|
ОЛЕГ ПАЛЬМОВ: «ГЛАВНОЕ – ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ СВОБОДЕН» |
|
«Вы все пишите и пишите, а ваш друг все не едет и не едет» – самая, пожалуй, известная цитата из киноролей санкт-петербургского артиста Олега Пальмова в образе почтмейстера в культовом фильме Игоря Масленникова «Собака Баскервилей».
Но Олег Пальмов известен гораздо большим, чем участием в классическом сериале о Шерлоке Холмсе.
Итак, мой уважаемый собеседник родился 20 ноября 1945 года в Свердловске (ныне Екатеринбург), в семье, эвакуированной из Ленинграда. Отец, доброволец-ополченец, лейтенант Константин Ильич Пальмов, после тяжелого ранения на Пулковских высотах, попал в госпиталь в Перми на Урале, а потом – в Свердловск, где долгое время потом работал заместителем директора Театра юного зрителя. Затем ушел в резинотехническую промышленность, был заместителем директора завода РТИ в Свердловске, после работал на заводе «Красный треугольник» в Ленинграде.
Жизнь в послевоенном Свердловске была очень нелегкой, ощущалось влияние войны, обескровившей страну. «Две шоколадных конфеты, принесенные отцом с работы, – это было что-то... Однако, благодаря своим родителям, никаких лишений я не испытывал, – рассказывает артист. – В Свердловске я помню себя лет с четырех-пяти. Мы жили в бывшем купеческом двухэтажном доме. Двор был закрыт воротами, калиткой, это я живо помню. Во дворе мы собирались ватагой, зачастую ребята сидели на лавочках, а я все время что-то рассказывал, изображал. Теперь, когда я занялся жанром моноспектакля, я понял, что «впал в детство» – это такая своеобразная рифма с моим детством».
– Как и когда вы попали в Ленинград, Олег Константинович?
– В 1964 году я окончил школу в Свердловске и приехал в Ленинград. Так получилось, что я приехал значительно позже, чем завершились вступительные экзамены в ЛГИТМиК.
– Но как же вы попали на курс?
– Я приехал с письмом от моего отца к Народному артисту РСФСР Леониду Федоровичу Макарьеву, будущему мастеру нашего курса. Дело в том, что когда-то мой отец в Ленинграде, в так называемом Дворце культуры Пищевиков (кстати, он и сейчас существует, находится на улице Правды) занимался в самодеятельности. И Макарьев «приглядывал» за этой молодежью. Хотя это и было весьма наивно, отец написал письмо Леониду Федоровичу. И с этим письмом я пришел к нему домой. Полчаса не мог заставить себя нажать кнопку дверного звонка, но все-таки решился. И он принял меня как истинный интеллигент – отнесся внимательно. В результате визита Леонид Федорович назначил мне, практически, экзамен. Я показывался, меня смотрел сам Макарьев и его педагоги. Они достаточно тщательно «просмотрели» меня и предложили без всяких прав – без общежития, без стипендии, – стать «кандидатом в студенты». А после первой сессии, через семестр, перевели в студенты.
– Удивительная практика...
– А у меня часто бывали весьма нестандартные зигзаги в жизни.
– Через четыре года вы окончили ЛГИТМиК...
– Да, в 1968 году. И уехал работать в Красноярский Театр юного зрителя. В те времена еще существовала система распределения. Мои родители – астраханцы, и меня распределили именно в Астрахань. Ситуация была подневольная – распределение, и вперед! Отрабатывай то, что на тебя потратило государство за то время, что ты учился. Надо было на три года ехать туда, куда тебя направляли. А я отказался, что тогда было весьма непросто сделать, вызвал некоторый шок, и даже скандал. Но я ведь не просто отказался, я уехал в более сложную ситуацию, в том числе и в житейском смысле – в Сибирь, Красноярск. Красноярский ТЮЗ в те времена уже славился в стране, там была своеобразная ленинградская «пробная лаборатория». Очень многие ленинградские выпускники уезжали в Красноярск. В частности, до нас там работали известные режиссеры Исаак Романович Штокбант, Геннадий Михайлович Опорков, под началом которого я потом служил в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола, и Лариса Ивановна Малеванная, ныне Народная артистка России. Эти люди и создали тот театр. А мы приехали, когда они уже уехали из Красноярска, и поднимали театр заново.
– Как же так получилось? Режиссеры уехали, а труппа приехала?
– Нет, приехал новый главный режиссер – Юрий Мочалов. Некоторые оставались и от той труппы, которая была при Исааке Штокбанте. А нас, с макарьевского курса, в труппе было трое – Владимир Шагин, Маргарита Журавлева и я. Владимир и Маргарита, к сожалению, уже покинули нас.
– Сколько лет вы работали в Красноярске?
– К сожалению, недолго. Я бы работал больше – там была прекрасная практика. Да и спектакли отличные. Мы первыми в Союзе сыграли спектакль по пьесе Александра Вампилова – «Прощание в июне». У меня была главная роль – Николай Колесов. Обо мне даже писали тогда в журнале «Театр». Потом был спектакль «Полоумный Журден» по Михаилу Булгакову, который поставил Юрий Мочалов. Там у меня была небольшая, но очень хорошая роль слуги Брендавуана. Я с удовольствием ее осилил и играл. «Питер Пэн» Джеймса Барри, там я играл злодея, предводителя пиратов Капитана Крюка. Потом была встреча с очень хорошим прибалтийским режиссером Израилем Шаевичем Пеккером. Он поставил спектакль по дивной повести Павла Нилина «Жестокость». И в нем я играл главную роль – Веньку Малышева. В известной советской экранизации повести эту роль совершенно замечательно исполнял Георгий Юматов. Я думаю, у нас был очень недурной спектакль, я бы даже сказал – очень хороший. Достаточно острый, резкий, как и сама повесть. Но потом, так сложились семейные обстоятельства, я должен был уехать в Свердловск и находиться там какое-то время. А затем вернулся в Ленинград.
Одна из главных ролей Олега Пальмова в советском кино – образ поручика Василия Дибича в четырехсерийной экранизации романа Константина Федина «Необыкновенное лето» (режиссер Григорий Никулин, Ленфильм, 1979 г.). После поражения России в Первой мировой войне измученный пленом и голодом поручик царской армии возвращается из немецкой дисциплинарной крепости для «особо непокорных» Кенигштейн на родину, в приволжский город Хвалынск. На каждом шагу он сталкивается с непонятными реалиями новой России. И в этом пути его накрывает нервный срыв. Придя в себя в госпитале в Саратове, Дибич принимает решение встать на сторону большевиков. Сюжет, вполне понятный для литературы и кино СССР.
– Фильм «Необыкновенное лето» считался очень важным идеологически. Кандидатуры исполнителей главных ролей утверждали не на Ленфильме, а в Госкино, в Москве…
– Тогда я работал в Театре Ленинского комсомола в Ленинграде, и на меня обратила внимание ассистентка режиссера Любовь Власенко. В те времена ассистенты режиссера, вторые режиссеры – это были очень важные, очень мощные профессии, то, что нынче называется «кастинговые люди». В те времена они метались по всей стране, выискивали актеров и действительно открыли очень много прекрасных актеров. И, если бы не они, эти актеры не получили бы такую высокую оценку, не стали бы известными... Я уже не помню, каким образом, но Любовь Власенко нашла меня и пригласила на фотопробы. И они были очень хорошими. После этого была кинопроба. Все эти пробы отправили в Москву. И меня утвердили. Это было совершенное счастье! Фильм называется «Необыкновенное лето», мы и снимались все лето в Пскове и Псковской области. Потом, уже осенью, – павильонные съемки в Ленинграде.
– Сейчас, в новых реалиях, осталось для вас что-нибудь важным в том образе, в той стране?
– Я не знаю, насколько образ моего поручика был важен в той стране, в Советском Союзе. Но для меня, безусловно, – очень важен. В нем была очевидна человеческая трагедия. Этот человек ушел на фронт Первой мировой войны из одной страны, а вернулся в другую, и совершенно не мог понять – что происходит? В этой роли было что играть. Конечно, время поистерло воспоминания, но я вспоминаю период съемок с большой нежностью и удовольствием.
– Вернемся в день сегодняшний. Вы приняли участие в проекте продвижения «Антологии грузинской поэзии» в русских переводах, вышедшей в российском издательстве «Либрика». Почему?
– Ну, от работы вообще не отказываются. Тем более, в такой области. Тем более что я питаю истинную приязнь к Грузии. Мне очень нравится грузинское искусство – и кино, и театр, и живопись. Это очень высокая культура, и, конечно, мне было интересно.
– А почему вы выбрали стихотворение Симона Чиковани «Задуманное поведай облакам» в переводе Беллы Ахмадулиной?
– На душу легло. Вот такой короткий ответ.
– Кто еще из грузинских поэтов и писателей вам интересен?
– Мне трудно ответить, но по сю пору у меня хранится книга, которую в госпитале после ранения подарили моему отцу, помимо ореховой трости – отец был ранен в ногу. «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели. Я читал и перечитывал ее с детства, и сейчас она хранится в моей библиотеке. И это, конечно, незабываемо. А если вам интересна моя точка зрения о грузинском кино и театре...
– Конечно...
– Сразу же приходят на память грузинские короткометражки! Их любили все, и все цитировали. Ими засматривалась вся страна. Конечно, фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» произвел на меня очень мощное впечатление. И, безусловно, грузинский театр. Я видел спектакли Роберта Стуруа на гастролях театра Руставели в Ленинграде, на сцене БДТ – «Ричард III» и «Кавказский меловой круг». «Ричард III» – это потрясение. Рамаз Чхиквадзе, который играл роль Ричарда, – несомненно, гениален. И по смыслам, и по исполнению этот спектакль просто грандиозен! Чего только стоит сцена, когда герои дерутся на мечах, натянув на себя карту мира. Дерутся два честолюбца, а весь мир ходит ходуном. А уж сцена, когда Ричмонд, поразивший Ричарда, поднимается по деревянной лестнице на эту своеобразную вышку, вышку власти, и на ходу, за несколько шагов превращается из милого молодого человека в монстра и обращает к залу уже не лицо, а страшную рожу… И тогда невольно думаешь – может быть, лучше бы остался тот, Ричард?! Потом, великий Серго Закариадзе, фильм «Отец солдата». А Георгий Данелия? А Вахтанг Кикабидзе? А Резо Габриадзе? Недавно я посмотрел его гениальный мультфильм «Знаешь, мама, где я был?» Золотая жила!
– Вы были заняты в знаменитом спектакле театра Советской Армии «Человек для любой поры» по пьесе Роберта Болта, репетировали с легендарным Владимиром Зельдиным, а играли с Игорем Ледогоровым...
– Да, так получилось. Я работал там всего один сезон и был занят только в одном спектакле. Я отношусь к этому театру с великой благодарностью, нежностью и почтением. Он снится мне до сих пор. У меня там все сразу сложилось, ко мне очень хорошо отнеслись, и я много хорошего получил в этом театре. Что же касается Владимира Михайловича Зельдина, там была такая история: в назначении было два актера – Владимир Зельдин и Игорь Ледогоров, тоже прекрасный артист. В те поры он был очень популярен, много снимался. Я уже не помню, в силу каких причин Владимир Михайлович не сыграл премьеру. Он вышел из спектакля, и все дальнейшее мое взаимодействие было только с Игорем Ледогоровым. Этот спектакль поставил прекрасный режиссер Ион Унгуряну из Молдавии. Он был тогда в фаворе, известен на всю страну. Я получил прекрасный опыт, и роль была дивная, и, как мне кажется, спектакль удался. Владимир Зельдин даже подписал мне афишу: «Быть может, театр Советской Армии станет для Вас родным домом». К сожалению, этот театр для меня буквально таковым не стал, но остался в моем сердце. Недаром он мне снится.
– А что же роль Ричарда Рича из этого спектакля? Ведь он редчайший негодяй, который внутренне оправдывает один за другим все более и более гадкие свои поступки и от мелкого чинопочитания доходит до откровенного предательства...
– Ричард Рич – человек, который заложил душу дьяволу. Он изначально был готов на эту сделку. Подспудно. Это карьерист, человек, обожающий деньги, очень любящий материальную жизнь. Он быстро заложил душу дьяволу. Для этого понадобилось совсем немного. Об этом же ему сказал и Томас Мор: «Идите, станьте учителем, вы в опасности». А Томас Мор был проницательным человеком. Он точно «сфотографировал» Ричарда Рича, поставил ему верный диагноз.
– Кого вообще интереснее играть – положительных или отрицательных героев?
– Это вопрос извечный и вечно сложный. Я не знаю. Все зависит от того, каков материал, драматургия. В отрицательном герое почти всегда есть, что делать, что искать. А положительная роль бывает настолько «голубой», что не за что зацепиться.
– Вы 15 лет проработали в БДТ...
– Большой драматический театр имени Горького был для меня очень полезным, зачастую тяжелым опытом. Очень непростой театр со сложившейся труппой блистательных актеров. Было трудно пробиваться. Иногда нас, по мере надобности, вводили в спектакли, которые ставились на «звезд». Евгений Лебедев, Кирилл Лавров, Олег Борисов, Олег Басилашвили, Николай Трофимов – это же не имена, это изумруды! Например, в спектакле «Пиквикский клуб» я играл с Николаем Трофимовым – великим артистом. Меня ввели в спектакль на роль адвоката Додсона после ухода из жизни замечательного Вадима Медведева. Моим партнером был прекрасный артист и не менее прекрасный человек Андрей Толубеев. Вечная память…
– Правда, что на этот ввод вас и предложил Андрей Толубеев?
– Эта история осталась для меня загадочной. Я так и не знаю, кто меня тогда пролоббировал. Но, слава Богу, что это было, потому что опыт просто колоссальный. Я играл тогда бок о бок с нашими великими актерами. С Георгием Александровичем Товстоноговым я тоже поработал вживую, и это тоже огромный опыт. Под его обаяние, под его шарм попадаешь мгновенно, и даже не думаешь сопротивляться, а наоборот.
– Сейчас вы – автор, режиссер и исполнитель многих литературных моноспектаклей, в том числе о Пушкине и Лермонтове. Что вам лично наиболее интересно в них?
– Два гения. Безусловно, оба, в большей или меньшей мере, – свободолюбивые люди, с огромным чувством собственного достоинства, понятиями о чести и совести. Эти понятия сейчас в дефиците, к сожалению. Для меня, например то, что Михаил Лермонтов написал не очень ловкое, вполне юношеское стихотворение «На смерть поэта» достойно бесконечного уважения. И ведь потом он приписал еще «А вы, надменные потомки...» – это же беспрецедентно храбрый поступок. За который, собственно, он и поплатился. И этот поступок был поворотным в его судьбе. Из блестящего гвардейца, служившего в Петербурге, казалось бы, о чем мечтать? – он стал поручиком Тенгинского полка, потом вообще – командиром «спецназа», вместо раненого Руфина Дорохова. Как мы помним, это тот самый Долохов из «Войны и мира». Его солдат называли «пластуны» – это практически спецназ, солдаты, собранные из разных родов войск, из казаков – кого только там не было, в этом отряде. Дорохов, когда был ранен, порекомендовал на свою должность именно Лермонтова. И Лермонтов и ел из одного котла со своими солдатами, и спал на земле. Он был очень храбрый воин. Еще в студенческие годы меня потрясло его произведение «Валерик». Оно вошло потом в мой спектакль о Лермонтове «Я знал, удар судьбы меня не обойдет». Валерик – это река, при которой случилась страшная битва между русскими и горцами. Тогда погибло колоссальное количество людей с обеих сторон. Там есть такие строки: «Хотел воды я зачерпнуть. / И зной и битва утомили / Меня, но мутная волна / Была тепла, была красна». Сдуреть же можно! Вот так говорил Михаил Лермонтов. И я к нему отношусь с величайшим почтением. Совсем не так давно мне стало отчетливо явственно: в 1837 году погиб Пушкин, в 1841-м – Лермонтов. С разницей – почти ничего. И это, конечно, колоссальная национальная трагедия, катастрофа.
– А Александр Сергеевич? У вас о нем два спектакля...
– О Пушкине написано все. В одном из моих спектаклей «Я вас любил, я вас люблю...» он представлен более светлым, недаром в спектакле присутствует целиком его дивная повесть «Метель». Вот там я очень упираю на его чувство собственного достоинства, чувство чести, которые он всю жизнь оборонял всячески, от чего подчас и случались его многократные дуэли, в которых он никого не ранил и не покалечил, а обычно стрелял, как тогда говорили «на воздух». В то время как по нему стреляли, и не раз. Второй спектакль «Выстрел» – преддуэльная история с Дантесом. Прочитав уйму литературы и все проанализировав, я попытался выразить свою точку зрения о том, что произошло. Я абсолютно не верю в измену Наталии Николаевны, совершенно не верю. В каком положении тогда оказался Пушкин! Недаром он тогда так преобразился внешне, что сестра, увидев его, просто ужаснулась. Он был обречен на эту дуэль, иначе ему было не выпутаться из этой истории, иначе ставились под сомнение честь жены, честь его самого, и честь его как первого поэта России. И это не «ой, красота, я – первый поэт России, пресмыкайтесь передо мной, ха-ха-ха!». Все дело в том, что это накладывало на него колоссальную ответственность.
– Сейчас очень популярна версия, что барон Геккерен затягивал историю с дуэлью, пока для Дантеса изготавливали кирасу.
– Да ерунда это все. «Фейки», как теперь говорят. Единственное, что возможно – пуля попала в пуговицу на мундире. А это было не фабричное производство, каждая такая кавалергардская пуговица изготавливалась вручную. На офицерских мундирах это тоже была своеобразная защита. А Дантес на дуэли был в форме. Но и это скорее вымысел. Все же Пушкин раненый попал в руку противника, и кавалергард упал. Пушкин был блестящий стрелок и не сомневался, что уложит Дантеса. Еще и потому что у того это была первая дуэль, а у Пушкина их было тридцать, плюс-минус. Он отлично знал, каково это – стоять под пистолетом.
– А как вы относитесь к бродящим сейчас по интернету рассказам о том, что старшая дочь Дантеса Леони-Шарлотта, которая глубоко почитала русскую культуру, узнав, что ее отец был убийцей Пушкина, попыталась разорвать с ним отношения, а тот поместил ее в психиатрическую лечебницу?
– Никак не отношусь. Я не очень в это погружаюсь. Что-то читал, но не придал значения. Вы знаете, погрузившись в это дело, я был так зол на Дантеса, я его так не воспринимал... В те поры он был очень поверхностным молодым человеком. Прав был Лермонтов, когда написал: «Не мог понять в сей миг кровавый, / На что он руку поднимал!» Он не знал русского языка, не знал русской литературы. Такой был, простите за вульгаризм, хлыщеватый тип.
– Бретер?
– Бретер – это все-таки другое. Это Руфин Дорохов, это Федор Толстой-Американец. Можно еще вспоминать, их было достаточно. Бретер – это синоним дуэлянта. А Дантес – типичный гвардеец из иностранцев. Он действительно понятия не имел о русском языке – так, заучил несколько фраз, без которых нельзя было обойтись, например, при несении службы в эскадроне. Его научили его же однополчане. Эти фразы он использовал и только. Но по-русски не знал ни бельмеса.
– Моноспектакль – один из самых трудных жанров. Большие объемы текста, постоянный переход из одного образа в другой. Я видела на вашем сайте фрагмент спектакля «Гений антракта», посвященного родоначальнику этого жанра, Ивану Федоровичу Горбунову. На протяжении нескольких минут вы исполняете беседу не менее чем пяти персонажей…
– Тут посылка простая. В 1996 году я расстался с БДТ. Тогда никто ниоткуда не уходил – зыбкие, тяжелые времена. В это же время, параллельно, у нас с Ларисой Малеванной был свой театр, как мы его называли, «Театрик».
– Муниципальный театр на Васильевском острове под руководством Ларисы Малеванной?
– Да. Но нам никогда никто из власти не помогал, несмотря на название. Скорее, мешали. Ну, бог с ними, время прошло... Так вот, надо было жить дальше. Я подумал и начал работать над моноспектаклями. Первым был спектакль «Узнаю, тебя жизнь, принимаю!» – в нем два блестящих рассказа Ивана Бунина «Солнечный удар» и «В Париже». Моноспектакль видоизменялся, но все же я свел в нем Ивана Бунина с Александром Блоком, с частью его цикла стихотворений «Заклятие огнем и мраком». В таком виде моноспектакль существует и сегодня. С этого я и начал. А потом возник Сергей Есенин, которому в этом году 125 лет. А Ивану Бунину – 150. И пошло-поехало...
– Вы выбрали образ действий вроде бы легкий – без ответственности за коллектив, за здание театра…
– Вы сказали очень точно – без помещения, особенно, когда ему требуется комплексный, капитальный ремонт. Без коллектива. Более того, раньше у меня были фонограммы к иным моноспектаклям, но и от них я отказался. Даже от звукооператоров. Постоянно приходилось исполнять какой-то ритуальный танец вокруг нужных людей. Осточертело. Тем более что в спектаклях много стихов, а стихи, так я считаю, та же музыка. Так что лучше быть одному. Другой вопрос, тяготы во многом упираются в прокат. Трудно самому быть своим агентом. Вот это вопрос вопросов. А в том, чтобы учить текст, создавать характеры – какая сложность? Это моя профессия. Это радость для меня, это всласть. Я – характерный актер, и во всех своих моноспектаклях стараюсь подчеркивать характеры – это же здорово, интересно. И это работа – нормальная, любимая работа.
– Но все же простите за наивность, как вы все это заучиваете? Раскрашиваете разными цветами на распечатках?
– Нет, разве что в своей внутренней палитре. Здесь – такой характер, а где-то – другой. Кто-то подвыпивший, кто-то картавит, а этот – заика... Как все это вытащить, как показать? Это и есть актерская сущность. И, конечно, все продумано. И это труд.
– Да, да, я очень хорошо помню: тот сел, тот встал, этот свистнул, и у всех персонажей разная пластика, а из реквизита – один стул. Магия!
– Верх истории – это, конечно, импровизационное состояние. Это хорошо в любом деле, но в актерском – особенно. Когда ты свободен, ты можешь сделать все, что угодно. А когда «законопачен», очень трудно работать вообще, в любой профессии. В актерской это просто наиболее показательно.
– Вы – театральный педагог, автор собственной учебной программы «Школа речи и актерского мастерства для свободы общения». В чем она состоит?
– Суть ее я уже обозначил – то самое «импровизационное состояние». Надо добиваться именно его. И неважно, в какой профессии. Главное – чтобы ты был свободен. И тогда все удается.
– И вы умеете этому научить?
– Для этого есть набор инструментов, который перечислен в моей программе. Меня очень часто спрашивают: «А что ты делаешь в этой программе?» Я отвечаю: «Придите и посмотрите».
– Давайте, попробуем так. К вам приходят студенты, зачастую уже состоявшиеся люди. Когда вы знакомитесь с ними, о чем говорите, что обещаете? Вы же должны объяснить, чему их научите?
– Нет, ничего не объясняю. Я просто вступаю в контакт, задаю вопросы, отвечая на которые они втягиваются в процесс. Главное, чтобы люди хорошо говорили, чтобы визави или аудитория не напрягались, слушая их. При этом – были свободны. Например, что является, пожалуй, самым главным инструментом в любой профессии? Это «внимание и концентрация». Без этого не будет ничего. Эти качества надо воспитывать. Иногда они включаются помимо тебя, но надо крепко поработать. Уже потом это переходит в опыт. Я предлагаю своим студентам то, чем сам владею, и что сам исповедую. Иногда это длится семестр, иногда – год. Один из учеников со мной пять лет, уже окончил аспирантуру, но продолжает заниматься. И играет сразу две роли в спектакле «Дракон» по пьесе Евгения Шварца, которую мы сейчас ставим.
– В год 75-летия Победы вы приняли участие в радио-проекте «Письма с фронта», для которого за два дня записали 40 из 75 реальных писем фронтовиков. Сорок реальных писем от очень разных людей – убежденного комиссара, партизана перед казнью, танкиста, умирающего от ран после последнего боя, сибирского пасечника, тюменского старика, уставшего от войны… Проект реализовывался в крайне сложной ситуации – апрельский пик пандемии, общественная растерянность, самоизоляция. Запись даже не была студийной, насколько я знаю. Расскажите подробнее, пожалуйста.
– Год 75-летия Победы важен для меня. Мой отец, лейтенант Константин Пальмов, был добровольцем, воевал в рядах народного ополчения, был ранен под Ленинградом. И я не мог не почтить этот год своим моноспектаклем «Пьем за яростных, за непохожих!». Но вмешалась пандемия. Какие спектакли, когда закрылись даже камерные залы? И тут появилось федеральное агентство REGNUM со своим предложением принять участие в проекте «Письма с фронта». Я благодарен за то, что меня пригласили в этот проект. Да, действительно, в нем я записал 40 реальных писем фронтовиков. И да, действительно, не в студии. Это происходило в весенний разгар этой чумы, пандемии COVID-19, и к этому моменту уже обозначили карантинные меры. Планировалось, что письма будут записываться на студии «Радио Россия – Санкт-Петербург», но, увы! Однако – святой совершенно человек – Татьяна Анатольевна Трубачева, автор, ведущая и редактор программ радиоканала «Пулковский меридиан», очень прониклась этой идеей. Два дня подряд она приезжала ко мне домой, и, сидя за моим журнальным столиком, мы записали эти 40 писем на два голоса на ее микрофон… Святая тема. Письма пронзительные. Но главное – я это делал с большим желанием.
– Агентство REGNUM тогда смогло организовать вещание «Писем с фронта» через громкоговорители в Центральном административном округе Москвы. И это было очень впечатляюще – в пустой и притихшей Москве весь день 9 мая звучали «Письма» в вашем исполнении и исполнении наших сотрудников, наших старших детей. Это производило очень сильное впечатление. Прохожие в Голутвинской слободе останавливались и махали нам руками с противоположной стороны Водоотводного канала, люди открывали окна или просто выходили на улицу, чтобы послушать.
– Не сомневаюсь. И дорого бы дал, чтобы увидеть это своими глазами. Но в мае, в силу известных причин, приехать в Москву не было никакой возможности. Повторю, главное, что в этом проекте все работали с огромным желанием. Без желания никогда не получается ничего. Через желание человек появляется на свет.
Анна НАВОДНИЧАЯ |
|
Слово «банк» имеет совершенно однозначное происхождение – от итальянского слова «banco». В древние времена так называлась скамья, на которой менялы раскладывали свои монеты. И назначение банка – определенное. Он создается, чего уж тут скрывать, с одной-единственной целью: получать прибыль. При этом почти всем банкам далеко не чужды как спонсорство, так и благотворительность.
И все-таки масштаб спонсорской и благотворительной деятельности банка ВТБ и в спорте, и в культуре, и в социальной сфере поистине поражает.
Посудите сами – банк поддерживает здравоохранение, помогает пожилым людям, сиротам, инвалидам, сотням детских больниц, проводит теннисные турниры «ВТБ Кубок Кремля», оказывает поддержку раллийной команде «КАМАЗ-мастер», Третьяковской галерее, Большому театру, Пушкинскому музею, театру «Мастерская Петра Фоменко», Русскому музею, Эрмитажу, Мариинскому театру, при помощи банка осуществляются выставочные проекты, проходят театральные премьеры, создаются художественные фильмы…
В октябре 1990 года Банку ВТБ исполнилось 30 лет. Легко себе представить, какое количество поздравлений, а главное – слов искренней благодарности получил юбиляр в свой день рождения. Их сотни! В том числе – от Союза «Русский клуб» и Театра имени Грибоедова.
Вот уже 15 лет, как Банк ВТБ оказывает поддержку «Русскому клубу», а через него – Русскому театру Грузии. Это помощь не просто ценна. Она – бесценна. Десятки великолепных проектов «Русского клуба» были осуществлены при поддержке ВТБ. А Грибоедовский театр жив и по-прежнему радует своих зрителей прекрасными премьерами во многом благодаря именно этой поддержке.
Если бы мы решились рассказать обо всех проектах, которые были реализованы нами в сотрудничестве с ВТБ, то этой теме пришлось бы, пожалуй, посвятить отдельный номер журнала «Русский клуб». Поэтому напомним лишь о некоторых из них.
В 2014 году Союз «Русский клуб» начал издавать книжную серию «Русские в Грузии». Серия не имеет ни аналогов, ни прецедентов, она – первая и единственная на сегодняшний день. Это первый опыт систематизированного освещения богатейшей истории пребывания в Грузии выдающихся российских деятелей искусства, науки, литературы, достойных благодарной памяти потомков, своего рода историческая энциклопедия русско-грузинских культурных связей, наш поклон великим русским, отношения которых с Грузией строились по старому, но верному, испытанному веками принципу – любовью за любовь. ВТБ поддержал издание книг, посвященных наместнику на Кавказе М.С. Воронцову, писателям и поэтам Александру Пушкину, Александру Грибоедову, Льву Толстому, Владимиру Маяковскому, Николаю Гумилеву, Осипу Мандельштаму, Михаилу Булгакову, Максиму Горькому, Евгению Евтушенко, театральным режиссерам Владимиру Немирович-Данченко, Георгию Товстоногову, Леониду Варпаховскому, актерам Павлу Луспекаеву и Наталье Бурмистровой, художнику Василию Шухаеву, оперному певцу Федору Шаляпину.
В 2014 году «Русский клуб» отметил 200-летие со дня рождения М.Ю. Лермонтова. В свет вышла книга-билингва «Мцыри/mwiri», в которой, наравне с оригинальным текстом, приведены переводы поэмы на грузинский язык, осуществленные классиком грузинской литературы Ильей Чавчавадзе и известным переводчиком Давидом Гачечиладзе. Издание проиллюстрировали молодые тбилисские художники Мзия Мчедлишвили и Арчил Кухианидзе. Книга была презентована на торжественном вечере-приеме, в программу которого вошли: симфоническая поэма Отара Тактакишвили «Мцыри» в исполнении симфонического оркестра под управлением заслуженного деятеля искусств Грузии, лауреата Государственной премии Грузии Реваза Такидзе; поэма «Мцыри» на русском и грузинском языках в исполнении заслуженной артистки Грузии Людмилы Артемовой-Мгебришвили и артиста Кахи Микиашвили; художественная композиция «Мцыри» – рисунки на песке в исполнении художницы Нонны Гиунашвили; вальс из балета «Маскарад» Арама Хачатуряна, хореограф-постановщик – Давид Метревели; романсы на стихи М.Ю. Лермонтова в исполнении ансамбля «Форте», художественный руководитель – композитор Нуца Джанелидзе; выставка репродукций картин М.Ю. Лермонтова. Замечательный был вечер, настоящий праздник!
При поддержке ВТБ Театр имени А.С. Грибоедова осуществил постановку целого ряда спектаклей: «Золушка» Е. Шварца, «Снежная королева» Г.-Х. Андерсена, «Буратино» А. Толстого, «Ревизор», «Игроки» и «Шинель» Н. Гоголя. Спектакли заняли прочное место в репертуаре театра, пользуются большим зрительским интересом и собирают неизменные аншлаги. Добавим, что на Международном театральном фестивале «Встречи в России» в Санкт-Петербурге «Ревизор» был назван «сенсацией фестиваля», а «Шинель» – триумфально представлена в Федеральной программе «Большие гастроли» в гг. Нижний Новгород, Владимир, Казань, Йошкар-Ола, а также на сцене московского театра на Малой Бронной.
В 2015 году нам удалось провести грандиозное празднование 170-летия театра Грибоедова (в этом году, увы, пандемия помешала отметить 175-летний юбилей Русского театра Грузии). Поздравить старейший русский театр зарубежья приехали десятки выдающихся театральных деятелей, руководители русских театров со всего мира. В числе почетных гостей юбилейных торжеств были Народный артист СССР Василий Лановой, Народный артист СССР Олег Басилашвили, Народная артистка России Ирина Муравьева. В те же дни в Тбилиси, на площадке Грибоедовского театра, прошел I Всемирный конгресс русских театров зарубежья, состоялось открытие Музея Грибоедовского театра.
А сколько великолепных вечеров мы провели благодаря поддержке ВТБ!
В 2016 году Союз «Русский клуб» и Благотворительный фонд имени Микаэла Таривердиева отметили 85-летие со дня рождения композитора Гала-концертом «Запомни этот миг» в Тбилисском оперном театре. И вот на сцене, где в 1949 году состоялся дебют композитора, вновь зазвучала его музыка. Оркестром Тбилисской оперы дирижировал заслуженный артист России Александр Поляничко. За фортепиано солировали обладатель Гран-при I Международного конкурса молодых пианистов Grand Piano Competition Сандро Небиеридзе и заслуженный артист России Алексей Гориболь. В исполнении сопрано Термине Зарян прозвучала моноопера «Ожидание». А всеми любимые песни из фильмов пели легендарное трио «Меридиан» и грузинские исполнители и артисты. Стоит ли уточнять, что зал подпевал, а после – долго не отпускал участников гала-концерта со сцены! «Мне очень дорого то, что в Тбилиси Микаэла Леоновича не просто помнят, а любят, – обратилась к публике вдова композитора, музыковед Вера Таривердиева. – Вы знаете, само слово «Тбилиси» вызывало в нем какое-то особое чувство. Он мне его передал. Тбилиси меня понял и принял. И уже никогда не отпустит. Я буду сюда приезжать, несмотря ни на что».
К 90-летию со дня рождения Народного артиста СССР Эльдара Рязанова в Театре Грибоедова прошел вечер-концерт «Музыка жизни», в котором приняли участие Народная артистка России Светлана Немоляева, Народный артист СССР Эльдар Шенгелая, Народная артистка СССР Нани Брегвадзе, Народная артистка Грузии Гуранда Габуния, заслуженная артистка Грузии Ирма Сохадзе и другие звезды эстрады и театра. Каждый зритель получил подарок – сборник стихотворений Эльдара Рязанова «Любовь – волшебная страна», изданный «Русским клубом».
В 2018 году мы праздновали 80-летие со дня рождения Владимира Высоцкого. В концерте «Мне есть что спеть» приняли участие звезды театра, кино и эстрады Грузии и России. В рамках концерта прошла презентация двух книг, посвященных великому поэту и артисту: очередное издание из серии «Русского клуба» «Русские в Грузии» и книга «Высоцкий в Грузии», выпущенная издательством «Либрика» (Россия) при деятельном участии Союза.
Осенью прошлого года в Тбилиси прошли Дни российского кино и Вечер памяти Марлена Хуциева и Георгия Данелия. В Грузию прибыла замечательная «киносборная» под предводительством Вячеслава Шмырова, киноведа, продюсера, художественного руководителя и генерального продюсера кинофестиваля «Московская премьера». В вечере-концерте на сцене театра Грибоедова участвовали актеры Станислав Любшин, Валентина Титова, Дмитрий Харатьян, Елена Коренева, режиссер Галина Данелия-Юркова и другие. Какие овации гремели в зале! В большом зале с тремя ярусами лож не было ни одного свободного места. На показах российских фильмов – полные залы.
Думается, даже этого перечня хватило бы любой организации для того, чтобы гордиться сделанным. Но это – лишь малая часть того, что мы реализовали в содружестве с ВТБ и, конечно, того, что надеемся осуществить в будущем!
С огромной душевной радостью поздравляем Банк ВТБ с тридцатилетием! Желаем юбиляру процветания, благоденствия, новых достижений и побед на блистательном пути, который всегда направлен только вперед!
И будьте уверены – в нашем лице вы всегда найдете верного соратника, благодарного друга и надежного партнера.
А наши с вами проекты, неизменно вызывающие большой общественный интерес, серьезный резонанс и восторг публики – лучшее тому доказательство. |
|
|
«СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК» САЛОМЕИ АНДРОНИКАШВИЛИ |
|
«Женщины ее породы рождаются раз в столетие,
нарочно для того, чтобы быть воспетыми и
увековеченными».
Аветик Исаакян
Легендарная дива, муза Серебряного века, блистательная красавица, будившая воображение поэтов и художников, Саломея Андроникашвили прожила жизнь, полную приключений и невероятных событий, дружбы с лучшими представителями русской и грузинской интеллигенции. Остроумная, красивая, с изысканными аристократическими манерами, обладавшая отменным вкусом и чувством юмора, Саломея была признана властительницей дум и первой красавицей петербургского общества.
***
Саломея (Саломе) родилась в Тифлисе в 1888 году, в семье грузинского князя Николая Захарьевича Андроникашвили. Саломеей ее назвали в честь грузинской святой Саломе Уджармской, а не библейской Саломеи, как многие полагали.
Родословная древнейшей грузинской фамилии Андроникашвили восходит к византийскому императору Андронику Комнину, матерью которой была грузинская царевна Ката (Катаи) Багратиони, дочь Давида IV Строителя. Андроник в юности во время правления императора Мануила посетил родину матери и был радушно принят там двоюродным братом – Георгием III, пожаловавшим ему «города, крепости и земли в Кахети». После смерти Андроника, преследуемые новым правителем его дети бежали в Грузию, где в то время правила царица Тамара. В Грузии потомки Андроника были достойно встречены и обласканы. В 1204 году царица Тамара отвоевала Трапезунд и посадила там правителем внука Андроника – Алексея. По одной из версий, другой внук императора Андроника стал родоначальником грузинского рода Андроникашвили, который царем Ираклием II был включен в список владетельных кахетинских князей. В грузинских летописях Андроникашвили упоминаются с XVI века. Представители этого рода занимали епископские кафедры в Бодбе, Алаверди, Некреси, Ниноцминда и Рустави.
Отец Саломеи князь Николай (Нико) Андроникашвили (по матери Джорджадзе) окончил Лесную академию в Москве и работал главным экспертом Кавказского комитета по защите от филлоксеры, позже занимал должность главы города Батуми. Близко знавшие князя Николая Андроникова единогласно утверждали, что он был мягкого нрава и очень хорош собой. Мать Саломеи – Лидия Плещеева была внучатой племянницей известного русского поэта А. Плещеева. По долгу службы Николаю Андроникову приходилось часто ездить по разным городам. В одну из таких поездок в Петербурге он познакомился с будущей супругой. Красивый стройный грузин с приятными манерами произвел на Лидию Плещееву неизгладимое впечатление. Она была старше Николая и замужем, но влюбившись, оставила мужа и поехала с ним в Грузию. Всю жизнь они прожили в любви и согласии, были вместе вплоть до кончины Николая (1947). У них было трое детей – старшая Саломея (1888г.), Мариам (1892 г.) и сын Яссе (1893), жизнь которого трагически оборвалась в 1937 году.
«Мать моя русская (Плещеева) была женщиной удивительной, незаурядной. Воспитывались мы в русских традициях. Отца любили, любовались им, но он в нашем воспитании никакого участия не принимал. Я – старшая, выдалась меньше русской. И хотя физически – в отца, нравом и характером очень похожа на мать. Сестра Машенька (Маруся) гораздо более грузинка. Яссе, брат – половина на половину. Все мы трое были близки и дружны...» (Из письма Саломеи к Папуне Церетели, 1970 г.).
После окончания университета младшая сестра Маруся вышла замуж за экономиста Т. Шарашенидзе и стала работать в Институте географии в Тбилиси. Судьба брата Яссе оказалась трагичной. Юрист по образованию, он увлекся театром и все время проводил в созданном им в Москве Молодежном театре. Женился на петербурженке Е. Вахтер, от которой имел сына Константина, в начале революции вместе с матерью эмигрировавшего в Париж. Яссе остался и был репрессирован, расстрелян в 1937 году по обвинению в шпионаже. Саломея невольно оказалась виновницей его гибели. Находясь в неведении относительно судьбы своих ближайших родственников и беспокоясь за них, в 1934 году она через знакомого французского журналиста послала Яссе письмо, которое стало поводом для его ареста. Революционные власти давно приглядывались к князю Андроникашвили, имевшему связи с представителями высших слоев царской России и случай представился – письмо из заграницы. Семья надеялась, что он жив, но в 1954 году стало известно, что он был расстрелян.
***
Юную Саломею Андроникашвили вместе с кузиной Тинатин в 1906 году отправили в Санкт-Петербург поступать на Бестужевские курсы и наняли им комфортабельную трехкомнатную квартиру в престижном районе города на Мойке. Юные грузинские красавицы с аристократическими манерами сразу оказались в центре внимания петербургского общества. Они стали активными посетителями литературных салонов Петербурга, общались с выдающимися представителями творческой интеллигенции.
В Петербурге в литературном салоне произошло знакомство Саломеи с легендарной личностью Зиновием Пешковым, старшим братом соратника Ленина Якова Свердлова. Отказавшись от своей веры и приняв православие, он стал приемным (крестным) сыном писателя Максима Горького (Пешкова). Биография его настолько фантастична, что кажется выдуманной. Влюбившись в юную красавицу, Зиновий предложил ей руку и сердце. В будущем прославленный генерал французской армии, друг и сподвижник президента де Голля тогда был беден и мало известен. Правда, молодой человек был красив, пользовался успехом у женской половины, но этого оказалось недостаточно. Вмешались родители, особенно активно противилась этому браку мать Саломеи, и ее убедили в бесперспективности такого замужества. Отвергнутый Зиновий уехал в Америку, но по воле случая спустя годы они вновь встретились.
Саломею в 18 лет выдали замуж за Павла Семеновича Андреева – преуспевающего чаеторговца, имевшего в Питере несколько магазинов вдовца с тремя детьми, вдвое старше нее. В браке родилась единственная дочь Саломеи Ирина, в будущем баронесса Нольде, активная участница французского сопротивления. Брак, основанный на голом расчете, оказался недолговечным. Слишком уж разные интересы и устремления были у супругов, Саломею влекло к светской жизни, к литературной богеме, Андреев же интересовался в основном своим бизнесом, хотя занимался благотворительностью, построил школу в Скреблово. На вопрос о муже писательницы Ларисы Васильевой, навестившей Саломею в Лондоне, она отвечала, что «внешне он был крупный, русский, по своему красивый, несколько хмурый». Летом всей семьей они ездили в Скреблово, где у Андреева было имение, прекрасный дачный особняк с великолепным садом. «...Место чудное, большой дом, а в парке маленький домик с террасой и кухней. Я его облюбовала для себя и поселилась там отдельно. За стол садились двадцать человек – дети Павлика, мои и его родственники... Лето шло весело». Несмотря на описанную картину семейной идиллии, чувствуется некое отчуждение между молодыми супругами – «облюбовала в парке маленький домик и поселилась отдельно». После рождения дочери они еще больше отдалились. Андреевы жили раздельно, но не разводились. Павел Андреев жил на 2-ой Рождественской улице, а Саломея Николаевна снимала квартиру на Васильевском острове. Доподлинно не известно, что послужило поводом для официального развода, но по одной из версий Андреев стал ухаживать за кузиной Саломеи – Тинатин, а потом и за ее младшей сестрой Марией. Тинатин вскоре вышла замуж за Сергея Танеева, брата Анны Вырубовой, любимой фрейлины последней российской императрицы. Между супругами были и так напряженные отношения, а такое оскорбительное поведение мужа возмутило ее, и она подала на развод. Защищал интересы Саломеи известный петербургский адвокат Луарсаб Андроников, отец братьев Андрониковых – выдающегося физика Элевтера Андроникашвили и известного исследователя творчества А. Пушкина и М. Лермонтова Ираклия Андроникова. С его помощью она смогла отсудить шикарную петербургскую квартиру и солидное финансовое обеспечение, позволяющее ей содержать литературный салон, заниматься благотворительностью и вести светский образ жизни.
Саломея держала литературный салон, собиравший замечательных поэтов, музыкантов, писателей, художников – Осип Мандельштам, Сергей Рафалович, Надежда Тэффи, С.С. Мокульский, Илья Зданевич, Генрих Нейгауз, Сергей Прокофьев, скрипач Павел Коханский, пианист Александр Боровский, Артур Лурье, Михаил Кузмин, Сергей Маковский, А. Смирнов, художники Василий Шухаев, Александр Яковлев, Сергей Чехонин, Николай Радлов, Сергей Судейкин и др. Саломея стала моделью и музой художников и поэтов Серебряного века. Многие известные поэты и художники посвящали ей стихи, рисовали ее портреты, Илья Гинзбург сделал скульптурные слепки ее прекрасных узких кистей рук, один из которых был уничтожен в Лондоне во время бомбежки, а другой экземпляр, оставленный ею в особняке, как и многие предметы, затерялся в революционном Петербурге.
«Украшением синих вторников (вечеров), как всегда, была Саломея (Андроникова) – не писательница, не поэтесса, не актриса, не балерина и не певица – сплошное не. Но она была признана самой интересной женщиной нашего круга. Была нашей мадам Рекамье...», – писала популярная в то время петербургская писательница Надежда Тэффи. В России фамилию Саломеи Андроникашвили произносили на русский манер – Андроникова.
Дружбу с ней искали, о любви мечтали. В Санкт-Петербурге Саломею называли ласкательным именем «Соломинка». Влюбленный в нее поэт Осип Мандельштам посвятил ей одно из лучших своих стихотворений под названием «Соломинка». Саломее посвящение, несмотря на его популярность, не очень нравилось. Отмечая музыкальность стихов, она говорила, что это «пустые стихи, и непонятно, какое они имеют к ней отношение. Саломея по общему признанию имела отличный вкус, прекрасно разбиралась в поэзии, была умна и с ее мнением считались, но на этот раз мнения разошлись со многими ценителями прекрасного. Однако следует принимать во внимание тогдашнюю обстановку, увлечение мистическими литературно-философскими направлениями, где главное место было отведено эротике и таинству Смерти. В связи с этим вызывает интерес статья кандидата филологических наук Л.Г. Пановой – солидное исследование, посвященное стихотворению «Соломинка» (Л. Панова «Уворованная Соломинка»: к литературным прототипам любовной лирики Осипа Мандельштама ).
Соломинка
Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне
И ждешь бессонная, чтоб важен и высок,
Спокойной тяжестью, – что может быть печальной, –
На веки чуткие спустился потолок,
Соломка звонкая, соломинка сухая,
Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,
Сломалась милая соломка неживая,
Не Саломея, нет, соломинка скорей!
В часы бессоницы предметы тяжелее,
Как будто меньше их – такая тишина!
Мерцают в зеркале подушки, чуть белея,
И в круглом омуте кровать отражена.
Нет, не соломинка в торжественном атласе,
В огромной комнате над черною Невой,
Двенадцать месяцев поют о смертном часе,
Струится в воздухе лед бледно-голубой.
Декабрь торжественный струит свое дыханье.
Как будто в комнате тяжелая Нева.
Нет, не соломинка – Лигейя, умиранье, –
Я научился вам, блаженные слова.
2
Я научился вам, блаженные слова: /Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита. /В огромной комнате тяжелая Нева, /И голубая кровь струится из граната. /Декабрь торжественный сияет над Невой. /Двенадцать месяцев поют о смертном часе. /Нет, не соломинка в торжественном атласе /Вкушает медленный томительный покой. /В моей крови живет декабрьская Лигейя, /Чья в саркофаге спит блаженная любовь. /А та, Соломинка – быть может, Саломея, /Убита жалостью и не вернется вновь!
О. Мандельштам, 1916
В том же году влюбленный О. Мандельштам посвятил Саломее «Мадригал»:
Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь!
Помоги мне в эту ночь
Солнце выручить из плена,
Помоги мне пышность тлена
Стройной песнью превозмочь,
Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь!
Саломея была активной посетительницей популярного литературно-артистического кабаре «Бродячая собака» в Санкт-Петербурге, славу которого составили громкие и популярные имена – А. Ахматова, Н. Гумилев, К. Бальмонт, Вл. Маяковский, И. Северянин, В. Хлебников, О. Мандельштам, М. Кузмин, А. Лурье, А. Аверченко, С. Судейкин, Ал. Толстой, Н. Тэффи, Н. Кульбин, балерина Т. Карсавина и др. Стены «Бродячей собаки» были разрисованы Сергеем Судейкиным.
В арт-кафе «Бродячая собака» Саломея познакомилась и подружилась с выдающейся русской поэтессой Анной Ахматовой (увековечившей это артистическое кафе в стихах «...Все мы бражники здесь, блудницы...» и «Да, я любила их, те сборища ночные...»).
Наступала бурная революционная эпоха и блистательный Серебряный век русской культуры постепенно угасал. Ветер истории разметал его представителей по разным странам. На смену им приходило новое поколение с другой эстетикой.
Январский день. На берегу Невы
Несется ветер, разрушеньем вея.
Где Олечка Судейкина,увы, Ахматова, Паллада, Саломея?
Все, кто блистал в тринадцатом году –
Лишь призраки на петербургском льду.
Вновь соловьи засвищут в тополях,
И на закате, в Павловском или Царском
Пройдет другая дама в соболях
Другой влюбленный в ментике гусарском...
Г. Иванов
В 1917 году разошлись пути Ахматовой и Саломеи. Вновь встретились они спустя полвека в Лондоне. Саломея с близкой подругой баронессой Марией Будберг, литературным секретарем и музой М. Горького, навестила гостившую в Англии поэтессу в отеле «Президент». Встреча получилась эмоциональной и ностальгической. Саломея пригласила Анну к себе в гости и через несколько дней Ахматова нанесла ей ответный визит. Несмотря на то, что ностальгия по старому Санкт-Петербургу с его яркой артистической жизнью охватила старых подруг, Саломея говорила, что у них «было ощущение, что годы не прошли, что они только недавно расстались... Вся наша «дружба» длилась всего несколько месяцев... Но тяготение друг к другу было ясно и обе мы пронесли через 48 лет память сердца и встретились здесь (в Лондоне) в 65 году как близкие. Той зимой Анна подарила мне свои стихи... с дарственной «В надежде на дружбу». Состоялась она только в памяти» ( Из письма Соломеи Андрониковой к М.М. Кралину от 4-6 марта 1973 года). На прощание Ахматова подарила Саломее автограф посвященного ей еще в 1940 году стихотворения.
ТЕНЬ
Всегда нарядней всех, всех розовей и выше,
Зачем всплываешь ты со дна погибших лет?
И память хищная передо мной колышет
Прозрачный профиль твой за стеклами карет.
Как спорили тогда – ты ангел или птица!
Соломинкой тебя назвал поэт,
Равно на всех сквозь черные ресницы
Дарьяльских глаз струился нежный свет.
О тень! Прости меня, но ясная погода
Флобер, бессонница и поздняя сирень
Тебя, красавицу тринадцатого года,
И твой безоблачный и равнодушный день
Напомнили, а мне такого рода
Воспоминанья не к лицу. О тень!
Анна Ахматова
Анна Ахматова всегда тепло отзывалась о Саломее, интересовалась ее судьбой. Известный философ и писатель Исайя Берлин пишет в своих вспоминаниях: «Она (Ахматова) спросила меня о Саломее Гальперн, урожденной Андронниковой, с которой была знакома еще в Санкт-Петербурге перед Первой мировой войной. Эта знаменитая красавица, блиставшая в светском обществе остроумием и привлекательностью, находилась в дружеских отношениях со многими художниками и поэтами того времени. Я услышал от Ахматовой (собственно, я это уже знал), что Мандельштам, влюбленный в Саломею, посвятил ей одно из лучших своих стихотворений. Я был близко знаком с Саломеей Николаевной и ее мужем Александром Яковлевичем Гальперном и рассказал о каких-то фактах их жизни, их окружении и взглядах... Ахматова вновь заговорила о Саломее Андронниковой (Гальперн), ее красоте, обаянии, незаурядном уме, о вечерах в кабаре «Бродячая собака», о представлениях в театре «Кривое зеркало»... (Исайя Берлин. «Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах»).
После развода с мужем Саломея стала встречаться с влюбленным в нее поэтом и драматургом Сергеем Рафаловичем, который окружил Саломею и ее дочь любовью, вниманием и заботой, посвящал ей стихи, мотивы которых использовал О. Мандельштам в посвященных Саломее стихах (Л. Панова, 2009).
... Ты не царевна Саломе
И не Христова Саломея
Уста казненного лобзать,
Коснуться девственной Марии.
Нет, на тебе иной стихии
Неизгладимая печать.
Ты внучка пышной Византии
Душой в отца и сердцем в мать
С. Рафалович жил на две семьи, работал в Париже в офисе своего тестя, но каждый год несколько месяцев проводил в России. Рафалович забрал Саломею с дочерью Ириной в Алушту, в Крым, где она жила на даче А.А. Смирнова, принадлежащем родителям его жены. На даче в это время жили Осип Мандельштам, Сергей Радлов с женой, Шухаевы, Константин Мочульский и Виктор Жирмунский. По вечерам мужское поэтическое сообщество устраивало вечера поэзии, читали новые стихи, устраивали дискуссии по поводу модных литературных течений. Ко дню именин Саломеи 16 августа совместными усилиями Константин Мочульский, Осип Мандельштам, Сергей Радлов и Виктор Жирмунский написали и поставили посвященную ей шуточную пьесу «Кофейня разбитых сердец, или Савонарола в Тавриде». А в это время назревали революционные события. Влюбленный в Саломею адвокат Александр Гальперн, обеспокоенный судьбой Саломеи, прислал ей тревожное письмо, что Николай Второй отрекся от трона, в Петрограде стало опасно и ни в коем случае туда не стоит возвращаться, настоятельно советовал ей ехать к родителям в Грузию. Она последовала его совету и вместе с дочерью и бонной поехала к родителям. Но на пути в Грузию случилось непредвиденное, она оказалась в Харьковской тюрьме – ее задержали воинственно настроенные большевики, и жизни Саломеи угрожала реальная опасность. Но тут вмешался его Величество Случай. Помощь пришла неожиданно от бывшего поклонника Саломеи Зиновия Пешкова, который, как оказалось, в это время работал во французском представительстве при меньшевистском правительстве Грузии. Случайно узнав об опасности, угрожавшей Саломее, он послал своему приемному отцу пролетарскому писателю Максиму Горькому срочную телеграмму: «Отец! Звони Ленину, Троцкому, хоть Карлу Марксу, но спаси из харьковской тюрьмы Саломею Андроникову». Саломея была освобождена и смогла продолжить путь. Через несколько дней счастливый Зиновий уже встречал Саломею на тифлисском вокзале.
В Тифлисе Саломея жила с 1917 по 1920 год, встречалась с грузинскими и русскими писателями и поэтами, бежавшими из революционного Петрограда в гостеприимную Грузию. Саломея и в Грузии вела активную богемную жизнь, организовывала литературные вечера, вместе с Сергеем Городецким (представителем знаменитого «Цеха поэтов») и Сергеем Рафаловичем издавала литературно-поэтический ежемесячный журнал «Орион». Очарованные Саломеей Тициан Табидзе и Паоло Яшвили писали ей стихи-признания в альбом, который, к сожалению, сгорел вместе с чудесными акварелями П. Лукомского и Ивана Пуни в Лондоне, когда в дом Саломеи, во время войны попала бомба. Талантливый грузинский писатель, яркий представитель грузинского поэтического объединения «Голубые роги» подарил ей автограф своих стихов, посвященных библейской Саломее:
«Офорт» ...
...Кровавый хмель гранатов зноя
Зовет всех женщин на разгул.
И слышен, слышен темный гул
Любовных помыслов нагноя.
Горит тигрица Саломея:
В садах у дикого куста,
Зовя любовь: янтарно млея
Целуя мертвые уста.
Григол Робакидзе
На одном из литературных вечеров в Тифлисе разговор зашел о выдающихся поэтах Серебряного века русской поэзии. Наша бабушка княгиня Александра Авалиани-Абашидзе, бывшая большой поклонницей Александра Блока, поинтересовалась у Саломеи, правда ли, что она стала музой знаменитой «Незнакомки». В Петербурге Саломею считали адресатом одного из самых прекрасных стихотворений короля поэзии Александра Блока.
Саломея рассказала, что она действительно в то время гостила в Озерках, в пригороде Санкт-Петербурга, в любимом месте отдыха петербуржцев. Озерки получили свое название от расположенных там Суздальских озер. Поселок этот несет историческую нагрузку – здесь был убит Георгий Гапон, сюда ездил лечиться Григорий Распутин. Отстав от сопровождавших ее друзей, Саломея решила заглянуть в местный ресторанчик, где неожиданно встретила Александра Блока. Такие неординарные поступки, несовместимые со статусом светской львицы, были вполне в авантюрном характере Саломеи, любившей рискованные приключения. Достаточно вспомнить ее полеты на аэроплане, которые долго будоражили весь Петербург. Несмотря на имевший место в действительности факт встречи с поэтом в Озерках в захолустном ресторане и проявленный Блоком интерес, Саломея никогда не утверждала, но и не отрицала, что она была музой, вдохновившей поэта на «Незнакомку». Однако многое говорит в пользу этой версии. Несмотря на то, что Александр Блок был окружен целой армией боготворивших его поклонниц, музой в основном была его жена Людмила Менделеева. В случае Незнакомки, по признанию самого поэта и его близкого окружения, музой была случайно встреченная поэтом в пригородном ресторане незнакомая очаровательная молодая леди. По воспоминаниям Саломеи, переданных нам бабушкой, можно воссоздать картину встречи поэта с незнакомкой и историю создания творческого шедевра.
***
Пригород Санкт-Петербурга, дачный поселок Озерки. Вечерело. Последние лучи солнца еще освещали фасад здания. Вдруг двери ресторана распахнулись и в зал вошла высокая стройная молодая леди, мгновенно приковавшая к себе взоры мужчин. Когда она вошла в зал, стоявший там гул от пьяных голосов внезапно смолк, наступила тишина и все уставились на нее, гадая, каким ветром могло занести сюда, в этот ресторанчик изысканную молодую леди. Не обращая внимания на устремленные на нее восхищенные взгляды, прекрасная незнакомка направилась к столику у окна и заказала шампанское. Сидя в одиночестве, изредка окидывая взглядом зал, она медленно потягивала божественный напиток. Среди очарованных красотой и заинтригованных притягательной таинственностью незнакомки был знаменитый русский поэт Александр Блок, оказавшийся в непосредственной близости от прекрасной леди.
Подняв глаза, незнакомка (Саломея) встретилась с устремленным на нее восхищенно-отрешенным взглядом «сероглазого короля». В ту пору Блок переживал личную драму – его любимая жена Людмила, дочь всемирно известного ученого Дмитрия Менделеева, влюбилась в близкого друга Блока – в поэта Андрея Белого и между ними возник роман. Боготворивший жену Блок был потрясен, не мог писать, казалось, у него иссяк творческий запал. Страдая и стараясь утопить горе в вине, уединялся в пригородном ресторане-забегаловке, где его никто бы не искал. Появление таинственной красавицы в этом ресторане вывело его из забытья, заставило встряхнуться, разбудило творческое воображение поэта, вдохновив на создание одного из самых прекрасных его стихов. Поэт начал что-то лихорадочно писать на клочке бумаги, изредка вновь бросая на нее восхищенные взгляды, как бы пытаясь запечатлеть в памяти образ прекрасной леди. Но настолько велик контраст между действительностью и мечтой в образе прекрасной незнакомки, что поэт, скорее его лирический герой, не уверен: прекрасная незнакомка – это сон, красивая мечта, плод его затуманенного вином сознания или реальная картина. Слишком уж несовместимы прекрасное видение и захудалый провинциальный ресторан с пьяными местными жителями.
Возбужденный, окрыленный надеждой поэт возвращается домой и читает любимой жене написанные в пригородном ресторане на смятом листке бумаги стихи о прекрасной незнакомке. Об этом эпизоде рассказал в своих воспоминаниях присутствовший при этом поэт Андрей Белый (виновник его страданий). «Незнакомка» Александра Блока стала символом Прекрасной дамы Серебряного века и ознаменовала новый переходный этап в творчестве поэта. Несмотря на то, что таинственность, мистические элементы символизма все еще в большой степени присутствуют в стихах поэта, в его творчестве уже наметились реалистические мотивы. Приводим ту часть стихов, которая непосредственно связана с появлением в провинциальном ресторане Прекрасной незнакомки.
НЕЗНАКОМКА
...И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка
И шляпка с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине
А. Блок, 1906 г.
Действительно, прекрасная поэзия. Анна Ахматова восторженно писала о стихах: «великолепно это сплетение пошлой обстановки с дивным ярким видением».
В 1921 году советская власть докатилась и до Грузии и здесь стало опасно – международные организации стали свертывать свою деятельность в Грузии. Артур Лурье пишет жене Ирене Грэм, что с Саломеей «приключилась шальная романтическая история, когда член Французского представительства в Грузии (Зиновий Пешков – авт.), сватавшийся к ней еще до ее брака, предложил ей прокатиться в Париж за шляпками». Саломея неожиданно согласилась поехать с ним «как настоящая аристократка, ни о чем всерьез не думала». Позже она говорила, что не может простить себе, что «совершила глупость, покинула родину в тяжелый час». Тогда же она ни о чем не думала и поехала с ним, оставив дочку на попечении родителей, не ведая, что навсегда покидает родину. Через год ее подруга Александра Меликова привезла к ней в Париж ее дочь.
Осуществилась давняя мечта Зиновия, они стали жить вместе, но не спешили официально оформлять свои отношения. Через два года они разошлись, но на всю жизнь сохранили теплые дружеские отношения. Он отовсюду присылал ей письма, неизменно оканчивающиеся словами любви: «Целую тебя от всего сердца и от всей моей старой и любящей тебя души».
Несмотря на просьбы друзей, Саломея отказывалась писать мемуары, но Зиновию удалось уговорить ее. Когда она наконец решилась засесть за мемуары, придя к Зиновию обсудить кое-какие детали, вдруг узнает, что накануне Зиновий неожиданно скончался. Завершилась полная опасностей и авантюр фантастическая жизнь Зиновия Пешкова, знаменитого французского генерала, друга и соратника президента де Голля. Париж хоронил Зиновия Пешкова как своего национального героя. Калантаров в посвященной ему статье писал: «Таких пышных похорон во Франции не было, наверное, лет 200» («Книга судеб» Иностранного легиона).
***
В Париже Саломея поселилась в районе Елисейских полей на улице дю Колизе, стала работать редактором в престижном журнале мод издателя Вожеля, вышла замуж за давно влюбленного в нее адвоката Александра Гальперна, который будучи секретарем Временного правительства был выслан из России, поселился в Париже, а позже переехал в Лондон. В Париже Саломея продолжала вести светскую жизнь, устраивала литературные вечера, встречалась с русскими и грузинскими поэтами, писателями и художниками – Ладо Гудиашвили, Ильей Эренбургом, Алексеем Толстым, Жаном Кокто, Полем Элюаром, Коко Шанель, Ильей Зданевичем и др.
Безнадежно влюбленного в нее еще в Петербурге художника, поэта и писателя Илью Зданевича всю жизнь связывали с Саломеей теплые дружеские отношения, он посвящал ей стихи, рисовал ее портреты. Их дружба продолжилась и после переезда Саломеи в Лондон. Своего сына Шалву он послал учиться в Лондон под ее присмотром. Следует упомянуть о той роли, которую сыграл И. Зданевич в жизни гениального грузинского художника Нико Пиросмани. Вместе с братом Кириллом и художником ле Дантю он пытался помочь безвестному тогда грузинскому гению, организовал выставку его работ, написал о нем статью в парижском журнале, сделав его имя достоянием европейского общества, собрал коллекцию его работ, которую его брат Кирилл (художник) продал государственному музею, сохранив тем самим наследие великого грузинского художника от разграбления. Илья Зданевич любил говорить, что он «открыл миру мир уникального художника Пиросмани». Илья Зданевич сотрудничал с Коко Шанель, создавал для нее эскизы тканей, был директором фабрики Шанель, писал для нее проекты... Требовательная Коко Шанель доверяла ему, ценила его вкус и его работы. Зданевич познакомил Саломею со своими друзьми Жаном Кокто, Полем Элюаром, Соней Делоне, Тристаном Цара и Коко Шанель. Думаем, что Саломея устроилась редактором в модном французском журнале издателя Вожеля не без его помощи.
В Париже Саломея познакомилась с русской поэтессой Мариной Цветаевой и между ними завязалась дружба. Марина с семьей жила в ужасной бедности. Великая поэтесса не смогла найти достойной поддержки у русского зарубежья, в этом не последнюю роль сыграла Зинаида Гиппиус, с которой у Марины не сложились отношения. Саломея буквально спасла Марину и ее семью от голодной смерти. Она длительное время финансово поддерживала ее, помогала распространять билеты на ее встречи, входила в «Комитет помощи Цветаевой».
«Эмигрантская моя жизнь освещена Цветаевой, встречами с нею. Я сразу полюбила ее. Надо сказать, ее мало кто любил. Она как-то раздражала людей, даже доброжелательных. Мы познакомились в начале 20-х годов. Эмигрантские круги ненавидели ее независимость, неотрицательное отношение к революции и любовь к России. Я тоже ни от чего не отказывалась, но я была материально независима от них, а для Марины были закрыты журналы и газеты. Ей намеренно не давали заработать копейку. Я никогда не видела такой бедности, в какую попала Цветаева. Я же поступила работать к Вожелю в модный журнал, получала тысячу франков в месяц и могла давать Марине 200 франков» (Л. Васильева «Саломея или Соломинка, не согнутая веком»). Кроме того, она посылала ей и ее дочери Але старую одежду, обувь и необходимые ей бытовые вещи. Марина с благодарностью писала ей «очень вас люблю» и называла себя в письмах ее «иждивенкой». Сохранилось довольно обширное эпистолярное наследие, свидетельствующее о той поддержке, которую Саломея оказывала поэтессе.
Особо хочется отметить последнее письмо поэтессы, этакое поэтически восторженное послание к Саломее с выражением бесконечной благодарности: «Милая Саломея, письмо не кончается, оно единственное первое и последнее от меня к вам (во всем охвате – Вашем, которое знаете только Вы)... Милая Саломея. Лучше не отвечайте. Что на это можно ответить? Ведь это не вопрос и не просьба – просто лоскут неба любви. Даю его Вам – вы ответ на все целое, которое в том (уже – там!) сне дали мне – Вы. Знаю еще одно, что при следующей встрече – через день – или через год и день (срок для найденной вещи и запретный срок всех сказок!) – на людях,одна, где и когда бы я с вами не встретилась, я буду ( внутри себя) глядеть на Вас иначе, чем все эти семь лет глядела, может быть, вовсе потуплю глаза – от невозможности скрыть – от безнадежности сказать». Саломея передала дочери Марины Цветаевой Ариадне Эфрон несколько десятков писем, а та с согласия Саломеи Андрониковой передала их в Центральный архив литературы и искусства.
Андроникашвили (Гальперн) в Париже активно занималась благотворительностью, привлекая к этому своих друзей. Узнав, что в Ленинграде нигде не выставляется и бедствует художница Зинаида Серебрякова, с помощью верного ей Зиновия Пешкова Саломея добилась ее переезда во Францию. Она способствовала эмиграции художников Савелия Сорина и Сергея Судейкина, чем, думаем, спасла их от неминуемой гибели. В парижской квартире Саломеи жили супруги Шухаевы, Судейкины, Меликова. В Париже были созданы знаменитыми художниками почти все ее портреты (Шухаев, Яковлев, Серебрякова, Петров-Водкин и др.).
Муж Саломеи А. Гальперн работал в предвоенные годы при английском посольстве в США и был в курсе всех происходящих в мире событий. Оценив угрожавшую Европе опасность военных действий, он предложил Саломее с дочерью переехать из Европы в Америку, где было безопасней. Однако дочь Саломеи Ирина отказалась уезжать. В Америку Саломея поехала с внуком Филиппом. До того они жили врозь, она в Париже, он по долгу службы в Англии, изредка встречаясь. В 1945 году Гальперн получил назначение в Лондон и семья наконец воссоединилась, обосновавшись в Лондоне в прекрасном старинном особняке на Челси-Парк Гарденс. В Лондоне она продолжала вести светскую жизнь, дружила с вдовой премьер-министра Уинстона Черчилля Клементиной, с знаменитым актером и режиссером Питером Устиновым, с представителями русской эмиграции. Неожиданно для всех Саломея выпустила французскую кулинарную книгу, включив туда и рецепты грузинской кухни, которая сразу стала раритетом. По этому поводу она шутила: всю жизнь думала была музой, а оказалась кухаркой. В Лондоне она посетила выступления грузинских танцоров ансамбля И. Сухишвили, которые привели ее в восторг, наполнив гордостью за родину, понравился ей также замечательный грузинский фильм о Пиросмани. Однако она с сожалением отмечала, что до Лондона информация о культурной жизни Грузии редко доходит.
Муж Саломеи Александр Гальперн всю жизнь любил и ценил Саломею, признавая ее исключительность, давал жене полную свободу, заботился о ней, баловал, создавая условия для комфортной жизни. Об этом свидетельствует его трогательная забота о ее будущем, когда в конце жизни он обанкротился и вынужден был продать свой шикарный особняк. Покупателю дома, знаменитому писателю и философу Исайе Берлину он выставил условие, чтоб его жена могла жить там до конца жизни. Саломея овдовела в 1956 году, но продолжала жить в шикарном особняке до самой смерти согласно соглашению. Благодаря племяннику Константину, сыну Яссе, Саломея поддерживала письменную связь с родственниками, а позже смогла встретиться и пообщаться со своей сестрой. Константин Андроникоф, так он был известен во Франции, окончил Сорбонну, пользовался большим авторитетом в обществе, работал переводчиком и советником Шарля де Голля, с которым приезжал в СССР в 1967 году. Тогда Константин выразил желание поехать в Грузию повидать своих грузинских родственников, что крайне удивило властные структуры СССР, так как они не могли даже представить, что у советника президента Франции могли быть родственники в Грузии (И. Оболенский). Константин принимал участие во время переговоров в Париже Леонида Брежнева и Жоржа Помпиду в 1973 году, позже работал в аппарате у Жискара д` Эстена. Саломея до конца жила активной духовной жизнью, не зацикливалась на прошлом, интересовалась современной литературой, была в курсе всех новинок в области искусства и литературы. Даже на такого циника как писатель Э. Лимонов своим умением достойно держаться в столь преклонном возрасте она произвела такое впечатление, что он посвятил ей рассказ «Грузинская красавица, вдохновлявшая поэтов». Навещавший Саломею сын Константина, Марк отмечал, что несмотря на солидный возраст, она хорошо держится. Андроникова трезво смотрела на жизнь, понимая, что нельзя жить вечно. Прощальный прием Саломея устроила в день своего 90-летия. На юбилейном вечере в ответ на тост одного из гостей она сказала, что прожила интересную жизнь и ни о чем не жалеет, трагедия ее старости в том, что ее желания не совпадают с ее возможностями и пришло время расстаться. Единственное, о чем она жалела, что «совершила глупость, оставив родину в трудный момент». Жизнь Саломеи Андроникашвили была сплетением разных, в основном счастливых случайностей, определивших ее невероятно интересную Судьбу. Жизнь складывается из (неведомо кем генерируемых) случайных событий, которые выстраиваясь в цепочку, определяют нашу Судьбу. «Жизнь – без начала и конца. Нас всех подстерегает Случай» (А. Блок). К Саломее Андрониковой его Величество Случай и Судьба были благосклонны.
Майским вечером 1982 года завершился долгий Серебряный век блистательной Саломеи Андроникашвили. Лондонская «The Times» и почти все зарубежные русские газеты сообщали, что скончалась «последняя из самых блистательных женщин, которым довелось быть современницами расцвета Серебряного века русской поэзии, Саломея Андроникова, одна из самых известных красавиц той эпохи. Она славилась умом, обаятельностью, остроумием». Прах ее согласно завещанию был развеян над Трафальгарской площадью. Все свое состояние она завещала своей дочери. Магия красоты не исчезает, она хранится в портретах Саломеи, которые она завещала Грузии и России.
Медея Абашидзе
Элеонора Абашидзе |
|
«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло с моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана...»
Текст великого романа сразу вспыхнул в памяти, когда я оказалась перед одной из работ, представленных в уникальной экспозиции известного израильского фотохудожника Дмитрия Брикмана. Снимок, воскресивший булгаковские строки, настоящее произведение искусства, запечатлевшее кроваво-красный закат над древним городом. Однако «тьме» на протяжении многих веков так и не удалось поглотить Иерусалим – он стоит незыблемый, вечный и поныне, притягивая тысячи самых разных людей, как мощный магнит, вдохновляя писателей, художников, философов, верующих и атеистов. Тема тбилисской выставки Дмитрия Брикмана – «Иерусалим не просто город». В основном это фотопортреты. Крупные, выразительные планы представителей разных наций, конфессий, поколений. Они и выражают суть, атмосферу Иерусалима. Вместе с экспозицией в выставочном зале Тбилисского музея истории «Карвасла» был представлен фотоперевод «Молитва Иерусалима», составленный из фрагментов 25 молитв трех основных религий великого города. Молитвы озвучил сам автор – Дмитрий Брикман.
– Дмитрий, вы во второй раз посещаете нашу страну. Что привело вас в Грузию впервые, два года назад? Стремление «увидеть увиденное», если пользоваться вашей профессиональной формулировкой?
– Два года назад я познакомился с замечательными тбилисцами – главным редактором журнала «Русский клуб» Александром Сватиковым и фотографом Юрием Мечитовым во время двухнедельного пребывания с семьей в Грузии. Планов поначалу не было никаких, но через два дня я уже ничего не успевал, – хотелось побывать повсюду, в самых разных местах, вокруг появилось много людей, друзей – Майя Дейсадзе, Ирэна Оганджанова, Жанна Давтян, Тони Бичошвили... Грузия в этом плане какое-то фантастическое место!
– У вас есть впечатляющие циклы «Глаза Армении», «Глаза Японии» и т.д. А Грузия вас вдохновила на создание подобного проекта?
– Да, цикл «Глаза Грузии» уже существует. Надеюсь, я его расширю, буду сюда приезжать еще и еще раз. «Глаза Армении», «Глаза Японии», «Глаза Америки», «Глаза Израиля»… Это достаточно большой проект. Но не нужно путать – это не «глаза армян» или «глаза грузин». Я паспорт, когда фотографирую, не спрашиваю. Просто глаза – самое говорящее, то, что рассказывает о народе, о человеке, о стране. И глаза могут принадлежать гостю – не обязательно человеку, постоянно живущему на этой земле. Главное – человек, который сейчас, в данное мгновение смотрит на окружающий мир, и эта страна, эти ощущения, состояние души отражаются в его глазах.
– А чем глаза Армении отличаются от глаз Грузии?
– Да ничем. Везде – люди. Я даже не пытаюсь различать. Глаза – это скорее какая-то дверь. Или просто окошко, в которое смотришь. И важно, какой вид открывается перед взором человека. А перед ним – целая страна! И ты вглядываешься через глаза людей в страну. Про Армению могу рассказывать очень долго – открыл ее для себя пять лет назад и езжу туда каждый год. Там проходит международный фестиваль современного искусства и духовных фильмов FRESCO, на который меня приглашают. Я очень много писал про Армению, очень люблю эту страну. Мне так нравится, когда армяне шутят над грузинами и наоборот. Это настолько правильно, настолько естественно... Чем глаза Армении отличаются от глаз Грузии? Могу сказать о том, что общего между двумя народами. И там, и здесь – огромная доброжелательность, любовь, юмор. Вот пример. Прилетели мы в Грузию в два часа ночи. Человек, у которого сняли квартиру, встречал нас в аэропорту. Я увидел мужчину с печальными глазами и с висящей на груди табличкой: «Брикман». Подошел к нему и говорю: «Брикман – это я». А он посмотрел на меня печально и говорит: «А я – Робинзон» Я решил, что он так шутит – для меня это имя ведь раньше ассоциировалось только с героем Даниэля Дефо! Оказалось, что нет. И я сразу почувствовал, что оказался в «моем месте». Иногда приезжаешь в прекрасную страну с замечательными людьми, но чувствуешь себя чужеродным. Это не значит, разумеется, что страна или люди плохие. Скорее это вопрос ментальности и кодов поведения. К примеру, в Японии. Ее очень трудно осознать, понять. Можно это, кстати, попытаться сделать именно через глаза людей. Потому что японская маска многое скрывает, а вот глаза врать не могут. Что касается Грузии, то здесь у меня полное ощущение совпадения с местом – мне абсолютно комфортно в этой стране. Юра Мечитов за пиршественным столом произнес тост: «За нашего Диму!» И я очень горжусь этим титулом – «наш».
– Расскажите, пожалуйста, о выставке, которую вы привезли в Тбилиси.
– Для меня Иерусалим – бесконечная анфилада дворца. Но не дворца в обычном понимании этого слова. На первый взгляд это шумный, крикливый город. А для меня – действительно бесконечная анфилада c длинным сквозным рядом комнат. И я оказываюсь то в одной, то в другой, то в третьей... На протяжении веков сюда то одни приходили, то другие, и все чувствовали себя здесь хозяевами. А Иерусалим смотрел на все это, молчал и молча впитывал в себя этих людей. Иерусалим – город, который кого-то не принимает, выталкивает, а кого-то – наоборот.
– Продолжу, если позволите, вашим текстом из аннотации: «Иерусалим – это калейдоскоп, который вы крутите и видите, как все перемешивается, создавая непрерывно меняющуюся гармоничную картину. Говорить про этот город словами, видимо, вообще бессмысленно. Да и не город это вовсе. Скорее, безнадежно запутанный клубок человеческих страстей. А может, их зеркало. Или пуповина, соединяющая то, что здесь, с тем, что не здесь. Каждому он открывается по-своему».
Благодаря вам, Дмитрий, фактически родился новый жанр – фотоперевод. Как это произошло?
– История достаточно долгая. Она началась с того, что я заболел Екклесиастом («Екклесиаст» – книга, входящая в состав иудейского Священного Писания (Танах) и Ветхого Завета Библии). Обычно, когда спрашиваешь интеллигентного человека, читал ли он Екклесиаста, ответ такой: «Давно, не помню...». Значит, не читал вовсе. Это гениальная книга, выпадающая из остальных библейских текстов. Потому что это единственная книга Библии, написанная в жанре исповеди. Все остальное, на мой взгляд, очень дидактично. Я читал и перечитывал Екклесиаста, и на определенном этапе у меня возникло ощущение, что со мной разговаривает какой-то пожилой, умудренный опытом человек. У Ремарка есть роман «Ночь в Лиссабоне», в котором похожая ситуация: незнакомец в кафе рассказывает герою историю своей жизни. Вот примерно такое же ощущение возникло и у меня. Я заболел этой книгой, мог ее цитировать наизусть. Ну и параллельно фотографировал. И однажды оказался в Макао. Это такой полу-Лас Вегас, недалеко от Гонконга. И там, в старом городе, я увидел, как по улице движется человеческая река кого-то огибая. Этот «кто-то» был морщинистый пожилой молчаливый китаец. Вдруг во мне что-то щелкнуло. Я увидел тот самый образ человека, рассказывающего мне свою жизнь. Вернувшись в Израиль, посмотрел отснятые фотографии, и понял, что долгое время снимал образы из Екклесиаста, потому что видел наш мир через призму книги. И тогда я прочитал этот текст и подложил под него фотографии, которые, на мой взгляд, совпадали с текстом. Получился перевод с языка вербального на язык визуальный. Это получившееся надо было как-то назвать, и тогда я придумал слово «фотоперевод». Есть образы, которые мы можем объяснить, а есть такие, которые мы объяснить не можем, – нам легче показать картинку. Разумеется, фотоперевод не подменяет собой текст. Он помогает прочесть в тексте то, что невозможно выразить словами. Не иллюстрирует его, а дает возможность увидеть скрытое между буквами. Фотоперевод неоднозначен хотя бы потому, что каждый человек в любом образе наверняка увидит что-то свое, отличное от увиденного другим. Так уж мы устроены, что некоторые вещи нам проще понимать при помощи слов, а некоторые – при помощи образов. Мы же мыслим на языке и слов, и образов. С помощью слов мы пытаемся выразить наши образы. Как выразить любовь? Да никак! Вот и начинаются какие-то вербальные игрища. Когда я подложил один язык под другой, заработали оба. В фотографиях обнаружились новые глубина и смысл, а в тексте проявился второй, третий план. Причем не обязательно тот, что я вкладывал. Вы можете увидеть свой смысл, образ, а я свой. Мужчина и женщина видят по-разному…
Цитата с сайта Дмитрия Брикмана:
«Если, например, один человек спросит другого, сколько будет «два плюс два», ответ «четыре» будет ему абсолютно понятен. А вот если он спросит, что такое «судьба», то, скорей всего, ответ понятен не будет. И отнюдь не потому, что один человек не может словами объяснить это другому человеку. Просто люди все уникальны и мыслят, соответственно, каждый в своей системе координат. И, как правило, системы эти одна с другой плохо совпадают. А вот если вместо попытки дать словесное определение второй человек скажет: «Судьба, это…» и покажет фотографию дороги или дерева, или реки, или берега океана, первый человек поймет второго сразу. Причем поймет в системе своих жизненных координат. И дальше заработает совершенно неожиданный механизм, заложенный в основу фотоперевода – человек сможет услышать в тексте не то, что подразумевал переводчик с одного языка на другой, подбирая слова, определяющие образы в разных культурологических системах координат, и даже, страшно сказать, не то, что написал автор. Он сможет увидеть услышанное и прочитанное. Увидеть и создать свой собственный перевод. Вполне возможно, что перевод этот будет очень сильно (если даже не кардинально) отличаться от того, что имел в виду автор, но… Когда вы ныряете в океан в поисках гармонии, вы же совершенно не обязаны перед этим исследовать минеральный состав воды на содержание в ней соли. Главное для вас то, что эта вода вас держит и дает возможность искать искомое. А как она это делает – совершенно неважно».
– Я послал фотоперевод писательнице Дине Рубиной, и она сказала, что у меня родился жанр. А потом было много чего. К примеру, «Молитва Иерусалима» – тоже фотоперевод. Молитва – это не только то, когда человек сорок раз повторяет «Господи, господи!» Молитва – это слова, обращенные к Богу, когда человеку уже не к кому больше обратиться... Иерусалим – город, куда приходят представители разных монотеистических религий с этими словами. Они говорят по-разному, на разных языках, разным способом обращаясь к Богу. При этом все хотят одного и того же: счастья, здоровья, любви – детям, себе. Простые очень вещи. Я собрал слова 25 молитв разных религий этого города, перемешал их, прочел получившийся в результате текст и подложил под него фотографии людей, молящихся в Иерусалиме – не связывая это с определенной религиозной конфессией. Все было перемешано! На выставке я тоже сознательно всех перемешиваю, потому что Иерусалим – цельный, единый город. Его нельзя делить.
– Потом у вас появился фотоперевод «Дао Дэ Цзин». Смело!
– Монахи тратят всю жизнь на то, чтобы познать одну главу, одну фразу этой великой книги. Я посмотрел на нее по-другому – как на некий океан. В океане можно много чего найти. Кто-то исследует водоросли, кто-то – дно океана, кто-то его обитателей, кто-то просто плавает и кайфует от этого. Мне было интересно нырнуть в этот океан, и я много чего оттуда взял. Но понимаю, что это – одна тысячная из того, что можно из него вынести. В этой работе интересная история получилась с прочтением. Обычно тексты для фотопереводов я читаю сам. И тут попытался это сделать. Но… не получилось. Тогда я остановился, огляделся по сторонам и понял, что на русскоязычном пространстве есть только один человек, который может прочитать этот текст так, как надо – поэт и музыкант Борис Гребенщиков. Среди его талантов есть один поразительный – он умеет сложные вещи говорить просто. Я попросил Бориса прочесть пару глав, подложил его прочтение на тайм-лайн фотоперевода вместо своего и понял – это именно то, что надо. Я позвонил ему, рассказал о том, что получилось и попросил прочесть весь текст. После того, что я увидел и услышал, было понятно, что читать может только он. Борис согласился. Так получилась история с длинным названием: «Фотоперевод Дао Дэ Цзин. Текст читает Борис Гребенщиков». Потом сделал фотоперевод Шостаковича – он называется «Иерусалимский сон Дмитрия Шостаковича». Мне было интересно выразить фотографией свое понимание музыки композитора. Как ни странно, фотоперевод Шостаковича стал своеобразным продолжением «Дао Дэ Цзин». Один проект как бы перетек в другой. А что касается определения, что такое фотоперевод… Недавно мы с моим другом Борисом Шойтовым сформулировали так: «Фотоперевод – это перевод текстовой или музыкальной семантики в эмоциональное движение души посредством языка фотографических образов».
– Может быть, ваши последователи, ученики будет развивать новый жанр, пойдут по вашим стопам.
– Не знаю, но если кто-то решит фотопереводом заняться, надо учитывать один очень важный момент. Вот, к примеру, на ютубе звучит какое-то музыкальное произведение и его сопровождает фотовидеоряд. Или наоборот – есть какой-то фотовидеоряд и появляется музыка. В обоих случаях один элемент доминирующий. А в фотопереводе нет доминирующего элемента. Эти разные образные языки – текст, музыка, фотография, несущие разную смысловую нагрузку, переплетенные воедино. С автором потом можно спорить, возмущаться, удивляться, почему у него здесь такой образ, когда нужно было совершенно другое. Пусть – ведь это значит, что человек УСЛЫШАЛ!
– Израильский художник Игорь Палей написал картину «Поэма экстаза» – под впечатлением от музыки Скрябина. Это тоже перевод – но на язык изобразительного искусства.
– Есть разница – художник пишет то, что хочет, а я отображаю то, что вижу. Это немножко другая история. Конечно, тут есть элемент субъективности. Но художник более свободен в ассоциативном плане. К примеру, Александр Флоренский, автор иллюстраций к культовому трехтомнику Сергея Довлатова, определенным образом увидел писателя – и получилось гениальное попадание в текст. По большому счету обложка, оформленная художником Флоренским, очень много добавила к истории писателя Довлатова. Но так придумал Александр. А в фотографии я не придумываю – я просто фиксирую увиденное. С другой стороны, у зрителя возникают свои ассоциации – не те, что вижу я. И это нормально.
– Фотографией вы начали заниматься довольно поздно, не так ли?
– Да, когда оказался в Иерусалиме, когда понял, что должен эту историю осознать. Потому что для меня фотография – инструмент, а не самоцель. Я не умею снимать цветы или красоты ландшафта. Мне в этом случае нечего сказать. Не мое! Это не хорошо и не плохо, просто каждый выбирает и находит свое направление. Мне неинтересно снимать в студии, и я этого никогда не делаю. Я хочу осознавать реальность, а не создавать ее. Съемка в студии – создание реальности, съемка на улице – осознание реальности, понимание того, что ты видишь. Второе мне ближе. Когда я окунулся в вечный город Иерусалим, появилось желание осознать. Как художник – он ходит, ходит по городу, наблюдает, а потом берет в руки краски и начинает писать. А я взял в руки фотоаппарат.
– Вы проводите мастер-классы. Пытаетесь научить видеть фотоаппаратом. Назовите три основополагающих принципа фотоискусства.
– О! Целую книжку про это написал. Она называется «Фотография. Увидеть увиденное». Человек не видит того, что он не знает и не понимает. Потому, кстати, я и не могу снимать цветочки.
Во-первых, вам должно быть интересно! То, что вы снимаете, должно у вас вызывать эмоцию – положительную или отрицательную. Любую. Вы не можете сфотографировать то, что вам безразлично – нужно стремиться что-то осознать, понять. Как только тебе становится неинтересно, это немедленно видно в кадре. Правда, иногда фотографирование интересного принимает уродливые формы – как, например, эпидемия селфи. Это проявление нарциссизма – человеку интересен лишь он сам!
Второе. Я снимаю людей – у меня очень много портретов. Меня всегда спрашивают, не стыдно ли мне фотографировать человека в момент молитвы. Вот и в Тбилиси снимал в Сионском соборе во время службы… Снять можно что угодно. Вопрос в другом: что ты будешь потом показывать. Я никогда не сниму монашку в задранной ветром рясе. Почему? Потому что это никогда не покажу и, соответственно, смысла снимать не вижу. Универсальное правило этики, которое, разумеется и для фотографов тоже подходит, сформулировал две с половиной тысячи лет тому назад Рабби Гиллель. Молодой человек обратился к Гиллелю с просьбой, чтобы великий учитель изложил ему все законы Торы, за то время, в течение которого юноша будет стоять на одной ноге. Гиллель, известный своим терпением, не счел эту просьбу дерзкой и неуважительной и дал исчерпывающий ответ: «Не делай ближнему своему того, что не желаешь, чтобы делали тебе. Это вся Тора, все остальное является комментарием к ней. Иди и учись». Так вот, прежде чем что-то выставлять на всеобщее обозрение, вставьте себя в эту фотографию. Хотел бы ты там быть? Не обижает ли это тебя? Если нет, выставляй... Вот такой разговор с Богом, по большому счету. У каждого человека свой уровень этики: каждый выбирает для себя.
Третий момент касается «золотого сечения», кадрирования. На мой взгляд, большая часть успеха фотографии – именно правильное кадрирование.
– Коснемся еще одной вашей творческой ипостаси – популярной программы «Детский недетский вопрос», автором и ведущим которой вы являетесь.
– Я делаю ее очень давно, это достаточно большой кусок моей жизни. Подготовка программы занимает очень много времени. Так получилось, что однажды я стал собирать детские вопросы и задавать их взрослым: «Что такое честь?» «Порядочность?» «Почему люди воюют?» и т.д. В три года мальчик спрашивает: «Кто я?», и это тоже инструмент познания, понимания мира. Одно подталкивает к другому.
Сначала передача шла на радио, потом перекочевала в интернет. За четырнадцать лет у нас побывало огромное количество потрясающе интересных людей. В интернете лежит более 150 выпусков программы.
– А как вы сами отвечаете на вопрос «Кто я»?
– Основополагающий вопрос. К примеру, артист Ефим Шифрин, глубокий и очень тонко чувствующий человек, ответил на него так: «Я? Фима!». Вопрос «Кто я?», по сути, касается смысла жизни и переходит в «Зачем я?». Смысл жизни – в реализации твоих талантов. Таланты – очень важная составляющая нашего «Я». И я стараюсь реализовать то, что мне дано.
– Многие стремятся к этому, но не у всех получается.
– Нет неталантливых людей! Вопрос в том, реализовал человек свой талант или нет. Или думал одно, а оказалось совсем другое. Существует немало людей, которые заработали кучу денег и вдруг все бросили. Это понятная, но сложно объяснимая история. Деньги? В моей передаче участвовали очень богатые и совсем не богатые люди. Я спрашивал своих гостей о том, что такое успех, и ни один из них не сказал про деньги, ни один! Кто я? Человек, который более или менее успешно старается реализовывать то, что в меня заложено. Ребенок интуитивно нащупывает свой талант. «Я хочу рисовать... хочу петь... хочу ездить на велосипеде!» Он ищет то место, где может реализовать свой талант. Талант легко найти – он находится на том поле, на котором ты счастлив. Талант не может быть там, где ты несчастлив. Конечно, талант – не всегда радость, солнце, свет. Любое настоящее творчество – процесс мучительный. Но самое ужасное, когда талант меняют на что-то другое.
– Что происходит в вашей жизни сейчас?
Сейчас у меня одновременно проходят четыре выставки. Одна – в Тбилиси, две – «Молитва Иерусалима» и «Тени Иерусалима» – в Москве. А в Израиле – «Тени». «Тени» – очень важный для меня проект, тема. Это как раз про то, кто я? Я бы очень хотел привезти ее в Тбилиси. Предисловие к ней такое: «Так получается, что однажды мы приходим в этот мир. Мы в нем взрослеем, ходим по его дорогам, встречаем других людей, сходимся с ними и расходимся. Мы реализуем свои таланты и амбиции, что-то покупаем, за что-то боремся, что-то строим, что-то творим. И на каком-то этапе у нас появляется чувство, что мы хозяева этого мира. Потом это чувство уходит. А потом уходим и мы. Уходим, не взяв с собой отсюда ничего из созданного нами и не оставив здесь ничего из понятого и прочувствованного. Потому что таковы правила, и те, кто придут за нами, сами должны будут все и понять, и прочувствовать, и пройти теми же дорогами. А все, что останется от нас, – это неясные размытые тени. Останется на некоторое время. Потом уйдут и они. Тени». Об этом выставка. На первый взгляд выглядит очень безнадежно. Но на самом деле это не история о бессмысленности жизни, а ровно наоборот. Любой человек на каком-то этапе оказывается перед вопросом: зачем я родился? Будь ты высоколобый интеллектуал или простой обыватель, вопрос так или иначе встанет перед тобой! А история выставки «Тени» о том, для чего ты НЕ родился. Когда ты отталкиваешься от того, что не важно, ты начинаешь видеть то, что важно.
Инна БЕЗИРГАНОВА |
|
