Первая азербайджанка-сестра милосердия. Автор первого русско-азербайджанского военного словаря, генерал-герой, крупный теоретик артиллерийского дела. Первый в Азербайджане военный летчик… Этих трех неординарных людей связывают не только   семейные узы, их судьбы объединяет и столица Грузии, в которой каждый из них сделал   первые шаги на пути, ведущем к славе. Знакомство с ними начнем с женщины, достойной стоять в одном ряду с английской аристократкой Флоренс Найтингейл и дочерью российского матроса Дарьей Михайловой – основоположницами в мире движения сестер милосердия, по разные стороны фронта Крымской войны 1853-1856 годов. У нее длинное, цветастое имя – Нигяр ханум Гусейн-эфенди кызы Шихлинская. Но мы будем называть ее более коротко, как соседи по тифлисской улице – просто Нигяр.
Она родилась в 1870 году в Тифлисе в семье многолетнего муфтия Закавказья, председателя Закавказского суннитского духовного правления Мирзы Гусейна Эфенди Гаибова. Это настолько удивительный человек, что о нем нельзя не рассказать особо. Тем более, что он – родственник всех трех наших главных героев. Он был «одним из величайших духовных лидеров в истории Азербайджана», видным богословом. И при этом современники почитали его не только как просветителя, систематизирующего азербайджанское литературное наследие, но и как… борца с предрассудками, сторонника прогресса.
Прямо скажем, искренняя вера и набожность нечасто сочетаются со светскими принципами жизни. А этот муфтий выступал за право женщин наравне с мужчинами получать образование, был против ношения чадры, утверждая, что это «ни в чем не противоречит законам шариата и является благотворным и необходимым для общества». Более того, он утверждал, что «не шариат накладывает запрет на женское образование и предписывает ношение чадры, а иранские порядки, насажденные в результате завоевания». Его убежденность в могуществе разума и просвещения стала примером совместимости веры и светских знаний.
Взгляды свои муфтий доказывал на практике. «Женившись на молодой, очень красивой девушке, он ее не кутал в чадру и не прятал от мужчин, а разрешил ей участвовать, совместно с мужчинами, в благотворительном мусульманском обществе, посвятившем себя также помощи молодежи, ищущей знаний», –  писал его зять Али-Ага Шихлинский. Эта женщина –  Саадат-ханум состояла в кавказских благотворительных обществах. Ее с Гусейном Эфенди дочери Нигяр и Гевхар с отличием оканчивают Закавказский девичий институт. И это тогда, когда даже светски образованные мусульмане редко позволяли дочерям учиться в таких заведениях. Ну а сыновьям Гаибов и подавно обеспечивает высшее образование.
Этот религиозный деятель был ближайшим другом философа-материалиста, основоположника азербайджанской драматургии и литературной критики, писателя и общественного деятеля Мирзы Фатали Ахундова. И помогал ему в работе. Они вместе добиваются открытия в 1879 году мусульманского отделения при Закавказской учительской семинарии в Гори. Гаибов преподает в ней лишь два года, так как потом избирается на пост муфтия Закавказья. Хотя сразу предупреждает, что придерживается светского мировоззрения: «Я никогда не был духовным лицом, никогда не исполнял религиозных обрядов и впоследствии не буду, но предложенный мне пост приму, так как полагаю, что сумею принести таким путем наибольшую пользу моему народу».
Мирза Гусейн был убежден, что на новом посту он сможет эффективней помогать просвещению, которое считал высшим благом. И помогал поступать в учебные заведения способным молодым людям, у которых не было достаточно денег. Он сдружился с Ильей Чавчавадзе и, как подчеркивал его зять Шихлинский, был «совершенно свободен от националистических предрассудков. Любя свой народ, он никакой неприязни к другим народностям не питал. Будучи верующим мусульманином, он умел уважать и чужую религию, имел друзей среди русского, грузинского и армянского духовенства». По совету Ахундова, муфтий создает четырехтомный «Сборник стихотворений известных в Азербайджане поэтов», на основе которого председатель Кавказской археографической комиссии Адольф Берже издает «Стихи поэтов Азербайджана».
Умер Мирза Гусейн Гаибов в 1917-м в Тифлисе, где провел большую часть своей жизни. Прочтем публикации в трех февральских номерах газеты «Кас-пий»: «Перед смертью покойный высказал желание, чтобы венков на гроб его не возлагали, а деньги, предназначенные для этого, жертвовали на благотворительные цели… Городской голова отправил семье телеграмму следующего содержания: «Тифлисская городская дума единодушно уполномочила меня выразить вам ее глубокое соболезнование по поводу кончины уважаемого Мирзы Гусейна Эфенди Гаибова, бывшего защитником интересов своей паствы и поборником просвещения в мусульманской среде… Августейший наместник разрешил по ходатайству попечителя Кавказского учебного округа Н.Ф. Рудольфа освободить учащихся мусульман старших классов средних учебных заведений Тифлиса 23 февраля для присутствия на похоронах муфтия. Вызваны также учащиеся городской учительской семинарии».
А это – в связи с национальным вопросом, как сказали бы теперь: «Семье скончавшегося Закавказского муфтия Мирзы Гусейна Эфенди Гаибова армянским центральным комитетом послана следующая телеграмма: «Главный комитет армянского благотворительного общества и армянский центральный комитет высоко ценят заслуги усопшего старца, блаженной памяти муфтия…» На похоронах присутствовали мусульманское духовенство… армянское григорианское духовенство… представители православного духовенства, попечитель Кавказского учебного округа Н.Ф. Рудольф, директор канцелярии наместника камергер Истомин, губернатор Тифлиса, городской голова, предводитель дворянства, предводители различных общественных организаций –  мусульманских, русских, армянских, грузинских, учащиеся мусульманских средних учебных заведений Тифлиса и много народу… «По пути следования траурной процессии магазины были закрыты».
И лишь в одном этот удивительный человек, как говорится, «прокололся» – в вопросе замужества своей старшей дочери. Впрочем, в этом деле отцовскому сердцу ничего не прикажешь, независимо от национальности и вероисповедания. Нигяр с юных лет была влюблена в своего дальнего родственника, троюродного брата Али-Агу Шихлинского. Тот родился в небольшом азербайджанском селе в 1863 году, в семье двоюродной сестры муфтия Гаибова и выходца из знатного рода, который после вхождения Азербайджана в Российскую империю стал носить фамилию на русский лад –  Шихлинский. В двенадцать лет Али-Агу родители отдают на воспитание муфтию, в Тифлис, и спустя годы он вспоминал: «Отец и мать все время жили в деревне и поэтому я полностью перешел под опеку Мирза Гусейна Эфенди. Всем моим последующим воспитанием был занят он. Его наставления и достойная подражания личная жизнь оказали на меня огромное воздействие и оставили такой глубокий след в моем характере и мировоззрении, что я обязан этой личности, которая заслуживает самого высокого уважения».
Когда Гаибов приводит его в частную гимназию Тер-Акопова, к директору Семену Монастырцеву, мальчик знает не больше 30 русских слов и кое-как считает. Но его опекун уверенно заявляет: «Через два месяца он опередит своих товарищей». Шихлинского определяют в третье отделение из четырех за месяц до зимних каникул 1875-76-х годов, через три недели переводят уже во второе отделение, а в июне он с отличием переходит в первое отделение. На то, что он преодолел за 7 месяцев, ученикам, владевшим русским языком, обычно требовалось 2 года. Уже в августе 1876-го Шихлинский поступает в Тифлисскую военную гимназию (позже переименованную в кадетский корпус), где становится лучшим в классе, хотя заниматься начинает на полтора месяца позже других из-за перелома ноги.
Тогда-то и начинается детская дружба Нигяр и Али-Аги, перерастающая в любовь. Блестяще окончив военную гимназию, юноша поступает в знаменитое Михайловское артиллерийское училище в Петербурге. Влюбленные постоянно переписываются, Мирза Гусейн не может не заметить этого и в душе уже согласен благословить дочку на брак с будущим офицером. А тот – в первой тройке по успеваемости, лучший наездник училища, отличный физкультурник. Ему уже не хватает занятий, проводимых в училище знаменитыми профессорами того времени. Он слушает еще и лекции в Академии генерального штаба, в Военно-инженерной академии. В 1886 году, с денежной премией и золотыми часами за отличную учебу, подпоручик Шихлинский убывает к месту службы.
А потом переписка с любимой девушкой прерывается на пять месяцев, и этим, как в авантюрно-любовной пьесе, спешит воспользоваться посторонняя женщина, обожающая своего сына. Дело в том, что судьей Газахского уезда назначается аджарский князь Мамед-бек Палавандов (Палавандишвили). Он – давний знакомый муфтия, и Мирза Гусейн приглашает его в Тифлис, чтобы поздравить с назначением. Во время застолья жена новоиспеченного судьи видит Нигяр и решает, что та должна достаться только ее сыну по имени Дервиш-бек.
«Атака» на родителей девушки ведется по всем канонам сватовства. Ее мать Саадат-ханум все время напоминает, что дочь любит другой человек, что ей надо продолжить учебу, но чета Палавандовых не угомоняется. В итоге муфтий сдается. Когда его спрашивают, почему он согласился на брак дочери с Дервиш-беком, звучит полушутливый ответ: «Али Ага – военный, его скарб на плече. Сегодня будет жить в одном городе, завтра – в другом. К тому же он умен и талантлив, везде сможет найти свое счастье. Нигяр я люблю как свет очей своих. Она моя помощница в делах. Не могу я ее дальше глаз отпускать, короче, не желаю, чтобы моя дочь жила в чужих городах…».
Ну а Шихлинский стремительно шагает по ступеням военной карьеры. Он – преподаватель бригадной учебной команды, готовящей унтер-офицеров, старший офицер, потом – командир батареи. В составе Отдельного Забайкальского артиллерийского дивизиона участвует в Китайском походе, сражаясь с противниками иностранных новаций и христианства в Китае. Русско-японскую войну капитан Шихлинский встречает кавалером орденов Святого Станислава 2-й и 3-й степеней, Святой Анны 3-й степени. И участвует в легендарной обороне города-крепости Порт-Артур.
Прочтем документы, свидетельствующие о том, как он воевал. Дневник журналиста порт-артурской газеты «Новый край» о событиях 13 ноября 1904 года во время четвертого штурма японцев: «На Лаперовской горе (в тылу форта III и укрепления № 3) тяжело ранен командир батареи капитан Али-Ага Исмаил-оглы Шихлинский. Храбрый, как кавказцы вообще, он участвовал в боях на Кинчжоу, на Зеленых и Волчьих горах, в начале августа был со своей батареей на Высокой горе, а с 10 августа бессменно находился на Лаперовской, откуда обстреливал подступы к укреплениям, помогал отражать штурмовые колонны и боролся с неприятельской полевой артиллерией».
А это – из Высочайшего указа от 28 сентября 1905 года о награждении Али-Ага орденом Святого Георгия Победоносца 4-й степени: «За искусную и успешную, с 13 по 17 октября 1904 года, артиллерийскую оборону форта № 3 и укрепления того же №, причем, действуя вверенной ему полубатареей против превосходных сил противника, нередко лично наводя орудия за убылью наводчиков, неоднократно приводил неприятельскую артиллерию к молчанию и отбивал попытки японской пехоты завладеть подступами к упомянутым укреплениям».
С тяжелым ранением, о котором пишет журналист, Шихлинский попадает в плен к японцам. Николай II разрешает своим пленным офицерам вернуться в Россию, если они письменно пообещают противнику больше не участвовать в войне.  Многие так и сделали, а некоторые, в том числе Шихлинский, отказались, считая это унизительным. Но временная смешанная русско-японская комиссия признает его не годным к военной службе из-за ранения. Такое, уж, тогда было отношение к пленным. И весной 1905 года Шихлинского эвакуируют в Россию, без каких-либо обязательств с его стороны.  
За эту войну, помимо Георгиевского креста, он удостаивается золотого?оружия?с?надписью?«За?храбрость», мечей к имевшемуся у него ордену?Святой?Анны 2-й степени, ордена?Святого?Владимира 4-й степени с мечами и бантом и ордена Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Взяв из-за ранения полугодовой отпуск, два месяца он проводит в Ессентуках, а остальное время – на родине:
«Эти 4 месяца в нашем доме прошли как сплошной праздник. Со всего уезда приезжали меня навещать. Не только наш дом каждый день наполнялся посетителями, но меня с моими ближайшими родственниками приглашали в разные села нашего уезда то на обед, то на ужин, где собиралось 20-30 человек. От пятилетнего пребывания на Дальнем Востоке и от годичной страды в Порт-Артуре я отдохнул и почти забыл о своей ране, но 1 октября, через пять месяцев после снятия повязки, вдруг разболелась ступня раненой ноги. Температура поднялась до 40°. В это время я был в Тифлисе».
Он снова уезжает с Петербург, на этот раз лечиться. А через полтора месяца, в   ноябре 1905-го, в День Георгиевских кавалеров, ежегодно отмечаемый при Высочайшем Дворе, производится в подполковники. В тот же день, вместе с другими обладателями высокой награды, Али-Ага приглашается на прием в Царскосельский?дворец и представляется императору. Причем отнюдь не в  придворном облачении – «имея на правой ноге изящный лакированный сапог, а на левой – синий суконный сапог, доходивший до половины голени»…
Подполковнику полагалось командовать батареей, но вакансий не было, и Али-Ага просит направить его в Офицерскую артиллерийскую школу стрельбы, в которой проходят стажировку командиры артиллерийских дивизионов и бригад. Он не просто на «отлично» оканчивает ее курс, но и остается в ней преподавателем. Да еще удостаивается «Высочайшего благоволения» – монаршей награды, которая «зависит единственно от непосредственного Государя Императора Высочайшего благоусмотрения, и поэтому никаких представлений о том со стороны начальства не допускается». Имевшему это именное благоволение полагались льготы при получении наград и пенсии.
А потом в жизни делающего столь блестящую карьеру офицера знаменательные события происходят одно за другим. Во-первых, работая в Офицерской артиллерийской школе, он разрабатывает оригинальный метод определения невидимых напрямую целей, который под названием «треугольник Шихлинского» во всем мире войдет затем в учебники по артиллерии. Во-вторых, он становится полковником ровно через три года после производства в подполковники. Редчайший случай для мирного времени. А в-третьих, в 1909-м, ненадолго приехав в Тифлис, он встречает Нигяр ханум. Которую никогда не забывал. И события этой встречи походят на сюжет индийского фильма.
Герой войны видит, что годы не лишили красоты единственную любовь его жизни. И узнает, что она пережила трагедию – муж ее умер за два года до этой встречи, а девятилетний сын Хосров уехал с дядей в Турцию и там пропал. Улучив момент, Али-Ага признается Нигяр-ханум в любви и предлагает ей руку и сердце. В роду Шихлинских находятся недовольные этим. Мол, муфтий из жадности выдал дочь за сына большого чиновника и этим оскорбил нас, а ты теперь хочешь жениться на ней, да еще вдовой. Но полковник непреклонен: «Нигяр – моя первая любовь, первая мечта. Если даже мир перевернется, я женюсь на ней. Не важно, девушка она или вдова».
И через много лет он будет вспоминать: «Осенью 1909 года в моей личной жизни произошла, имевшая для меня огромное значение, перемена: 27 октября, 46 лет от роду, я женился на дочери моего родственника Закавказского муфтия Гусейна Гаибова Нигяр-ханум... Эта перемена в моей жизни направила мое дальнейшее существование по светлому пути, не затемнявшемуся ни клочком облака в течение 22 лет нашей совместной жизни. Обладавшая от природы большими способностями, хорошо образованная, очень кроткого характера, жена моя была создана для семейного счастья, и этим счастьем я пользовался в полной мере».
Жена следует за ним повсюду, куда забрасывает его судьба военного. А у него вновь успех за успехом. Когда в итоге он становится помощником начальника Офицерской артиллерийской школы, «посыпались поздравления от артиллеристов со всех концов России». Одно из них фактически повторяло то, что пришло из Франции. Профессор Николаевской академии Генерального штаба Александр Незнамов присылает телеграмму: «Поздравляю вас и русскую артиллерию». А начальник французской Офицерской артиллерийской школы генерал Шарль Мари Эдуард Нолле, которому после Первой мировой войны предстоит возглавить межсоюзническую комиссию по контролю за побежденной Германией, а потом стать военным министром, пишет в открытке: «До меня дошло известие, что вы назначены вторым шефом русской артиллерийской школы. Я поздравляю с этим назначением русскую артиллерию».
А в аттестации по месту службы Али-Аги – уникальная формулировка: «выдающийся, достойный выдвижения на должности вне очереди». Через годы он признавался: «Хотя впоследствии я занимал очень высокие должности – до командования армией в военное время включительно, но и до сих пор эта небывалая аттестация является предметом моей гордости». Приятное доказательство военного мастерства Шихлинского появляется и на его мундире – погоны генерал-майора, полученные в 1912-м. И он очень гордится, что это происходит намного раньше положенных сроков – «через четыре года и 36 дней после производства в полковники. Правила же на этот счет были такие: обычно срок пребывания в чине полковника составлял 10 лет, отличившихся производили за 8 лет; в особо редких случаях производили за 6 лет».
Он издает труды, получившие широкое распространение и оказавшие значительное влияние на развитие артиллерийской науки во многих странах: инструкцию для организации артиллерийских маневров в составе дивизиона, конспект лекций об употреблении в бою полевой артиллерии и статью о «треугольнике Шихлинского». А то, как он обучает офицеров, отмечено не только орденом Святого Владимира 3-й степени. В 1912-м генерал Нолле присылает ему из Франции Офицерский крест ордена Почетного легиона. А на следующий год прибывший с визитом к царю президент Французской республики Раймон Пуанкарэ привозит с собой два командорских (генеральских) креста opдена Почетного легиона, из которых один получает командир гвардейского корпуса, генерал-адъютант, генерал от кавалерии Владимир Безобразов, а второй – Али-Ага.
Первая мировая война застает супругов в Царском селе. Шихлинский, руководящий там все той же школой, назначается еще и начальником артиллерийской обороны Петрограда – на случай высадки немецкого десанта. Затем устраняет недочеты в управлении артиллерией на Юго-Западном фронте. А его жена в первый же день войны, 1 августа 1914 года публикует в официальном печатном органе Военного министерства, газете «Русский инвалид», публичное обращение ко всем женам российских офицеров, призывая их в ряды сестер милосердия. Такого не знала вся военная история России.
Необходимо было в разы увеличить число медицинских учреждений для лечения воюющих, стали создаваться временные госпитали, в которых работали жены, сестры и дочери офицеров. Больница Красного Креста для фронтовиков создается и в казармах артиллерийской школы. Ею руководит дамский комитет во главе с Нигяр-ханум. Али-Ага вспоминал об этой больнице: «…Обычно ее называли «Больницей Шихлинской». Моя жена постоянно была в лазарете и, помимо своих обязанностей председательницы комитета, писала раненым солдатам письма к родным на русском языке, на языке казанских татар, казахском и других. Солдаты называли ее не иначе как «мамаша».
Инспектор артиллерии армий Западного фронта Шихлинский в 1916-м создает школу для совместного обучения артиллеристов и летчиков, не зная, что среди погибших в тот год – его родственник, сочетающий обе эти воинские профессии, первый военный авиатор-азербайджанец Фаррух-Ага Гаибов. Племянник Закавказского муфтия Мирзы Гусейна остался без отца и, окончив в родном селе пять классов русско-азербайджанской школы, по совету именно Шихлинского поступил в Тифлисский кадетский корпус. В 1910-м, окончив его с отличием, он отправляется в Константиновское артиллерийское училище в Петербурге. И там за ведение орудийной стрельбы получает первую свою награду – мечту всех молодых людей того времени, золотые часы знаменитой швейцарской фирмы «Павел Буре». Первую мировую войну он встречает подпоручиком-младшим офицером батареи на Кавказском фронте, затем, уже в чине поручика, направляется на Западный фронт артиллерийским офицером самолета «Илья Муромец».
Это – первый в мире четырехмоторный тяжелый бомбардировщик, его использовали для ударов по тылу противника. В экипаже из четырех человек на Гаибове лежали обязанности бомбометания, стрельбы из пулемета и фотографирования с воздуха позиций противника. В первый же свой вылет он разрушил очень важный в стратегическом отношении мост через Неман, сильно задержав перевозку немецких войск и грузов. «Поручик Гаибов неоднократно совершал удачные полеты с явной опасностью для жизни и наносил ущерб неприятельским лагерям, складам, сообщениям и станциям», – значится в официальных документах.
А 18 сентября 1916 года, за две недели до 25-летия Фарруха-Аги, газета «Петроградские известия» пишет: «Из штаба Верховного главнокомандования сообщают, что на Западном фронте наш аэроплан в районе Боруны-Крево вторгся в тыл вражеских войск. Точными бомбовыми ударами были взорваны различные пункты, вызваны пожары на вражеском складе. Кроме того, разбомблены транспортные средства, железнодорожные станции, автомобили. Во время полета поручик Фаррух Ага Гаибов со своим составом вступил в схватку с силами противника и сбил четыре германских аэроплана. После того, как они подожгли и два аэроплана, они упали на вражескую территорию и погибли». К двум орденам, полученным поручиком Гаибовым, посмертно добавляются еще три, один из которых – Георгиевский крест 4х-й степени. В те времена элита армии – летчики еще воевали по рыцарским традициям, и с германского аэроплана сбрасывают записку, в которой сообщается: немцы похоронили экипаж самолета с воинскими почестями.
А война продолжается… В 1917 году «за отличие по службе» Шихлинский получает погоны генерал-лейтенанта, назначается командующим армией. Но остается на этой должности недолго – сказываются старые раны. И в декабре 1917-го он увольняется в резерв. Пришедшие к власти большевики разваливают армию, становится ненужной «больница Шихлинской», и супруги возвращаются на Южный Кавказ. Али-Ага командует формируемым в Тифлисе Мусульманским (азербайджанским) корпусом, после провозглашения Азербайджанской Демократической Республики служит помощником ее военного министра, тоже порт-артуровца, генерала Самед-бека Мехмандарова. Когда создается Азербайджанская ССР, он – помощник наркома?по?Военным?и?Морским?делам.
Потом – жестоко подавленный антисоветский мятеж в Гяндже, и почти все царские генералы и офицеры оказываются в ЧК. Шихлинского спасает от расстрела глава  Совнаркома Азербайджана Нариман?Нариманов. Он отправляет его в Москву с сопроводительным письмом на имя… Ленина: «Дорогой Владимир Ильич! Во время гянджинского восстания все офицеры старой азербайджанской армии были арестованы, в числе их были и податели сего известные генералы Мехмандаров и Шихлинский. После тщательного расследования оказалось, что эти генералы не причастны, но все же до упрочения нашего положения и с целью помочь нашему общему делу мы решили их отправить в Ваше распоряжение для работы в штабе, так как они, как военные специалисты, являются незаменимыми. Один из них, Шихлинский, в царской армии считался «богом артиллерии»… Пусть они работают в Москве, а затем попрошу отправить их к нам для формирования наших частей. Необходимо за это время за ними поухаживать».
В Москве Шихлинский работает в Управлении инспектора артиллерии РККА, в Уставной артиллерийской комиссии, читает лекции в Высшей артиллерийской школе. Затем возвращается в Баку, преподает в военном училище, становится заместителем председателя Военно-научного общества Бакинского гарнизона, публикует «Краткий русско-тюркский (азербайджанский) военный словарь». Пенсионером становится в 1929-м, а спустя два года уходит из жизни Нигяр-ханум. «Смерть жены… была для меня роковым ударом. С женой вместе ушло от меня все – и счастье, и здоровье», – признавался генерал, которому ничего не оставалось, как писать мемуары, опубликованные через год после его смерти в 1943-м.
Согласитесь, интересных людей отправляет Тбилиси в большую жизнь...


ВЛАДИМИР ГОЛОВИН

Он – один из тех немногих художников, которые одинаково преуспели в различной манере письма, во многих стилях живописи. Он стал своим среди экспрессионистов и натуралистов, монументалистов и футуристов. Родившийся на берегах Невы поляк Зигмунд Валишевский шагнул в мир искусства с берегов Куры, из легендарного тифлисского авангарда первой четверти ХХ века. Став одним из создателей этого уникального явления в культуре Грузии и значительной фигурой в авангарде российском. А его сестра Валерия стала частицей истории русской литературы – жительница грузинской столицы, она связала свою жизнь с замечательным писателем, номинантом на Нобелевскую премию Константином Паустовским, вдохновив его на создание некоторых произведений.
Супруги Владимир и Михалина Валишевские, родители которых в 1860-х были высланы из Польши за антиправительственные выступления, жили в Санкт-Петербурге, где, несмотря на свою провинность, поселился отец главы семьи. Дело в том, что его брат был знаком с одним из великих князей, который разрешил бунтарю жить в любом городе за пределами Польши. Тот выбрал Питер и обзавелся там писчебумажным магазином. А вот его сын Владимир вынужден в 1903 году уехать с семьей из Петербурга.
Причина та же, что и у многих других жителей российской Северной столицы, переехавших в Грузию – врачи порекомендовали инженеру Путиловского завода Валишевскому из-за болезни сменить климат на южный. Семья поселяется в Батуми, но переезд не помогает – инженер вскоре умирает, и его вдова остается с дочкой Валерией и сыном Сигизмундом. Впрочем, ни так, ни сокращенным польским вариантом Зыгмунт в Грузии его никто не зовет – все знали Зигу Валишевского. Будем так называть его и мы.
Мальчик с ранних лет увлекается рисованием, особенно ему нравится копировать старые гравюры. А в десять лет он уже появляется в детской художественной школе, основанной опытнейшим преподавателем рисования Николаем Склифосовским. Первая сохранившаяся работа Зиги написана именно тогда, это – сделанная по памяти копия «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. Вот какое впечатление оказывает эта работа на Кирилла Зданевича, который, несмотря на пятилетнюю разницу в годах, станет другом Валишевского и его соратником по цеху:
«Николай Васильевич Склифосовский познакомил меня с Зигой и предложил посмотреть, как он скопировал «Тайную вечерю». Около высокого и грузного Н. В. робко стоял худенький мальчик лет девяти-десяти, одетый в чистую курточку и короткие штанишки. «Надо быстрее удирать, ребенок не может копировать великого Леонардо», – мелькнула мысль, но Н.В., угадав мое желание, строго сказал: «Идем с нами». ... Во всю длину стены пришпилена бумага, и на ней изображено... Я не верю своим глазам, смотрю изумленный и обрадованный. Копия Леонардо дышала одухотворенной жизнью, восхищала легкостью исполнения, уверенным твердым рисунком! С непринужденным мастерством были нарисованы лица, руки, фигуры, складки одежд, – все это, бесспорно, свидетельствовало о выдающемся таланте юного художника».
В 1908-м Склифосовский организует уже персональную выставку 11-летнего мальчика под «говорящим» названием «Чудо-ребенок». Успех этого вернисажа позволяет восхищенному преподавателю ходатайствовать о том, чтобы Зига продолжил дальнейшее образование бесплатно. Но этого мало. Склифосовский покровительствует семье Зиги, материально поддерживает ее, а когда его приглашают преподавать во 2-й Тифлисской женской гимназии, в 1909-м помогает перебраться в закавказскую столицу и Валишевским. И через три года Зига продолжает учебу в полномасштабной профессиональной художественной школе – на Курсах рисования и живописи, открытых Склифосовским в собственном доме на Елизаветинской (ныне – Цинамдзгвришвили) улице. Так под наблюдением и руководством талантливого педагога в подростке формируется художник. И дружба их продолжится на всю недолгую жизнь Валишевского.
Тем временем за окном – расцвет художественных экспериментов, бунтарства в искусстве, поиск новых форм творчества. В 1910-х Тифлис становится центром всего российского футуризма, вобрав все его элементы. И в 1912 году пятнадцатилетний Зига оказывается в компании молодых художников, объединившихся затем в футуристическую группу «41 градус». Им тесно в рамках реальности и академических правил, они ищут новые, ни на что не похожие средства выражения в живописи и поэзии, часто доходящие до заумности. Своим новым искусством публику эпатируют, поддерживаемые художественной молодежью художники Ладо Гудиашвили, Давид Какабадзе, Кирилл Зданевич, поэты Паоло Яшвили, Тициан Табидзе, Колау Чернявский, Юрий Деген, Кара-Дервиш, Илья Зданевич, режиссер Игорь Терентьев. А Валишевский, несмотря на возраст, – один из главных заводил.
Под руководством Склифосовского и его выдающегося коллеги Бориса Фогеля он становится не только отличным рисовальщиком карандашом и тушью, но и хорошо работает гуашью, пастелью, маслом. «Он всегда был в творческом горении, – свидетельствует дочь его наставника Саломея Склифосовская, – его рука легко и непринужденно, необычайно талантливо фиксировала окружающий мир. Я не помню Зигу не рисующего. Болтая с нами и смеясь, он как бы мимоходом делал бесчисленное количество рисунков. Здесь были и наброски, и острые карикатуры на нас и моментальные портреты с удивительным сходством. Впечатление было такое, что для него рисовать было так же необходимо и естественно, как птице петь».
По ее словам, окружающие Зигу запомнили его, «брызжущего весельем, всегда в приподнятом настроении, всегда с карандашом, пером или кистью, а то и просто со скрученной бумажкой, окунутой в краску, весело рисующим все, на чем останавливался его острый и точный глаз. Все служило ему материалом для работы – и чернила, и краски, и свекловичный сок, обрывки старой афиши и картон». А еще именно с Валишевским связано открытие творчества гениального самоучки Нико Пиросмани. Это происходит сразу после того, как Зига в 1912 году оказывается в эпицентре авангардных течений.
Увидев, что нарисовано на клеенках в духанах, Зига вместе с братьями Зданевичами, художниками Ладо Гудиашвили, Михаилом Чиаурели, Михаилом Ле-Дантю и Морисом Фаббри, поэтами Колау Чернявским и Кара-Дервишем начинает поиски других работ Пиросмани. Для записи о том, как идут эти поиски, он даже заводит специальную тетрадь. И именно Зига в глубоком подвале-духане находит такие шедевры, как «Фуникулер» и «Медведь под луной». А творчество Пиросмани влияет на него так, что он тоже стремится к контрастным, ярким цветам, лаконичным композициям. Он даже отправляется за впечатлениями о природе в труднодоступную тогда Сванетию. И когда в 1915 году устраивается выставка его плакатов, в них четко видно влияние Нико.
Оценку этой выставке дает в газете «Кавказ» авторитетный график Александр Петроковский: «Что талант этого юноши незауряден, об этом достаточно убедительно говорят его плакаты. Такому плакату, как «Пьеретта», место прямо в декоративном музее. Этот плакат заставил вспомнить Тулуз-Лотрека и с первого взгляда мог показаться афишей этого мастера... Прекрасен основной большой плакат, дающий тон всему залу, исполненный несколько в японском жанре, с надписью из Козьмы Пруткова «Бди», заимствованной из «Бродячей собаки». Скажу прямо: ни одна из тифлисских выставок не дала подобного ощущения бодрости и радости для души и глаза, не обнаружила столько живой красоты и солнечности».
Но на лаврах после этого вернисажа Зига почивает не долго – в том же году вместе с другом Кириллом Зданевичем отправляется на фронт. Служит в первом Кавказском стрелковом полку вольноопределяющимся, то есть добровольцем, имеющим определенное образование и пользующимся определенными льготами. Воюет далеко от дома, на Северо-Западном фронте, под Двинском (ныне – Даугавпилс), но воюет всего лишь год. Его отправляют домой с потрясающей формулировкой: «Ввиду исключительной ценности как художника». Вы можете представить себе такое в наше время? Справедливость этой оценки Валишевский доказывает привезенной с фронта серией портретов однополчан. Константин Паустовский утверждал, что она «могла бы затмить своей естественностью и простотой знаменитую галерею героев 1812 года в Эрмитаже». А Борис Фогель вспоминает, что Зига показывал и фотографию, сделанную с коллективного портрета «чуть ли не сотни портретов офицеров и генералов, сидящих за столом», когда на фронт приехал великий князь Николай Николаевич. Фогель называет рисунок изумительным.
После фронта – снова круговерть авангардизма, пять лет, насыщенных знаменательными событиями. В полуподвале бывшей столярной мастерской во дворе дома N12 по Головинскому (ныне – Руставели) проспекту Зига и его друзья-футуристы расписывают фантасмагориями стены и потолок узкой комнаты. Сначала здесь располагается «Студия поэтов», а потом – знаменитый «Фантастический кабачок». Современники описывают его как «пестро-расписанную комнату, которая едва вмещает 40 человек и ежедневно привлекает довольно интимную компанию артистов всех видов искусства». Следом в бывшем офицерском собрании, будущем Доме офицеров ЗакВО на том же проспекте, авангардисты расписывают еще один подвальчик, умело сочетая принятые традиции со смелыми экспериментами, и создают театр-студию «Ладья аргонавтов». Зига – вновь одно из главных действующих лиц. Остатки этой росписи можно было увидеть еще в начале XXI века. До тех пор, пока безграмотные вандалы, ставшие очередными владельцами помещения, не повелели закрасить стены...
Подвальчики – аналоги парижской «Ротонды» и петербургской «Бродячей собаки», в 1917-1919 годах их завсегдатаи – не только грузинские, но и русские новаторы: художники, литераторы, актеры. Ведь, как пишет английский журналист Карл Бехофер Робертс, в послереволюционные годы он увидел в Тифлисе «все, что осталось от русского общества: поэтов и художников из Петрограда и Москвы, философов, теософов, танцоров, певцов, актеров и актрис». Знаковые фигуры российского символизма, акмеизма, футуризма и других художественных направлений бегут в Грузию от советской власти, ужасов Гражданской войны. И создают литературные группы, издательства, кафе. Так что Валишевский творит уже в компании режиссера Николая Евреинова, художника Сергея Судейкина, поэтов Осипа Мандельштама и Василия Каменского, других, говоря современным языком, «понаехавших». И, конечно, рядом – Тициан, Паоло, братья Зданевичи, скульптор Яков Николадзе, поэт Григол Робакидзе…
Открыв газету «Тифлисский листок» N226 за декабрь 1918 года, мы можем прочесть впечатление поэта Юрия Дегена о «Ладье аргонавтов». А уж этот член литературного объединения «Цех поэтов», на петербургской квартире которого познакомились Маяковский и Есенин, знает толк в богемных заведениях:
«Именно такого учреждения, проникнутого богемным искусством, начиная со сцены и стенной живописи кончая маленькими чашечками, в которых вам подают черный кофе, недоставало многим тифлисцам. Только на этой неделе спустился я впервые по широкой лестнице, затянутой мягким войлоком, в пестрый «трюм» «Ладьи аргонавтов» и, кажется, попал на один из наиболее интересных вечеров, устроенных в нем…  Невольно приходится удивляться, насколько шагнул вперед в отношении художественного развития Тифлис. Весь этот вечер, не будь некоторой некультурности публики, позволявшей себе разговаривать во время действия, производил впечатление вполне столичное, как в смысле качества произведений, шедших на сцене, превосходных декораций Кирилла Зданевича и подбора исполнителей, так и в смысле общего настроения, царившего весь вечер в «Ладье».
В расписанных Зигой со товарищи «Фантастическом кабачке» и «Ладье аргонавтов» выступают поэты-символисты из группировки «Голубые роги» и из журнала «АРС», литераторы из самых левых группировок «41 градус», «Синдикат футуристов», «Футурвсеучбище»... Сам Валишеский участвует здесь в диспутах о русском и итальянском футуризме, знакомится с приехавшим из Крыма петроградцем Сергеем Судейкиным. И влияние этого видного представителя художественного объединения «Мир искусства» сказывается на работах Зиги – они становятся намного изящнее. А когда авангардисты начинают оформлять свой очередной приют, Судейкин уже рядом с ними.
В подвальном этаже нынешнего Театра имени Руставели единомышленники создают легендарное поэтическое кафе «Химериони». И одна его стена украшена работами Зиги – портретами друзей, сделанными в фантастическом стиле и вписанными в медальоны. Пишет он для кафе и композиции на грузинские темы. Благодаря Валишевскому и его соратникам, представители грузинского и русского искусства получают возможность несколько лет встречаться в уютной атмосфере «Химериони», обсуждать за застольями творческие проблемы, свое место в искусстве. «Наверно, во всем мире не сыскать кафе, расписанного с таким вдохновением. Многие превосходные художники восхищались нашим кафе», – с гордостью сообщал один ин из создателей «Химериони» Тициан Табидзе.
А у Зиги – расцвет творчества в живописи и в графике: портреты, пейзажи, зарисовки, плакаты, карикатуры... Успешно пробует он силы и в только еще утверждающемся у авангардистов жанре – эскизе театрального костюма. Он иллюстрирует книги, организует диспуты и лекции, выигрывает конкурс на оформление занавеса для Театра оперы и балета, изобразив всадника, устремившегося к алому солнцу. К сожалению, в облик занавеса этот проект не воплощается. В 1920-м восторженных зрителей собирает персональная выставка Валишевского, причем один из них делает предложение, от которого трудно отказаться. Титус Филипович, посол Польши в Грузии, предлагает продолжить обучение в Краковской Академии изящных искусств.
Так заканчивается тифлисский период жизни Валишевского, самый плодотворный, яркий и разнообразный в его творчестве. Период авангардной юности и исканий, талантливых богемных друзей и творческого становления. Прямо скажем, уезжает он вовремя. Уезжает в 1921 году, еще до вторжения Красной армии в Грузию, после которого заканчивается золотая пора авангардной вольницы в Тифлисе. На историческую, как говорится, родину он попадает через Константинополь – тогда это был более легкий путь, чем через Европу. Осенью 1921-го года он добирается до Варшавы, а в следующем году в Краковской Академии художеств появляется студент Валишевский. Здесь он уже Зыгмунт, но мы по-прежнему будем звать его на тифлисский лад – Зигой.
Учится он у почитателя постимпрессионизма Йозефа Панкевича и одного из крупнейших польских модернистов Войцеха Вейса. Так что, можно понять, каким направлениям Зига отдает предпочтение. Не только талант, но и огромный опыт бурлящей творческой жизни грузинской столицы с ее литературными группировками и кафе, авангардом в живописи и литературе помогают ему оказаться в лидерах художественной молодежи Польши. Он организует объединение «Комитет Парижский», и его единомышленников сокращенно называют «капистами».
Из названия объединения не трудно понять, куда влечет Валишевского. Признанием в Польше его таланта становится пусть небольшая, но все-таки стипендия, назначенная Краковской Академией. Это позволяет Зиге в1924-м отправиться в Париж. А на следующий год Й. Панкевич добивается открытия в столице Франции филиала Краковской Академии, руководит им, и Валишевский уже официально продолжает учебу в «Мекке художников». Он изучает и замечательно копирует картины старых мастеров, много работает на пленере, самозабвенно пишет пейзажи, портреты, натюрморты. Его работы, которые становятся более экспрессивными и жесткими, часто и успешно выставляются на различных вернисажах.
Парижский период длится шесть лет. Увы, они включают в себя не только успехи, но и страшный удар судьбы – болезнь Бюргера, хроническое заболевание кровеносных сосудов. Художнику одну за другой ампутируют ноги. В 1931-м, уже признанным классиком польской живописи, Валишевский возвращается в Краков. Но инвалид он лишь физически, его силе духа и творческому настрою можно позавидовать. Он продолжает писать яркие, полные оптимизма картины. За красочные натюрморт и картину «Пир» его дважды награждают в престижном польском Зимнем Салоне, он получает приз на ХIХ Международной выставке искусств в Венеции.
Вот так и живет Зига полноценной жизнью, женится на оперной певице, блистает на выставках, берется за дело, ответственейшее и сложнейшее даже для полностью здорового человека – расписывает плафон в символе Польши, кафедральном соборе Святых Станислава и Вацлава. Там – усыпальницы большинства польских средневековых королей, двух крупнейших национальных поэтов Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого. Этот собор еще называют Вавельским из-за того, что он стоит на холме Вавель. Иначе, как подвигом, и не назовешь то, что делает Зига. Его в люльке поднимают на лебедке под своды, и он весь день работает, лежа на спине.
Однако награду за этот подвиг и за все, что он сделал для польского искусства, Валишевский получить не успевает. Он удостаивается Офицерского Креста второй по значимости государственной награды – Ордена Возрождения Польши, который вручается «за выдающиеся заслуги в военной и гражданской сферах». Но за пару месяцев до 39-летия сердечный приступ уносит жизнь этого человека, стремившегося и умевшего выявить романтические черты в любом художественном течении.
«Он любил только живопись, знал только живопись, рассматривал все жизненные события как художник и верил, что только искусство способно преобразить и украсить мир. Он был художником-рыцарем, подвижником и неумолимо требовательным к себе и к другим, зрелым и ясным мастером. Он был скромен, прост, добр к людям и жестоко изуродован, – вспоминал Константин Паустовский. – …Он стал любовью молодой художественной Польши. Он никогда не пытался загнать красоту в свой собственный угол, в свою теоретическую сеть. Он находил ее, приветствовал и склонялся перед ней всюду, где она существовала. Широта его художественных взглядов была необычайна… Я видел много работ Валишевского. Это было сильно выражено и выполнено (другого определения я не нахожу) волшебной кистью и волшебным карандашом… Все это ошеломляло и казалось тем удивительнее, что тут же рядом, с автопортрета смотрел на вас худой, высокий и юный человек, почти мальчик, с серыми застенчивыми глазами».
Автор этих слов строк хорошо знаком и с Кириллом Зданевичем, и картинами Зиги, к тому же, он и сам – часть семьи Валишевских: женится на сестре художника Валерии. «По натуре она была свободным художником. Очень красивая, высокого роста, с темно-русыми волосами, подстриженными коротко, с челкой и завитком, заходящим на щеку, одетая почти всегда ярко – она была видна издалека. На нее все обращали внимание. Ее уверенная манера держаться, ласковая, кошачья повадка, ее польское «Л», очарованье, шарм безотказно действовали на мужчин», –  так вспоминает эту женщину племянница Зданевичей Аэлла Гамаюнова-Мрозовская.
Валерия на год старше Зиги, в 1915-м, в девятнадцать лет она выходит замуж за Кирилла Зданевича, приезжавшего с фронта. Через два года у них рождается сын, заботу о котором полностью берет на себя мать Кирилла, имеретинка Вера Гамкрелидзе, пианистка, ученица Петра Чайковского. Вскоре супруги разводятся, но Валерия продолжает жить в доме бывшего мужа в Кирпичном переулке, 13 (ныне – улица Бакрадзе) в районе Верэ. Со свекровью у нее замечательные отношения – та и сына ей растит как истинная грузинская бабушка, и весьма терпима к «свободному образу» жизни невестки: «Я могла прийти в три часа ночи, и меня никто не спросит, откуда и почему». У Валерии – ни профессии, ни постоянных занятий, она то преподает в школе, то работает корректором, но больше всего ей по сердцу образ свободного художника.
В доме Зданевичей и встречает ее Паустовский, поселившийся там во время приезда в Тифлис в 1922 году. В романе «Бросок на юг» он выводит ее под именем Марии: «Молодая женщина, с бледным, как бы от сдержанного волнения, немного надменным лицом, совершенно прозрачными зелеными глазами и яркими, смеющимися губами... Мария порывисто встала и протянула мне руку. Звякнул браслет. Она усмехнулась, глядя мне в глаза. И вдруг, будто без всякой надобности, нервно и быстро оглянулась: за ее спиной висел на стене ее портрет, написанный броско и вместе с тем нежно… Тот самый портрет, что представлен на выставке, и та самая зеленоглазая Валерия! А за ее спиной – картина Пиросмани. Иначе и не могло быть: все стены в доме Зданевичей были увешаны его работами. А вот и «задник» портрета Валерии – картина Пиросмани «Сидящий желтый лев».
И еще воспоминание, после которого комментарии, как говорится, излишни: «Мария стала моим проводником по Тифлису… Эту жизнь целомудренно и молча разделяла со мной молодая женщина. Все в Тифлисе приобрело для меня цену и значение. Часто у меня появлялось странное чувство, что весь этот жаркий город и весь этот шумный азиатский люд только декорация для немногословной и грустной пьесы, в которой участвуют всего только два действующих лица – Мария и я… Мы ни слова не сказали о любви. Между нами все время лежала тонкая и непрочная нить, перейти которую никто из нас не решался…»
Роман длитcя недолго, в 1923-м Константин уезжает, и вскоре Валерия знакомится с ученым-ботаником Михаилом Навашиным. Тот женат второй раз, но их так тянет друг к друг, что Михаил покидает молодую жену и увозит Валерию в Москву, где она растит его сына от первого брака Сергея. А оттуда, в 1928-м, по Рокфеллеровской стипендии – в Северо-Американские Соединенные Штаты, как тогда в России называют США. Навашин защищает в Калифорнийском университете докторскую диссертацию, а среди друзей, появившихся у Валерии, – дочь Джека Лондона. Поистине можно позавидовать человеку, в жизни которого были такие друзья, как у нее!
А по возвращении – вновь встреча с Паустовским, на семейном празднике у общих друзей. К тому времени Валерия уже замечает, что за ее мужем «приударяет» его сослуживица. А тут – появление Паустовского… Так возрождается тифлисский роман. Правда, женитьбой он завершается не скоро, лишь в 1936-м году, когда оба разрывают прежние супружеские отношения. Валерия навсегда забирает у Навашина его сына Сергея и живет с Паустовским насыщенной жизнью спутницы писателя. Она совершает интересные поездки, встречается с разными людьми, вдохновляет любимого человека. И не только вдохновляет – у нее отличный художественный вкус, она любит и понимает литературу, так что она еще и помогает править тексты, дает дельные советы. А как она гордится тем, что ей посвящаются рассказы!
Они много путешествуют по стране, и за это время Паустовский пишет «Северную повесть», «Мещерскую сторону», «Желтый свет», «Телеграмму», «Ручьи, где плещется форель», «Корзину с еловыми шишками»… Он выполняет ее настойчивые просьбы писать воспоминания, и когда выходят «Далекие годы», на подаренном ей экземпляре – надпись: «Вот тебе книга, которую ты меня уговорила писать».
В октябре 1941-го, проводив на фронт корреспондента ТАСС, интенданта 2 ранга (подполковника) Паустовского, Валерия и ее пасынок Сергей собирают все рукописи писателя, упаковывают их в огромный тюк, пишут на нем «Архив Паустовского» и на детской коляске (!) отвозят его в Публичную библиотеку. Оттуда его эвакуируют вместе с другими писательскими документами. Делается это вовремя – вскоре в квартиру Паустовских попадает фугасная бомба…
Прожили Валерия с Константином до 1948 года, когда он ушел к Татьяне Евтеевой-Арбузовой. Та развелась с драматургом Алексеем Арбузовым, посвятившим ей популярную пьесу «Таня». Паустовский оставил Валерии квартиру в писательском доме в Лаврушинском переулке, описанном Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите». Оставил дачу в Переделкино. Забрал только пишущую машинку «Континенталь». Разошлись они мирно. Валерия хранила в квартире свыше 100 работ своего брата. Большинство из них она дарит в 1963-м Национальной галерее в Варшаве.
Вот такие жизни прожили брат и сестра Валишевские, и каждый по-своему внес вклад в искусство ХХ века. В Кракове есть дом-музей Зиги, тбилисские улицы носят имена его друзей по авангардной молодости, Имени Валишевского в топонимике грузинской столицы нет. Правда, в 2019 году в Тбилиси прошла церемония награждения «лучшего грузинского современного художника» призом имени Валишевского. Награда учреждена Польским институтом в Грузии и будет вручаться каждые два года. Номинантов определяли польские искусствоведы. Так может, в увековечении в Грузии памяти Валишевского лед тронулся?

Владимир ГОЛОВИН