|
В Телави в семье отца был скромный кахетинский быт: сад, свои куры, грушевое дерево и виноградник в деревне, который, как я уже упоминала, давал основной доход.
Говорили в семье на грузинском и русском языках. Моя бабушка Гаянэ шила детям одежду сама, а очень дорогое сукно для гимназической формы присылалось родней из Баку. В семье жила и племянница матери, сирота Марго. Ее старшие братья находились во Владикавказе. Марго Теймуразова (позже по мужу Мачавариани) была глубоко привязана к своему двоюродному брату, моему отцу, после его гибели перенесла эту привязанность на мою маму. К своей двоюродной сестре, моей тете Нине, Марго относилась особенно нежно. Рано овдовевшая и одинокая, она была прекрасным фармацевтом. Всю жизнь отдала работе. Посетители аптеки №1 на главной площади Тбилиси знали ее редкую отзывчивость: если не было нужного лекарства, она записывала телефон, адрес и, как только лекарство появлялось, сама сообщала больным.
Марго – ей было восемьдесят лет – умерла в Тбилиси в конце 60-х годов, после рабочего дня зайдя к моей маме, на улицу Чонкадзе, дом 14, где она была участницей и свидетельницей долгих лет драматической жизни нашей семьи. В тот вечер все были рядом – и моя мама, и моя сестра, любимые Марго маленькие сыновья моей сестры.
Невозможно ее забыть: редкая заботливость всегда отличала эту добрую женщину. Уже после смерти тети Нины, когда бы я ни приезжала в конце 50-х – начале 60-х годов и ни заходила к ней, домашний уют ее комнаты приносил ощущение покоя и основательности. Она сразу начинала угощать всегда имевшимися в запасе традиционными сладостями своего приготовления.
Марго была одной из тех удивительных женщин, которыми отличалось патриархальное общество прошлого: трудолюбивая, обязательная, заботливая и преданная. Пока она была жива, я всегда в Москве к 25 декабря получала посылку с приготовленными ею вареньем из маленьких баклажан, арбузных корочек, чурчхелами и козинаками. Все всегда мастерски и тщательно ею готовилось. Такой была Марго в быту и на работе. Последний год жизни моей тети Нины Марго жила ее проблемами. И ее ранняя смерть вслед за мужем была для Марго трагедией.
Отец мой, Артем Геурков, после гимназии был арестован за участие в работе большевистского кружка вместе с другом Гришей Арутиновым, будущим мужем сестры Нины. Родители Гриши во время ареста от него отказались.
В тюрьму к ним ходила только Нина. Освободили их по ходатайству директора гимназии как лучших учеников выпускного класса.
В 1921 году в Грузии после прихода Красной Армии установилась советская власть. Отец через некоторое время стал секретарем Телавского райкома партии большевиков. В то время эта должность была связана не столько с политикой, сколько со строительством новой жизни. Со слов телавских старожилов, простые люди ему доверяли, зная его редкую честность, энергию и доброту.
В Телави отец продолжал жить в фамильном четырехкомнатном кирпичном доме, который построила его мать после пожара. Две комнаты оставил старшему брату, а вторую половину передал райкому – для квартиры секретаря. Пока он работал, так и было, но позже, когда стали присылать секретарей из Тбилиси, потребности возросли, партработники стали жить лучше и двух комнат в небольшом доме им, естественно, не хватало. Партработникам предоставили новые квартиры, а дом отца так и остался навсегда разделен пополам – две комнаты у моей двоюродной сестры Гаянэ, а в тех двух, когда-то отданных райкому, давно живут чужие люди.
Как отец, так и Гриша Арутинов, который после отца в 1924 году также работал на этой должности, хорошо знали деревню, ее проблемы. Кахетия – это прекрасные виноградники, великолепное вино, пшеница, лучшая в Грузии. Отец жил будущим – я помню дома фотографии строящегося моста, стадиона, больницы, гостиницы.
В 1926 году отец стал учиться в Москве в Научном автомоторном институте (НАМИ). Когда я родилась, меня думали назвать Гаянэ, в честь телавской бабушки, матери отца, но потом решили, что пришло новое время – новая эпоха, все должно быть новым, и назвали меня Нами, благо это совпадало с грузинским словом «роса» - «утренняя росинка» - «дилис нами».
По возвращении из Москвы отец работал в Тбилиси в трактороцентре, и довольно скоро его направили (как тогда говорили) в Аджарию первым секретарем обкома партии и одновременно начальником Колхидстроя (там осушались болота, боролись с малярией).
Мы с мамой жили то в Тбилиси, пока она училась, то в Батуми. Когда в 1932 году мама окончила институт, она начала работать около Батуми, на Зеленом Мысе, в Ботаническом саду агрономом. Это был удивительный заповедник, созданный, кажется, академиком Вавиловым. Я проводила там часто целые дни. До сих пор перед глазами зеленые листья папоротника с коричневыми мягкими семенами, в парке японские уголки с карликовыми деревьями, дугообразные бамбуковые мостики с небольшими каменными тумбами-пагодами, высочайшие деревья, обвитые лианами, – все это было в прекрасном состоянии, порядок соблюдали энтузиасты. Помню дорогу из Батуми на Зеленый Мыс и дальше, в чудесное дачное место Махинджаури, где летом мама собирала всю семью – свою бабушку Марию Александровну, свою маму с младшей дочкой. Эти солнечные, голубые на зеленом фоне, спокойно-счастливые дни всегда живут в памяти.
Отца видела редко, он много работал, то в Поти, то в Чакве, то в горах – под его руководством за это время был благоустроен город Батуми, построена набережная, осушены болота Колхиды. Построили лимонарий, разбили чайные плантации, осуществили массовые посадки мандариновых деревьев. Центральная улица Батуми разделилась газоном из ярко-красных калл, ухоженный бульвар завершала белая колоннада на берегу моря.
Отец был первым лицом в Аджарии, но этого не ощущалось, так как жили мы скромно, хотя его должность предполагала определенные блага, занимали одноэтажный четырехкомнатный особняк на улице Энгельса, каких тогда было еще много в Батуми (там до революции оседали царские чиновники и военные), а летом жили в Цихисдзири на прекрасной даче у моря, больше никаких особых «благ» не помню.
Рядом был детский парк с пароходом, которым управляли сами дети. Справа через улицу, в таком же домике с зеленым садом, как и у нас, жила дама «из бывших», она преподавала музыку. Меня тогда поражала ее пунктуальность: она выходила гулять в строгом черном красивом наряде, с белым шпицем на поводке, всегда в одно и то же время, в любую погоду. Дама своим обликом, образом жизни вызывала у меня особое чувство уважения и тайного любопытства.
У моря, напротив бульвара, на улице Ниношвили жили друзья моей бабушки Нины Спиридоновны – Фомичевы, удивительная пара. Глава семьи в прошлом так же, как и отец мамы, военный юрист, был нелюдим, часто болел, и потому весь дом был на его жене-красавице Ольге Ниловне – талантливой, яркой женщине. Кажется, в молодости, до замужества, она играла в театре. Ольга Ниловна никогда не унывала и старалась приспособиться к новой жизни, как бы не замечая тех изменений, которые произошли. У нас дома есть фотографии из ее «прошлого» – снимок после свадьбы: молодой статный офицер и Ольга Ниловна, беззаботная, томная, изящная, окутанная мехами. Сразу после революции они собирались уехать из России от большевиков, но застряли в Батуми. С ними остался денщик, который всю жизнь верно служил этой семье. Помню, как он колол дрова у них во дворе.
Эти памятные щемящие ниточки тоже не рвутся и остаются на всю жизнь как части самого важного... Образ Ольги Ниловны тоже остался в памяти символом высокого духа, доброты, обаяния, веселой общительности и человеческой личностной особенности.
Уже после первого издания моей книги «Своими глазами с любовью и печалью» неожиданно получила дневник Ольги Ниловны от ее внучки Ирины.
Мама – энергичный и легкий человек, тогда в Батуми ей было двадцать три-двадцать четыре года. Когда я болела, она, уходя утром, оставляла мне карту страны, мы намечали с ней разные города, куда надо было бы поехать, и к ее возвращению с работы я рисовала ей маршруты, дороги, так с ней раньше играл ее отец. Мама делала мне маленькие макеты ландшафтов – склеенные картонные горы, между ними крашенные синим стеклянные озерца, желтые полоски дорог.
В 1936 году все в стране у нас были озабочены гражданской войной в Испании и беспокоились об испанских детях, которых, спасая от войны, вывозили в нашу страну. Я ходила в синей шапочке – символе республиканской Испании. Как-то мама сказала: если я хочу помочь испанским детям, она даст мне десять рублей, которые оставляла на мой день рождения, а я могу их отдать в фонд испанских детей. Я была счастлива и горда, никакого лучшего подарка не хотела.
Мама нас не баловала, жили мы просто, и в быту излишеств не было. Меня учили сначала французскому языку, потом немецкому в детском саду, с пяти лет начались уроки музыки, и были еще книги, в которые я окунулась с того же возраста.
Многое помню о том периоде жизни, но обо всем не расскажешь. И вымощенные кирпичом уютные дорожки во дворе дома, поросшие особым «батумским» мхом; впервые замеченная красота захода солнца над морем по дороге в Махинджаури; маленькие свежезеленые листочки на кустах чая в саду и на даче, которые мы собирали и сдавали общественным сборщикам «урожая». Помню отца за рулем двухместной красной машины, сзади откидывалась крышка, и там было тоже сиденье, куда сажали меня, а впереди молодые, веселые мама и папа. В выходные дни мы ездили кататься, так я видела строительство лимонария (оранжереи для лимонов, папиной мечты), бамбуковые рощи. Машину эту подарили папе от имени первого каравана репатриантов-армян, приплывших на пароходе в Батуми, а оттуда поездом отправлявшихся в незнакомую далекую Армению. Машину он отдал в гараж обкома партии, а сам иногда пользовался ею, так как очень любил сидеть за рулем.
В период своей работы в Аджарии отец с группой специалистов-агрономов и строителей на несколько месяцев был командирован за рубеж, в страны, где схожий с Аджарией климат и где разведение субтропических культур имеет давние традиции. Группа посетила Италию, Францию, Алжир, Флориду. Вот после этой поездки и началось энергичное осуществление мечты отца – сооружение лимонария для лимонных саженцев, чайных плантаций и многого другого.
Константин Паустовский написал книгу «Колхида», прообраз ее героя – мой отец. В 1935-1936 годах вышел в приложении к журналу «Огонек» сборник «Советские субтропики», там Михаил Кольцов написал о папе статью, подчеркивая его энергию, преданность как промышленному развитию субтропических культур, так и созданию новой жизни для жителей Аджарии. У меня есть папина брошюра о субтропиках, о виденном в Европе и о том, что необходимо делать дальше в Аджарии.
Группа специалистов, вернувшись домой, привезла в подарок детям города, в детский парк, копию итальянской скульптуры, купленную на свои деньги, а в память о поездке отец привез деревянную музыкальную шкатулку, которая играла мелодию «О Sole mio». Я такие потом видела на Капри.
Грустно, но уже давно нет той итальянской скульптуры в Детском парке. Уютный городок Батуми стал грязным и холодным. Ботанический сад еле дышит. Как-то один из моих друзей был там, я просила его порасспрашивать жителей о Геуркове. «Его помнят, – отвечали самые разные люди, которые сами не могли его знать по возрасту, - таких людей больше нет, ведь он создал наш город». Осталось очень мало тех, кто лично знал отца, и они говорят о нем самое доброе. Это и моя гордость, и печаль, и радость – свою недолгую жизнь отец посвятил людям. Его добрым словом вспоминает Аслан Абашидзе, бывший президент Аджарии, который пригласил меня в 2004 году в Батуми.
Детских впечатлений много, одно из самых для меня драматичных – это история о нашем доме в Тбилиси на улице Чонкадзе, бывшей Гудовича, дом 14а. Там мы жили. Позже там жила моя сестра.
В начале 30-х годов отец и его друзья по молодежному обществу «Спартак» решили скооперироваться и построить трехэтажный дом в Тбилиси, Я помню этот дом еще совсем новым.
Наша улица в верхней части Сололаки шла вдоль горы, где на вершине стояло здание фуникулера, построенного еще до революции бельгийской компанией, два вагончика которого ползли навстречу друг другу. На склоне горы – церковь св. Давида. Рядом с ней склеп с могилой Грибоедова. Сад наш был началом склона этой горы, выше – небольшие частные дома, тоже со своими садами, напротив – семья греков Михайлиди в двухэтажном собственном доме, слева – русские, Сокольские. В нашем доме жили армяне, грузины, евреи. В детстве я не задумывалась о национальности людей, но сейчас, мысленно возвращаясь в прошлое, понимаю, что оно было окрашено неподдельным интернационализмом.
Дом состоял из шести квартир, по три комнаты в каждой, с верандами во двор и с балкончиками с железными решетками на улицу. Слева от входа на первом этаже жили Лазаревы, их сын Лева учился со мной в одном классе, великолепно рисовал. С утра выходил во двор, и на асфальте появлялись мелом нарисованные кони. Лева Лазарев – известный скульптор, жил в Петербурге.
Справа на том же этаже вначале жила семья Горделадзе, их дочь Лейла стала кинорежиссером, на втором этаже слева – мы, а справа – мои тетя и дядя – сестра отца Нина и ее муж Гриша Арутинов, в 30-е годы секретарь Тифлисского горкома партии.
На третьем этаже слева жили Чахвадзе – родители и два сына, справа Ротман-Шлемовы с внучкой от первого брака их дочери Адели. Адель и ее муж Васико Дарахвелидзе, комсомольцы, заядлые теннисисты, друзья моих родителей, тогда работали в Германии. Васико служил, кажется, в торгпредстве, вернулись они в 1936 году с появившейся там дочкой Аленой. Это был мир людей, который при мне родился на улице Чонкадзе и при мне исчез в один миг, оставив только память.
Наш дом для того времени не принадлежал к высшему разряду. Дома, где жили известные партруководители, уже тогда были особые: просторные комнаты, постройка прекрасного качества или квартиры в старых особняках, как, например, у семьи Гегечкори, Филиппа Махарадзе, или в новых – как на улице Сулхан-Саба. Особым дом был рядом с бывшей аптекой Земмеля, где жила семья Вано Стуруа – революционера, его внук Роберт Стуруа ныне известный театральный режиссер. В одно время там жили Серго Орджоникидзе и сам Берия.
Там же жили при мне мать и сестра Берии – мать Марта, строгая, молчаливая, худая женщина, очень религиозная, набожная, всегда в черном, и ее дочь – глухонемая Анетта, родная сестра Берии. Я была у них однажды.
В сторону школы вторым после нашего стоял дом-дворец причудливой архитектуры начала века, из серого гранита, с зеркальными стеклами, с узорчатыми окнами и широкой мраморной лестницей, идущей от вестибюля вверх. Когда-то крупный промышленник армянин Бозарджянц построил его в подарок своей дочери. После революции там на втором этаже жила семья национального героя советской Грузии – Гегечкори. Вера, его жена, была русской по происхождению. Из Гегечкори, княжеского рода, обедневшей его ветви, и жена Берии – Нина Теймуразовна.
В любое время могу воскресить в памяти улицу детства.
Из какого-то далекого далека кажутся пришельцами затоптанные загадочные буквы Salve в мраморных грязных вестибюлях старинных домов.
В 30-е годы правительство Грузии возглавлял первый секретарь ЦК Грузии Лаврентий Берия. Отец, дядя и их коллеги были с ним дружны. Все примерно одного возраста, вместе работали и в отпуск или в выходные дни встречались на даче Берии в дачном местечке Крцаниси, около Тбилиси, или в Гаграх, на берегу моря.
Берия, по-видимому, привлекал всех тогда своей внутренней силой, каким-то неясным магнетизмом, обаянием личности. Он был некрасив, носил пенсне – редкость в то время, взгляд был пронзительным, ястребиным. Бросались в глаза его лидерство, смелость и уверенность в себе, сильный мингрельский акцент. Даже я, пяти-шестилетняя девочка, тогда с восторгом смотрела, как он заплывал дальше всех в бурное море, как лучше всех играл в волейбол. Берия увлекался фотографией, и на его даче в Гаграх, где мы часто бывали в гостях, он фотографировал и меня. Эти снимки сохранились. Он много со мной разговаривал, часто как бы всерьез обсуждал серьезные вопросы и книги.
В Гаграх в самые сильные волны он садился в байдарку и брал с собой меня, несмотря на мольбы женщин – своей жены, моих мамы и тети, Лаврентий Павлович настаивал. И мы уплывали вдаль, взлетая на волнах. Страха у меня в детстве не было, особенно рядом с ним.
Мы жили очень просто, дома было только самое необходимое – железные кровати, столовый и письменный столы, платяной шкаф с невставленным зеркалом, буфет, книжные полки. Единственный предмет роскоши – черный рояль «Беккер». Никто не тянулся к вещам, их не замечали. Было много книг.
Когда впервые была в доме у Берии, вероятно, в 1935– 1936 годах, еще в их последней квартире в Тбилиси (около бывшей аптеки Земмеля), меня поразила обстановка: в спальне – широкая деревянная кровать, зеркала в рамах, красивые портьеры, канарейка в клетке (незадолго до этого мама читала мне книжку, где описывалась семья «буржуев» с канарейкой в клетке) и какие-то еще непонятные безделушки. Жена Берии – Нина Теймуразовна – была очень красива, всегда прекрасно причесана, хорошо одета.
В Крцаниси (там и сейчас дачи высшей грузинской номенклатуры) в дачном поселке имели по комнате Кудрявцевы, Меркуловы, Бакрадзе, Метонидзе, Буачидзе, Гоглидзе, Арутинов и другие ответственные партийные работники Грузии того времени. Были там корт, волейбольная площадка. Но Берии в то время принадлежала уже двухэтажная дача. Комнаты были красиво обставлены, к столу все подавалось обслугой. Это был другой мир. Как правило, по воскресеньям Берия собирал коллег-соседей поиграть в волейбол. Тогда это казалось дружеским общением. Мужчины, наигравшись в мяч, собирались у него к вечернему чаю, окна были раскрыты, и их шумные голоса, громкие разговоры мы слышали издалека. Почти всех расстреляли в 1937 году.
В Батуми весной 1937 года родилась моя сестренка, летом отца назначили заместителем председателя Совнаркома Грузии, и мы переехали в Тбилиси, а в сентябре я пошла в 43-ю школу, на улице Энгельса.
Школа наша была особенно хороша. На улице Энгельса помню три русские школы (в национальных республиках существовали школы двух типов – в одних школах велось обучение на языке республики, в данном случае на грузинском, а в других – на русском языке) – наверху 94-я, в середине наша 43-я, а внизу еще одна, потом она стала 3-й женской. Одно время в 40-х годах школы разделили на женские и мужские, и обучение велось раздельно по всей стране.
Район, в котором мы жили, был в основном, как сейчас говорят, русскоязычный. До революции там жили обеспеченные армяне. Улица Энгельса доходила до моста через Куру, который вел в Авлабар, район армянских ремесленников. Наш красивый район с великолепными добротными домами, как с небольшими особняками, так и доходными трехэтажными, с красивыми обустроенными дворами назывался Сололаки. Школа, в прошлом торговое училище, - постройка начала века, светло-серого гранита, с высокими окнами и мраморной парадной лестницей, с залами для собраний, утренников и для физкультуры, с тремя дворами.
В нашем классе учились подружки Нона Хотяновская, Нелли Саркисова, Сюзи Авшарова, Нателла Имедадзе, Ирма Гаглоева; постоянная отличница смирная Белла Дубровская; плохо говорившие по-русски близнецы Геворковы; мой сосед по дому Лева Лазарев; Джерри Гвишиани позже в Москве стал зятем Председателя Совета Министров Косыгина и академиком, Юра Мечитов; Мери Чайгештова и красивая, но больная Мери Самбекова. Как я теперь понимаю, в классе учились и русские, и грузины, и поляки, и армяне, и осетины, и никто никогда об этом не задумывался. Класс был очень дружный, в школу я ходила с удовольствием.
После школы я часто забегала к тете Нине, в 1936 году они с мужем переехали из нашего дома с улицы Чонкадзе в дом на улице Мачабели, который построил для себя в 1936 году Берия, ставший первым секретарем ЦК КП Грузии. Дядя в это время работал первым секретарем Тифлисского горкома партии. Это была высокая должность, и Берия предложил ему квартиру в новом доме. В то время повышение в должности предполагало и улучшение бытовых условий, отказ означал вызов новой Системе.
Сам Берия занимал весь третий этаж, и только туда из парадного вестибюля вела красивая деревянная лестница. Справа от этого входа на первом этаже располагалась бильярдная. Перед домом росли высокие деревья. Слева, немного в глубине, был еще один вход, он вел в две квартиры на втором этаже, где жили Гриша Арутинов, мой дядя, и Амбергий Кекелия, молодой тогда, но уже известный партработник (в 1937 году его арестовали и расстреляли). На первом этаже в одной комнате жила мать жены Берии – Дарико, веселая женщина, любившая играть на гитаре и петь.
Дом был выстроен в форме латинской буквы L. По-видимому, Берия уже тогда привлекал к строительству лучших архитекторов и художников. Конструктивизм в лучшем виде, красота и разумность решения, строгий вкус с использованием имевшихся у него возможностей.
На третьем этаже, обведенном с одной стороны большим открытым балконом, располагались спальни Берии и его жены, комната с мраморной ванной, спальня сына, его рабочий кабинет, гостиная, кабинет Берии и, что было редкостью для того времени – физкультурная комната с полным набором гимнастических снарядов, кабинет жены. Надо сказать, что при всем внимании к своей внешности Нина Теймуразовна, как и большинство жен ответственных работников, училась, много работала.
Когда я бывала у тети и дяди, о чем Берия узнавал от своей охраны, он всегда или звал меня пообедать с ним или с балкона громко спрашивал: «Ну что сегодня сказала нового твоя учительница Мария Ивановна?» Я рассказывала охотно и много о школе, о своих впечатлениях, и он, как и раньше, до школы, называл меня шутя «профессор».
Сына своего Серго воспитывал в строгости, старался дать глубокие, основательные знания. Если мой немецкий закончился детским садом, то здесь была воспитательница-немка, мальчик ходил в немецкую школу, изучал английский, занимался музыкой, спортом, никаких «гулянок».
Хозяйка дома, Нина Теймуразовна – женщина, как я уже говорила, красивая и умная, - окончила тот же, что и моя мама, Тбилисский сельскохозяйственный институт и была, кажется, биологом. Позже в Москве защитила кандидатскую диссертацию, работала в Тимирязевской академии. Как я уже писала, она любила власть, умела ею пользоваться, следила за собой и держалась с достоинством.
К обеду Берия всегда ждал гостей. Стол был накрыт. Еда готовилась в основном его родная, мингрельская: гоми стояла у каждого прибора, на первое суп – лобио, помню, иногда борщ. Все это сам Берия сильно перчил и заставлял гостей, особенно тех, кто не привык к острому, есть маленький зеленый огненный перчик. Видя испуганное, красное лицо «отпробовавшего», он удовлетворенно смеялся. К столу всегда подавали сациви. Мингрельская кухня очень привлекательна отсутствием жира и пикантными приправами.
Иногда в приготовлении пищи участвовала мать Берии – Марта. За стол мать обычно не садилась, но это было ее личным желанием. Очень набожная. Марта всегда ходила, как большинство вдовых грузинок, только в черном, с покрытой черным платком головой. Тогда для меня было необычным, что кто-то часто ходит в церковь, и «бабушка» Марта вызывала во мне тайный интерес.
Где-то в конце 40-х – начале 50-х годов в Москве в числе многочисленных тайных романов у Берии возникла связь с юной девушкой – красавицей Лялей. Она родила дочь, и Берия дал девочке имя своей матери. Маленькая Марта, став взрослой и красивой, в 70-х годах вышла замуж за сына члена Политбюро брежневской эпохи Гришина. В то время законный сын Берии еще был в ссылке вместе с матерью Ниной Теймуразовной, а сам Берия расстрелян.
Как я уже писала, в Гаграх в 30-х годах для Берии по его заказу была построена государственная дача. Эта постройка по сей день может служить примером превосходной архитектурной мысли. Современное великолепное здание простых и строгих форм; под террасой первого этажа проходила въездная дорога, идущая от ворот парка, оттуда поднимались в дом. Вход был и с первого этажа. Там на террасу выходила большая столовая с окнами до пола – «венецианскими», с другой стороны террасы – две спальни для гостей с ванной и туалетом. В 1936 году в одной жили мы, а в другой Кудрявцевы с сыном Шурой – обычно Берия приглашал на лето коллег с детьми для компании сыну, но, конечно, он был всегда под присмотром Эммы. Второй этаж занимала семья хозяев.
Берия проводил свой отдых очень активно: плавание, гребля, вечером волейбол, бильярд. Дом стоял на горе, и на море мы ехали обычно на машине. Кстати, эта дача сохранялась за Берией, и когда он переехал в Москву, а после него она осталась одной из лучших госдач по удобству и по архитектуре.
На берегу – отгороженный участок пляжа, который относился только к даче, с лодками, байдарками. Там был комендант – молодой парень с маленьким сыном, которого Берия ласково звал Гамбузик.
Нина Теймуразовна, красивая, стройная, холеная, гладко причесанная, всегда приезжала на море в белом пляжном костюме. Я часто повторяюсь, когда пишу о красоте жены Берии. Нина Теймуразовна всегда производила сильное впечатление. В те годы она носила длинные брюки или длинный сарафан, смазывалась на пляже ореховым маслом, чтобы загap ложился ровно. Берия в домашнем кругу был спокойным и строгим, к нам, детям, всегда относился приветливо.
Родившийся в бедной семье в глухой мингрельской деревне, рано потерявший отца, Берия рос на руках матери, которая зарабатывала шитьем. В школе он учился очень хорошо. Потом на деньги села, как лучший ученик, гордость односельчан, поехал учиться в Сухуми. По-видимому, им всегда двигало тщеславное желание выдвинуться, стать первым любой ценой. Но откуда у него были чувство красоты и хороший вкус, проявившиеся в стиле жизни, в сдержанной элегантности бытового комфорта? Я описываю так подробно быт, характер и семью Берии, потому что об этой стороне его личности я ни от кого никогда не слышала, наверное, такие его черты противоречат устоявшемуся образу. Но это все правда.
Позже, уже после развенчания Берии, узнав о его страсти к женщинам, я вспомнила, что в Гаграх в байдарке вместе со мной он подплывал к санаторию «Челюскин» и общался с отдыхающими дамами. Одну, в белой шляпе с большими полями, я запомнила хорошо.
Там же, в Гаграх, как-то раз вечером все забегали, началась суматоха, нас перевели в дом, где жил персонал, и кто-то шепотом сказал: «Едет Сталин». Он приехал с дочерью. Ее оставил с нами, детьми, а мужчины пошли с ним ужинать. В плотно зашторенных окнах столовой главного дома была щелка, и мы, дети, стояли под окнами на улице, чтобы по очереди «посмотреть на Сталина». Светлана подсматривала вместе с нами. Тогда же я увидела главную политическую фигуру Абхазии 30-х годов Нестора Лакобу. В день приезда Сталина он тоже был в гостях у Берии. Сам Лакоба жил в Гаграх на соседнем склоне горы – вровень с дачей Берии. Дом Лакобы был постройкой времен принца Ольденбургского, который основал курорт Гагры. Сохранилось много зданий тех времен. Прелестный маленький замок с башенкой – его резиденция. Говорили, что до революции там жила то ли массажистка принца, то ли его пассия.
Лакоба был глуховат, носил слуховой аппаратик, мне он казался «важным», молчаливым, я привыкла к общительности взрослых. Хорошо помню Нестора Лакобу на его даче, играющего в бильярд – очень тогда модную игру в Грузии (помню в Телави маленький подвальчик с надписью «Бильярдная»). Эта игра была очень распространена и в среде партийных деятелей.
Те летние дни в Гаграх остались воспоминанием, как бы освещенным солнцем. Веселые, звонкие голоса отца и его друзей, темпераментные, радостные, перебивающие друг друга. Море. Теннисные корты. Звонкий стук мячей. В парке звучало радио: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось, в этот час ты призналась...»
Необыкновенно энергичные, светлые, искренние, романтически преданные идеям созидания люди встретились в начале моей жизни. Адель и Васико Дарахвелидзе, Сережа Паверман, Кудрявцев и другие, все с глазами влюбленных в жизнь романтиков... Они хотели построить новый идеальный мир. Пишу о них несколько высокопарным слогом, но так получается, вероятно, потому, что их трагедия, ставшая трагедией всех нас, а, может быть, и всего человечества, еще не была тогда осознана. Они были молоды, наивны. И предательством оказалось все то, что случилось потом. «Ослепленные» идеей, они погибли от вероломного цинизма тех, кому доверяли, как братьям. Во имя равенства и братства создавая то, что должно было стать фундаментом будущего здания, они излучали особый духовный свет, отблеск которого освещает и теперь мою жизнь и память о том времени.
Нами МИКОЯН
(Окончание следует) |
|
Нами Микоян, писатель, журналист, музыковед, в книге «Своими глазами с любовью и печалью...» пишет об истории семьи и о людях, с которыми встречалась, в том числе с представителями власти страны И.Сталиным, Н.Хрущевым, Л.Брежневым, М.Горбачевым. Н.Микоян в октябре гостила в Тбилиси, посетила Армянский культурный центр (Айартун) и передала в дар книгу «Жизнь и деятельность Григория Арутюняна» в трех томах, выпущенную к 120-летию со дня рождения этого видного государственного деятеля Грузии и Армении. Публикуем главы из книги Нами Микоян «Своими глазами с любовью и печалью» в сокращении и воспоминания Виктории Сирадзе.
КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ
Когда-то начинала писать о родине родителей, их предков – там прошло мое детство. Рада, что эти воспоминания сохранились на бумаге, потому что теперь чувства, жившие во мне так долго, угасли, они не совпадают с сегодняшним днем, с тем, во что все вылилось.
В 1970 году писала в дневнике: «Какое счастье любить мир своего детства без горечи, так люблю я Грузию, страну людей с душою щедро-расточительной, где Руставели писал: “Что припрячешь – то пропало, что раздашь – вернется снова”». В высокие времена своего духа Грузия, ставшая отчизной для многих, обласкивая материнской рукой, открывала двери дома для всех страждущих.
В Кахетии, на юге Грузии, родился мой отец. Моя бабушка, армянка Гаянэ Теймуразова, по мужу Геуркова, носила грузинский головной убор «лечаки», не знала армянского, говорила только по-грузински и по-русски. На стене в уютном кирпичном фамильном доме под черепицей в городе Телави на Надикварской улице висела вышитая ею по канве девушка в армянском наряде, рядом – силуэты древних армянских городов, а внизу армянские буквы: «Айастан» (Армения) и подпись: «Гаянэ Теймуразянц. 1895 г.». Такой рисунок был традиционным в армянских семьях. Сейчас он украшает мою комнату.
Дед отца Геворк Безиргани, армянин, купеческого рода, в начале XIX века бежал от резни из Персии и вместе со многими соотечественниками остался навсегда в удивительном краю людей, не побоявшихся разделить свою землю, Грузию, с пришедшими. Его сын Геворк сделал свое имя фамилией Геворкян, русифицированную позже в Геурков. У него были виноградники в Алазанской долине. В Телави он основал первую типографию, печатавшую книги на русском языке. Его дети, как и дети родственников – Арутиновых, Ониковых, Малянов, учились в гимназии. Они жили единой жизнью с соотечественниками грузинского царя Ираклия Ираклия II (Патара Кахи – маленького кахетинца), чей кирпичный дворец с резными деревянными балконами, как большой крестьянский дом, возвышался за красной крепостной стеной на краю города.
Летними вечерами, когда спадала жара, жители собирались в парке Надиквари, где было прохладно и открывался прекрасный вид на Алазанскую долину с извилистой лентой реки Алазани и на Кавказский горный хребет, синевший вдалеке. Шумели листьями старые дубы в парке и играл военный духовой оркестр – недалеко от города в старинных казармах стояла воинская часть царской армии. В центре города был театр, рядом фотоателье Тори, поэта-фотографа. Я еще застала его, полноватого благодушного армянина, а картонные плотные фотокарточки с размашисто-ветвистой подписью – еще одна, кроме вышивки с цифрами 1895 и именем бабушки – физическая связь моя с кахетинскими предками.
«Ах, это, братцы, о другом...» - строка из песни Булата Окуджавы очень точно подходит к воспоминаниям-ассоциациям.
Мысли бегут вперед, желая выскользнуть, воплотив всю память в страницы. Зрительные и слуховые образы, перебивая друг друга, спешат, и я не знаю, как выстроить их и что должно быть после чего, да и должно ли быть вообще...
К Телави еще вернусь. Уже когда никого из прошлого не будет в живых, сердце мое в поисках родных душ устремится в Алазанскую долину, где в природе особая гармония, сформировавшая любимых мной людей высокой нравственности и наивного идеализма, в 60-х годах так необходимых моему одиночеству. Я приеду туда, но увижу уже чужую даль. После Гомборского перевала, когда открылись внезапно долина с широкой Алазанью и далекие горы, замыкающие этот необычной красоты мир, сквозь дубовые рощи, мимо разрушенного монастыря Шуамта, подъезжая к Телави, я увидела только следы прошлой ухоженности обжитого городка. Красная черепица с крыш опала и ее заменили блестящей на солнце жестью, нелепая высоченная гостиница «Интурист» выросла недалеко от вырубленного и засоренного парка Надиквари, символы власти стояли в центре города – безвкусные, уродливые здания райкома партии и милиции.
До конца ощутив бездонную пропасть, пустоту, охватившую душу, я стояла на холодных камнях храма Алаверди у зажженной свечи. Именно там я ощутила потребность креститься. Почтенный настоятель храма архимандрит Иоаким стал моим духовным отцом.
Я люблю въезжать в Грузию поездом. После медленного пути по долгому тоннелю состав, набирая высоту, напрягаясь, доходит до высшей точки и оттуда начинает с облегчением сбегать вниз. Солнце врывается в окна вагона. Первая остановка – все вокруг становится другим: горы, деревья, воздух, голоса гортанно-дружелюбные, темпераментно-повышенные. И постепенно Грузия входит в тебя звуками, ароматом сыроватого горного леса, цветом высокого неба, лицами людей, окраской рек, ущелий, гор. После Гори, кажется, поезд медлит – оторваться от окна нет сил, и ждешь, ждешь той главной встречи, которая так волнует сердце. Первая электростанция, ЗАГЭС – памятный с детства, еще немного, еще, и вот он, дорогой мой, родной Тбилиси. Как найти слова, чтоб передать радость? Нетерпение мешает, чувства спешат, и слов нет.
Так я и писала в середине 60-х годов, когда коммунистическая империя была еще в силе и своей жесткой централизованной властью сдерживала реакцию людей на искусственные преобразования – изменения границ и переселения, социальное неравенство наций. Все казалось спокойным, но это было обманчиво, и «подземные воды» прорвались в 90-х. Сегодня армяне в Кахетии скрывают свое происхождение.
«Все негрузины называются гостями», - провозгласил президент независимой Грузии Звиад Гамсахурдиа в 1991 году, и поднялась волна, полная агрессии. В 1992 году власть в Грузии взял бывший грузинский коммунистический лидер, при Горбачеве министр иностранных дел СССР Э.Шеварднадзе. Война в Южной Осетии, Абхазии. Кровь, месть, озлобленность, ненависть, анархия, как болезненная реакция, заливают все без разбора и логики. В 1993 году Гамсахурдиа не стало. Но разруха в экономике, военные стычки не кончились. В прекрасном городе Тбилиси нет света и воды, нет газа, а зимой отопления.
Вероятно, по каким-то законам истории надо переболеть, но так трудно перенести эту болезнь, дождаться ее конца.
И потухло солнце над Грузией моего детства. Пытаясь понять, как все это случилось, возвращаюсь к самому началу.
Моя мать Ксения Анатольевна Приклонская родилась в 1909 году и детство провела в имении своей бабушки Марии Александровны Христич-Вацадзе в селе Глдани, недалеко от Тифлиса. Рассказывала мне мама в основном о предках по материнской линии. Об отце Анатолии Приклонском – мало. Был он военным юристом, дворянского происхождения. Приехал в Тифлис со своей матерью Пелагеей Приклонской из России – из Воронежа. В начале 20-х годов покончил жизнь самоубийством. О нем дома не говорили. Много позже, когда маме осталось два года жизни, она подарила мне на день рождения нарисованное ею родословное древо, рассказав о тех, с кого оно начиналось.
Так я узнала, что Приклонские были в родстве с Веневитиновыми, один из которых – поэт и друг Пушкина, что брат Пелагеи Приклонской по фамилии Львович (имя я забыла) был начальником канцелярии царского наместника в Тифлисе. Он и пригласил туда жить свою овдовевшую сестру с младшим сыном.
Как-то нам позвонила из Петербурга Лиза Невратова, она тоже потомок Приклонских, нашла нас по Интернету. У нее подробное генеалогическое древо Приклонских, они имели земли в Воронежской области. У Лизы сведения о роде Приклонских с XV века – много штабс-капитанов, один из Приклонских был ректором Московского университета, по женской линии были и князья Облонские, был и губернатор Иркутской губернии. Очень интересно.
Две деревянные резные шкатулки с вензелями рода Приклонских, которые с детства привлекали мое внимание, оказывается, хранятся у нас. Мама была еще совсем юной, когда ее отец покончил с собой. Он служил в Баку. Жена и дети жили в Тифлисе. Мне не хотелось расспрашивать. Что произошло со Львовичем – я тоже не интересовалась. Не от безразличия, а от ощущения, что это нанесет боль.
Мама лето проводила в семье своего дедушки, генерала медицинской службы Спиридона Вацадзе. Он окончил в Петербурге Военно-медицинскую академию, служил в армии.
В молодости был близок с Ильей Чавчавадзе, писателем-просветителем, олицетворяющим и сегодня идеал и дух грузинской нации, он был крестным моей бабушки – Нины Вацадзе. Семья маминого дедушки была большая и дружная. В доме рассказывали историю его женитьбы. Отец дедушки, Иосиф Вацадзе, служил протоиереем Сванетии. Сам жил в Раче (область Грузии). Все с ним считались и побаивались его. Когда его сын Спиридон влюбился в свою будущую жену, то никак не мог собраться с силами и попросить у отца разрешения на свадьбу.
Невеста, Мария Александровна Христич, православная христианка, армянка по матери и сербка по отцу, жила с матерью в небольшом имении около Тифлиса, в Глдани. Рано оставшись без отца, привыкла все вопросы решать сама. С шестнадцати лет принимала участие в делах вместе с управляющим имением.
Поняв робость своего будущего мужа, молодая женщина собрала деловые бумаги, свидетельствующие о полном порядке в ее имуществе, и поехала в Рачу, к будущему свекру. Говорят, что она его покорила, после их беседы протоиерей сам назначил день свадьбы своего сына. Мария Христич-Вацадзе родила четырех сыновей и двух дочерей. Два старших сына учились в Лейпциге – Иосиф стал главным специалистом Тифлиса по подземным коммуникациям, Георгий – врачом, перед войной 1941 года был ректором Тбилисского медицинского института. Когда немецкая армия подошла к Кавказу, он как-то в разговоре с приятелем высоко отозвался о немецкой культуре. На другой день его арестовали. Вышел из тюрьмы в конце 50-х годов, больной, ослабевший. Вскоре умер. Третий брат исчез, говорили, что уехал в Америку, младший, Эраст, стал пить и умер в 40-х годах.
В семье говорили в основном по-русски. Старшие сыновья, получив образование, женились: Иосиф – на немке Эмме, Георгий – на грузинке Пепеле. О жене Иосифа в большой семье тихо «сплетничали». Эмма была очень бережлива в хозяйстве.
Дочери Тамара и Нина получили хорошее образование. Нина, моя бабушка, окончила консерваторию и медицинские курсы.
Семья маминого дедушки Спиридона Вацадзе жила в Тифлисе в собственном трехэтажном доме на Петербургской улице, недалеко от кирхи – немецкой церкви. Строительством дома занималась сама бабушка. Дом был большой, бабушка Мария Александровна сдавала его в аренду, а семья занимала одну просторную квартиру. На доход от дома она и обучала детей за границей. После революции, когда дом отобрали (вначале квартиру им оставили), бабушка Мария Александровна переживала, а дедушка Спиридон Иосифович ее успокаивал: «Ты ведь строила дом, чтобы иметь деньги для учебы детей, они уже выучились, цель достигнута, больше тебе дом не нужен». Она с этим согласилась. Бабушке еще долго каждую осень из ее бывшего имения крестьяне привозили овощи и фрукты. Они ее помнили с детства и любили.
Дедушку новая власть вначале не трогала – за ним шла слава «святого Спиридона», так звали его больные, лечил он бесплатно. Спиридон Вацадзе первый организовал в Тифлисе службу скорой помощи. На курорте Абастумани еще долго тропинка для прогулки легочных больных называлась «тропинкой Вацадзе».
Но скоро сделанное им добро было забыто. Большую квартиру превратили в коммуналку, поселив еще несколько семей. Дедушка умер. Мария Александровна в основном жила у моей мамы. Я хорошо помню бабушку. Сдержанная, тихая, она вязала крючком покрывала для наших кукольных забав. Выходила из дому летом, прямая, в светлых перчатках, с зонтиком. В 12 часов пила кофе. Был конец 1930-х годов. «Кофе» она делала из сухого инжира и толченых желудей.
Никогда не забуду трогательную ее любовь и память о муже – его фотография всегда висела над ее кроватью, и, когда мы летом приезжали на дачу, которую обычно снимали, Мария Александровна спрашивала: «Где я буду спать?» – затем доставала гвоздик и вешала на стенку у кровати фотографию дедушки.
Последнее грустное воспоминание о ней относится к 40-м годам. Была война. В квартире мамы, как и у большинства жителей Тбилиси, не топилось, все спали в одной комнате, там горела керосинка и было теплее. К тому времени, после гибели отца в 1937 году, я уже жила в Ереване у папиной сестры, и тетя на новогодние каникулы отправила меня погостить к маме. Мы сидели за столом, пили чай – мама, ее мать Нина Спиридоновна – я звала ее, в отличие от бабушки Марии Александровны, Бусенькой, сводная сестра мамы, младшая дочь Бусеньки – Леля, старше меня на три года, моя младшая сестра Нина и я. За ширмой спала бабушка Мария Александровна. Приближался час Нового года. Мы, дети, шумели. Бусенька сказала: «Тише, разбудите бабушку», – а в ответ из-за ширмы раздался ровный голос: «Я не сплю». До сих пор мне стыдно за наше невнимание к ней в тот день. Раньше этого не было. Неужели так изменил и нас 1937 год?
Мама прожила трудную жизнь своего поколения. Романтическая комсомолка 1920-х годов, вдова в двадцать пять лет, она продолжала быть доброй ко всем всю свою жизнь. Каждый день ездила на автобусе в лесопарк Цодорети, в горах около Тбилиси, где работала агрономом, объясняя уже на восьмом десятке нежелание уйти на пенсию так: «Если бы ты знала, как там красиво, какой там бескрайний простор вокруг».
Мама была светлым человеком: она никогда не судачила, не обсуждала чьи-то поступки, характеры, много читала – среди нас первая, не боясь режима, в 1970-х годах прочла Солженицына и была счастлива, что наконец хоть кем-то сказана правда. Вспыльчивая и отходчивая, жизнерадостная, талантливая, до конца жизни статная, красивая женщина.
К сожалению, для легкого контакта с мамой уже во взрослом возрасте мне мешали мои детские комплексы. Но в последние годы звонила ей в Тбилиси каждый день, понимая, что он может быть последним. 1 января 1989 года моя дорогая мама умерла в возрасте 79 лет. Произошло это для меня внезапно. Когда прилетела, узнав от сестры о сделанной маме операции, мне не показалось странным, что у трапа меня встречала с машиной заботливая приятельница, член правительства Грузии Виктория Сирадзе, я была очень тронута ее вниманием. Поехали к нам домой. Вошла в комнату, еще ни о чем не подозревая, мама лежала, уже убранная для последнего пути, и только тогда я поняла, что ее больше нет. Прощаясь с ней, механически гладила ее высокий лоб, милое, оставшееся как будто детским лицо, постоянно повторяя: «Бедная девочка, бедная моя девочка».
Мама в юности увлекалась новыми идеями и веяниями. Впереди маячило что-то удивительно интересное. В школе в 20-е годы ученики могли менять сами учителей, была атмосфера «полной свободы», дерзости и ощущение легкости.
К концу 20-х годов привычной маминой семьи уже не стало. Умер дедушка, отец, а ее мать, Нина Спиридоновна, вышла снова замуж и родила дочку. Ничто не сдерживало маминых романтических порывов. Вокруг тоже все было новое и куда-то влекло, влекло... Мама отличалась красотой. Ей было семнадцать лет, когда ее увидел и полюбил один из лидеров грузинского молодежного движения «Спартак» Арташес (Артем) Геурков. Мама вышла за него замуж (как она говорила, «выскочила замуж»).
Тогда считалось мещанством официально оформлять совместную жизнь, надевать кольца и быть похожими тем самым на «буржуев». Мама ходила в кожанке и берете, училась в Тбилисском сельскохозяйственном институте. Специализировалась по «субтропикам», и главным в ее жизни была только работа, даже когда родилась я.
В конце 60-х мой сын увлекался магнитофонными записями песен все еще полулегального поэта Б. Окуджавы, у которого есть песня о комсомолке 20-х годов. Мама гостила у нас в Москве и, услышав слова этой песни «Ах, комсомольская богиня...», неожиданно для нас зарыдала и выбежала из комнаты.
Мой отец Арташес (Артем) Геурков родился в городе Телави в 1901 году. Еще учась в гимназии, вступил в подпольную организацию большевиков, которой руководил преподаватель истории, финн Симумяги, высланный из России за крамольные мысли и дела. Человек он, видимо, был широко образованный. В его «кружке» занимались наиболее способные гимназисты. Симумяги преподавал им литературу, прививал любовь к искусству, к истории и, конечно же, призывал юношей к борьбе за светлое будущее и справедливость, за равенство и братство.
Отец мой жил с братом, сестрой, матерью и бабушкой. Глава семьи, мой дед Григорий Геурков, умер от сердечного приступа, после того как однажды сгорели дотла его типография и дом. Семья после потери кормильца жила на небольшие доходы от виноградника.
Старший брат отца Георгий (Жора) некоторое время учился в профессиональном техникуме и жил в Баку, в семье мужа сестры матери, крупного нефтепромышленника армянина Оганезова. Не знаю, окончил ли Жора учебу, но он вернулся в Телави, где-то работал, поздно завел семью и умер в конце 40-х годов.
Отец в детстве и позже трогательно любил свою младшую сестру Нину. Она была также очень привязана к нему, вышла замуж за его ближайшего друга Гришу Арутинова (по паспорту, но русифицированное окончание не приживалось в Армении, когда он туда переехал, его называли Арутюнян) и осталась на всю жизнь предана памяти брата: постоянно материально помогала моей маме, опекала ее после гибели отца и взяла меня на воспитание. Нина и Гриша фактически удочерили меня. Но об этом позже.
Нами МИКОЯН
(Продолжение следует)
ЧЕЛОВЕК ОГРОМНОГО ОБАЯНИЯ И ДОБРОТЫ
В 1955-1959 годах, в период моей работы первым секретарем Кировского райкома партии, мне довелось встречаться с некоторыми соратниками Григория Артемьевича – бывшими прокурором Армении, министрами и другими должностными лицами.
Разогнанные режимом Хрущева, они возвращались в родной Тбилиси. При взятии на партийный учет в ту пору мы обычно встречались с вновь прибывшими коммунистами, занимались их трудоустройством.
Умудренные жизненным опытом, эти прекрасные люди (к сожалению, я уже не помню их фамилии) остались в моей памяти как образец цельной личности: умные, чистые, бескорыстные, не сломленные карьерными неудачами, беспредельно и свято преданные делу, которому верно служили всю свою сознательную жизнь.
Я тогда была очень молода и не переставала восхищаться и удивляться стойкости их духа и силе характера.
К сожалению, с Григорием Артемьевичем я не была знакома (он жил в соседнем районе), но была много наслышана от его современников и преемников в Тбилисском горкоме партии – Сергея Мартыновича Ишханова, Карло Исаковича Баригяна, Елены Давидовны Чопикашвили и других.
Они часто говорили о Г.А. Арутинове как об очень яркой, творческой личности большого масштаба и размаха; как об очень сильном человеке – мудром, добродетельном и деятельном, человеке огромного обаяния и доброты.
Я еще застала ту атмосферу чистоты и созидания, высоты и тепла человеческих отношений, которые связывали этих замечательных людей.
Я помню, как мои современники старшего поколения, когда хотели кого-то очень похвалить, то обычно говорили, что «такого руководителя после Г.А. Арутинова в Тбилиси не было». И это было самым большим признанием.
Виктория СИРАДЗЕ |
|
|
ПОБЕЖДАЛА ЛЮБОВЬ К ТЕАТРУ |
|
Питоевы. Этой фамилии были посвящены две телепередачи из Парижа по каналу «Культура». На экране был представлен Театр Руставели, известный всем тбилисцам. Строительство этого здания (1901) увенчало деятельность основанного братьями Исаем и Иваном Питоевыми Тифлисского Артистического общества. Об их деятельности я впервые прочитала в книге Тельмана Зурабяна «Волны счастья». Представитель следующего поколения величайший актер и реформатор французского театра Жорж Питоев до революции эмигрировал во Францию; ему и были посвящены передачи из Парижа.
«Жорж Питоев – кем же он был? Режиссером, актером? Невозможно придумать ему точное определение. Самоотверженно отдавшись служению театру, он открыл подлинный смысл театра, его духовность и предназначение, которое сродни религиозному культу. Это был святой театра», - писал Жан Кокто. «Биография самого мощного представителя рода Питоевых Жоржа расписана по дням», - читаем в очерке Киры Питоевой-Лидер. «Он был страстным к театру, как и все Питоевы». Очерк обращен к памяти ее отца, Николая Владимировича, представителя украинской театральной культуры, внука Ивана Питоева. «В документах, фотографиях, эскизах, статьях описана жизнь одного из известнейших деятелей театра ХХ века. Это и не удивительно: он был вершиной семейной пирамиды, жил, творил и умер в мире, где ценят своих гениев (Франция, Швейцария)». Жизнеописание рода соблазнительно построить от триумфальной «вершины», но я задалась целью проникнуть в основание «пирамиды», вспомнить имена тех, которые подвижнически приносили на алтарь культуры «и мысли, и дела», и в одночасье сошли в неизвестность.
Патриарх рода – известный благотворитель Егор Питоев. Он получил потомственное дворянство за крупные поставки армии продовольствия и обмундирования в Крымскую войну. Правнучка Кира Николаевна Питоева, ведущий научный сотрудник Киевского государственного музея, утверждает, что фамилия их встречалась среди приближенных Ираклия II . У Анатолия Мариенгофа среди персонажей книги «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги» упоминается жена Егора Питоева Марфа, урожденная Приданова, первой из семьи посетившая Париж.
У Егора Питоева было четыре сына и дочь. Для получения образования все были отправлены в Париж. В Тифлисе остался только Исай, помощник в делах отца. На родину вернулся лишь Иван; старший, Константин, не захотел продолжить семейные традиции, Георгий также предпочел остаться в Париже.
После смерти основателя фирмы Егора она стала называться «Исай Егорович и компания». Главным источником доходов Питоевых была нефть. Однако во всех справочниках Исай Питоев значится как рыбопромышленник: в 1893 году он становится совладельцем пароходной компании с шестью судами. Огромные прибыли сливались с промышленными капиталами тех, кто породнился с Питоевыми (Мирзоевы, Пирадовы), и, по свидетельству Киры Николаевны, браки эти оказывались счастливыми.
Исай связал жизнь с актерским семейством Марксов. Иван женился на Лидии, дочери влиятельного государственного чиновника, члена Государственной Думы князя Михаила Бебутова, а во втором браке – на Надежде Челимской. Маргарита вышла замуж за офицера Петра Белецкого и, став актрисой, выступала под его фамилией.
Театральная деятельность Питоевых началась с организованного братьями Артистического кружка, который расположился в доме на углу Лермонтовской и Паскевича. В его спектаклях принимали участие все домочадцы, к которым добавилась семья Марксов. Женившись на Ольге Маркс, дочери известных в Ставрополе актеров Станислава Маркса и Вассы Бельской, Исай Егорович уговорил тещу переехать с младшими детьми в Тифлис. Новые родственники составили ядро кружка, и Нина, дочь Исая и Ольги, выступала в нем с детских лет.
Первая жена Ивана Егоровича Питоева, Лидия Михайловна Бебутова была известна своей образованностью и искусной игрой на фортепиано. На любительских вечерах она свободно читала «с листа», выступая с певцами. Популярностью в театральных кругах пользовалась ее сестра Эля, певица, небольшой голос которой, по словам Киры Питоевой, производил чудеса, свидетельствуя о серьезной профессиональной подготовке. Сохранилась газетная заметка об участии сестер Бебутовых в бенефисе артистки Н.Бестамовой. Лидия «с большим чувством» исполняла фортепианные пьесы и «любезно аккомпанировала всем». А пение «симпатичной княжны» Е.М. Бебутовой поразило присутствующих культурой исполнения и богатым репертуаром. Автор сообщает, что веселие и радость продолжались далеко за полночь, и гости утром разошлись «не столько пьяные, сколько опьяненные приятно проведенным временем».
Членом кружка был также Владимир, старший сын Ивана (к этому времени он прибыл из Санкт-Петербурга, где окончил университет), со своей женой Анной, выпускницей Смольного института. После смерти Егора Питоева Владимир стал активно участвовать в театральных делах своей тетушки Маргариты Питоевой-Белецкой. Из скупых сведений об этом представителе семьи Питоевых можно заключить, что он унаследовал от родителей пламенную любовь к музыке. К.Н. Питоева сообщает, что во время учебы в Петербурге он ежедневно «отчитывался» перед матерью о событиях в театральной жизни, посылал Лидии Михайловне открытки с фотографиями музыкантов и оперных певцов. На одной из открыток – портрет И.В. Тартакова; под ним сообщение о «потрясающем» успехе Оскара Камионского: «Его зовут вторым Баттистини». Владимир и Анна приняли участие в пьесе «Горе от ума», поставленной в кружке к пятидесятилетию со дня трагической гибели Грибоедова; Анна выступала в роли Лизы. В спектакле участвовал Петр Опочинин, видный деятель тифлисской культуры и преданный друг Питоевых.
Кружок разрастался, количество его членов вскоре перевалило за семьдесят. Зал Питоевского дома мог вместить не более ста посетителей, поэтому неподалеку от него был снят дом Рохлина с залом на четыреста человек. В 1885-м кружок был преобразован в Артистическое общество, которому предстояла столь серьезная миссия в распространении культуры.
А теперь об этапах приобщения Исая Питоева к музыкальным кругам, где он становится одним из лидеров. Прежде всего, это открытие первой музыкальной школы. В фонд помощи этому учреждению Питоев пожертвовал 500 рублей, огромную по тем временам сумму, и был избран в состав правления. Но подлинное подвижническое слияние с проблемами музыкального образования и культурных мероприятий началось после приезда в 1882 году М.М. Ипполитова-Иванова. Он был командирован в Грузию для открытия тифлисского филиала Императорского Российского музыкального общества. Его первым председателем стала Мария Вахтанговна Джамбакур-Орбелиани, заместителем К.Алиханов. В состав дирекции были избраны Х.Саванели и А.Мизандари – основатели, наряду с А..Алихановым, музыкальной школы, В.Корганов, Исай Питоев и М.Ипполитов-Иванов. Молодой композитор возглавил школу и оперный театр, вступил на пост дирижера спектаклей и симфонических концертов. Приложив большие усилия к основанию муз-училища, стал в нем вести музыкально-теоретические дисциплины. Деятельность его достигла большого размаха с основанием Артистического общества (АРТО), значение которого он не переставал ценить до конца своих дней. И опубликованные в 1934 году мемуары «50 лет русской музыки в моих воспоминаниях» содержат не только ценную информацию о деятельности АРТО, они волнуют описанием духовной жизни и душевных качеств его основателя Исая Питоева.
Из монографии М.Ипполитова-Иванова известно, что АРТО объединяло артистические силы Тифлиса и ценителей как драмы, так и оперы. Центр театральной жизни Михаил Михайлович связывает с семейством Марксов (сестры Ольга, Евгения, Александра и брат Михаил – «первоклассные дарования, восхищавшие А.Н.Островского»); вокруг них сосредотачивались все, кто в какой-то мере был причастен к искусству. АРТО действенно откликалось на все события культурной жизни, а их было немало – приезды П.И.Чайковского, К.Ю. Давыдова, выдающегося виолончелиста и основателя русской виолончельной школы, А.Н.Островского, выдающейся драматической актрисы М.Г.Савиной, А.Г.Рубинштейна. «И.Е.Питоев, женатый на Ольге Станиславовне Маркс, был душой общества. Безгранично любя искусство и обладая большими средствами, он жил чрезвычайно скромно (курсив мой - М.К.), и отдавал все, что имел, чтобы упрочить материально благосостояние этого общества… Это был меценат в лучшем значении этого слова. Состоя одновременно и представителем дирекции ИРМО, он всемерно поддерживал общество и училище материально, предоставлял для концертов общества театр, артистов и оркестр, что давало возможность нам спокойно работать». В делах был неоценимым помощником Михаила Михайловича, который уверенно полагался на его мнение и вкус. «…сегодня я получил письмо от Исая Егоровича Питоева, который сообщает мне состав нашего будущего оркестра, между ними есть артисты, которые могут и с удовольствием исполнят твой секстет», - пишет он Чайковскому; речь идет о первом исполнении недавно законченного струнного секстета «Воспоминание о Флоренции». В волнующем Чайковского вопросе об устройстве, на фоне затянувшегося строительства Казенного театра, хотя бы «какой-нибудь оперы» надежда только на Питоевых. «На будущий год…предполагается маленькая опера в Артистическом обществе, - спешит порадовать Петра Ильича его тифлисский корреспондент, - под эгидой, конечно, Исая Егоровича».
Предмет особого внимания – участие Артистического общества в тифлисских визитах П.Чайковского. Восторженный прием оказала грузинская общественность любимому композитору в его первый приезд весной 1885 года. Ложа, предназначенная для гостя, утопала в его любимых ландышах; из Кутаиси был выписан целый вагон этих цветов. За адресом дирекции последовал концерт, в течение которого не умолкали овации. «Праздник удался на славу, завершившись блестящим банкетом», - вспоминал М.Ипполитов-Иванов. Подобное завершение торжественных мероприятий было неизменным атрибутом Артистического общества.
В следующий приезд (1887) Чайковский пожелал выступить как дирижер. В программу вошли Первая сюита, Серенада для струнного оркестра и увертюра «1812 год». Когда отзвучал последний аккорд, Иван Егорович поднялся на сцену и преподнес гостю инкрустированную золотом дирижерскую палочку из слоновой кости.
Последняя встреча Чайковского с Артистическим обществом состоялась в 1890 году. Вечер открыл Петр Опочинин. Бурю восторга вызвал поднесенный им гостю поэтический дифирамб «Прекрасен шум стозвучный моря». Слушатели оценили и тонкое понимание музыки, и знаменательный финал: «Так воздадим же славу, честь / Тому избраннику отчизны, / Который много в дар ей дал,/ И в звуках всю поэму жизни / Пред нами дивно начертал». 20 октября эти стихи рукой автора были занесены в альбом Лидии Михайловны Бебутовой-Питоевой, который хранится у ее правнучки Киры Николаевны. Программа состояла из произведений Чайковского. Их исполнили молодые артисты В.Зарудная, К.Горский, Л.Бетинг. Завершающим событием вечера стала поездка в Ортачальский сад, очаровавший собравшихся не только «пространственной», но и «звуковой» панорамой. Князь Иосиф Захарьевич Андроникашвили, деятельный участник ИРМО и АРТО, инженер и скрипач, сделал фотоснимок застолья.
Чайковский был свидетелем постановки в Тифлисе в антрепризе Ивана Питоева четырех своих опер – «Мазепа», «Орлеанская дева», «Евгений Онегин» и «Чародейка». Сведения об их успехе не являются преувеличенными. «Большое спасибо г.Питоеву за постановку столь крупного и интересного произведения русского искусства», - писал Г.Корганов о «Мазепе». В Тифлисе была реабилитирована не только прохладно принятая в Петербурге «Мазепа», но и блистательно поставленная «Чародейка» после ее столичных провалов. Однако главным событием представляется борьба за утверждение «Евгения Онегина», ведь именно этот спектакль почти на протяжении века стабильно сохранялся в репертуаре тбилисской оперы. Постановка этой оперы – дерзкий вызов И.Питоева публике. Ведь с какой уверенностью надо было полагаться на свое художественное чутье и вкус, чтобы объявить рутиной утвердившуюся на тифлисской сцене гегемонию итальянской оперы и противопоставить ей русскую оперную школу!
«…Иван Егорович был упрям и поклялся, что он заставит тифлисцев полюбить Чайковского», - писал Ипполитов-Иванов. Игнорирование спектакля на императорской сцене – это одно, но каково видеть пустой зал владельцу частной антрепризы? Однако Питоев поступил вопреки обстоятельствам. Уверенный в своей победе над равнодушием публики, он постановил давать «Онегина» до конца сезона каждый четверг. И противостояние дрогнуло. Меломаны оценили серьезные обновления в новом сезоне, которые коснулись не только состава хора и оркестра, но и солистов. В главных ролях оперы утвердились В.Зарудная, Ю.Краснова, В.Аленников, П.Лодий… «Это был лучший онегинский ансамбль, который я когда-либо потом слышал, - вспоминал на склоне лет Михаил Михайлович. - Питоев в моем лице приобрел друга и помощника по пропаганде русской оперы».
И еще об одном визите. В левом углу фасада Тбилисской консерватории, в нише есть монумент в человеческий рост. Обычно его принимают за Бетховена. На самом деле скульптор изобразил Антона Рубинштейна, который посетил Грузию летом 1891 года.
«Основатель и председатель Тифлисского артистического общества И.Питоев, любивший искусство и отдавший все свои средства артистическому обществу и местному отделению Русского музыкального общества, пригласил поселиться у него на даче в Коджорах, живописной местности, расположенной в горах неподалеку от Тифлиса», - читаем в монографии Льва Барембойма об А.Г.Рубинштейне. Ипполитов-Иванов более подробно отзывается об этом событии. По его словам, Исай Егорович, известный в российских кругах своими подвижническими делами, пользовался искренним расположением Антона Григорьевича, который с радостью откликнулся на его приглашение. Дача Питоева отражала присущий прославленному меценату аскетизм в отношении к собственной персоне. Самая большая комната была мастерской, где хозяин по предписанию врача, занимался столярными работами. К приезду гостя она преобразилась в уютную гостиную с роялем фирмы «Беккер».
Круг общения А.Рубинштейна, как утверждает М.Ипполитов-Иванов, ограничивался семьей Питоева. Но композитор не смог сохранить инкогнито; привлеченные звуками рояля, вокруг дома стали собираться слушатели. Число их вскоре достигло тысячи; многие приезжали из Тифлиса. При этом соблюдалась такая тишина, что Рубинштейн, с его слабым зрением, вначале ничего не замечал, а когда обнаружил, что его уединение нарушают многочисленные паломники, страшно расстроился. Но понимая, что этими людьми движет подлинная любовь к музыке, решил, оставаясь невидимым для присутствующих, каждое утро давать концерты. Как сообщает пресса, в такой обстановке он выступил более тридцати раз с расширенной программой своих знаменитых Исторических концертов. Вечера проходили в беседах с хозяином дачи за игрой в преферанс. И вот однажды Антон Григорьевич узнал о его заветном намерении построить здание для музыкального училища. Он загорелся желанием принять в этом участие и 24 августа дал концерт. «Несмотря на адскую жару, - вспоминал Ипполитов-Иванов, - театр был переполнен. Овации были потрясающими… Сбор с концерта Антона Григорьевича послужил краеугольным камнем для нового здания музыкального училища, которое, благодаря заботам К.М.Алиханова, вложившего в него также немало собственных средств и энергии, было доведено до конца уже без меня».
Служебные неудачи, к которым добавилось заметное истощение материальных ресурсов, не сломили Исая Егоровича, не подавили его созидательной инициативы. Словно феникс из пепла, воскресает он для новой идеи. Это, быть может, самое ответственное дело в его жизни – построить театр Артистического общества, архитектурное решение которого можно было бы сопоставить с лучшими театрами Европы.
Свой замысел Исай Егорович смог осуществить уже в новом столетии. «Вчера, 6-го февраля (1901 года - М.К.) состоялось освящение нового помещения Тифлисского артистического общества и театра при нем», - сообщало «Новое обозрение». А газета «Кавказ» писала: «…сегодня мы можем наглядно убедиться, что у нас частная инициатива и частные капиталы таких громадных размеров вкладываются в дело служения высшим общественным идеалам, в дело цивилизации». Позже в «Новом обозрении» под рубрикой «Театр и музыка» описывается торжественный вечер открытия театра. «К восьми часам… великолепный, изящный театр наполнился сверху донизу празднично настроенной и разодетой в бальные костюмы публикой. Ровно в 8 часов взвился занавес, и на сцене появился с приветственным словом действительный член «Артистического общества» В.Н.Пахомов». Грянул гимн «Боже, царя храни»; хор в сопровождении оркестра по требованию публики повторил его несколько раз. Для премьеры была выбрана пьеса, с которой началось профессиональное утверждение Артистического кружка – поставленная в 1879 году «Горе от ума». В главных ролях выступали Вейдман (Чацкий), Опочинин (Фамусов), Севский (Молчалин). «Даже мелкие роли, - указывает газета, - исполнялись такими маститыми и талантливыми любителями, как О.Питоева (графиня бабушка), А.Караяни (Хлестова), К.Глоба (графиня внучка). Репетилова представлял В.Пахомов. Бал продолжался до глубокой ночи».
Постановки на грузинском языке открыл спектакль «Ханума» А.Цагарели (20 февраля). Главную героиню представляла блистательная актриса комического жанра М.Сафарова-Абашидзе.
Одновременно стали проводиться благотворительные концерты. Первый из них – в пользу «Общества по распространению грамотности среди грузин» - состоялся 24 февраля. О серьезности этого мероприятия и уровне исполнительства можно судить по составу участников: солистка Императорского театра Е.Терьян-Корганова, гастролировавшая в это время в Тифлисе, пианистка княгиня Варвара Амираджиби, скрипач Виктор Вильшау и дирижер оркестра Николай Кленовский.
Исай Егорович пережил рождение своего любимого детища всего на три года. Коварная болезнь, которая тогда не излечивалась, воспаление легких, унесла его жизнь в неполные шестьдесят лет. «Что же делало этого человека, с такой трогательной простотой скрывавшегося от людей в глубину кулис, всеобщим любимцем и безапелляционным авторитетом? - спрашивает автор некролога городской голова А.Хатисов. - Три черты: любовь к искусству, сердце и необыкновенная простота… Любя театр до полного самозабвения, он любил все, что имело отношение к нему: ни одна декорация, ни одна мелочь реквизита не допускалась на сцену без его одобрения… И эта горячая любовь… увлекала на путь служения искусству целую массу людей… Рабочий-плотник, администратор, звезды сцены и поденщики труда – все одухотворялось и сливалось в огромную театральную семью, в которой фраза «Исай Егорович просил» разрешала самые спутанные отношения».
Вот о чем напомнили две телепередачи из Парижа, воздававшие память великому артисту Жоржу Питоеву и его жене, актрисе Людмиле Питоевой, мемориальная доска с именами которых украшает фасад парижского театра «Матюрен».
Мария КИРАКОСОВА |
|
«Я получил известие, что в Тбилиси будет выходить журнал «Литературная Грузия» и туда просят меня написать... Мне так захотелось присутствовать среди друзей в этом журнале, что я, сидя несколько ночей, привел в порядок один небольшой рассказ, биографического характера. Я его доработал, назвал «Цхнетские вечера» и послал в журнал. Я получил, к своей радости, уведомление, что рассказ будут печатать. А знаешь, о чем я там пишу? О том чудесном, вдохновенном, легком и прекрасном времени, когда мы с тобой, уединившись в Цхнети, писали с утра до вечера, а вечером гуляли по поляне, и внизу переливался золотистыми огнями Тбилиси. Какие это были незабываемые дни и вечера, последние дни и вечера. Потом почтальон, помнишь, принес нам фантастическую новость, что «всюду война». И он был прав. Но все войны прошли, а сладость цхнетских вечеров и сегодня ощущается»... Так писал из Москвы в 1957 году Николай Тихонов, обращаясь к своему «дорогому другу Гогле» - Георгию Леонидзе.
А сам рассказ «Цхнетские вечера» русский поэт заключил волнующими словами: «Я поднялся на гору Давида, я смотрел на город, лежавший в свете сентябрьского солнца, древний город славы и искусства, труда и мира. Куда бы я ни бросал взгляд в это скопление домов, садов и улиц, всюду я находил уголки, связанные с воспоминаниями, с хорошими, добрыми днями, с хорошими, добрыми людьми. Как древний язычник, я вознес моление к небу, чтобы война не коснулась красоты этого города, не превратила ее в груды развалин. И небо услышало мое моление. Война не коснулась красоты Тбилиси»...
Тихонов бывал в Грузии часто. Поэт Сандро Шаншиашвили свидетельствовал: «Николай Тихонов исходил всю Грузию – с востока на запад. Он знает наш край не хуже любого грузина». Его строчки стали крылатыми: «Я прошел над Алазанью, Над волшебною водой, Поседелый, как сказанье, И, как песня, молодой».
«Каждому, кто с ним впервые знакомился, надолго запоминались его синие-синие, напоминающие финские озера, глаза», - вспоминали о нем. Синеглазый, солнечный человек... Очень открытый. В нем сочеталось несочетаемое: он подписал письмо группы писателей в газету «Правда» о Солженицыне и Сахарове и он же ходатайствовал за Заболоцкого, был фигурантом в деле о контрреволюционной группе ленинградских писателей и во всеуслышание, выступая по советскому радио, вспоминал о Гумилеве, чье имя было тогда под полным запретом, и даже цитировал его стихи.
Может быть, поэтому он и привязался к Грузии так крепко, что она, дитя солнца, и сама такая – может обжечь, но всегда согревает...
Тихонов много переводил – Г.Табидзе, Г.Леонидзе, Т.Табидзе, И.Абашидзе, С.Чиковани, Г.Абашидзе, П.Яшвили... «Тихоновские переводы грузинской поэзии надолго будут являться образцами», - писал Михаил Дудин.
А еще Тихонов здесь отдыхал душой - «Я просто люблю на проспект Руставели Без всяких забот выходить». И дружил – надежно, навсегда. Одним из самых близких ему людей стал Георгий Леонидзе.
«Незабываемые дни и вечера» в Цхнети Тихонов проводил с семьей Леонидзе и их друзьями – Аполлоном и Магдой Бжалава и их дочкой Наночкой. Впрочем, семьи Леонидзе и Бжалава не только дружили, они были родственниками – Георгий Николаевич был крестным отцом маленькой Наны. Стоит вспомнить, что в конце 30-х годов прошлого века крестины были делом опасным, люди зачастую не решались даже просто зайти в церковь – это могло иметь далеко не безобидные последствия. Поэтому во время крещения Леонидзе стоял в дверях церкви, лишь показался батюшке, но так и не переступил порога, а рядом с Наночкой находилась его супруга Эфемия Гедеванишвили.
В доме Георгия Леонидзе на, как их называли, «цхнетские ночи» собирались замечательные люди – Симон Чиковани, Ладо Гудиашвили, Карло Каладзе, Верико Анджапаридзе, Софико Чиаурели, Нита Табидзе... Всех не перечислить. Атмосфера была чудесная – звучали стихи, романсы, играла музыка.
А любимицей Николая Тихонова стала тоненькая прелестная Нана. Она без труда завоевала его сердце и осталась добрым другом на многие-многие годы. Казалось бы, ну что это за дружба между шестилетней малышкой и тридцатитрехлетним популярнейшим русским поэтом – гусаром, учеником Гумилева, «серапионовым братом»? Да самая настоящая. Они вместе гуляли, играли, рассказывали друг другу небылицы и правдивые истории. И как-то Тихонов в шутку даже сказал Магде Бжалава: «Ваша дочка меня соблазнила, как Ева Адама». Он просто очень полюбил девочку. У супругов Тихоновых не было детей... Порой Николай Семенович даже нянчился с Наной. В прямом смысле слова. Один такой случай имел последствия, ставшие фактом истории литературы.
Как-то раз, это было в один из летних дней 1939 года, все разъехались из Цхнети по делам, Тихонов с Наной остались вдвоем на весь день, и Николай Семенович трогательно ее опекал. Девочка показала старшему другу свой альбом, куда вклеивала картинки, изображавшие зверей и птиц. Под вечер Нана уснула, а утром ее ждал сюрприз – к каждой картинке Тихонов сочинил стихи. Альбом теперь был озаглавлен «Зоосад в Цхнети. Сочинение дяди Коли Звериненко» и начинался так: «Смотри-ка, Нана, как я рад: Открылся в Цхнети зоосад!» Потом – «Петух позвал лисицу в гости – от петуха остались кости», «Я до старости щенок – У меня 2 пары ног – Чтоб никто догнать не мог»... Ну и так далее. Но сюрприз не удался. Девочка не на шутку расстроилась и горько плакала – ей «испортили» альбом. Успокаивал ее дядя Гогла: «Сохрани этот альбом, и когда вырастешь, поймешь, что тебе сделали очень дорогой подарок». Так и случилось - альбом в семье Бжалава по сей день хранится как реликвия.
А через некоторое время Тихонов прислал Нане фотографию своего кота Лариона со стихами «Издалека прибыл он – Кот зверинский Ларион, Самый чудный кот на свете – Он гуляет нынче в Цхнети». Фото Лариона вместе со стихами было вклеено в альбом.
В 1947 году Николай Тихонов вновь приехал в Тбилиси. Поэт не забыл свою маленькую подругу. Родители Наны устроили застолье в честь дорогого гостя, и дом Бжалава заполнился любимыми голосами, песнями, стихами... Нана к тому времени уже играла на фортепиано, и для нее было честью сыграть для великих поэтов. Просмотрел Тихонов и альбом. С грустью, потому что его любимый кот Ларион умер в блокаду от голода... В альбом были вписаны новые стихи:
«Моему нежному другу Нане. Вторая прогулка в сад через семь лет.
Что делать, милая моя,
Я сед и хмур, пишу стихи я,
Люблю грузинские края,
Где все – восторг и все – стихия.
Я рад, что в сердце нету мрака,
Что жизнь Курой кипит вокруг,
Что я хоть старая собака,
Но юной Наны верный друг.
11 июня 1947 год».
...Ничего не поделаешь, мы рождены для потерь и обретений. Это и есть жизнь. «Меня всю жизнь окружали любимые и любящие люди», - говорит Нана Аполлоновна Бжалава, известная пианистка, заслуженный педагог Грузии. Говорит с горечью, и это, увы, понятно. Ее потери тем более тяжелы, что она теряла любимых и любящих. Но вот она начинает рассказывать о родителях, муже, детях, друзьях, и я поражаюсь ее улыбке – такой солнечной.
Ее мама, Магда Хаханашвили, родилась в Цхинвали, в родовом поместье отца, знаменитого врача. Училась в Тбилиси, окончила гимназию, театральный институт, стала актрисой. Получила известность как Магда Месхи – это фамилия ее первого мужа, которую она сохранила для сцены. Работала в Театре Руставели у Сандро Ахметели. Но когда спектакль «Разбойники» с ее участием увидел руководитель Театра музкомедии Михаил Чиаурели, то категорически заявил, что ее место – именно в его театре. И Магда перешла в музкомедию. Она была яркой, интересной актрисой, прекрасно пела и танцевала. К тому времени она вышла замуж за экономиста Аполлона Бжалава. Родился первенец – девочка. В 1930 году Театр музкомедии отправился в Москву на гастроли. Магда взяла с собой годовалую дочку. В поезде малышку угостили арбузом, и у нее началась кровавая дизентерия. Гастроли шли успешно, прервать их было, видимо, невозможно, и мама играла. А девочка болела. И умерла. Театральное дело может быть невероятно жестоким, если отдаешься ему целиком... Нана Аполлоновна рассказывает, что отец, встречавший семью на вокзале, узнав о трагедии, едва не обезумел от горя и готов был прикончить жену. Но та сама была в шоке, и несчастный отец сжалился. Магда надолго оставила театр. Шло время, с горем понемногу свыклись, и она снова вернулась на сцену, работала в Театре санкультуры. А в 1933 году родилась Нана.
Мама пела ей все время, отец тоже был очень музыкален, и с малых лет девочка всегда напевала и стремилась что-то подбирать на пианино... «Я вспоминаю свое детство только в сопровождении стихов и романсов, - говорит Нана Бжалава. - Тогда все пели. Именно пели, а не орали и не тявкали, как сейчас». Перед войной, в 1940 году, девочка поступила в музыкальную десятилетку для одаренных детей. Ей было 7 лет, и на вступительный экзамен она пришла с куклой. Получила самые высокие баллы. Училась прекрасно. Ее фото как отличницы учебы даже было опубликовано в газете «Московская правда». Первым ее педагогом стала Сусанна Элиава-Габуния, которую и сегодня Нана Аполлоновна вспоминает с теплом и благодарностью. Во время войны учащиеся в составе творческой бригады давали выездные концерты в воинской части в Навтлуги. В их числе была и маленькая Нана. В 1943 году вернулся с фронта отец – участник страшных боев под Керчью. Вернулся инвалидом. Но главное – живым.
Нана окончила десятилетку и легко поступила в консерваторию. Занимались в консерватории серьезно и с радостью. Наверное, в этом и есть счастье – жить, учиться, работать с наслаждением.
Я слушаю Нану Аполлоновну и убеждаюсь, что, к сожалению, тривиальная формулировка «вот в наше время...» перестала быть уделом пожилых ворчунов. Она наполнилась реальным содержанием. Древнее китайское проклятие «чтоб тебе жить в эпоху перемен!» мы испытали на себе. «Век вывихнут, век расшатался», поколения раскололись на глазах. Исчезает интеллигенция, и совсем скоро, если не уже, придется объяснять молодым, что означает понятие «интеллигент». Конечно, смешно идеализировать прошлое, глупцы и подлецы – явление вечное, а советские глупцы и подлецы были страшны вдвойне. И все же в те недавние времена были, например, немыслимы, невозможны фразы «это твоя проблема», «ничего личного, только бизнес»... Сейчас эти слова – в порядке вещей. Выгодничество, снобизм, оголтелый карьеризм всегда считались дурным тоном и выбором неинтеллигентного человека. Сегодня – они правила жизни.
- Нана Аполлоновна, вы и ваши друзья были бес-сребреники?
- Абсолютные.
- А что ценили в жизни больше всего?
- Порядочность, преданность, искренность, доброту...
- Чего хотели, о чем мечтали?
- Нам ничего не нужно было. Каждый понедельник в прокат выходил новый фильм. И во вторник мы уже играли музыку из него – собирались в аудитории консерватории и подбирали мелодии по слуху. Из «Серенады солнечной долины», «Большого вальса», «Сестры его дворецкого». И были счастливы. Понимаете, я не хочу осуждать нынешних молодых музыкантов. Но они не играют, а работают. Родители вкладывают очень много денег в детей – репетиторы, репетиторы... И хотят получить отдачу. Поэтому в молодых много какой-то сосредоточенной ожесточенности, желания обязательно быть лучше другого... А мне хочется побольше музыки. В наше время были индивидуальности. Конечно, и сейчас есть замечательные молодые музыканты, но самостоятельных дарований почти нет.
Нана окончила консерваторию блестяще. «На выпускном экзамене я играла Баха, Бетховена, Шопена и Рахманинова, - вспоминает она. - Зал переполнен. Нас слушает великий Гольденвейзер. Заканчиваю первую часть Второго концерта Рахманинова – овация. Ухожу со сцены, и вдруг меня останавливает ректор консерватории Иона Туския: «Пожалуйста, сыграйте вторую часть, ваше исполнение очень понравилось Александру Борисовичу». Играю вторую часть. Затем третью. А это океан музыки. И еще большая овация. Публику призывают к порядку – на экзаменах аплодировать запрещено... Не помня себя, бегу по лестнице, встречаю Гулбата Торадзе, он шутит: «Ну что, срезалась?» Заперлась в туалете, умылась, успокоилась и вышла уже гордая... Иду, и тут меня подзывает мой педагог – профессор Тамара Чхартишвили. А рядом – сам Гольденвейзер. И он ей говорит: «Большое спасибо за отличную работу и за эту прекрасную девочку». И целует меня. До сих пор не могу поверить, что это было со мной».
По окончании консерватории Нана Бжалава работала концертмейстером в консерватории и преподавала в первом музыкальном училище по классу фортепиано. Ей советовали поступать в аспирантуру. Но она... вышла замуж и целиком ушла в семью. В аспирантуре учился супруг.
Муж Наны, Валерий Стражевский, – потомок польских переселенцев в Грузии.
Вообще, на грузинскую землю поляки попадали в первое время не по своей воле. Поначалу это были люди, которые оказывались в ссылке за участие в польском восстании 1831 года. Потом в Польше случались очередные заговоры, за участие в которых подпольщиков также ссылали на Кавказ. Это были, в основном, представители интеллигенции, высокообразованные интеллектуалы. В Грузии сама собой складывалась польская среда, которая пополнялась не только потомками ссыльных, но и вновь прибывающими – инженерами, учеными, строителями, юристами, купцами, промышленниками. На Кавказе, который очень быстро развивался, они получали больше возможностей применять свои знания. Они строили Тифлис, Баку, кавказские железные дороги. Многие из них остались здесь навсегда, и Тбилиси стал крупнейшим на Кавказе местом компактного проживания поляков.
Мужчины из рода Стражевских, первые из которых прибыли в Грузию в 1866 году, всегда женились на грузинках – Гегелашвили, Джавришвили, Бжалава, Орджоникидзе...
Нана и Валерий поженились в 1959 году. Друзьями дома Бжалава-Стражевских были скульптор Мераб Мерабишвили (кстати, автор памятника Грибоедову в Тбилиси), кинорежиссер Мераб Джалиашвили, режиссер-документалист Котэ Кереселидзе, композитор Гия Канчели, дирижер Гиви Азмайпарашвили, ученый и государственный деятель Евгений Примаков... С двумя последними Валерий дружил с детства – они выросли в одном дворе на Ленинградской улице. Вскоре родились дети – Дато и Нана. Став мамой, Нана Аполлоновна не раз читала детям стихи Тихонова из своего альбома. И теперь давно знакомые строчки оценила словно бы заново. Так появилась идея эти стихи опубликовать. Нана написала поэту – попросила разрешения на публикацию. Николай Семенович откликнулся сразу. В письме от 29 ноября 1962 года он писал: «Милая Нана! Мне было необыкновенно приятно получить такое письмо, в котором все сразу – и воспоминания о прекрасных днях прошлого, и новое ощущение взрослой Наны, у которой у самой дети и, наверное, красивые, как мама, и предложение, настолько необычное насчет моего зоологического сада, что я несколько раз перечел письмо, чтобы удостовериться, что я читаю и понимаю правильно. Я очень рад узнать о судьбе той маленькой девочки, которую я развлекал в Цхнети и которая потом играла мне и Леонидзе, как настоящая музыкантша. Я и сейчас храню ее карточку, где Нана играет». Поэт попросил прислать ему тексты стихов - «бросить на них взгляд», чтобы его «совесть поэтическая была спокойна». В следующем письме он пишет: «Милый друг, дорогая Наночка! Стихи я прочел, если есть желание их печатать – я согласен! Я горжусь, что эти стихи вошли в семью и нравятся юным потомкам». И завязалась переписка, которая продолжалась до последних дней жизни Николая Тихонова.
А в 1966 году Нана с мужем встретились с Тихоновым в тбилисской гостинице «Интурист». В том году поэт стал лауреатом премии имени Шота Руставели, Героем Социалистического Труда (а в следующем, кстати, получил Ленинскую премию). До утра просидели за столом с крестьянским сыром, зеленью, грузинским хлебом и любимой поэтом «Хванчкарой». Тихонов читал стихи Паоло, Тициана, свои собственные... А потом с нарочитым грузинским акцентом шутливо обратился к своему новому знакомому – мужу Наны: «Вы, мой дорогой, никакой не Валерий Стражевский. Вы – Володиа Стражишвили».
Следующая встреча состоялась в 1976 году. Нана и Валерий были в Москве, позвонили Николаю Семеновичу, и он пригласил их к себе в Переделкино. Гостей поразило, что стены были сплошь увешаны портретами грузинских друзей поэта и фотографиями с видами Грузии. Николай Семенович рассказал, что собрал огромный материал о Грузии, и, как только выберет время, представит читателям много нового и интересного. Попрощались до новой встречи. Но следующая встреча, к сожалению, не состоялась...
В семье Бжалава-Стражевских хранится 47 писем Тихонова. Они личного характера, но наполнены любовью к Грузии, как и его знаменитые «Стихи о Кахетии», «Стихи о Грузии», «Грузинская весна». «Он не просто любил Грузию, - говорит Нана Аполлоновна. - Он боготворил ее, сходил по ней с ума. Это я знаю точно».
В своей «Автобиографии» (сборник «Советские писатели. Автобиографии в двух томах», 1959 г.) Георгий Леонидзе писал: «Тихонов не только отлично понимает, но он всем своим творчеством буквально врос в нашу жизнь, как пламенный ее соучастник.
Мне в этом крае все знакомо,
Как будто я родился здесь...
Тихонов воспел Тбилиси, Рустави, Храмгэс, тучную кахетинскую землю, горы Сванетии, чайные плантации... Мне вспоминается процесс возникновения стихотворения «Радуга в Сагурамо». Ранней зимой я пригласил Тихонова с женой в Сагурамо. Стоя на балконе дома Ильи Чавчавадзе, мы вели разговор о поэзии. Вдруг с севера я заметил радугу, появившуюся над Ерцойскими горами, и шутливо обратился к дорогим гостям: «Вот я, как гостеприимный хозяин, организовал вам радугу». Смеясь, мы вскоре покинули Сагурамо. На этом и кончилась вся история, но потом, к моему удовольствию, я прочел изумительное стихотворение:
Она стояла в двух шагах,
Та радуга двойная,
Как мост на сказочных быках,
Друзей соединяя.
И золотистый дождь кипел
Среди листвы багряной,
И каждый лист дрожал и пел,
От слез веселых пьяный.
...И этот свет все рос и рос,
Был радугой украшен,
От сердца к сердцу строя мост
Великой дружбы нашей.
Н. Тихонов – именно один из строителей этого моста «великой дружбы» от «сердца к сердцу».
А первая и единственная книга детских стихов Николая Тихонова «Зоосад в Цхнети» все-таки была издана. Она вышла в свет в издательстве «Мерани» в 1989 году. Поэт ее не увидел. Он скончался 8 февраля 1979 года в Москве.
Сегодня смысл и радость жизни Наны Бжалава, как и всегда, составляет семья, ближний круг. Дочь Нана, внуки Нино и Сандро – дети сына Дато, невестка Лика. Пять лет назад Дато трагически ушел из жизни. Недавно не стало Валерия Стражевского... «Вы не удивляетесь, что я еще живу?» - с горечью спрашивает Нана Аполлоновна.
Нет, не удивляюсь. «Бжа» в переводе означает «солнце», а «бжала» - «светлый, солнечный». Соответственно, все, кто носит фамилию Бжалава, - дети солнца. А в то, что солнце может погаснуть или исчезнуть, верится с трудом.
Да продлится этот свет...
Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ |
|
