Он – единственный грузин, имя которого носит сегодня крупный медицинский центр России, и один из немногих, с кем Сталин прилюдно говорил на родном языке. Он прошел путь от врача военно-полевого госпиталя Первой мировой войны до главного хирурга Военно-Морского Флота СССР и председателя правления Всесоюзного общества хирургов, то есть главы советской хирургии. Он первым в мире успешно зашил рану восходящей аорты и не успел получить присужденную ему Сталинскую премию первой степени, потому что сердце не выдержало обвинений в «преклонении перед Западом». Имя этого уроженца грузинского города Самтредиа пишут по-разному – Иустин или Юстин, а вот фамилия – одна из самых громких в мировой медицине: Джанелидзе.
Имеретинский крестьянин Ивлиан (Юлиан) Джанелидзе сделал все возможное, чтобы его сын поступил в Кутаисскую классическую гимназию. Происходит это не сразу, так что Юстин получает аттестат зрелости лишь в 20 лет. Но тут же превосходит все ожидания отца – отправляется в Харьков и становится студентом медицинского факультета тамошнего университета, одного из старейших в Восточной Европе. Однако учится в нем лишь два года – в 1905-м вся Российская империя бурлит, революционные настроения не обходят и молодого грузина. А со студентами-вольнодумцами разговор тогда был краток: отчисление. Но интерес к медицине берет верх над политикой, а особенность тогдашних реалий в том, что даже при скромных деньгах крестьянский сын может позволить себе обучение за границей. И Юстин на четыре года отправляется в... Женеву.
В 1909-м, защитив диссертацию о сложных опухолях-тератомах, он возвращается в Россию. И, доказывая что не зря провел время на чужбине, сдает сложные экзамены. Сначала – государственные в Московском университете, с отличием получив звание лекаря. Потом – в Военно-медицинской академии в Петербурге, на степень доктора медицины. Так за восемь лет он проходит путь от гимназической скамьи до диплома доктора наук. Затем – кафедра госпитальной хирургии Петербургского женского медицинского института, то есть огромная практическая работа. И молодой врач решает посвятить себя хирургии сердца, крупных сосудов и органов брюшной полости.
В первый же год работы он делает сложную операцию раненному в сердце и через пару лет представляет выздоровевшего пациента авторитетнейшей аудитории на 12-м съезде Пироговского общества. В том же 1913 году – первая печатная работа в журнале «Русский врач», и первое во всем мире (!) успешное зашивание раны восходящей аорты. Статья об этой уникальной операции появляется в 1915-м, когда ее автор уже носит военную форму – идет Первая мировая война. Джанелидзе проходит ее от первого до последнего года, вернее, проезжает. Вначале он – младший, а потом – старший врач полевого военно-санитарного поезда, такого, какой можно увидеть в фильмах «Офицеры», «На всю оставшуюся жизнь», «В огне брода нет», «Поезд милосердия»… Четыре года борьбы за человеческие жизни под перестук колес становятся огромной школой для молодого хирурга. Раны, которые ему приходится врачевать, заставляют заняться и пластической хирургией. Причем не только кожи, но и остальных тканей. Вернувшись с фронта в 1918-м, он приходит на кафедру общей хирургии Петроградского медицинского института, а через три года уже возглавляет ее.
Именно 1920-е годы приносят ему авторитет в медицине. И в практике, и в науке. Он публикует работу о новом, лучше приживляющемся методе пересадки кожи. На 17-м съезде российских хирургов делает доклад о заживлении язв, исходя из собственного опыта. По конкурсу избирается заведующим кафедрой госпитальной хирургии Ленинградского мединститута. Занявшись пластикой лица, публикует статью, обобщающую 180 операций в этой области медицины. Предлагает новую технику шва при переломах надколенной чашки и свой, особенно эффективный метод вправления вывиха в тазобедренном суставе, во всем мире ставший известным как способ Джанелидзе. А из специальной литературы мы узнаем, что, «располагая весьма большим для того времени числом лично произведенных операций по поводу ранений сердца и подведя итоги 535 имеющихся в отечественной и зарубежной литературе наблюдений за первые 25 лет (1896-1921) оперативного лечения ран сердца, Джанелидзе публикует монографию «Раны сердца и их хирургическое лечение».
В общем, на что только не распространяются его опыт и знания! А в 1934 году имя Юстина Ивлиановича оказывается связанным с первыми часами после убийства одного из руководителей Советского Союза Сергея Кирова, возглавлявшего Ленинградский обком партии. Прочтем несколько документов:
Срочное сообщение ленинградских чекистов народному комиссару внутренних дел: « Наркомвнудел СССР – тов. Ягода. 1 декабря в 16 часов 30 минут в здании Смольного на 3-м этаже в 20 шагах от кабинета тов. Кирова произведен выстрел в голову тов. Кирову… Тов. Киров находится в кабинете. При нем находятся профессора-хирурги Добротворский, Феертах, Джанелидзе и другие врачи»… Воспоминания врача санчасти Смольного дворца Марии Гальпериной: «Подошел крупнейший хирург страны профессор Джанелидзе, он спросил меня: «Кто первый видел Кирова после выстрела?» – «Я». – «Он был еще жив?» – «Нет, – ответила я, – он погиб сразу же». – «Так почему вы до сих пор делаете искусственное дыхание?» – «Потому что хочу его спасти». – «Не спасете уже, – с горечью отвечал профессор. – Все... Перед смертью мы бессильны»... Из акта медицинского заключения о смерти Кирова: «В 5 ч. 40 мин. прибыл профессор Джанелидзе. Он застал тов. Кирова, когда ему производилось искусственное дыхание. При исследовании констатировал: пульса и дыхания нет, тоны сердца не выслушиваются. Положение признано совершенно безнадежным».
Итак, Киров умер сразу, но врачи, от страха и отчаяния, делали ему искусственное дыхание, пока не появился Джанелидзе, приказавший составить акт о смерти и поставивший под ним свою подпись. В это время второй секретарь обкома Михаил Чудов в панике звонит Сталину. У того совещание, он не берет трубку, но когда ему сообщают о случившемся, перезванивает сам. Узнав, что в тот момент врачи составляют заключение, и что среди них – его земляк, приказывает передать ему трубку. Джанелидзе начинает разговор по-русски, но вождь настаивает, чтобы он перешел на грузинский. Причем Сталина интересуют не только медицинские подробности, хирург озадаченно отвечает на вопросы и о том, какая одежда на задержанном убийце Кирова – советского или иностранного пошива. Впрочем, этим же интересуется у своих ленинградских подчиненных и главный чекист Ягода. Сталин возложил на себя расследование убийства ближайшего соратника, и ему надо знать, не ведет ли след за рубеж.
Потом – страшная вторая половина 1930-х. К счастью, Джанелидзе избегает участи коллег, стоявших с ним у тела Кирова – врачи Василий Добротворский и Давид Боген были расстреляны. Юстин Ивлианович же смог продолжить работу, хотя на 23-м Всесоюзном съезде хирургов резко раскритиковал отечественную медицину за низкий уровень хирургической помощи тем, у кого были ранены сухожилия кисти. В то время большинство советских хирургов считало, что сухожильный шов относится к малой хирургии и не требует особой техники и навыков. Методы же, предложенные Джанелидзе, помогли уменьшить количество инвалидов среди людей с поврежденными сухожилиями. А на различных конференциях он делает еще и очень важные доклады о лечении аппендицита и заболеваний брюшной полости.
Ему есть, чем поделиться. Он – уже председатель совета неотложной хирургии Ленинграда, научный руководитель Ленинградского института скорой помощи, где, по его инициативе, внедряются важные новшества. Первое: вводятся утренние конференции, и вскоре эту практику перенимают все клиники и больницы страны. Второе: впервые в медицинском учреждении такого профиля открывается специальное отделение для обожженных. Вместе с Московским НИИ скорой помощи им. Н.В. Склифософского этот институт становится центром организации и развития службы скорой помощи всего Советского Союза. Делится Юстин Ивлианович опытом и с зарубежными коллегами, к которым приезжает во главе научных организаций. В каких только странах он не побывал на международных съездах хирургов, даже в экзотическом Египте!
А в 1939-м Джанелидзе вновь надевает военную форму – его назначают главным хирургом Военно-Морского Флота (ВМФ) СССР и дают воинское звание дивизионного врача (генерал-лейтенанта медицинской службы). Он очень много делает для организации лечения бойцов раненых и заболевших бойцов на советско-финской войне. Что, конечно, не мешает ему продолжить исследования и на «гражданке». Через пару лет в журнале «Новый хирургический архив» появляется работа «Тысяча случаев оперативного лечения ран сердца», написанная им вместе с профессором Г. Каменчиком. В ней проанализированы результаты клинических наблюдений многих коллег, в том числе и десяти операций, сделанных им самим. А с началом войны поле его деятельности – не только все, что связано с флотом. Он нужен и в ставшем ему родным Институте скорой помощи, где, говоря научным языком, меняется профиль поступающих больных: это, в основном, пострадавшие от огнестрельных ранений и ожогов. В блокадном Ленинграде он остается до декабря 1941 года, пока не была эвакуирована Военно-морская медицинская академия.
В начале Великой Отечественной войны Джанелидзе приложил много усилий для организации высококвалифицированной медицинской помощи раненым бойцам на базе многочисленных медицинских учреждений Ленинграда. Оставался в блокадном городе до декабря 1941 года, только тогда его эвакуировали в Киров, где находилась Военно-морская медицинская академия. В 1942-1945 годах работал начальником клиники Военно-Морского флота, начальником кафедры госпитальной хирургии Военно-морской медицинской академии (1943-1946). Подготовил сотни врачей для фронтовых и тыловых госпиталей, много занимался обобщением и распространением передового опыта военной хирургии, за годы войны лично выполнил тысячи наиболее сложных операций. Многократно выезжал на фронт для оказания практической помощи военным хирургам.
На его плечах – организация лечения и эвакуации моряков, консультации по проведению сложнейших операций в госпиталях и, конечно, практическая деятельность. Во время войны, она, увы, очень обширна. Особенно во время блокады Ленинграда. И Джанелидзе широко использует боевой опыт хирургической работы и лечения ожогов. «Корабельный врач – он особый, высококвалифицированный. Потому что на корабле ему не у кого учиться, и никто не даст мудрого совета. Корабельный врач принимает только единственное и правильное решение». Эти слова Юстина Ивлиановича стали своеобразным кодексом морских медиков. Но военный флот – не только Балтика, и генерал-лейтенанта Джанелидзе переводят в Москву. Оттуда – командировки на фронты для помощи военным хирургам. А в октябре 1942 года, по личному приказу Сталина, главный хирург ВМФ спешно прерывает инспектирование Северного флота и вылетает в родную Грузию. Однако времени для сентиментальных воспоминаний там мало – в Тбилиси надо спасать жизнь одного из лучших флотоводцев страны.
Дело в том, что по дороге в Туапсе, на Гойтхском перевале, бомба попадает в машину, в которой едет заместитель главкома Военно-Морского Флота адмирал Иван Исаков, недавно назначенный еще и заместителем командующего, членом Военного совета Закавказского фронта. С тяжелейшим ранением бедра, то и дело теряющего сознание, его доставляют в Сочи, а затем, через Сухуми – в Тбилиси. Увидев рану адмирала, Джанелидзе, хорошо знающий его по блокадному Ленинграду, откровенно говорит, что спешно нужна операция, но ногу спасти не удастся – началась гангрена. В ответ он слышит, что главное – спасти голову. После сложнейшей операции Исаков лечится еще три месяца и отправляется в Москву, в Штаб ВМФ. А Джанелидзе проводит еще более тысячи операций, в том числе – свою сотую на огнестрельной ране легкого, лично готовит сотни врачей для фронтовых и тыловых госпиталей, лечит переживших блокаду ленинградцев и их защитников.
Особенно знаменательным для него становится 1943 год. На берега Невы возвращается Военно-морская медицинская академия, и Джанелидзе – единственный и бесспорный кандидат на должность начальника кафедры госпитальной хирургии. Основываясь на военной практике, он делает в Пироговском обществе доклад, резко перевернувший взгляды советских хирургов. Изданную на основе этого доклада монографию «Бронхиальные свищи огнестрельного происхождения» специалисты единодушно признают венцом научного творчества Юстина Ивлиановича. А опыт, приобретенный на операциях других сложных ранений, позволяет ему предложить несколько основанных на пластике новшеств в восстановительной хирургии –костнопластическую ампутацию бедра, операции по восстановлению ладони и большого пальца, по пересадке сухожилий кисти.
В том же году на 3-м пленуме Ученого медицинского совета при Медико-санитарном управлении ВМФ СССР Джанелидзе представляет свое изобретение – сосудистый компрессор, позволяющий перевязывать крупные артерии у раненых, избегая послеоперационных осложнений – параличей и гангрен. Виднейшие ученые страны единогласно одобряют этот аппарат, его начинают использовать в различных клиниках. Во всеобщую практику входят и предложенные хирургом-новатором оригинальные методы лечения вывихов и переломов. Кстати, именно Джанелидзе, уже после войны, предложил выделить анестезиологию в отдельную специальность.
В мирное время высококлассный специалист во всех разделах хирургии доказывает, что его «конек» все-таки хирургия неотложная. Почти четверть века возглавляет он кафедру госпитальной хирургии Ленинградского медицинского института (ныне – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И.П. Павлова) и одним из первых в стране создает там травматологическое отделение. Он убежден: лечением поврежденных рук и ног должен владеть каждый уважающий себя хирург, и к этому необходимо особо готовить студентов. Свой девиз: «В сомнении – госпитализируй, и чем раньше – тем лучше!» он делает основным в обучении будущих врачей. А уж как он обучал, свидетельствует один из его коллег: «Джанелидзе был талантливым педагогом – педагогом по призванию. Он любил заниматься с молодежью, с увлечением отдаваясь этому делу в течение всей своей жизни. Большое педагогическое и методическое мастерство, глубокое понимание учебного процесса, четкость и ясность формулировок, высокая эрудиция талантливого клинициста делали его лекции и разборы больных блестящими как по форме, так и по содержанию».
А теперь слово – выдающемуся человеку, весьма далекому от медицины, но все равно побывавшему на лекциях Юстина Ивлиановича, которого она назвал «замечательным ленинградским хирургом». Это ... Аркадий Райкин:
«Джанелидзе, преподававший в Военно-медицинской академии, нередко читал лекции непосредственно в клинике. И, надо сказать, они пользовались таким успехом, что на них стремились попасть почти все ходячие больные. Он этому не препятствовал. Прекрасный рассказчик, эрудит, он считал необходимым передавать студентам не только сугубо медицинские, но и, если так можно выразиться, человековедческие знания. Помню его блистательную лекцию, посвященную ранению и смерти Пушкина. Он говорил как истинный знаток истории литературы, как тонкий психолог. И в то же время это была лекция именно врача. Подробно описав, каким образом доктора пытались спасти поэта, он задал студентам вопрос, что бы они стали делать, оказавшись на их месте, но располагая возможностями современной медицины. Из той лекции-дискуссии можно было сделать вывод, что современная медицина могла бы сохранить Пушкину жизнь. Но говоря об антибиотиках, хирургических лазерах и надежных способах пересадки органов, Джанелидзе подчеркивал, что научный прогресс не самоцель, а всего лишь средство достижения цели. И что носителям научного прогресса надлежит сознавать врачевание как идею нравственную, гуманистическую».
Вот с какой неожиданной стороны раскрывается этот хирург. Воистину, талантливый человек талантлив во всем! Но, конечно же, интересно послушать и медиков-профессионалов. Известный врач, писатель и популяризатор медицинских знаний Лев Фридланд: «В конце 1948 года на научную конференцию Пироговского общества хирургов в Ленинграде перед началом заседания пришла молодая девушка. Она легко поднялась на второй этаж, также легко прошла ряд комнат и нашла председателя Общества. Через несколько минут конференция открылась большим докладом. Докладчик – профессор Ю. Джанелидзе – подробно рассказал участникам заседания, как он произвел операцию на панцирном сердце. (Это – заболевание, когда перикард, мешок в который заключено сердце, превращается в сдавливающий панцирь – В.Г.). Потом поднялась на кафедру и стала рядом с хирургом молодая девушка. Члены Общества с чувством восхищения смотрели и на эту цветущую, с энергичными движениями девушку, на левой стороне грудной клетки которой виднелся шрам полукруглой формы, и на хирурга. Шрам – это было все, что осталось от смертоносного панцирного объятия, в которое было заключено сердце».
Воспоминания других коллег: «Сапожник, оперированный Джанелидзе, продолжал заниматься своим ремеслом и жил, как и до ранения»... «Джанелидзе сделал одному раненому кардиоррафию (ушивание сердца – В.Г.). После этого оперированный поправился, выписался, стал заниматься своими делами. Уже после операции он болел цингой, затем сыпным и возвратным тифами, воспалением легких, плевритом. Сверх всего этого он еще получил тяжелую форму гриппа. Все это на протяжении двенадцати лет. И его зашитое сердце все вынесло».
К титулам и должностям Юстина Ивлиановича, о которых вы уже прочли, можно добавить еще немало. Но обойти это перечисление нельзя: за ним – большая жизнь и огромный труд талантливого человека, спасшего тысячи людей. Итак, Джанелидзе несколько раз избирался председателем Хирургического общества имени Н.И. Пирогова, входил в редакционные советы журналов «Хирургия» и «Новый хирургический архив», четыре года возглавлял «Вестник хирургии». Был редактором раздела «Военно-полевая хирургия» в Энциклопедическом словаре военной медицины, членом редколлегии и автором нескольких глав многотомного труда «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». Он носил звание Героя Социалистического Труда, был председателем правления Всесоюзной ассоциации и членом Международного общества хирургов, действительным членом Академии медицинских наук СССР и Французской академии наук.
Но, при всем этом, он жил в эпоху, когда никакие заслуги не могли защитить человека от обвинения в том, что ему чужд существующий строй. И Юстин Ивлианович «спотыкается» на поездке в США, где он побывал с научным докладом. Ну и, конечно, познакомился с достижениями заокеанских коллег. Он возвращается, как пишет известный хирург и общественный деятель Федор Углов, «полный впечатлений от прогресса мирной хирургии, которого добились американские хирурги в послевоенные годы». И вот, что вспоминала Зинаида Оглоблина, ученица Джанелидзе: «Он выражал свой восторг, забывая порой оттенить те благоприятные условия, которые хирурги США имели в годы войны. И на одном из заседаний, где Юстин Юлианович делился своими впечатлениями, вдруг поднялся молодой подполковник медслужбы С. и во всеуслышание обвинил Джанелидзе «в преклонении перед Западом». Не сделавший для хирургии и тысячной доли того, что сделал известный профессор, он резко, в патетической форме поучал Юстина Юлиановича «с должным уважением относиться к нашим выдающимся достижениям», «не позорить безответственными заявлениями форму, которую мы носим» и т. п.».
Это подкосило Юстина Ивлиановича. Скорее всего, он не столько ждет репрессий, сколько было обидно, что ему прилюдно бросают такие обвинения. А может, и то, и другое… Его не стало в 1950-м, в год, когда ему была присуждена Сталинская премия первой степени. И это – не единственное посмертное признание заслуг. В том же роковом году имя Джанелидзе присваивается НИИ скорой помощи, в котором он работал, в 1-м Ленинградском мединституте учреждаются две стипендии его имени, а в клинике госпитальной хирургии этого вуза устанавливаются его бюст и памятная доска на здании. В 1953-1959 годах АМН СССР издает пятитомное собрание его сочинений.
Доктор Джанелидзе лежит далеко от родной земли, на Центральной площадке «Литераторских мостков» Волковского православного кладбища в Санкт-Петербурге. Города, в котором он провел большую часть своей жизни. Над его могилой – памятник работы известного скульптора Игоря Крестовского. Хирурги продолжают цитировать его труды, использовать его наработки. А мы можем напомнить иным докторам такую цитату из его лекций: «Влияние врача на больного основано на доверии к нему, а это врач должен заслужить своими знаниями и поведением». Юстином Джанелидзе это доказано на деле.


Владимир Головин

Много ли городов могут похвастать тем, что их юный житель первым в огромной стране совершил опасное дело, ставшее прорывом в важнейшей отрасли? Тбилиси может. Почти сто десять лет назад, при огромном стечении народа, пятнадцатилетний гимназист прыгнул на крыльях с горы Махата. Так впервые в огромной Российской империи был совершен удачный свободный полет на планере. Ни сам парень, ни восторженные зрители и предположить не могли, что он создаст еще новые конструкции летательных аппаратов. И что именно о нем отзовутся две знаковые фигуры ХХ века. Лев Троцкий назвал его редиской: «Снаружи он красный, а внутри белый». Юрий Гагарин написал на их совместной фотографии: «Алексею Владимировичу с пожеланием, чтобы Ваша птица залетала и получила дальнейшее развитие». Так – по имени-отчеству его стали именовать спустя десятилетия после памятного прыжка с Махаты. А тогда, в 1908-м, звали просто Алеша. Алексей Шиуков.
Летать, как птицы люди мечтали всегда. Кто только не пытался воплотить в жизнь легенду об Икаре! Достаточно вспомнить Абдул-Касима Абас Бен Фирнаса – придворного врача калифа андалузского Абдерахмана в IX веке, английского монаха Оливера из XI века, испанского монаха XVI века Бонавентуру… Великий Леонардо да Винчи был убежден: «Птица – действующий по математическому закону инструмент, сделать который в человеческой власти». И мечтал создать орнитоптер (по-гречески «орнис» – птица, «птерон» – крыло). Увы, на протяжении веков любая попытка человека уподобиться птице заканчивалась, в основном, казнью, если, конечно, смельчак оставался жив после полета. Почему? Исчерпывающий ответ дает указ, изданный в 1565 году Иваном Грозным.
Тогда «холоп боярского сына Лупатова смерд Никита Крякутной» воском прикрепил птичьи перья к деревянным крыльям и с колокольни царского дворца пролетел через всю Александровскую слободу, где располагалась резиденция государя. Реакция царя была однозначной: «Человек – не птица, крыльев иметь не может. А если кто приставит себе крылья деревянные, то он против естества творит, за сие содружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову, тело окаянного пса смердящего бросить свиньям на съедение, а выдумку после священной литургии огнем сжечь». Что и было сделано.
Но, несмотря на многие и многие подобные случаи во всех странах, люди продолжали создавать «птицелеты», а мысль о летательном аппарате с неподвижными крыльями и пропеллером родилась лишь в середине XIX века. Однако и с появлением аэропланов попытки построить махолет не прекратились. Ведь в самостоятельном полете на «персональных» крыльях испытываешь совсем иные ощущения, чем в самолетном кресле. Энтузиасты утверждают, что такой аппарат будет значительно экономичней и вертолета, и самолета, а маневрировать, летать боком и вертикально взлетать сможет благодаря крыльям, подобным тем, что и у птиц и насекомых.
Именно всем этим заинтересовался сын тифлисского юриста Алеша Шиуков (так «в свете требований дня», как и у многих других, была переделана грузинская фамилия Шиукашвили). Его отец Владимир Матвеевич, образованный, передовой человек старается дать сыну хорошее образование. И мальчик, увидев полеты аэростатов, восхищавшие тифлисцев на границе XIX и XX веков, увлекается воздухоплаванием. Он перечитывает всю имеющуюся в городе литературу о первых самолетах, о работах изобретателя дирижаблей немца Фердинанда Цеппелина и его земляка Карла Вильгельма Отто Лилиенталя, объяснившего причины парения птиц, создавшего науку о планеризме и насмерть разбившегося на одном из своих аппаратов.
В популярном журнале «Нива» Алеша видит проект дирижабля с корпусом не из специально обработанной ткани, а из железа – чтобы смягчить последствия возможного взрыва водорода. Тут же рождается мысль: обойтись вообще без этого газа и создать в дирижабле вакуум – он станет легче воздуха и сможет легко летать. С таким замечательным предложением юный новатор приходит в Кавказское отделение Русского технического общества. Там над ним никто не смеется, специально собравшиеся ради юноши инженеры быстро доказывают ему: создать вакуум в количестве, необходимом для огромного корпуса дирижабля нереально. Уходит Алеша не огорченным, а окрыленным – его похвалили за пытливость.
Следующая задумка – создать аппарат, летающий на мускульной силе. Мальчик проводит опыты с воронами, на каникулах ездит с охотниками-птицеловами в горы и внимательно наблюдает за полетами крупных птиц. После этого рождается конструкция, у которой крылья должны повиноваться усилиям мускулов человека. Увы, она перестает существовать, разбившись при первой же попытке полета. Алексей понимает: время машущего полета еще не пришло, надо попытаться парить на неподвижных крыльях. И ранним майским утром 1908 года пятнадцатилетний гимназист появляется на Махате.
Друзья помогают ему поднять сюда планер-биплан с двумя рядами крыльев, один над другим. Просунув голову и плечи в отверстия нижнего крыла, Алеша вцепляется в стойки и бежит вниз. Конструкция поднимается в воздух на четыре метра, пролетает вдоль склона около ста шагов, а затем, потеряв скорость, клюет носом. Ткнувшийся ногами в землю «летун» продолжает намертво держать стойки, к нему бегут радостные отец, братья, восторженные зрители, газетные репортеры. Есть уникальный полет! А дальше – больше. Совершенствуя конструкцию, Шиуков продолжает полеты, и не только с Махаты. С края 75-метрового обрыва он стартует, уже сидя на предтече пилотского кресла – широком кожаном ремне. И, управляя планером с помощью рулей и элеронов, пролетает уже четверть километра! С апреля по май 1909 года дальность таких полетов все увеличивается.
Тифлисские газеты полны сообщений о «летающем гимназисте», полеты собирают толпы любопытствующих. Однако оказывается, что не только в средние века, но и в начале XX-го среди власть предержащих полно ретроградов. Попечитель городских учебных заведений вызывает Шиукова-старшего и заявляет ему о «возмутительных, неблагопристойных летных фокусах» его сына. К счастью, времена Ивана Грозного давно позади, так что наказание дерзнувшему летать формулируется так: «Не дело учащихся заниматься полетами. А посему – или гимназия, или циркачество в воздухе». К удаче для авиации, Владимир Матвеевич отдает предпочтение увлечению сына, и выпускной экзамен Алеша успешно сдает экстерном. А вот специалисты авиационного дела оценивают его по достоинству: еще не достигнувшего совершеннолетия юношу в 1908-м, одним из первых, принимают в члены Кавказского воздухоплавательного кружка.
Авиация становится главной в его жизни. Он не только создает новые планеры, но и публикует в газетах и журналах статьи и рассказы о покорении неба, ведет посвященные этому занятия в кружке типографских рабочих. И, конечно, штудирует всю имеющуюся литературу об авиации. Времени ему катастрофически не хватает, приходится работать по ночам, и именно тогда у него вырабатывается привычка, впоследствии удивляющая окружающих – передвигаться почти бегом.
Примерно в то же время в Тифлисе летал еще один из первых российских планеристов, почтовый чиновник Георгий Тереверко. После Шиукова он на планере собственной конструкции совершал полеты в местечке Сабуртало, ныне ставшем районом грузинской столицы. И однажды даже взял в качестве пассажира местного мальчишку. Тереверко погибает в 1911-ом, став первой жертвой российского планеризма. Но, говоря словами Владимира Высоцкого, «…вспять безумцев не поворотить – они уже согласны заплатить: любой ценой – и жизнью бы рискнули, – чтобы не дать порвать, чтоб сохранить волшебную невидимую нить, которую меж ними протянули». В Грузии появляется целая плеяда планеристов: дорожный мастер В. Кебурия, ставший первым профессиональным грузинским летчиком, офицер И. Платт, С. Ахметелашвили – в будущем выдающийся режиссер Сандро Ахметели, гимназист В. Осипов, другие горожане – Л. Саларидзе, А. Павлов, В. Клюй… Благодаря всем им Тифлис становится одним из центров планеризма дореволюционной России.
А Шиуков строит один летательный аппарат за другим. Пятый из них – планер-моноплан уже только с двумя крыльями, быстро набирающий высоту и очень устойчивый в полете. Он получает название «Канар» (в переводе с французского – «Утка»). Его конструкция оказывается настолько удачной, что Алексей решает, используя ее, создать уже самолет. Сделать это непросто – зарплата отца не очень велика, ее едва хватает на покупку необходимых материалов. И на помощь приходят добровольцы – тифлисцы различных профессий, восхищающиеся авиацией. В железнодорожных мастерских рабочие вытачивают металлические детали. Каретный мастер делает рессоры для колес. Опытный столяр помогает натягивать крылья. Авиационный мотор «Гном» в пятьдесят лошадиных сил техники снимают с потерпевшего аварию самолета и ремонтируют.
Весной 1912 года – первый пробный полет «Утки». Масса людей, собравшихся на пустыре у скотобойни, радостно приветствует стрекочущий мотором аэроплан, в котором, совсем по сегодняшней моде повернув кепку козырьком назад, сидит девятнадцатилетний пилот, он же – конструктор. А вот второй полет заканчивается аварией. Оставшийся целехоньким Шиуков ремонтирует самолет и вносит в его конструкцию изменения. В частности, опять-таки впервые в России устанавливает поднимающееся в полете носовое колесо. На этой машине, получившей название «Канар-1 бис», совершается тридцать полетов со скоростью около ста километров в час. Правда, из-за слабого двигателя полет продолжается не больше восьми минут, а высота ограничена сотней метров. Но все равно, это уже – настоящий аэроплан. И для публичных полетов на нем полиция требует удостоверение пилота. Алексей получает его в Одесской авиашколе.
В 1914-м Шиуков начинает проектировать второй самолет по той же схеме, но уже рассчитанный на военное применение. Изменение в конструкции должно позволить расширить обзор для пилота, позволить установку пулемета и прицела. Но завершить работу над «Канаром-2» не удается – начинается Первая мировая война. Алексей подает прошение о зачислении его в армию вольноопределяющимся и отправляется в Гатчинскую авиационную школу для переобучения на военного летчика.
Там он знакомится с Евграфом Крутенем, которому предстоит стать одним из лучших русских летчиков Первой мировой войны, сбить двадцать вражеских самолетов, создать тактику истребительной авиации. Они быстро находят общий язык. Особенно после того, как Шиуков рассказывает новому другу о своих тифлисских полетах и шутливо резюмирует: «Как же мне было не стать летчиком?» Когда Крутень решает повторить «мертвую петлю Нестерова», именно Алексей подсказывает, какой из стоящих в ангарах школы самолетов лучше всего подходит для этой фигуры высшего пилотажа. А возглавив по окончании авиашколы знаменитую 2-ю истребительную авиагруппу Западного фронта, Крутень добивается, чтобы туда же направили и Шиукова, получившего звание поручика.
Поначалу Алексей летает как разведчик – уточняет позиции австрийских войск, корректирует огонь артиллерии. О том, в каких условиях пришлось воевать, можно судить по его воспоминаниям: «Фронтовая авиация была похожа на выставочный салон: здесь были и французские «фарманы», и английские «сопвичи», и даже трофейные немецкие «альбатросы». Ну и, конечно, русские «анатры», «лебеди». Самолеты были латаные... Пробитые покрышки колес набивали тряпьем. Вместо прицелов в борта самолета забивались гвоздики, и по ним на глазок определялась дистанция. Не было нормального топлива, отчего моторы глохли, а летчики, часто заправлявшие баки эфиром, возвращались из полетов полупьяные, надышавшись этих паров. Бомб не хватало, и против живой силы бросали «стрелы» – железные стержни длиной в 15 сантиметров, заостренные с одной стороны и выточенные наподобие стабилизаторов с другой. Эти стрелы хранились у летчика под рукой в открытом ящике. Попав во всадника, такая «стрела» пробивала насквозь и его, и лошадь. Порой вместо бомб приходилось сбрасывать железные банки и бидоны с просверленными дырками. Падая с высоты со страшным свистом, они сеяли панику среди неприятельских частей».
Вот такая воздушная война шла в то время... Шиуков становится на ней и истребителем. Совершает свыше двухсот боевых вылетов, участвует в десятках воздушных боев, сбивает самолет. «Отправляясь на охоту, Крутень брал с собой одного-двух летчиков своей истребительной группы. И мне довелось несколько раз летать с ним в одном звене», – вспоминал Алексей, ставший в числе немногих летчиков Первой мировой Георгиевским кавалером. А когда его хрупкая машина терпит аварию, он получает тяжелую травму, переносит трепанацию черепа. Но возвращается в строй. Весной 1917 года на его руках умирает друг и командир Евграф Крутень, извлеченный из-под обломков самолета, разбившегося над собственным аэродромом из-за неполадок с мотором.
Октябрьский переворот застает Алексея на фронте, в белорусском Луцке. Как и многие другие летчики, он приветствует революционные перемены, но, верный присяге, продолжает сражаться. В январе 1918 года, когда разведка докладывает, что противник начинает масштабное наступление, главной задачей становится спасение пилотов авиагруппы и их самолетов. Вместе с инспектором авиации фронта Василием Юнгмейстером двадцатипятилетний Шиуков, преодолевая огромные трудности, приводит эшелон с пилотами и техникой в Москву. А после расформирования штаба Западного фронта назначается начальником одного из отделов Московской окружной коллегии по управлению Воздушным Флотом. Организационной работы – выше головы и, в итоге, в сентябре 1918 года вступает в силу разработанный Шиуковым проект о создании Полевого управления авиацией и Управления авиации фронтов и армий. Эти органы координируют действия всех летчиков Красной Армии вплоть до окончания Гражданской войны.
Именно к тому времени и относится резкое высказывание Льва Троцкого о Шиукове – после того, как тот выступил против расстрела нарушителей дисциплины на месте, без суда и следствия. Подобных нарушителей Алексей Владимирович умел ставить на место не кровожадными карательными, а дисциплинарными, административными методами на всех высоких постах, которые ему приходилось занимать. Он ведь командовал авиацией Восточного и Туркестанского фронтов, Московского и других военных округов. А в конце 1922 года появился в родных краях, где создается «Закавиа» – Закавказское общество воздушных сообщений. Гражданский воздушный флот СССР рождался в виде акционерных обществ, существовавших, в основном, на добровольные взносы трудовых коллективов и отдельных граждан. «Закавиа» вместе с «Добролетом», «Укрвоздухпутем» и другими первым и отечественными авиакомпаниями становится предшественницей единого «Аэрофлота». Шиуков возглавляет инициативное бюро по созданию этой компании в существовавшей тогда Закфедерации – Закавказской Социалистической Федеративной Советской Республике. 25 мая 1923 года, когда первый пассажирский самолет «Закавиа» пролетел над Тбилиси, считается днем основания гражданской авиации Грузии.
Но не надо забывать: это – пора, когда принципиальные, самостоятельно мыслящие организаторы военного дела нравятся далеко не всем в высших эшелонах власти. Через три года после странной смерти на операционном столе председателя Реввоенсовета СССР и наркома по военным и морским делам Михаила Фрунзе «медицинская ошибка» происходит и с Шиуковым. В Главном военном госпитале, где он лечится, ему вместо назначенного лекарства делают укол… мышьяка. Начинает сворачиваться кровь, спасти авиатора удается чудом, в последний момент. Но он вынужден уволиться в запас по состоянию здоровья. В тридцать пять лет! Потом, в этом же госпитале два санитара уже в открытую пытаются ночью задушить его подушкой, но справиться с оказавшим сопротивление пациентом им не удается. А вскоре после этого – уже арест и несколько недель в камере Лефортовской тюрьмы в ожидании самого худшего. Выручают фронтовые друзья, занимающие высокие должности. Но после этого Шиуков не может сидеть спиной к открытой двери или окну и ездить в переполненном городском транспорте. Воспользовавшись этим, на него совершают очередной «наезд» – пытаются упрятать в клинику для душевнобольных. К счастью, это не удается.
А потом вдруг его оставляют в покое. Более того, в годы Великой отечественной войны он возвращается из запаса в строй, работает в Главном управлении Военно-Воздушных Сил и в войсках Противовоздушной обороны, преподает тактику в Военно-воздушной академии имени Жуковского. На отдых он уходит лишь через три года после окончания войны, в звании полковника. И только тогда может снова, уже на долгие годы, заняться тем, к чему с юности лежит его душа – махолетами. Оказывается, у него немало единомышленников среди мечтающих летать подобно птицам – и молодые авиаторы, и солидные ученые. Все они вместе с Алексеем Владимировичем входят в Комитет машущего полета, созданный при ДОСААФ СССР. А в Институте эволюционной морфологии Академии наук СССР специально изучаются полеты птиц и насекомых, с участием Шиукова моделируются среда и условия их передвижения, ставятся опыты в аэродинамической трубе…
В итоге рождается новый «птицелет», за рычагами которого, конечно, Алексей Владимирович. Несмотря на свой уже солидный возраст. Именно на фоне этой машины он и фотографируется с Юрием Гагариным. Увы, пожелание первого космонавта не сбывается – набравший скорость аппарат теряет крыло. Подводит сталь, из которой сделаны соединения… Но Шиуков, на счету которого десятки изобретений в военной и гражданской авиации, не успокаивается. Его последняя, почти законченная работа – оригинальный махолет с мотоциклетным мотором «Ява». В 1976-м, уже на девятом десятке лет, он не просто приходит на тренировки московского клуба «Дельтаплан», но и пытается испытать на себе «крыло Рогалло» – гигантский бескаркасный воздушный змей-кайт, созданный для NASA как планирующий парашют при спуске космических аппаратов.
Алексей Шиуков прожил большую жизнь – свыше девяноста двух лет. Оставил после себя десятки книг по истории, технике и боевому применению авиации. Среди них «Основы авиации», на много лет ставшие одним из главных учебников в авиационных вузах. И еще интереснейшую, написанную популярным языком книгу для юношества «Война в воздухе». А первый, самый важный шаг ко всему этому, в историю воздухоплавания, был сделан с горы Махата. Когда тифлисский мальчишка, на зависть всем, проплыл в небе над столицей Грузии.


Владимир Головин