|
Арчил Манджгаладзе – журналист, переводчик, автор двух книг, изданных на грузинском языке. Печатался в грузинских, российских и китайских изданиях.
Публикуемые в нашем журнале рассказы содержатся в сборнике А.Манджгаладзе «И я там был…» - первой книге автора на русском языке (Тбилиси, 2012).
Грузчик Тимур и гравитация
Мой старый сосед, потомок знаменитых мтацминдских, т.е. святогорских, грузчиков, езид Тимур, дворник, и хотя давно не занимается своим традиционным ремеслом, этот пожилой, тщедушный с виду человек может легко поднять и притащить тяжеленный дубовый шкаф с набережной к подножию фуникулера (говорят, если бы майский жук знал законы аэродинамики, он не смог бы летать – не помещается в параметры. Видимо, Тимуру помогает незнание законов сил гравитации). Езидский муравей, как он называет себя, близко знаком с нынешними царедворцами: примерно половина предыдущего, гамсахурдиевского парламента и треть правительства учились в одном (или параллельном) классе с Тимуром. По той лишь простой причине, что Тимур ходил в 1-ю гимназию, и до исключения из школы за неуспеваемость по два года сидел в каждом классе нашего Итонского колледжа – традиционного поставщика руководящих кадров.
Тимур без устали трудится с зари до поздней ночи – подметает, чистит, скребет, таскает тяжести, мучается, однако ни за что не пойдет к своим бывшим однокашникам с какой-либо просьбой, несмотря на то, что живет бедно. Не потому, что ему откажут – в конце концов, что он может попросить – не пойдет, т.к. имеет гордость рабочего человека, и уже давно выбрал свой образ жизни. Недавно сказал мне, что его зять-рецидивист принес домой ворованный телик «Панасоник», и он выбросил его из окна. И хотя Тимур, видимо, все-таки подразумевал краденное, я все время подозреваю, что он выбросил зятя, так как в халупе дворника круглосуточно, не переставая, гремит телевизор.
2004 г.
P.S. Ушел из жизни Тимур. Не стало последнего из известных в прошлом тбилисских куртанщиков. Как не стало в свое время, задолго до этого, знаменитых кинто, карачохели, мастеровых из Авлабари, горожан, творивших неповторимый, неистребимый тифлисский дух. Дух, который вдохнул городу преподобный Отец Давид, Мамадавити, сириец по происхождению.
Истинно грузинский дух!
2012 г.
Небесная арифметика
Редко кто на этом свете не должен кому-либо денег, или не должны ему. Недавно, подсчитывая предполагаемые поступления и расходы, я решил вспомнить т.н. безвозвратные ссуды, т.е. одолженные знакомым суммы, на возвращение которых я уже давно махнул рукой. Со скрупулезной точностью припомнил, начиная с первого курса, сколько было отдано мной «до завтра» (получилась вполне приличная цифра, и я невольно подумал, что было бы очень кстати, если бы их вернули). Потом я вспомнил, как сам не вернул долг одному, другому... Главное, вспомнил до копейки, от кого сколько было мной взято и потом – не возвращено.
В таких случаях, даже в состоянии сильного опьянения, «совсем забыл» исключается. Можешь, надравшись, не узнать родного отца, но долг – у кого взял, сколько и на какой срок – точно откладывается в памяти.
Хотите верьте, хотите нет – обе суммы точно совпадали друг с другом. Я несколько раз проверял и получал один и тот же результат: сумма в рублях, купонах и лари, взятых в долг, как от меня, так и мной, с поразительной точностью была сбалансирована (здесь речь не идет о западной валюте: ее возвращение, как правило, регулируется, с одной стороны, уголовным правом и, с другой – уголовниками, ворами в законе).
Я знал и до этого, что природа во всем любит гармонию и равновесие, но как мог я предполагать, что Господь так строго следит за соблюдением платежной дисциплины в своем приходе?!
Что касается долгов перед близкими – родителями, членами семьи, друзьями – живыми или усопшими, расплата с долгом перед самыми дорогими нам людьми на этом свете, как правило, не успевается...
2004 г.
Будь я помоложе!..
В отличие от ГСЭ, которую не волнует ни мнение ее читателей, ни шкала нравственных ценностей (например, уделяет Фрунзе в три раз больше места, чем грузинскому царю Мириану, провозгласившему в начале IV века христианство государственной религией, а Чубчику, художнику Тенгизу Мирзашвили, - в три раза меньше, чем простому перечню почетных званий и регалий иных вождеписцев), я считаюсь с чувствами своей немногочисленной аудитории. Первое издание книги, осуществленное мной в том возрасте, в котором исписавшиеся гении сводят счеты с жизнью, разошлось в пяти магазинах в количестве десяти экземпляров, еще 40 – было реализовано моим достойным другом архимандритом Елисеем среди своих сердобольных прихожан. Читателям же, у которых названные цифры могут вызвать улыбку, напомню, что это на десять экземпляров превышает первый тираж «Заратустры», насильно всученный Фридрихом Ницше своим приятелям и знакомым. Поэтому в важности описываемых мной событий можете не сомневаться.
Недавно захожу в магазин бытовой электротехники приобрести новый пылесос, и встречаю там друга детства, одноклассника Темали, забежавшего за электрическими лампочками. Пойдем ко мне, говорит Темали, в китайский ресторанчик, посидим, поговорим. Ему не пришлось долго меня упрашивать. Пойдем, отвечаю я, решив отложить покупку на потом. Приходим. Чисто, уютно, над столиками, огороженными бамбуковыми перегородками, висят оранжевые фонари и пурпурно-красные шары с кисточками, а у окна полупустого маленького зала, в плетеных креслах притомились три грации, довольно привлекательные, с раскосыми глазами, с веерами в руках и в кимоно с золотыми драконами, - местные кадры, не из Китая и даже не из Средней Азии. Мы с другом детства не мешкая – целую вечность не виделись – приступаем к делу: начинаем с рисовой водки, затем переходим на маисовую, потом пробуем «Красный рассвет», «Утреннюю росу», «Вечерний перезвон» и еще что-то, кажется, напиток из лепестков лилии, потом снова рисовую, и напоследок – жасминную настойку. Жасмин настраивает нас на воспоминания отрочества, незаметно ушедшей молодости. Мы смеемся, и на наш смех лениво поворачивают головы девушки из Поднебесья, лица которых мне вначале показались знакомыми. Смотрят равнодушно, как сквозь стекло. Однако в этом холодном взгляде определенно присутствует также и момент оценки.
- Все-таки в женщинах Востока есть какой-то неповторимый шарм, -глубокомысленно заключаю я, и с видом знатока спрашиваю: - Эти девочки из Китая или с Формозы?
- Как же, девочки, - смеется Темали. - Одна из них праправнучка Мао, вторая – Го Можо, а третья... забыл, не могу вспомнить.
- Я серьезно спрашиваю.
- Если серьезно, то у этой, в желтом халатике, внук сидит в колонии для несовершеннолетних, она и вторая дама, та, что рядом, такая пухленькая, стоят по сто лари, а третья, худенькая, которая на тебя уставилась, идет за восемьдесят.
- Это как, за восемьдесят?! - восклицаю я с негодованием, так как третья, стройненькая китаяночка, во сто крат лучше этих пухленьких, и должна цениться дороже, если только у них девушки не идут по весу.
- А вот так! Глухонемая она, с дефектом, глу-хо-не-ма-я!!!
У меня от такой вопиющей несправедливости перехватывает в горле.
- А при чем здесь это, она же здесь не декламацией занимается?
- Не знаю, дорогой, не знаю! Мне принадлежит только помещение; продукты и напитки привозят сами китайцы из Тяньцзиня, а женщин поставляет вон тот прыщавый тип, с Пекинской улицы, - указывает подбородком Темали на молодого парня, сидящего у стойки, который, шевеля толстыми губами, заполняет кроссворд. Мне становится обидно до боли – вдруг представляю себе, что все это происходит наоборот: мы вдвоем сидим в плетеных креслах, заходят женщины, выпивают, а затем, захмелев и, положив на нас глаз, справляются у сутенера, за сколько можно нас снять; и, услышав в ответ, что тот, маленький, лысый – это про Темали – стоит сто лари, а второй, повыше, седой – про меня – идет за восемьдесят, женщины, уже на взводе, с изумлением переспрашивают: как так, этот высокий, седой – всего за восемьдесят? А нам он больше понравился. И этот кроссвордист, этот прыщавый подонок с ухмылкой отвечает: - Вот так! Он же с изъяном, заикается, поэтому и идет с двадцатипроцентной скидкой.
- Вот подонок, - думаю с негодованием: наверняка этот придурок копался в энциклопедии, когда заполнял кроссворд; а там написано: по горизонтали 10 – дефект речи, вызывающий торможение мыслительных способностей, и ответ нашел в книге – заикание! Твою мать...
Я смотрел на тоненькую глухонемую китаяночку и сердце мое обливалось кровью: кто знает, быть может, она потеряла дар речи во время китайско-вьетнамской войны, как я – во время расстрела демонстрации 9 марта 56-го. Вах, если б не пылесос, не то что восемьдесят, я бы и сто восемьдесят не пожалел!
- Ну как, выбрал? Какую подозвать? - спрашивает у меня Темали.
- Никакую! - я моментально трезвею. - Я же говорил, у нас дома перегорел пылесос и я должен купить новый. Пойду, поищу, посмотрю, сколько останется денег, и позвоню. А ты тем временем поговори с этой худенькой. Скажи ей про меня, мол, когда выпьет, полностью утрачивает дар речи. Может, сбавит, из чувства коллегиальности, - наказал я на прощание и вышел.
На ярмарке я толкался целых два часа, обошел все ларьки - искал маленький пылесосик, подешевле. Не нашел. В один момент я так расчувствовался, чуть было не купил платяную щетку, но под конец все-таки приобрел большой пылесос. Для дома!
Эх, будь я помоложе!..
Хотя, будь я помоложе, ни за что не пошел бы покупать пылесос – ни большой, ни маленький, а тем более – платяную щетку. И уж точно не стал бы пялиться на платных проституток, хоть китаянок, хоть инопланетянок!..
2007 г.
Арчил МАНДЖГАЛАДЗЕ
|
|
Я родилась в старинном тбилисском районе Авлабаре, где само смешение языков, народов и всевозможных красок сделало за меня свой выбор. Самым невероятным в моей жизни было бы не писать. Писала со школьных лет, первая публикация моего стихотворения – в Тбилиси, газете «Закавказские ведомости». Затем – литературное общество «Арион», клуб авторской песни «Маленький оркестрик», участие в двух международных фестивалях авторской песни.
В последние годы я, в основном, выступала в роли барда, так как песни пишу с тех же самых пор, что и стихи. Неоднократно печаталась в альманахе «На холмах Грузии», в сентябре 2012 года представила на суд публики две свои первые книги – «Пороги» и «И камни говорят...»
У черты
Судеб приговоры рутинны, но вески,
А мне б не вязаться в бои…
Летят над Курою мои занавески,
Прощальные ветры мои!
И вьются ржавеющих лестниц спирали
Змеей, закусившею хвост
Над сценой финальной, где мне подыграли
Мудрец, фантазер и прохвост!
О, я обыграю, безумно и гордо
Смеясь пред фатальной чертой,
И черных кликуш, напрягающих морды,
И праведниц с их немотой!
Люблю мой Тифлис, воспаленный и сочный,
И тминных дворов естество!
Люблю, уходя по векам непорочным,
Слезам и ступенькам его!
Арбалет
Так расстанемся же по-хорошему,
Не навечно – на тысячу лет.
Дело сделано. Жребии брошены.
Тьма пробита. Устал арбалет.
Вот и в праздничной тоге, не вретище
В даль, что неоспоримо родней,
Увожу незапятнанным детище
Всех своих странных жизней и дней.
И вперед на века отстоящая,
На вопрос обретаю ответ:
- Кто душа, кто же ты, настоящая,
В миллионах карающих лет?
Что ты чувствовала – стрел жужжание,
Пробивающих латы десниц?
Скакунов фараоновых ржание
Под напором чужих колесниц?
Или тихое, мерное пение
Атлантиды крылатых армад,
И ее самое в день успения
У родных атлантических врат?
Чтила знаками звезд осиянными
Книги судеб? Гадать не берусь!
Иль тевтонцем дралась с россиянами,
Или с Сергием славила Русь?
Так мечтами отважными созданы
Дел великих отрада и яд!
Пусть моими кочевники звездами
Иноходцев своих напоят!
Пусть совсем не под райскими кущами,
По невинным кощунствам скользя,
Будут тихо знамена приспущены
В знак того, что прощаться нельзя.
Так расстанемся же по-хорошему
На каких-нибудь тысячу лет…
Дело сделано. Жребии брошены.
Тьма пробита. Устал арбалет.
Просто ветер тот не с той стороны…
Просто ветер тот не с той стороны,
Он не знает ни страны, ни меня,
Он когда-нибудь добьется страны,
Невзначай в нее медяк оброня!
Ветер этот и колюч, и речист,
И улыбчив, и вовсю толстомяс!
Я б продулась, только ручка и лист
Вновь спасают, как спасали не раз!
Просто ветер тот не с той стороны,
Где в обычае хранить старину,
Он коснулся кошелька, не струны,
А продуют, так похоже, страну!
Ветер, ветер, замени паруса
На любой – парчовый, рваный, любой!
Ты не знаешь, здесь поутру роса
Наливается искрой голубой!
Здесь и горы, и ручьи, как нигде!
А в Америках, наверно, не так!
Ходят здесь еще за так по воде,
И в годину помогают за так!
Ветер, ветер, ты пройди стороной,
Над чужою стороною звеня!
Мне бы проще поменяться страной,
Только нет души другой у меня!
Просто ветер тот не с той стороны,
Да и я его судить не берусь!
Если служат в большинстве – бараны!
А в дали и в меньшинстве свята Русь!
Вот и все, и напоследок струной
Задрожу, сердечных растеребя…
Я нисколько не унижен страной!
Я настолько уважаю себя!
Просто ветер тот не с той стороны
Чайке Джонатан Ливингстон с любовью
Солнце мягко лило майский мед янтаря
С теплой пальмы, как будто с ладони.
Вы слыхали ль, как бьются о грунт якоря,
Стопудовые хриплые кони?
Я-то знаю, я видела это не раз,
Разнося свои синие флаги
По далеким Вселенным. Скажите, и вас
Будоражат миры на бумаге?
Сладко липли к лодыжкам пески-лепестки,
Проливалась заварка ли, кофе ль…
Вдруг… блеснули мне жемчуг, и крыл колоски,
И почти человеческий профиль…
Бог мой! Джонатан, мальчик, рискнувший посметь
И впечатать крыло в неба камедь!
В белом творчестве «смерть», в звездном качестве «смерть»
Лишь одна запредельная память!
Бог мой, Джонатан, мальчик, от чаек и стрел
Задубится у Господа кожа!
А назавтра, как прежде, назначен отстрел
Белых птиц, на других непохожих!
Как же холодно падать в твою высоту,
Непроявленно в Силу врастая,
Как рискованно ставить на карту. Не ту,
Что веками чеканила стая!
Бог мой! Завтра и я испишу набело
Угловатое тельце бумаги!
Завтра будет бело! Ах, как будет бело
В том, от чайки до Господа, шаге! |
|
|
Из старших друзей, которых, к сожалению, нет с нами, особо я выделял Гурама Асатиани и Тамаза Чхенкели, и это чувство после их ухода не ослабло. Общение с ними было легким, приятным, душевным, никогда они не подчеркивали свое превосходство над другими, используя свои большие знания, талант. Потому так благодарны обоим писатели следующих поколений.
Мне довелось работать с ними в Институте грузинской литературы, и эти годы – самые счастливые в моей жизни. Гурам был заведующим отделом новой грузинской литературы, имел в своем пользовании большой, вместительный стол, и несколько ящиков уступил мне. О нашей дружбе, о его многосторонней обаятельной личности я ранее опубликовал воспоминания, и еще многое осталось недосказанным.
Два года минуло с тех пор, как Тамаз Чхенкели покинул этот сияющий мир, и сейчас понимаешь, каким нужным делом он был занят в грузинской литературе, как обогащал и украшал ее.
О Тамазе Чхенкели мои ровесники узнали в 50-е годы из университетского альманаха «Пирвели схиви» («Первый луч»), где он опубликовал блестяще переведенные им «Крымские сонеты» Адама Мицкевича и статью об искусстве перевода, в которой проявил свои широкие интересы, безукоризненный вкус, бескомпромиссность суждений, невзирая на авторитеты.
Не будет преувеличением, если скажу, что переведенная Тамазом Чхенкели с большим вдохновением лирика гениального поэта Бо Цзюй-и танской эпохи китайской литературы стала событием в литературной жизни 50-х годов, и каждый из нас знал наизусть не один стих из этой книги (1956). Тамаз Чхенкели убедительно доказал, что использование достоверных научных подстрочников при переводе китайской поэзии намного оправданнее изучения сложнейшего китайского языка.
Еще в бытность студентом филологического факультета ТГУ, познакомившись с Тамазом, я почувствовал наше с ним духовное родство. Тогда же он пригласил меня к себе в Сололаки, дал адрес. Всегда с удовольствием вспоминаю его уютную, с высоким потолком, вельможной старины привлекательную квартиру, проведенные в ней часы, наши задушевные беседы.
Стихи, поэзия были предметом его первейшей любви, и не забуду, с каким чувством, увлеченно говорил он о Григоле Робакидзе, Галактионе Табидзе, Паоло Яшвили, Тициане Табидзе, Георгие Леонидзе, других творцах.
Превосходно знал русскую поэзию. Обожал Пушкина, посвятил ему лучшее эссе («Шаг в будущую поэтику»). Проявлением этой любви стали его прекрасные переводы «Маленьких трагедий». Также был большим почитателем лирики Анны Ахматовой, очень точно перевел одно стихотворение из цикла «Северные элегии». В различное время осуществил переводы стихов Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, Иосифа Бродского, Беллы Ахмадулиной...
Тамаз Чхенкели уважительно относился к творчеству русских символистов. Им фундаментально было изучено глубочайшее исследование «Дионис и прадионисийство» Вячеслава Иванова. Сам я в то время увлекался Андреем Белым – его прозой, романами с мистическим видением, трудно расшифруемыми символами, очень мелодичными стихами, привлекающими простотой и пушкинской прозрачностью. Я поделился с Тамазом своими мыслями и он согласился к моей радости. Помню, как прочел ему наизусть ранний стих Белого («Прошлому!»), в каждой строке его чувствуется легкое дыхание поэта, услаждающая слух музыкальность:
Сентябрьский, свеженький денек.
И я, как прежде, одинок.
Иду-бреду болотом топким.
Меня обдует ветерок.
Встречаю осень сердцем робким.
В ея сквозистую эмаль
Гляжу порывом несогретым.
Застуденеет светом даль, –
Негреющим, бесстрастным светом.
Там солнце – блещущий фазан –
Слетит, пурпурный хвост развеяв;
Взлетит воздушный караван
Златоголовых облак – змеев.
................................................
Холодный, темный вечерок.
Не одинок, и одинок.
Тамаз просиял: «Поскольку ты так любишь Андрея Белого, я должен подарить тебе издание 1909 года, в которое внесено именно это стихотворение». Достал с полки сборник стихов «Урна» и надписал своим красивым, каллиграфическим почерком: «Эмзару с любовью – Тамази, май 1959 г.».
Тот теплый весенний вечер никогда не изгладится в моей памяти.
Отдельно надо сказать пару слов об изысканной поэтической культуре Т.Чхенкели. Он с юношеских лет, в сороковые писал заслуживающие внимание свободные стихи, но полного совершенства этой формы достиг, переводя великого поэта Индии Рабиндраната Тагора, его «Гитанджали» - бессмертные любовные гимны.
Его выдающаяся заслуга – в становлении и развитии современного грузинского верлибра, чем широко пользуются поэты следующих поколений. Этот факт в короткой юбилейной статье подчеркнул наш поэт и переводчик Давид Цередиани.
Многое прошло с тех пор...
Тамаз достал из ящика стола объемистую тетрадь и прочитал свои неопубликованные стихи юношеской поры. Я был поражен – какое стремление к свободе проявил этот юноша в эпоху леденящего душу тоталитаризма, к свободе, без чего человек теряет свое достоинство и все обесценивается.
«Картлис цховреба» («Житие Грузии»), древнюю и новейшую грузинскую литературу знал досконально, любовь к родине выражал в наиоткровеннейших строчках, без трафаретов и ложного пафоса, но в 40-50-х нельзя было и думать опубликовать эти стихи, автора могли даже заключить под арест, как нескольких друзей юности Тамаза Чхенкели, среди них и Отия Пачкория. За смелые разговоры того арестовали и выслали в Среднюю Азию, в лагеря, где он провел восемь лет. По возвращении был восстановлен в университете, определен на наш курс. В высшей степени образованный критик и писатель, он мне сказал: «В Ортачальской тюрьме пришли меня проведать и поддержать Тамаз Чхенкели и Арчил Сулакаури, никогда этого не забуду». Понятно, что такой поступок был связан с огромным риском, но друзей это не остановило.
Я не новичок в литературоведении и позволю утверждать: среди трудов о Важа Пшавела не имеет себе равных по глубине и масштабности монография «Трагические маски» Тамаза Чхенкели, которую он посвятил «бессмертной душе Важи».
Сильнейшее впечатление производит предисловие книги, где с большим знанием и вдохновением восстановлены и по крупицам собраны воедино рассеянные в различных труднодоступных материалах сведения и исследования старейший пантеон Пшав-Хевсурети – «источник народной фантазии»; из него родились «Змееед» и «Алуда Кетелаури», что свидетельствует о крепких корнях, на которых они зиждутся, обеспечивая себе бессмертие. Эту ценную монографию обогащают новыми гранями восемь «Писем о Важе» (2009) Тамаза Чхенкели.
Обаяние личности моего старшего друга, его характер, эстетика символов веры ярко проявились в изданной в Батуми (2002) очень значительной книге «Зеленый берилл» – эссе, творческие портреты выдающихся грузинских деятелей культуры, писателей, интервью с теми, кого уже нет.
Многие годы и огромную энергию он посвятил происхождению, объяснению своеобразия грузинского алфавита. Эти труды, окончательно собранные с энциклопедическим знанием и напечатанные, за год до кончины, в издании (2009), в главной книге его жизни – «Лазарь! Иди вон», на которую Ростом Чхеидзе откликнулся восторженной рецензией.
Тамаз Чхенкели продолжал эту работу, но довести до конца, к нашему глубокому сожалению, не успел. Тяжелое заболевание крови потребовало его срочной госпитализации. Потом супруга писателя, Лили Гогуа сказала мне, что ему полегчало, и его выписали из больницы и он уже дома. Я тотчас позвонил ему на квартиру, на Хилианскую. Мне ответил знакомый, бодрый голос Тамаза. Обрадовался моему звонку. Вылечили, сказал, сейчас чувствует себя вроде неплохо. Договорились, что я навещу его в ближайшие дни. Но вот беда, оба не подозревали, что этот наш телефонный разговор – последний. Оглушенный этой трагической вестью, я тогда написал стихотворение «Гибель Адониса», под которым стоит печальная дата – 11 ноября 2010 года.
Похоронили Тамаза в Дидубийском пантеоне писателей и общественных деятелей. Особенно запомнились прощальные слова статьи нашего талантливого литератора, младшего друга Тамаза Чхенкели – Иванэ Амирханашвили: «Нет уже того времени, когда Тамаз Чхенкели был с нами. Целую эпоху, опыт целого поколения вмещает это время. Тем оно и уникально, что неповторимо».
Эмзар КВИТАИШВИЛИ
Перевел Арсен Еремян |
|
Самым спорным произведением XX века считается композиция «4’33’’» американского композитора Джона Кейджа. Во время ее «исполнения» не издается ни одного музыкального звука. И в период четырех минут тридцати трех секунд тишины воспринимаются звуки извне.
«Тишина каждый раз разная. В каждой комнате своя, на открытом воздухе своя – и всегда особая... Тишина не может быть глухой». Прочла эти строчки академика Дмитрия Лихачева и задумалась: и в каждом из нас заключена тишина. Что есть музыка? Слияние звука и тишины, организованные особым образом во времени. Не каждый умеет тишину слушать и слышать. И тот, кому это подвластно, становится властелином тишины и в его руках Музыка.
Одним из них является грузинский композитор Тенгиз (Беба) Джаиани, в этом году отмечающий свой 75-летний юбилей.
В интервью журналу «Русский клуб» Тенгиз Джаиани сказал, что «Тбилиси просто не узнать. И дело не в изменившемся внешнем облике – трансформировалась его внутренняя сущность, душа города...» Сам Джаиани, истинный тбилисец, где бы ни находился, всегда стремится в родной город, где его любят и ждут.
Не всегда складывается так, что начальное музыкальное образование приводит к нерасторжимому союзу с музыкальным инструментом. Но путь мальчика из музыкальной семьи был предопределен с детства. С Тенгизом Джаиани, выросшем в районе Мтацминда на улице Грибоедова под звуки, вырывающиеся из стен консерватории, не могло быть иначе. Окончив дирижерско-хоровое отделение музыкального училища, он поступает сперва на оркестровое, а потом теоретико-композиторское отделение Тбилисской государственной консерватории имени В.Сараджишвили. И вот наступает знаковый для него 1959 год. Так сложилось, что Гия Канчели, друг Константина Певзнера, обожающий джаз, в период формирования оркестра «Рэро» порекомендовал молодого талантливого пианиста Джаиани. С этого момента все и началось. Легендарному ансамблю под руководством Константина Певзнера Джаиани отдал восемнадцать лет. Для многих жителей бывшего СССР роман с джазом начинался с фильма «Серенада солнечной долины», где звучит музыка Гленна Миллера. В Грузии любовь к джазу подогревалась творчеством уникального коллектива «Рэро».
Как рассказывает близкий друг Тенгиза Джаиани «рэровец» Гия Чиракадзе, ансамбль объездил вдоль и поперек весь Советский Союз, не раз бывал заграницей. Именно в заграничных поездках складывалась и крепла их дружба. Одними из самых запоминающихся стали парижские гастроли. Здесь, в концертном зале «Олимпия», артистов «Рэро» приняли на ура. В свободное время они бежали в музей, а в ночные часы гуляли по улицам Парижа, потому что было жаль терять время на сон.
«Когда мы ездили по городам бывшего СССР, бывало, что вместе с нами в одной гостинице оказывался какой-нибудь гастролировавший театр или цирковая труппа. И вечером устраивались богемные вечера, импровизационные капустники. И заводилой, душой общества актеров, литераторов, цирковых артистов всегда был Беба. Если не было рояля, то он играл на гитаре. Мы дружили с Марией Мироновой и Александром Менакером, Муслимом Магомаевым, Евгенией Мирошниченко (прима Киевского оперного театра), Игорем Кио, с современниковцами и драматическим театром Станиславского, Владимиром Кореневым и многими другими.
Очень важно, как люди держатся друг за друга. Мы с Бебой выросли на джазе. У нас общность интересов вплоть до гастрономических. Часто ходим на хаши (смеется). И то, что мы живем в одном доме тоже неслучайно, наши дети выросли вместе. Я бы хотел выразить благодарность Господу Богу и судьбе, что у меня такой друг – надежный, теплый, интеллигентный».
В 1977 году Тенгиза Джаиани пригласили на должность художественного руководителя Тбилисского эстрадного оркестра радио и телевидения. Но через некоторое время по состоянию здоровья он вынужден уйти с телевидения в театр имени А.С. Грибоедова, где становится руководителем музыкальной частью.
Со спектакля режиссера Лейлы Джаши «Город без любви» началась дружба Джаиани и Заура Квижинадзе. В постановке звучат песни на стихи Квижинадзе и музыку Джаиани. Следующими совместными работами стали театральные постановки «Золушка», «Белоснежка и семь гномов», «Ключ» и другие. Сегодня на сцене Грибоедовского театра идет музыкальное представление «Чиполлино» с полюбившимися хитами для Синьора Помидора, Чиполлино и его друзей.
В 2004 году к юбилею А.С. Пушкина Грибоедовский театр при поддержке МКПС «Русский клуб» осуществил постановку драматургов Инги Гаручава и Петра Хотяновского красочного, со спецэффектами музыкального спектакля «Превращения в Лукоморье». Оригинальная музыка к спектаклю никого не оставила равнодушным. И для всех нас было большой радостью, когда на международном фестивале детских спектаклей Тенгиз Джаиани получил первый приз за музыкальное оформление постановки «Превращения в Лукоморье».
У «Русского клуба» есть счастливая возможность устраивать для тбилисской публики музыкальные вечера с участием таких звезд из «Рэро» как Ирма Сохадзе, Гия Чиракадзе, Тенгиз Джаиани.
Вспоминает Ирма Сохадзе, в восемь лет ставшая солисткой ансамбля: «Есть люди, которые сами того не ведая, оставляют неизгладимый след в наших сердцах, а если они нам встретились в детстве, то даже могут повлиять на нашу дальнейшую судьбу.
Помню, когда пела – всегда старалась петь так, чтоб это понравилось нескольким людям – дяде Котику (Певзнеру), дяде Гие (Чиракадзе) и дяде Бебе. И когда они меня хвалили, я испытвала особую радость и даже гордость. Тенгиз Джаиани – совершенно особенный человек. Я очень рада, что став взрослой, вновь встретилась с ним уже в театре, наши профессиональные отношения стали еще более тесными. Мне очень приятно советоваться с ним, когда работаю над проектами и исполняю его чудесные песни».
Все кто знает Тенгиза Джаиани, согласятся, что не передать словами его юмор, обаяние, такт в общении с близкими и малознакомыми людьми, его способность в считанные минуты создать атмосферу доброты. Это человек-праздник.
Алена ДЕНЯГА |
|
