Это был лучший человек, которого мне довелось знать, с кем выпало счастье дружить.
Кирилл Юрьевич Лавров был велик во всем. Господь одарил его одного таким количеством талантов, что их с лихвой хватило бы нескольким десяткам для того, чтобы остаться в памяти живущих.
Талант быть артистом, каких единицы, быть верным другом, преданным соратником, мудрым наставником, благодарным учеником, благородным оппонентом… И далее, и далее, наверное, до бесконечности.
Никогда в жизни не забуду его внимания к Грибоедовскому театру,  ежеминутной готовности помочь, откликнуться на просьбу, ответить на любой вопрос. А ведь это был один из самых занятых людей в стране, который занимался настоящими, живыми делами.
До конца дней своих буду помнить его доброту и тепло по отношению  ко мне лично. И это отношение я с гордостью считаю орденом чести, знаком отличия, которым наградила меня судьба.
Последний раз он приезжал в Тбилиси ровно десять лет назад, чтобы поздравить грибоедовцев с 160-летием театра.
Покидая Грузию, Кирилл Юрьевич сказал слова, которые сегодня звучат для нас, как великий завет.
Мы их не забудем.
Вот эти слова:
«Эта поездка оставила самые добрые, самые теплые воспоминания. Покидаю Грузию с очень хорошим чувством. Надеюсь на новые встречи. Очень приятно, что юбилей состоялся, несмотря на известные осложнения в государственной политике между Россией и Грузией. Что ж, политика есть политика, и в ней происходят вещи, о которых мы даже не ведаем. Но мне очень понравилось, что отношения на межличностном уровне абсолютно не изменились. Наоборот, мне кажется, что не только друзья, но и люди, которых я никогда раньше не встречал, проявляли ко мне теплоту и доброту, которые невозможно забыть. За прошедшие столетия мы стали настолько едины в своих устремлениях и отношениях, что разрушить это нельзя. Я это здесь осознал очень ясно. И это главное, что я увожу в своем сердце».


Николай Свентицкий

Безрассудная мечта Рудольфа стала явью: школа, основанная Павловой и Нижинским, знаменитая школа Мариинки Санкт-Петербурга, недавно переименованная в Академию Вагановой, состоявшая при труппе ленинградского Кировского театра, – открылась перед ним!
Он приезжает в Ленинград 17 августа 1955 года после шестнадцатичасового путешествия в переполненном автобусе. «Я сэкономил несколько рублей, сел на поезд и приехал…» Он никого не знал в этом гигантском городе, изобилующем дворцами и музеями. Главное, что, прежде всего, интересовало юношу, затерявшегося среди трамваев и толпы горожан, – это Кировский! Он устремился туда, едва сойдя с поезда, и, дрожа от волнения, застыл, словно пригвожденный, перед фасадом театра. Он во второй раз увидел «небо». Подошел. Привратник сообщил ему, что «небо» закрыто и что занятия на курсах и просмотры начнутся только через десять дней. «Я, в самом деле, пропал. Мне было шестнадцать лет. Но я подождал…»
И все же удача ему улыбнулась еще раз. Удальцова, его старая учительница из Уфы, была ленинградкой, и Рудольф может пожить у ее дочки. Он всю неделю бродил по городу, впитывая его в себя, восхищаясь Невским проспектом, с изумлением созерцая массивную красоту Исаакиевского собора или старые дома, выкрашенные в пастельные тона, посещал Эрмитаж, прогуливался вдоль Невы, не забывая снова и снова возвращаться на улицу Росси, на которой стоит балетная школа Кировского.
Кировским театр стали называть в 1935 году (ему было присвоено имя С.М. Кирова), но свою родословную театр ведет с 1783 года, когда Екатерина II издала Указ об утверждении комитета «для управления зрелищами и музыкой». Театр неоднократно реконструировался, а в 1859 году был построен новый театр, который получил имя Мариинского в честь царствующей императрицы. В 1869 году балетную труппу театра возглавил Мариус Петипа.
В течение тридцати лет он безраздельно властвует в театре, а конец XIX века становится апогеем эры Петипа в Санкт-Петербурге. Марселец Петипа обратился к творчеству Чайковского и подарил, таким образом, Мариинскому три шедевра романтического балета – «Спящая красавица» (1890), «Щелкунчик» (1892) и «Лебединое озеро» (1895). Вокруг мастера объединяется одна из самых престижных трупп в истории танца, труппа чисто русская, собравшая таких звезд, как Соколова, Никитина, Кшесинская, Преображенская, Гердт. Немного позднее Ваганова, Павлова, Карсавина, Егорова, Нижинский, Фокин и Фокина достойно пронесут эстафету старшего поколения, а Нижинский и Дягилев освятят всемирный триумф санкт-петербургской труппы.
Академия русского балета им. А.Я. Вагановой (балетная школа, куда направлялся Р.Нуриев) – одна из старейших балетных школ мира, благодаря которой появилось и обрело всемирное признание такое явление, как русский балет.  
Утро 24 августа 1955 года выдалось нервным, почти лихорадочным. В этот день молодой Рудольф явился на улицу Росси и предстал перед приемной комиссией школы.
За десять отпущенных ему минут Рудольф должен под аккомпанемент пианистки продемонстрировать плавность своего стиля, качество движений и свой технический дар, обладая одним большим недостатком – своим возрастом. Он почти «стар» для школы. Слишком стар, чтобы приобрести технический багаж, слишком взрослый со своими уже оформившимися твердыми мускулами. Сможет ли он за два, три года учебы одолеть школьную программу, каким бы способным ни был?
«Я всегда буду помнить мой первый экзамен, – расскажет Нуриев позднее. – Я показывал танцевальные образы Костравицкой, лучшему педагогу-женщине России. А когда я закончил, она медленно вышла и заявила перед всем классом: «Молодой человек, вы или станете блестящим танцором, или будете законченным неудачником». Затем, выдержав некоторую паузу, категорическим тоном закончила: «И, по всей вероятности, неудачником».
Перед мальчиком, обливающимся потом и дрожащим от страха, Вера Сергеевна Костравицкая произнесла пессимистический приговор, но она все же посчитала его достойным поступить в Академию Вагановой. Существуют солидные аргументы для вынесения такого решения. Рудольфу уже семнадцать лет и только  с основательной для такого возраста тренировкой он сможет нормально освоить свое ремесло. Больше того, если бы даже он с исключительной быстротой освоил курс, он – не простой ученик. Он сам знает, что его стиль довольно груб и неотесан и что у него не было равных с другими условий поступить в школу танца семью годами раньше, но он рассматривает это как вызов, позволяющий ему приобрести знания, освоить технику и понять танец, ничего не растеряв из арсенала своей спонтанности, личных качеств и природного таланта. Так, в продолжение трех лет пребывания в Ленинграде он раздвигает рамки своих возможностей, без устали повторяя «па», которые ему кажутся трудными в перерывах между уроками, обуреваемый упорным желанием догнать и перегнать остальных учеников.
Занятия начинались 1 сентября 1955 года. В то утро его познакомили со школой – показали спальню, которая, кроме него, приютит еще двадцать студентов, очень просторный и хорошо освещенный зал с большими стрельчатыми окнами. Мальчики находятся под наблюдением учителя, и каждый вечер они должны являться к нему, чтобы уточнить, к которому часу наутро им следует встать согласно расписанию уроков. Утренний завтрак подается  с восьми до десяти часов  в большой столовой, где они и обедают. Артисты Кировского посещают эту же столовую, однако студенты и артисты не разговаривают друг с другом.
Коллектив преподавателей школы Вагановой пользуется большой репутацией. Он состоит из шестидесяти педагогов, сорок из которых преподают классический танец. Пять учителей являются специалистами «па де де», четверо преподают актерское мастерство. Обучают также истории танца, театра, фортепьяно, а также развитию чувства равновесия.
«Наши занятия отнимали от восьми до одиннадцати часов в день, – вспоминает Нуриев в своей автобиографии. – Лекции по литературе, истории искусств, истории музыки и балета. Были также уроки физики, химии, географии и пр. Я их ненавидел. Прибавьте к этому уроки фехтования на шпагах один раз в неделю. Я должен был быть счастлив, но жизнь в ленинградской школе вскоре стала для меня невыносимой».
Рудольф быстро приобрел репутацию нонконформиста. Его не ненавидят, но, как ни странно, не любят. Возможно, потому, что он проявляет полную неспособность сходиться с другими учениками. Но не потому, что не хочет, а просто потому, что не может. Индивидуализм и своенравность слишком отличали его от многих в среде, где коллективизм и обезличенность были правилом.
В довершение всего он пропускает политзанятия, засыпает, как только ему начинают выговаривать, и путает социализм с разными другими учениями. На сцене еще хуже: он старается выделиться из ряда танцоров, не выносит ситуации, когда он не один исполняет свои вариации, выходит к рампе как будто… как будто его вызывают зал и публика, огромной толпой собравшаяся у театра и в самом городе и дальше, вплоть до границ вселенной.
Рудольфа сразу возненавидел Шелков. Известный по прозвищу «Квадратная голова» (из-за формы своего подбородка), этот директор-администратор навел в школе самые строгие порядки. Он настаивает на том, чтобы ученики с его появлением немедленно прекращали все свои дела. Мальчики должны поклониться, а девочки сделать реверанс. Кроме того, он – маньяк в части стрижки волос, а Рудольф носит прическу чуть длиннее положенного. «С самого начала Шелков был несправедлив ко мне. Казалось, он всякий раз искал повод унизить меня, подбадривал некоторых учеников, расточая ласковые похлопывания по плечу и советуя не переутомляться. Зато со мной он обращался, как с отстающим, пришедшим в школу прямо из сиротского дома: «Не забывай, – напоминал он мне, – что ты здесь из милости школьного руководства». Такого рода обращение неизбежно провоцирует Рудольфа на бунт. Однажды вечером он решается на более чем смелый поступок: несмотря на строгий запрет выходить из школы по вечерам, пойти в Кировский театр на балет «Тарас Бульба».
Итак, он покинул стены школы, не испросив никакого разрешения, больше того, не предупредив дежурного по спальне. А когда вернулся после представления, то обнаружил, что его постель убрали, а талоны на питание, которые он оставил на своей тумбочке, исчезли. Никто не сказал ему ни слова. Ночь он провел на полу в каком-то закоулке здания. На следующий день, отказавшись от завтрака, он направился прямо в класс. Учитель называет его фамилию и задает вопрос. Он встает… и тут же теряет сознание.
Вечером Шелков вызывает его в свой кабинет и строго ему выговаривает. Он требует, чтобы молодой человек назвал фамилии и адреса своих ленинградских друзей. Рудольф отказывается. Директор настаивает и, в конце концов, вынуждает его достать из кармана записную книжку с адресами. Начинающий танцор полагает, что он выкрутился, называя имя дочери Удальцовой, у которой он остановился в Ленинграде. Рудольф попытался не называть номера ее телефона, заявив, что он у нее не установлен. Вдруг, в припадке гнева, Шелков подскочил к нему и вырвал записную книжку из его рук. Рудольф был сильно обескуражен.
Инцидент на этом не был исчерпан. Неделю спустя Нуриев пошел к Шелкову и заявил: «Я хочу уйти из вашего класса и поступить в восьмой класс». «Шелков посмотрел на меня с немым изумлением». Наступила долгая пауза. Наконец, директор сдавленным голосом сказал: «Я потерял достаточно времени с вами. Теперь вы можете делать все, что хотите. Сейчас я направлю вас к учителю восьмого класса – человеку, который даже не затруднит себя бросить взгляд в вашу сторону».
Его новым учителем оказался Александр Пушкин, который станет для него вторым отцом. Позднее Рудольфу станет известно, что, представляя его новому учителю, Шелков не преминет отомстить своему строптивому воспитаннику, написав записку следующего содержания: «Направляю вам упрямого идиотика, нищего негодяя, который ничего не смыслит в балете. У него слабое развитие, и он даже не может грамотно удержать позу». И заканчивает угрозой: если Рудольф не сделает успехов у Пушкина, у школы не останется никакого другого выбора, кроме как «выставить его за дверь».
Дебют Нуриева в классе Пушкина (который учился с Павловой и был первым танцором Кировского  в течение двадцати восьми лет) не был легким. «По сравнению с моими новыми соучениками я действительно был ничтожен. Но, несмотря на небольшое внимание, которое мне посвящали, я уже с первого урока понял, что принял мудрое решение. Пушкин, в самом деле, был великолепным учителем, и я его сразу полюбил».
Весь талант этого артиста зиждется на интеллекте и терпении, с помощью которых он предоставляет танцорам свободу найти свою манеру исполнения, подчеркивая свои сильные стороны, и настаивает на том, чтобы его ученики прислушивались к своим мускулам. «Мускулы обладают «памятью». Значит, если танцор знаком с «чувством» своих мускулов в корректной позиции, то все, что он – или она – должны сделать, просто: вновь найти это чувство, чтобы появилась та же корректная позиция», – учил он. Главное, он обладает подлинным аналитическим даром, большим профессиональным предвидением и всегда ставит надежный диагноз. Именно этому великому педагогу (умершему в 1970 году), мы обязаны расцветом талантов, которые принесли мировую славу Кировскому театру:  Шелест, Осипенко, Комлева, Сизова, Колпакова, Макарова и – после Нуриева – Барышников, Панов, Соловьев. Если он объявляет: «Ты порхаешь возле бруса, как белье на бельевой веревке», он учит, что надо сделать, чтобы не «порхать»: «Выставь вперед руку», и танцор сразу находит свою точку равновесия.
Доброта Пушкина позволила молодому Рудольфу, враждебно настроенному против всякого рода замечаний и выговоров, улучшить свою технику. Профессор сразу заметил поразительную способность своего ученика мгновенно усваивать все, что он видит: он может вспомнить «па», увидев его всего лишь один раз. Приняв этого гадкого утенка, старый танцор понимал, что ему доверили не только ученика, будущего робота, но танцора. Достаточно обработать этот алмаз и он превратится в бриллиант.
Педагогу, кроме того, импонирует смышленость своего ученика: «Он знает, как заниматься, что отличает его от других. Во время занятий он только и делал, что упражнялся. Он был глубоко пронизан атмосферой театра, культурой и музыкой. Он не признавал никаких вариаций танца, в том числе и женских. Он регулярно упражнялся до и после уроков», чем вызывал раздражение и неприязнь соучеников. «Я не был на пределе своих сил, – объяснял Рудольф в своей автобиографии. – Мало-помалу я почувствовал, что против меня  затевается какая-то официальная кампания. Потому что я отказался вступать в комсомол. На комсомольских собраниях обсуждаются политические вопросы, а я был неспособен проявить хоть малейший интерес к политике. Все комсомольцы думают одинаково, говорят одинаково, имеют один и тот же внешний вид. Мой отказ дать себя вовлечь в их ряды бросал на меня чрезвычайно подозрительную тень. Моя ненормальная склонность к одиночеству считалась достойной презрения. Таким образом, с первого же года моего пребывания в ленинградской школе, я навлек на себя всеобщее осуждение».
К счастью, благодаря музыке он обрел в городе нескольких друзей. К концу первого года обучения, регулярно посещая музыкальную лавку близ Казанского собора, он покупал  разные партитуры. Лавкой заведовала женщина, примерно в два раза старше него, она с готовностью подбирала для него ноты, просила знакомых музыкантов, приходивших к ней,  играть ему его любимые сочинения, а когда магазин бывал пуст, а она свободной, сама садилась за пианино и играла. Однажды вечером Елизавета Михайловна пригласила его к себе домой пообедать. Там он встретит кроткого человека, ее мужа, который познакомит его с многими поэтами, произведения которых он позднее прочтет. Вскоре у него войдет в привычку обедать в доме этой четы, по крайней мере, раз в неделю. Они жили в небольшой, но очень веселой квартире, куда приходили с визитом их друзья-артисты, – хозяева умели создавать в доме теплую, сердечную обстановку.
Небольшая компенсация за школьную атмосферу, где его окружают зависть и недоброжелательность. К концу первого года учебы его школьные результаты великолепны. Согласно национальной шкале оценок, от единицы – неудовлетворительной отметки – до пятерки (5) – отлично – Рудольф  получил, по меньшей мере, четверки (4) по всем предметам, за исключением рисования, а на последних экзаменах он получил три пятерки и две четверки из шести предметов. Он блестяще знал литературу, географию, физику, ботанику, историю и английский. И все это без усилий. Что касается экзамена по танцу, он его сдал на «ура». Таким образом, он мог с триумфом возвратиться домой на каникулы летом  1956 года.
Вернувшись в Ленинград, он с радостью встретился со своим учителем и стал привычным гостем Пушкиных (Александр жил в той же школе с женой, бывшей балериной). Их жилище, обставленное старой мебелью XVIII века, в конце концов, было преобразовано в своего рода неофициальное место встречи студентов, где в гигантских количествах гоняли чаи и вели нескончаемые разговоры о балете.
К этому времени Рудольфу отвели место в совсем маленькой, на шесть кроватей, спальне на первом этаже школы. Среди его товарищей по театральному сбору был румын Серджио Стефанши и финн Лео Ахонен. Они обратили внимание, что Рудольф часто груб и резок в своих манерах. Габриэлла Комлева, будущая звезда Кировского, в ту пору учившаяся в Академии Вагановой, отметила парадоксальные изменения в поведении Рудольфа на второй год учебы. «У него были огромные познания в области культуры, но в то же время пробелы в плане воспитания. Например, он никогда не читал газет. Ругался и делал хлесткие замечания, которые вызывали недовольство и досаду окружающих его людей. Были нескончаемые конфликты».
В течение последнего триместра 1957 года Рудольф работает упорнее, чем когда-либо под заботливым вниманием Пушкина. В свои сорок девять лет тот по-отцовски относится к Рудольфу. Михаил Барышников, который позднее тоже станет его протеже, подчеркивает его качества как педагога: доброта, мягкий метод преподавания, терпение во всяких испытаниях. Пушкин иногда даже называл Рудольфа «Руденькой», а не «Рудиком», как остальные. Уменьшительное имя играло большую роль. Если ученик ошибался, был слишком возбужден, затрудняясь освоить какое-то «па», Пушкин обращался к нему спокойно. Тот факт, что профессор никогда не нервничал, не выходил из себя, сохранял хладнокровие, никогда не повышал голоса, действовал успокаивающе.
Пушкин помогает ему усовершенствовать технику, стараясь сохранить то, что заложено в него природой: эмоциональный порыв и интеллект созидания. Учитель тронут постоянным и неиссякаемым энтузиазмом своего ученика. Один из кардинальных аспектов метода Пушкина состоял в том, чтобы побудить танцоров быть самими собой. В отношении Рудольфа это означало согласиться с его огромным и неуемным стремлением к большим ролям, с его гордостью, с его талантом делать прыжки впечатляюще с мягким и гибким приземлением. И с его характером.
В феврале 1958 года лучший ученик последнего класса Рудольф принимает участие в девяти утренниках балета на сцене Кировского. Вскоре в узком кругу балетоманов Ленинграда прошел слух, что на сцене появится молодой и многообещающий танцор. Энтузиазм растет от представления к представлению. Нуриев объявляется лучшим учеником школы. На вечере, посвященном окончанию учебного года (а мы можем судить о его таланте по фильму того же периода, в котором он исполняет «па де де» из «Корсара»), публика околдована. Как напишет позднее местный критик в журнале «Театральная жизнь»: «В нем нет ничего от студента, сдающего экзамен. Перед публикой выступал зрелый артист со своим стилем, своим собственным подходом к танцу и даже со своей персональной техникой, удивительно своеобразной и самобытной. Точнее было бы сказать, что если и существовал когда-либо «благородный» танцор, совершенно чуждый всему поколению «академиков» Кировского, от Константина Сергеева до Бориса Брегвадзе и Владилена Семенова, то это молодой Нуриев. Редкая птица, по правде сказать, не только потому, что он не является «безупречным» танцором, а потому, что зритель до такой степени очарован глубиной его движений, его доверием к себе и его кошачьей грацией, что глаз самого бдительного зрителя должен отказаться отмечать техническое несовершенство. В действительности, они не имеют никакого значения, если принять во внимание эмоции, которые рождает одно только его присутствие на сцене».
Неудивительно, что в результате успешного выступления на Рудольфа пал выбор представлять Академию Вагановой на национальном конкурсе, собравшем в Москве все балетные школы Советского Союза. Это – одно из самых ярких воспоминаний Рудольфа лета 1958-го. Все начинается июньской ночью, когда светло почти так же, как днем, одним словом, в период ленинградских белых ночей. Маленькие тучки  плывут в прозрачном небе так низко, что, кажется, протяни руку и дотронешься до них. У Рудольфа вдруг проснулось чувство, что он знает, куда едет. «Моя жизнь, которая мне часто казалась бесцельной, вдруг обрела ясный смысл», – признается он.
Он чувствует, что раз и навсегда избавился от тоски и подавленности. Рано утром он уезжает в Москву. Он приготовил «па де де» из «Корсара», вариации Генея и «па де де» Дианы и Актеона из «Эсмеральды» – три очень разные части, требующие виртуозной техники исполнения. Вечером во время конкурса он добился большого успеха. Впервые в жизни ему бисировали – за «па де де» из «Корсара».
В конце вечера, когда Васильев, лучший из молодых московских танцоров, сказал ему: «Ты нас ослепил и пленил, Рудольф!», он побледнел,  его радость была такой сильной, что он был буквально потрясен. В Москве ему единодушно присудили первый приз, а советское телевидение показало его ослепительный успех.
Две недели спустя, по возвращении в Ленинград, он снова танцует то же «па де де» из «Корсара», вариации из «Лауренсии» и «па де де» Генея. Три трудных и очень разных куска, которые публика не привыкла смотреть в исполнении одного и того же танцора в течение одного вечера. У него такой же бурный успех, как в Москве. «Это были дни безумного счастья!», – скажет он позднее. Все ему покажется неожиданно таким легким, что он впоследствии признается: «Я никогда не чувствовал в себе такого вдохновения, такого опьянения от танца».
Именно в это время он получил приглашения от трех больших балетных трупп: московского Большого театра, московского театра Немировича-Данченко и ленинградского Кировского театра. «Все три театра предлагали мне место солиста в день окончания учебы в школе. Театр Немировича-Данченко ничем меня не соблазнял: мне был знаком провинциальный дух, которым он был проникнут. Но как выбирать между Кировским и Большим театрами? У меня было еще несколько недель, чтобы принять окончательное решение».
После выпускных экзаменов звезда Кировского театра, великая Дудинская, заявляет ему, что хотела бы с ним танцевать Лауренсию. «Не будь смешным, – объясняла она ему, – не останавливай свой выбор на Большом. Оставайся здесь, и мы будем танцевать вместе!» Как не потерять голову? Все происходит, как в волшебной сказке. Ему удалось перепрыгнуть через шесть классов и навязать свою манеру танца, несмотря на коварства и заговор против него, и вот сама Дудинская нашла его, двадцатилетнего мальчишку, чтобы попросить стать ее партнером! Все же ему трудно сориентироваться, и он продолжает колебаться: Москва с ее Большим театром или Ленинград с Кировским?
В конце концов он выбирает Ленинград, полагая, что здесь он будет иметь большую свободу для самовыражения. Этот выбор объяснялся также и тем, что, по его мнению, Ленинград в артистическом плане не так строго контролировался и не держался выработанной Москвой линии. Важно также, что после революции некоторые из лучших советских балетов, такие, как «Ромео и Джульетта» или «Лауренсия», были созданы Кировским театром и лишь спустя довольно большой промежуток времени поставлены на сцене Большого.
«Мне в ту пору было двадцать лет. Через три года учебы я стал солистом. Я знал, что это было исключительным явлением», – признается позднее Нуриев. Это был тем более исключительный случай, что он оказался первым в истории Кировского танцором, который прямо со студенческой скамьи шагнул в солисты. Но в это лето 1958-го злой гений поспешил спутать карты такой блестящей судьбы. В августе месяце труппа Кировского разбежалась. Молодая звезда так много и упорно работала, что у нее было только одно желание – расслабить мускулы, принять грязевые ванны, растянуться на пляже и ничего не делать. Рудольф один поехал в Крым, но едва только распаковал свои чемоданы, как получил телеграмму. Это был гром среди ясного неба. Он больше не принадлежит Кировскому театру, а должен в качестве танцора отправиться в Уфу, театр оперы и балета, чтобы выплатить республике Башкирии затраты, связанные с финансированием его учебы.
«Я был поражен. Быть уволенным без всяких объяснений после успеха, о котором говорили вся Москва и весь Ленинград недели напролет! Я понял, что это – первый удар, направленный против меня моими врагами». Он решает бороться. Первым же самолетом летит в Москву и устремляется в Министерство культуры. Его приняла женщина, которая не добавила ни одного слова к содержанию телеграммы: «Вы должны вернуться в Уфу, чтобы танцевать и вернуть свой долг». Рудольф пытается ей объяснить, что недавние события изменили весь ход его карьеры и было бы смешно ее портить, возвращаясь в Уфу, где он быстро позабудет все, чему его научили в Ленинграде. Она даже не хочет его слушать. Просьба оставить его в Кировском театре немедленно отклоняется.
Вне себя от бешенства, Рудольф не хочет и не может сдаваться. Он полагал, что вернуться в Уфу означало крах! Находясь в Москве, он обращается к директору Большого театра с просьбой вмешаться.  
Тот берет дело в свои руки. Рудольф может танцевать в Большом. Остается уладить дела с Кировским. Он отправляется туда и за кулисами встречает директора Бориса Фенстера, который говорит ему спокойным и невозмутимым тоном: «Почему вы ведете себя таким смешным образом, Нуриев? Вопрос о вашем увольнении из Кировского никогда не стоял. Распакуйте ваши чемоданы и оставайтесь с нами. Ваше жалованье вас ждет!» «Я не мог поверить своим ушам, – скажет впоследствии Нуриев. – Однако инстинкт мне подсказал, что не следует задавать вопросов и нужно оставаться в Кировском театре».
Он знает, что отныне его фамилия как солиста будет вписана синими чернилами в список сотрудников Кировского. Но появление этого нового, слишком красивого и слишком блестящего танцора в этом коллективе принесет с собой беспокойство...


Бертран МАЙЕР-СТАБЛЬ

Перевод с французского Александра КАЛАНТАРОВА