совершенно непохожие задачи «Дневник писателя» во главе с Достоевским и просветительская «Ясная Поляна» Льва Толстого.
- И в Грузии литературные журналы с середины позапрошлого века стали формировать вкусы и пристрастия просвещенной общественности. Пионером был «Цискари», выразитель грузинской общественной мысли. На его страницах развернулась полемика «отцов»-романтиков и «детей», выдвинувших принципы реализма и идейности в литературе и искусстве. В 1863 году молодежь организовала журнал «Сакартвелос моамбе», который возглавил Илья Чавчавадзе. Это крыло вступило в идейное противостояние с писателями-романтиками и консервативными тенденциями. Так что и тут есть у нас некая общность. Эта общность пустила корни и в прошлом веке, когда именно толстые журналы – тот же «Цискари», «Мнатоби», «Литературная Грузия» - были своего рода оазисами свободомыслия…
- Как и в России – «Новый мир», «Юность», «Знамя»… Правда, в 1970-80-е годы, вплоть до так называемой перестройки, гайки были закручены, и они превратились в официоз. Но уже со второй половины 80-х пробил звездный час толстых журналов, их тиражи доходили до 3-6 (!) миллионов, приходилось даже искусственно сдерживать. Литература была гувернером общества. И у всех сложилось романтическое представление – ах, какой же он жадный до высокой литературы, этот русский и русскоязычный читатель! Но оказалось, что это – в значительной мере – блеф. В 6-м номере «Нового мира» за 1987 год, который просто невозможно было не то что приобрести, а даже одолжить, – был опубликован «Котлован» Андрея Платонова. И все думали, что такой бешеный спрос – из-за этого романа. А оказалось – вовсе нет. Всех свела с ума статья экономиста Шмелева «Авансы и долги», где доказательно объяснялось, почему в эпоху развитого социализма на прилавках нет и не будет колбасы. То есть миллионы людей разыскивали этот номер ради новостей о колбасе, и лишь тысячи – чтобы прочитать Платонова.
Да, эпоха повального увлечения чтением толстых журналов миновала, но они были не столько пристанищем высокохудожественных произведений, сколько служили заменой партийным мандатам. По принципу: скажи, какой ты читаешь журнал, и я скажу – за какую партию ты голосуешь. Мир толстых журналов образовывал своего рода протопарламент, в котором, пусть и карикатурно, но реально отображалась полная картина общественного мнения. В России, замечу между прочим, в отличие от старых европейских демократий, литература нередко брала на себя роль суда, школы и церкви.
Сейчас тиражи упали в 100-200 раз. И когда мне говорят, что век толстых журналов ушел в историю, целиком с этим согласиться не могу. Не будем забывать, что и тиражи книг упали обвально – Евтушенко и Вознесенский выходили 100-200-300 (!) тысячными тиражами, а сейчас норма – 500 экземпляров, 3-5 тысяч – праздник, а 10 000 – уже бесценно. Объяснение этому уже набило оскомину – дискуссионная площадка и читательский интерес большей частью сместились в виртуальный мир. Книгоиздательства выживают за счет учебников, словарей-разговорников и бестселлеров, зачастую печатающихся с пиратских матриц и дурно переведенных. Вы спросите – зачем же тогда толстые журналы? Отвечу – в век отсутствия или частичного отсутствия идеологической цензуры они играют роль своеобразного художественно-эстетического фильтра. Ведь какой мы наблюдаем парадокс – по количеству наименований книг новое время превзошло советскую эпоху. Теперь, входя в книжный магазин в надежде приобрести качественную литературу, не можешь понять – что купить. Аннотации обманывают – какую ни открой – все гениальные романы и гениальные стихи. А в толстых журналах сохранился институт редактора, подчеркиваю, не цензора, а редактора. Вкус, профессионализм, чутье редактора от Бога (таковые еще остались, но профессия умирает, и пора бить в колокола), совершенно необходимы, когда речь заходит о художественной литературе. Даже большие писатели не застрахованы от фактологических или даже стилистических несуразностей, ошибок памяти. И если они обладают адекватной самооценкой, то понимают необходимость работы с редактором.
- Я с удовольствием вспоминаю работу с редактором Ушанги Рижинашвили, помогавшим мне делать первые шаги в литературе. Его советы помню до сих пор. А нет ли сходства в сложившейся ситуации с эпохой захвата варварами Рима, когда, спасая подлинную культуру от разорения, монахи унесли рукописи, иконы и другие сакральные ценности в неприступные скиты и пещеры, чтобы спустя поколения вернуть их «поостывшему» человечеству?
- Аналогия вполне уместна. Сейчас и вправду на литературном рынке воцарился настоящий базар – один пытается угодить низменным вкусам толпы, другой выкладывает козырем занимательность повествования, третий бьет на эпатаж… Действительно, нужны «монахи», которые уберегут для потомков все подлинно ценное. «Гражданская война» в литературе, начавшаяся четверть века назад, продолжается, накал столкновения, идейного противостояния, острота «национальной», «патриотической» проблемы, не спадает и сегодня. На поле российской литературы – вечный шах, и если на черно-белой доске после его троекратного повторения фиксируется ничья, то в этой шахматной партии на мировую идти никто не желает. Добавьте к этому раскол Союза писателей – единый цеховой организм расчленен, что никогда не идет на пользу делу.
- Идет ли между толстыми журналами борьба за авторов?
- Силки не расставляем, манков не мастерим. За других не буду говорить, но «Знамя» по праву гордится, что именно у нас, и более нигде, предпочитали или предпочитают публиковаться в последние годы такие авторы, как Белла Ахмадулина, Олег Чухонцев, Сергей Гандлевский. Последние двое пишут мало, публикуют в год 2-3 стихотворения, но великолепных! А вот у Александра Кушнера и Инны Лисянской другая органика, психосоматика, – они работают ежедневно и, стало быть, больше публикуются. Мы никогда не требуем от наших постоянных авторов определенного объема «сданной продукции». Понимаем, что писатель – не машина. Печальная история произошла у нас с замечательно одаренным Виктором Пелевиным, которого мы в свою пору и открыли. Перехватив его, издательство требует теперь от писателя по роману в год, невзирая на то, находится он в оптимальной творческой форме или нет.
- Бальзак как-то справлялся с подобным графиком, не понижая планки.
- Да и Достоевский тоже.
- Ой ли? «Игрок» - не самая его большая победа. Впрочем, как говорил один кинокритик после фильма «И корабль плывет»: «Мне неудача Феллини интереснее звездного часа какой-нибудь серой мышки».
- Вот я сразу вспомню недавний эпизод из редакционной жизни. Пришел ко мне молодой человек из Тамбова, принес «Грузинскую тетрадь» стихов, вполне благополучных. Я говорю – стихи-то книжные. А он: «Я никогда не бывал в Грузии». Но он написал эти стихи, он вымечтал и выстрадал молитвенный образ Грузии. И не с нас это начиналось – а с Пушкина, Лермонтова, Грибоедова… Залог наших будущих встреч – фестивали, подобные русско-грузинскому, издаваемые книги, невзирая на то, что думают политики. А таких, как мой редакционный гость, сердцем тянущихся приобщиться к Грузии, я бы приглашал на подобные форумы.
- Да, пользы было бы для всех больше, чем от бессмысленных взаимных попреков в информационном и политическом контексте.
- Так вот, я по натуре – систематик. Составляю словари, занимаюсь литературной геополитикой, стремлюсь охватить весь ландшафт мировой русскоязычной литературы.
Современный период ее развития, минуя эпоху «журнальную», перекочевал в эпоху «премиальную». Тут и «Букер» за лучший роман, и «Белкин» за лучшую повесть, и для российских авторов премии, и для зарубежных поэтов-переводчиков, служителей русской словесности. Я занимаюсь премией «Поэт», которая для того и создана, чтобы попытаться установить иерархию и показать читающему сословию, кого из поэтов нельзя, стыдно не знать.
А сейчас наступил «фестивальный» период. Я хотел бы отметить как одно из главных достоинств организаторов нашего фестиваля их чуткость и чувство веления времени. Они уловили момент, когда тенденция литературной жизни устремилась в сторону праздника. Могу выделить ряд очень важных отличительных моментов Международного русско-грузинского поэтического фестиваля. Во-первых, объединительно-коммуникационный. Фестиваль стимулирует взаимный интерес к переводам поэзии разных стран на разные языки, и в первую очередь – с грузинского и на грузинский. Раньше эта роль отводилась издательствам, литературным журналам, у вас была еще уникальная Коллегия по художественному переводу и литературным взаимосвязям. Теперь главную роль в этой пьесе эпоха поручила фестивалям. Второе. Известно, что мы стали читать гораздо меньше. Это относится и к профессионалам – филологам и писателям. Мы плохо представляем себе, что происходит в республиках некогда единой страны. Раньше уследить за процессом можно было легко – единое литературное пространство, библиотеки, подписка. Сейчас, если и появится действительно достойное внимания произведение, – будь то роман или сборник стихотворений, невозможно даже обменяться мнениями. Кто-то пришел в восторг, а кто-то – ни сном, ни духом… Современная литература отдалена от школ, от вузов, в результате и самые яркие, одаренные писатели остаются неизвестными ни широкому, ни, подчас, даже узкому кругу.
- Так и оставаясь на своем «птичьем дворе» и не превращаясь в прекрасных лебедей…
- Вот поэтому фестиваль в Грузии – это еще и форум, своего рода смотровая площадка, где формируются творческие союзы, где есть возможность установить диалог с читателем.
И, наконец, третье, общее для всех фестивалей, – это праздник творческого общения. Это – и беседы в пути, и за чашкой кофе, совместные стихотворные чтения… Несколько «сюжетов на перспективу», контуры проектов зародились прямо на моих глазах.
Очень важно, что к грузинскому фестивалю подключен театральный мир – в рамках фестиваля проходят спектакли, даже премьеры. Это обогащает и содержание форума, и вариативность творческих союзов.
- Вы как-то заметили, что репутация чтения в обществе невысока, а репутация писания почему-то высока. И у нас в Грузии спасу нет от пишущих, как ни парадоксально, и по-русски, а не только по-грузински. Юлия Кима они на прошлом фестивале к себе затащили, он вернулся, сел за наш обеденный столик и выдохнул: «Володя, это был апофеоз графомании!» Я не могу объяснить этот феномен. Шендерович заметил по их поводу: «Прежде, чем начать писать, я кое-что прочитал». Нынешние столь качественной иронии не внемлют и продолжают свой носорожий бег в писатели. Что с этим делать? Как объяснить, что не писать тебе надо, а корову доить научиться, или детей научить – все больше пользы будет… А кому и кирку в руки не помешало бы…
- Я в третий раз на фестивале «Русского клуба». В предыдущие приезды меня не покидало ощущение неравноценности состава, бросались в глаза плохо сочетающиеся профессионализм и самодеятельность. Это объяснялось стремлением уснастить список участников возможно большим количеством стран. Смешно прозвучит – вроде как «средний уровень температуры по больнице», но все же рейтинг художественности из-за этих случайных, а иногда и комических фигур, безусловно, страдал. Что касается вопроса борьбы с графоманами – никакой дихлофос тут не поможет, в отличие от борьбы с тараканами. Это – плата за свободу слова и книгоиздательства. За отказ от услуг редакторов.
- Но как защитить иерархичность литературы? Как избежать опасности читательского отношения к авторам как к «стоящим в одной шеренге сочинителей историй или рифмующих эмоции»? В этой шеренге читатель видит и Женю Абдуллаева, тонкого интеллектуала и занимательного рассказчика, и «женщину с прошлым» - буфетчицу, выпустившую слезливую историю. Как разработать модель воздаяния каждому по таланту и заслугам? Почему союзы композиторов ни за что не подпустят и близко баяниста с сельской лавочки, а мы – пожалуйста тебе, выступай… И не пора ли покончить с идиотским псевдодемократическим правилом о вступлении в Союз писателей при наличии трех книг и двух рекомендаций?
- В России это правило отменено. Что касается проблемы «куда ни плюнь – попадешь в писателя» - опять-таки, толстые журналы держат планку на должной высоте. Первая и главная на сегодня роль – сертифицирующая. Роль экспертизы. Если мы печатаем литературный текст, то на нем, по нашему представлению, а также по мнению большого числа людей, даже тех, кто не читает журналы, ставится незримый знак качества. Это произведение может быть хорошим или не очень хорошим, но мы подтверждаем, что оно, безусловно, принадлежит собственно литературе. Вот вам и критерии. Поэтому сейчас с нами остались только те, кого интересует собственно современная русская художественная литература и мнения писателей о литературе и жизни. Поскольку журнал – это не только проза и поэзия, а еще и статьи, в том числе о жизни. Но не думайте, что удерживать эту планку не стоит усилий. Серьезные литературные журналы находятся в состоянии круговой обороны – графоманы осаждают редакции, пишут жалобы в ООН, в Европейский суд по правам человека, в полицию и в службы безопасности… Нужно время, чтобы пена эта осела. Ситуацию усложняет легкая дорога в члены Союза писателей – хоть какого-нибудь, о чем мы уже говорили. Был вот случай – на телеканале «Россия» наняли актера, дали ему книгу, написанную компьютером, он явился в Союз писателей, представился бизнесменом и попросил принять в объединение. За это дал ясно понять, что поможет организации не словом, а делом. Его обняли, расцеловали, приняли, вручили золотую медаль Есенина. Получился телефельетон.
- Мне не понравилась эта история. Скверный розыгрыш. Разве писатели виноваты, что никто в их сторону и не смотрит, - ни от государства, ни от частных спонсоров поддержки, кроме как случайной, нет.
- А честь мундира?
- Об этом легко говорить, когда дети не плачут от голода. А у нас заслуженные писатели на съезд приехать не могут – нет денег на маршрутку – встречаем, оплачиваем. Это ли дело?
- Не дело. И это – еще один, пожалуй, главный повод бить в колокола.
Владимир САРИШВИЛИ
|
|
