Р. ЗЕЛЕНАЯ и К. ТОПУРИДЗЕ |
Для того, чтобы начать рассказ об архитекторе-грузине и русской артистке, дерзнем пригласить Михаила Булгакова: «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» Архитектор Константин Топуридзе, после которого остались красивейшие сооружения – авторитет в своем профессиональном кругу, но мало известен широкой публике. Восторгаясь творениями зодчих и скульпторов, люди редко запоминают фамилии их авторов. Имя актрисы Екатерины Зеленой десятилетиями звучало, как пароль: «Рина Зеленая выступает!». И сначала к репродукторам, затем – к радиоприемникам, а потом и к телевизорам спешили многие поколения советских людей. Судьбы двух огромных талантов, двух непростых людей настолько переплелись в единую нить, что окружающие (и кое-кто не без зависти) улыбались: «Им всегда есть и о чем поговорить и о чем помолчать». И через сорок лет после свадьбы они ходили по улице не иначе, как держась за руки… О чем мечтают мальчишки в детстве? В основном, конечно же, о героических и романтических профессиях, о славе на актерском, литературном, других творческих поприщах. Юный тбилисец Котэ Топуридзе с малых лет хотел строить красивые здания. Мечта не исчезает и когда семья переселяется в город на Неве. Шестнадцатилетний Котэ в 1921-м поступает в только что созданное учебное заведение, именуемое нелепой аббревиатурой ПГСХУМ – Петроградские государственные художественно-учебные мастерские. Так до 1932 года звалась зачем-то переименованная Всероссийская Академия художеств, ныне – Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина при Российской Академии художеств. Учится он, как говорится, «на полную катушку» – семь лет с учетом аспирантуры. Потом годы уходят на то, чтобы заслужить право на создание больших проектов – в мире архитектуры, как, впрочем, и на некоторых других творческих поприщах, без этого невозможно. Накапливается опыт, появляются и получают признание профессионалов самые разные проекты, в том числе – работа над комплексом жилых домов в Ленинграде для работников фабрики «Красный треугольник». Правда, строят этот комплекс по проекту другого, более именитого архитектора. Но вот в Москве решают обновить самый старый действующий мост через реку Яузу – Лефортовский, бывший Дворцовый. Построенный еще во второй половине XVIII века. Работу доверяют Топуридзе, и он блестяще справляется с ней: в 1940 году появляется новый мост с тремя пролетами, два из которых – судоходные. А на самом мосту – автомобильное и трамвайное движение. В следующем году по проектам Константина Тихоновича, опять-таки на Яузе, вместо старых арочных мостов, один из которых каменный, а второй – кирпичный, поднимаются два новых: Госпитальный, под которым – пешеходные проходы по набережным, и Костомаровский – для автомашин и трамваев. Сооружения в историческом центре столицы не могут не принести признания. Их автор оказывается в числе архитекторов, которым власть доверяет как при Сталине, так и в постсталинскую эпоху. А самыми знаменитыми творениями Топуридзе становятся прославленные фонтаны ВДНХ (Выставки достижений народного хозяйства), до 1959 года именовавшейся ВСХВ (Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой). Масштабному развитию этой советской альтернативы популярным тогда Всемирным выставкам помешала война. Павильоны законсервировали, а в одном из них даже разместилась сверхсекретная разведшкола. После войны ВСХВ расширяют и реконструируют. А вместо не очень помпезного фонтана, обрамленного двумя гигантскими рогами изобилия, решают построить новый, более впечатляющий. Топуридзе, которому доверяют создание главного фонтана выставки, символизирующего успехи сельского хозяйства, предлагает увенчать его центральную часть скульптурой «Золотой сноп» и шестнадцатью фигурами – символами союзных республик. Работа уже ведется, когда «в верхах» решают использовать такую идею в другом месте, поближе к главному павильону. Так что архитектор вынужден демонтировать сноп, вместо которого появляется огромный цветок из бетона, облицованного многоцветной смальтой. А шестнадцать фигур-символов сменяются таким же количеством гранитных столов с изображениями яств из разных республик. Композиция у Топуридзе получается красочная, но как ее назвать? И тут приходит удачная идея: использовать популярность распропагандированных в стране уральских сказов Павла Бажова из сборника «Малахитовая шкатулка». На экранах – фильм «Каменный цветок», в Большом театре – одноименный балет, так что самое время присоединить к ним и «Каменный цветок» на главной выставке страны. Из его лепестков и из фонтанчиков в виде гусей и осетров одновременно бьют до 1000 струй, воду подсвечивают разноцветные лампы. А сопровождающая это зрелище «Праздничная увертюра» Дмитрия Шостаковича делает «Каменный цветок» первым в СССР цветомузыкальным фонтаном. Ну а демонтированный «Золотой сноп» пригождается Константину Тихоновичу для другого фонтана, ставшего самым знаменитым. При реконструкции выставки главный вход ориентируют на Ярославское шоссе, а перед ним, на месте детского кафе и части павильонов зоны отдыха, решают установить новый памятник Сталину и соорудить площадь для митингов. Но потом увековечение вождя народов становится неактуальным, и место для площади художественный совет тут же признает неудачным. Так появляется территория для главного фонтана выставки Этот, один из основных символов ВДНХ, созданный Топуридзе на Центральной аллее, сначала так и хотели назвать – «Главный фонтан». Потом решили сменить название на «Золотой сноп» – именно сюда переместилась из «Каменного цветка» эта композиция. А перед самым открытием выставки назвали «Дружба народов». Этот фонтан специалисты считают «по красоте, замыслу и узнаваемости» лучшим среди 250-ти, действующих в Москве. Он привлекает внимание и размером, и нескрываемой роскошью. Свою лепту внес Иосиф Виссарионович, всего год не доживший до торжественного открытия обновленной выставки. Он заявил, что не «следует экономить на материале при создании монумента, символизирующего собой могущество государства». И на позолоту выделили около четырех килограммов золота. В центре большого (81 на 56 метров) бассейна – чашеобразный сноп высотой 7,4 метра. Он должен был символизировать собой процветание сельского хозяйства Страны Советов. Мощные насосы под снопом поднимали на 20 метров 800 водяных струй, которые постоянно меняли конфигурацию. И практически никто не знает, что состоит этот сноп не только из пшеницы и подсолнухов, но и из… конопли. Если отвлечься от ассоциаций, вызываемых нынешними реалиями, это вполне понятно – конопля издревле была сельскохозяйственным злаком, использовалась для получения волокна, из которого изготовляли ткани, морские канаты, веревки, парусину. Ну, а если бы сооружать фонтан начали при Хрущеве, в снопе явно главенствовала бы кукуруза… Но главное в композиции – шестнадцать бронзовых женских скульптур, покрытых сусальным золотом. Они, как и сноп, перенесены из первого фонтана и каждая из них символизирует одну из союзных республик. Почему шестнадцать? А дело в том, что до 1956 года существовала отдельная Карело-Финская ССР, превращенная затем в Карельскую АССР и включенная в состав РСФСР. В народе шутили, что произошло это после того, как перепись выявила в Карело-Финской ССР всего двух финнов – Финкельштейна и фининспектора, да и то – в одном лице… Шутки – шутками, но когда через два года после открытия памятника республика превратилась в автономную, символизирующая ее девушка осталась в оформлении фонтана. Кстати, позировала для этой скульптуры не жительница Карельского полуострова, а жена художника-постановщика киностудии «Мосфильм» Антонина Гладникова. Это – исключение, так как остальными моделями стали реальные представительницы той или иной республики. Так, Грузию представляет красавица Родам Амирэджиби, близкая выдающимся грузинскому и русскому литераторам – сестра писателя Чабуа Амирэджиби и жена поэта Михаила Светлова. Эстония представлена балериной и актрисой Вирве Кипле-Парсаданян, Туркмения – пианисткой Гозель Аннамамедовой. Имена других моделей история не сохранила. Многие знатоки архитектуры утверждают: работая над проектом «Дружбы народов», Константин Тихонович ориентировался на легендарные фонтаны Петергофа и скульптуры парадного «Гурьевского сервиза» Степана Пименова, модельмейстера Императорского фарфорового завода эпохи Александра I. Но уже после открытия фонтана в советском искусствоведении находятся критики того, что Топуридзе ориентируется на классические образцы. Его работу называют лишенной… «декоративности и монументальности». Между тем в чем в чем, а именно в этом фонтану не откажешь. Даже по фотографиям видно. Третий главный фонтан выставки, спроектированный Топуридзе, высотой в 16 метров, тоже вступает в строй в 1954-м. Он – в центре пруда и назван не менее торжественно, чем два предыдущих – «Золотой колос». Задумали его еще при разработке генерального плана ВСХВ в 1937-м, а прогулочную зону вокруг него «украшают» торговыми павильонами с замечательными названиями на любой вкус советских граждан: «Главликерводка», «Главпиво», «Главхолод», «Главтабак», «Главчай», «Главкондитер». Поначалу композицию, созданную под впечатлением от французского фонтана «Кактус» на Колониальной выставке 1931 года в Париже, назвали просто «Колос». Сделали ее из медных листов, но они темнеют, рушатся, и в 1949 году фонтан разбирают. Топуридзе построил новую, более крупную версию, предварительно отработав все детали на копии из глины, слепленной в полный размер. У «Золотого колоса» уже не два, а три рога изобилия со всевозможными овощами и фруктами: фонтан призван символизировать возрождение, жизнь, урожай и плодородие. А водная феерия, создаваемая 66-ю струями, половина из которых достигает 25 метров в высоту, делает его самым зрелищным фонтаном выставки. Конечно, помимо фонтанов ВДНХ у Константина Тихоновича есть и другие работы. Он создает проекты монументов вместе с братом-скульптором Валентином, в том числе и монумент защитникам Варшавы в Польше. Он участвует в проектировании и строительстве спортивного комплекса в Лужниках, возводит там парадные гранитные набережные со сходами к Москва-реке и фонтан в парке стадиона. А еще, блестяще владея французским языком, редактирует перевод бестселлера архитекторов – книги великого зодчего Ле Корбюзье «Жилая единица в Марселе». Но, как ни странно, при всем том он не имеет высоких наград и громких званий. Впрочем, удивляться этому не стоит – Топуридзе был человеком, неудобным для начальства, потому что с горячностью истинного грузина отстаивал свое мнение без оглядки на чины оппонента и резал правду-матку, невзирая на лица. Поэтому верх его карьеры – отнюдь не синекурные должности главного архитектора Ленинского района Москвы (территория от Кремля до Внукова) и заместителя председателя комиссии по памятникам и музеям Советского комитета защиты мира. Он в горячих спорах отстаивает свои фонтаны на ВДНХ, когда «товарищи» из хрущевского окружения намереваются их снести. Он не боится кричать на министра культуры СССР Екатерину Фурцеву, когда на Пушкинской площади в Москве сносят исторический памятник – «дом Фамусова». Это трехэтажный особняк середины XVIII века, принадлежавший Римским-Корсаковым, в дочерей которых были влюблены Пушкин и композитор Александр Алябьев. А еще в нем жила грибоедовская кузина Софья – прототип Софьи Фамусовой. Теперь на его месте новый корпус «Известий»… Да что там Фурцева! Топуридзе не побоялся и самого Брежнева. Когда партийные чиновники собрались засыпать пруды у Новодевичьего монастыря, чтобы построить на их месте дома для работников ЦК, Константин Тихонович кричит на совещании в кабинете генсека, что это – варварство, преступление перед народом и перед историей. И уходит не иначе, как хлопнув дверью. Это так впечатляет тогда еще не впавшего в маразм Брежнева, что он говорит: «Видимо, этот парень очень любит свою работу. Давайте посчитаемся с ним». Пруды сохранились по сей день. А архитектору конфликт стоил первого инфаркта. Тут стоит выслушать его племянницу Тамару: «А вообще он был потрясающе добрым человеком – как и его отец, подбирал на улицах людей, отвозил их в больницу, мог в электричке вступиться за женщину, не испугавшись агрессивно настроенной компании». Женат он был дважды. После первого брака остаются двое сыновей и… прекрасные отношения с бывшей супругой. Со второй женитьбой он не торопится. До тех пор, пока в конце 1930-х, не едет отдыхать в Абхазию. Там приятель-журналист знакомит его с актрисой, игравшей тогда на ленинградской сцене. Зовут ее Рина… И тут снова призовем на помощь Булгакова, слова которого мог бы повторить Топуридзе: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли, как выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя... Да, любовь поразила нас мгновенно». Актрисой родившаяся в Ташкенте дочь чиновника становится случайно. После переезда в Москву видит объявление о наборе в театральную школу, подает документы, в 1919 году оканчивает учебное заведение, которое сейчас называется Высшим театральным училищем имени Щепкина. И в 18 лет становится эстрадной певицей. Первые подмостки – театр КРОТ («Конфрерия Рыцарей Острого Театра») в Одессе. Там рождается псевдоним Рина. Впервые в жизни ее фамилия появляется на театральной афише, но имя полностью не помещается. И она, недолго думая, сокращает его. Как оказалось, на всю жизнь. Она работает в театрах Москвы и Питера, основное амплуа – комедийные персонажи. Эксцентрические роли в пародийных пьесах, монологи в стихах, частушки, песенки на музыку композиторов, которым предстоит прославиться – Матвея Блантера, Сигизмунда Каца, Юрия Милютина… В знаменитом петроградском театре «Балаганчик» публика специально приходит к номерам актрисы, которую конферансье представляет так: «Это современная актриса, актриса сего дня, актриса речи, рассказчица, мимистка, танцовщица, плясунья, певица – все сие проделывающая с иронически лукавой улыбкой, блеском глаз и мгновенной реакцией на окружающее». В 1929 году она открывает для себя новый жанр, ставший ее визитной карточкой на десятки лет. На одном из концертов наступает непредвиденная пауза, и Рина заполняет ее, читая детским голосом «Мойдодыр». Успех невероятный. И с тех пор не только на концертах, но и на радио актриса в образе доброй, веселой девочки исполняет монологи, поет песенки в циклах «Взрослым о детях», «О маленьких для больших»». И радиостудия завалена письмами маленьких слушателей Рине Зеленой. Обожали ее и в мире искусства. С Маяковским она играла в «американку» на бильярде, у Горького обедала, Чуковскому и его соседям по больничной палате читала стихи, Игорь Ильинский развлекал ее, выделывая невероятные пируэты на коньках. Есенин извинялся перед ней за скандал в ресторане. Ее друзья и партнеры – Вера Инбер, Эраст Гарин, Леонид Утесов, Виктор Шкловский, Эдуард Багрицкий. А прикованному к постели писателю Николаю Островскому она читала стихи еще малоизвестного тогда поэта Сергея Михалкова. Впрочем, о нем речь пойдет особо. Совсем молодым, он предлагает Рине свои стихи для детей. Потом каждое утро звонит ей, принимает приглашения поесть что-нибудь вкусненькое, а по вечерам приходит на репетиции. Артисты шепчутся: «Опять этот длинный сидит», а Зеленая водит его по ресторанам. Потом она знакомит Михалкова с Ильинским, и поэт исчезает – с тех пор он пишет только для этого артиста. Ну, а когда Михалков женился на Наталье Кончаловской, та подружилась с Риной и написала экспромт: «Отныне, Рина, я готова делить с тобою Михалкова». Еще бы ей не быть готовой к этому – Зеленая первое время снимала и оплачивала комнату для этих молодоженов. До Топуридзе она уже была замужем, но не сошлась характером с мужем, который был намного старше. Потом – красивый роман со знаменитым журналистом Михаилом Кольцовым. Но он был женат, а разбивать чужую семью Рина Васильевна не могла. Когда Кольцов в очередной раз уезжает в Испанию, она решает, что все кончено. И именно в ту пору встречает Константина Топуридзе. «Так в моей жизни образовалась новая профессия – жена архитектора. Сначала я думала: а, ерунда! Потом вижу: нет, не ерунда!», – признавалась она. С первой же встречи она звала его Котэ, как это сделала бы любая грузинка. Кому-то из этих двух людей с непростыми характерами надо было подчинить свой темперамент другому. Это делает Рина, называющая мужа «мой Ангел». И домработница, как о чем-то само собой разумеющемся говорила ей: «Твой Ангел звонил. У него допоздна будет заседание. Велел, чтобы ты его дождалась». Когда Рина уезжала на гастроли или на съемки, Котэ приказывал: «Чтобы каждый день было письмо! Читать его я, может, и не буду, но оно должно лежать у меня на столе». И Рина, ненавидевшая сочинять письма, ежедневно сообщала обо всем на свете Котэ, который, улыбаясь, называл себя «тираном с очень мягким и отзывчивым характером». «Он был моим другом, подругой, учителем, наставником. Все, что я знаю, я узнала от него. Не было вопроса, на который он не мог бы ответить… Во всем свете нельзя было найти человека, который был бы более нужен и важен», – рассказывала актриса. Ее подруга Фаина Раневская тоже очень высоко ценила Константина Тихоновича, который был эрудитом, блестяще знал французскую поэзию и которому читал наброски своих произведений Алексей Толстой. Раневская так часто звонила ему с разными вопросами, что однажды Рина заявляет ей в трубку: «Фаиночка, муж мне тоже нужен, я тоже хочу что-то у него спросить, а вы его у меня отнимаете». В их семье все время жили родственники, дети Котэ от первого брака, его племянница, потом внуки. У них на вечеринках хулиганят Лидия Русланова, Ростислав Плятт, Николай Черкасов, Сергей Образцов, Зиновий Гердт… Рина и Котэ постоянно шутят и посмеиваются друг над другом, работа не дает им возможности постоянно быть вместе, и они используют для этого каждую свободную минуту. Ходят на концерты, выставки, по несколько раз за вечер к различным друзьям. Во время прогулок Котэ рассказывает жене о зданиях, церквях, площадях старой Москвы. В ответ Рина читает ему по вечерам своих любимых авторов… Войну она встречает на гастролях с Театром миниатюр. Потом эти гастроли продлевают для выступлений в войсках, она становится участницей фронтовой группы Аркадия Райкина. И вот что можно прочесть в наградном листе к ордену Красной Звезды: «Находясь на 4 Украинском фронте т. Зеленая вместе с боевыми частями прошла через Карпаты. В минуты передышки между боями в землянке, разрушенном сарае или на поляне выступала в 83 концертах для рядовых, офицеров и генералов». Сергей Михалков, работавший военным корреспондентом, слышит на передовой разговор, повергающий его в ужас: «Чертовы фрицы вдребезги разбили Рину Зеленую»… Оказалось, что при воздушном налете были разбиты пластинки с записями выступлений актрисы. А она осенью 1945 года, выступая в Берлине, расписалась на Рейхстаге: «Мне удалось втиснуться между фамилиями бойца-пехотинца и матроса на одной из колонн». Муж ее в своем отношении к происходящему вокруг верен себе и во время войны. На крыше московского дома, в котором живут Котэ с Риной, устанавливают зенитку, и при налетах немцы стремятся попасть в нее. Жители дома (а это – режиссеры, актеры и писатели) становятся дружинниками, убирают на крыше осколки бомб, гильзы зенитных снарядов, тушат «зажигалки». Каски им не полагаются. Рина, еще не уехавшая на фронт, умоляет Котэ использовать вместо каски кастрюлю, как это делают многие другие, и слышит в ответ: «Я дворянин. Я не могу умирать с кастрюлей на голове!» После войны Рина Васильевна много гастролирует по всей стране, на целине и даже в Заполярье. Успех огромен, после ее концертов женщины приходят в парикмахерские и просят подстричь «под Рину Зеленую». А вот в кино ее снимают лишь в эпизодических ролях, хотя она сыграла еще в первом советском звуковом фильме «Путевка в жизнь». Но пленку случайно засветили, и в картину вошел всего один эпизод с ее участием – блатные куплеты в шайке бандита Жигана. Потом она соглашается на любой эпизод в любом фильме и входит в историю советского кинематографа как «королева эпизода». А снялась она в 54-х художественных лентах, да еще в четырех киножурналах «Фитиль»! И, конечно, озвучивала популярные мультфильмы. «Всех снимают – а я в театре. Все говорили: «Рина! Рина!», а снимали других актрис. Наверное, тогда надо было выйти замуж за какого-нибудь кинорежиссера! – говорила она. – Но мне это не приходило в голову. Да и им, наверное. Никита Михалков перед Домом кино однажды упал на колени: «Рина, ты моя любимая актриса». Я сказала: «Так дай мне роль, какую-нибудь самую плохую». Но он только поклялся в вечной любви, поцеловал. И так всю жизнь. А я страдала, как голодный человек». Вот и бывало, что она брала дело в свои руки. На съемках фильма «Подкидыш», сценарий которого она написала вместе с Агнией Барто, выясняется, что необходим еще один персонаж – домработницы. Рина прямо на съемочной площадке пишет несколько сцен для несуразной тараторки Ариши и сама играет эту роль: «Вот тоже пришла старушка, попросила воды напиться. Выпила, потом хватились – пианины нету!». Кстати, именно она придумала знаменитые слова «Муля, не нервируй меня», и после «Подкидыша» подружилась с Раневской, которую эти слова преследовали всю ее жизнь. Потом Рина уговаривает режиссера Григория Александрова отдать ей мужскую роль гримера в комедии «Весна» и переписывает ее на женскую. Так рождаются великолепные фразы: «Она прежде всего должна мне выдать тапочки, если они мне полагаются. А потом я уже могу с ними делать все, что мне угодно... Ну, губы такие уже не носят, это надо будет что-нибудь подобрать... А главное дело, они хотят меня все отправить в отпуск. Как будто я могу с такими нервами в отпуск ехать!». И она еще не раз переписывает проходные роли, импровизирует прямо перед камерой, несколькими штрихами показывает характер очередного женского персонажа. И появляются маленькие шедевры. А в народе расходятся ее крылатые фразы: «Чего ждем – сами себя задерживаем!»; «Зачем вы положили детей в одну коляску, они же мешают друг другу плакать»; «В день рождения становится больше лет. Иногда даже больше, чем нужно»; «Представьте себе на минуту, что было бы на Земле, если бы люди вдруг решили говорить друг другу всю правду в лицо!»; «Ничто так не старит человека как возраст»; «От этого у меня каждые пять минут разрыв сердца делается!»; «Денег с него не берут! Вы когда-нибудь видали, чтобы с человека не брали деньги?!». Когда в 1969-м у Котэ случается первый инфаркт, Рина так переживает, что давление у нее зашкаливает за двести и повреждается сетчатка глаза. Через восемь лет ее Ангел не переносит второй инфаркт, и она почти полностью слепнет. Ей даже делают специальный бинокль. Но недаром она говорила: «Моя работа всю жизнь посвящена юмору. Часто и в жизни приходилось прибегать к нему, чтобы не заплакать». И именно в тот период она играет прекрасные роли, которые знают даже нынешние поколения – черепахи Тортиллы в «Приключениях Буратино» и миссис Хадсон в сериале о Шерлоке Холмсе. Завершающие шедевры ее эпизодических ролей… И еще две – пророческие – фразы актрисы. Первая: «Мне хочется закричать мальчишкам, едущим со мною в электричке: «Подождите! Возьмите меня с собой!» – и вскочить хоть на подножку последнего вагона поезда, уходящего в XXI век. Но я знаю, что мое место здесь, в конце ХХ века, который мне дорог». Вторая: «Уж если меня и наградят, так непременно за 40 минут до смерти». Как в воду смотрела. Михаил Горбачев, еще будучи президентом СССР, в 1990 году издает указ о присвоении Рине Зеленой звания народной артистки СССР. И в тот же день она умирает от рака. Хода документу не дают – это звание посмертно не присваивается. Когда обладающая потрясающим юмором королева смешных эпизодов уходит из жизни, на календаре – 1 апреля…
Владимир Головин |
В первый класс Строгановского центрального училища технического рисования (ныне – Московская государственная художественно-промышленная академия имени С.Г. Строганова) в 1900 году пришла восьмилетняя Наташа Данько. В отличие от остальных одноклассников, она не была москвичкой. В старейшее российское учебное заведение по подготовке специалистов промышленного, монументально-декоративного, прикладного искусства и интерьера девочка приехала из южной провинции громадной империи – Грузии. И несмотря на то, что она проучилась в знаменитой «Строгановке» всего пару лет, ей суждено было стать одной из самых значительных скульпторов советского фарфора. Родилась она в небольшом деревянном доме тифлисского района Вере, в Колючей балке, названной потом Федосеевской улицей (ныне – улица Сараджишвили). Там же было и первое в грузинской столице жилище Алексея Пешкова. Будущему Максиму Горькому сдал комнату знакомый ему по распространению нелегальной литературы в Нижнем Новгороде «политически неблагонадежный» служащий Закавказской железной дороги Яков Данько. Не проходит и года после выезда основателя соцреализма из этого дома, как у Якова и Ольги Данько в 1892-м рождается дочь Наташа. Находящаяся под надзором полиции супружеская пара на одном месте долго не задерживается, а увлечение дочери лепкой и рисованием поощряет. Ведь Яков сам хорошо рисует и пишет стихи, а Ольга – знаток живописи, поэзии, музыки. Так, после двух лет учебы в Москве девочка оказывается в Вильно и начинает учиться в городской художественной школе, а с 1906-го – в студии местного художника Яльмара Янсона. Еще через пару лет она переезжает в Санкт-Петербург, занимается сначала в мастерской первой в России женщины-профессионального скульптора Марии Диллон, затем в студии модерниста Леонида Шервуда. И навсегда связывает свою судьбу с городом на Неве. А в 1909 году в жизни семнадцатилетней Натальи происходит событие, определившее всю ее дальнейшую судьбу. Она приходит в декоративно-монументальную скульптурную мастерскую Василия Кузнецова, заведующего скульптурным отделом Петербургского Императорского фарфорового завода, основанного еще Елизаветой Петровной как «Невская порцелиновая мануфактура». Девушке везет – ее учит большой мастер, по проектам которого созданы скульптуры ко многим архитектурным сооружениям в Питере и Киеве. Под его руководством она в том же году выполняет свою первую работу – декоративные фронтоны из цемента для Городского училищного дома имени Петра Великого по эскизам основателя и главного идеолога объединения «Мир искусства» Александра Бенуа. А кроме этого выдающегося художника, в жизнь Данько входят и знаковые фигуры архитектуры того времени. В мастерской Кузнецова она с еще двумя молодыми скульпторами с 1909 по 1914 годы делает почти полтора десятка монументально-декоративных скульптур для зданий Петербурга, Москвы и Киева по проектам выдающихся представителей неоклассицизма в архитектуре Ивана Фомина, Александра Таманяна и Владимира Щуко. В 1910-м Наталья участвует в создании барельефов и фигур для оформления входа в Русский павильон на Всемирной выставке в Риме. А в 1911 году для установки барельефов и скульптур в павильоне России на Международной выставке в Турине ее на несколько месяцев посылают в Италию, так что она получает отличную «подпитку» от памятников и музеев Рима, Флоренции, Венеции, Милана. И спустя три года Кузнецов, назначенный заведовать художественными мастерскими Императорского фарфорового завода, приглашает Наталью работать его помощницей. Но за окном – Первая мировая война, строительство в стране прекращается, соответственно, исчезают и заказы на скульптуры как украшения зданий. Завод переходит на миниатюры, создает вазы, шкатулки с декором, возрождая в производстве старинную технику. Первые свои работы здесь Данько выполняет в керамике по эскизам Кузнецова (ваза с дельфинами) и выдающегося художника Евгения Лансере (скульптура «Хоровод»). А первая полностью самостоятельная работа в фарфоре – серия фигур «Пляшущие бабы», созданная в 1916-1917 годах. В 1918-м завод переходит в ведение Народного комиссариата просвещения, его изящная продукция становится на службу пропаганды новой власти. В следующем году Кузнецов уезжает в Саратовскую губернию – не выдерживает тяжелые условия жизни в Петрограде. И продолжает работать, как сегодня говорят на каждом шагу, дистанционно – присылает модели, по которым создаются миниатюры, даже отмеченные золотой медалью на Всемирной выставке в Париже 1925 года. А его должность руководителя скульптурной мастерской предприятия, которое называется уже Государственным фарфоровым заводом (ГФЗ), с 1919-го занимает Наталья Данько. А через двенадцать лет она становится еще и ответственной за выпуск скульптуры на экспорт. Это большая ответственность: неведомый Западу фарфор, нареченный «агитационным», вызывает огромный интерес за границей. На Первой выставке советского фарфора летом того же года в Петрограде Данько представляет скульптурную миниатюру «Партизан в походе», с которой начинается галерея ее героев. И вот парадокс: в стране – Гражданская война, разруха, голод, а в искусстве фарфора – впечатляющие достижения. Хрупкий материал красочно воплощает эпоху, миниатюрные скульптуры и расписанная посуда искусно отражают происходящее. Успех им приносит сочетание нового содержания произведений с национальными традициями. Все образы взяты из окружающей действительности и поражают отточенностью мастерства, выразительностью фигур, точностью деталей, подобранных не только для работниц и партизан, физкультурников и шпаны, колхозниц и матросов, но и для представителей различных национальностей. Искусствоведы называют все это «советским агитационным фарфором». Он ценен тем, что относится к памятной эпохе, выполнен в уникальном художественном стиле, является одним из проявлений русского авангарда, и его не так уж много. Наталье удается возродить утраченные к тому времени традиции русской фарфоровой пластики, созданные ею фигурки – удачный синтез символов, информации и аллегорий. Каждая работа поражает сочностью красок, хотя Наталье Яковлевне нравится чисто белый фарфор. Но она прислушивается к мнению о том, что «роспись наделяет фарфорового человечка взглядом внимательным или дерзким, грустным или веселым». Это – слова ее сестры Елены, которая младше художницы на 6 лет. Она родилась в 1898 году в селе Парафиевка Черниговской губернии, когда судьба забрасывает ее непоседливых неблагонадежных родителей на Украину. Так что растет она в украинской столице, где и поступает в 1908 году в частную женскую гимназию с пансионом Екатерины Крюгер. «Учение было моей страстью, – рассказывала она. – Окончив с золотой медалью школу живописи А.А. Мурашко, в 1915 году переехала в Москву и училась живописи сначала у И.И. Машкова, потом у Ф.И. Рерберга. В 1916 году мне пришлось поступить на канцелярскую службу в Земгор. Днем я работала, вечером училась в студии и слушала лекции по искусству и литературе, ночью читала и изучала языки». Уточним, что Машков и Рерберг – известные московские художники, а странное название Земгор – сокращение от «Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов». Это – посредническая структура по распределению государственных оборонных заказов на базе земств и городских дум После пары лет в канцелярии Инженерно-строительного управления Земгора, Елена переходит в Народный комиссариат просвещения, и с тех пор ее любовь к искусству поровну разделяется между живописью и литературой. Она знакомится с замечательными писателями Ольгой Форш и Константином Фединым, которые помогают ей в литературной работе, посещает лекции выдающегося поэта-символиста Андрея Белого, а навсегда переселившись в Петроград в 1918-м вместе с матерью Ольгой, через четыре года выпускает сборник стихов. Хотя работает в то время художницей на заводе у сестры. Живут они в небольшой квартире на Шлиссельбургском тракте (ныне – проспект Обуховской Обороны), которая становится своеобразным салоном, собирая художников, литераторов, музыкантов. Там не только читают свои новые произведения, но и обсуждают происходящее в стране. С Ольгой Форш – беседы на исторические темы, с Анной Ахматовой – обмен стихами. А потом наступают 20-е годы, самые плодотворные для работы сестер Данько в фарфоре. Практически все фигурки, созданные Натальей, раскрашивает Елена. Завод даже ходатайствует о зачислении ее в Академию художеств, в класс профессора по живописному отделению, знаменитого Кузьмы Петрова-Водкина. Однако больше двух лет Елена там не выдерживает – она не согласна с методикой преподавания живописи. Но после ухода из Академии в 1924-м приходится покинуть и фарфоровый завод – ее попросту увольняют. А ведь она два года до этого изучает историю керамики, в 1923-м году печатает статью о советском художественном фарфоре в журнале «Художественный труд», через год после увольнения пишет книги по истории фарфора «Ваза Богдыхана» и «Фарфоровая чашечка». Это – только начало литературной деятельности, основные темы которой – история науки, искусства, театра. Самуил Маршак, с которым знакомится Елена, советует ей написать научно-художественную повесть об истории фарфора для детей. «Для того, чтобы написать эту книгу, нужно было прочесть уйму книг на четырех языках – о монахах, о рыцарях, об алхимиках, о китайцах и русских царицах; нужно было автору самому многое видеть и поработать на фарфоровом заводе и побродить по Шлиссельбургскому тракту, отыскивая следы старины и думая о прошлых временах», – делилась она. В итоге в 1929 году выходит в свет повесть «Китайский секрет». Одновременно пишется книга об истории фарфорового завода для монументальной серии «История фабрик и заводов», задуманной Максимом Горьким. Другая большая тема в литературном творчестве Елены – кукольный театр. С февраля 1919 года она работает еще и помощником техника, а затем кукловодом в кукольном театре «Студия», руководительница которого Любовь Шапорина становится близким другом сестер Данько. Именно по ее предложению Елена пишет инсценировки «Красная шапочка», «Сказка о Емеле-дураке», «Гулливер в стране лилипутов», «Пряничный домик», «Дон-Кихот» и другие, с успехом идущие в питерских кукольных театрах. Она становится членом литературной коллегии Театра юных зрителей. Вообще, после расставания с фарфоровым заводом Елена Данько с головой уходит в мир литературы. Вступает в литературное общество «Ленинградская Ассоциация Неоклассиков», заседающее на квартире видного поэта-символиста Федора Сологуба, а потом пишет воспоминания о нем. Продолжает встречи с Ахматовой и делает несколько ее портретных зарисовок. В Ленинградском отделении Всероссийского союза советских писателей работает секретарем сначала секции детской литературы, а потом правления всей этой организации. Выпускает книгу для самых маленьких «Настоящий пионер», иллюстрированную знаменитым Борисом Кустодиевым, для ребят постарше – повесть в стихах «Иоганн Гутенберг». Потом для взрослых она пишет книги о фарфоре и о Вольтере, детям – повесть «Деревянные актеры» о европейских кукольных персонажах Пульчинелле, Кашперле и Полишинеле. А затем приходит черед самого популярного кукольного героя. Написав в 1938 году пьесу по своей сказке «Золотой ключик», Алексей Толстой заканчивает ее приездом Буратино и его друзей в… СССР. Дальше сюжет не развивается, и Данько, убедившись, что «красный граф» не будет писать продолжение, делает это сама. И сначала появляется кукольная комедия в четырех действиях с прологом «Буратино у нас в гостях», а следом за ней – повесть «Побежденный Карабас». Но всем перечисленным Елена Яковлевна, которую любимый детьми писатель Виталий Бианки называет «умнейшей женщиной Ленинграда», не ограничивается. Она работает и над архивными документами о Михаиле Ломоносове, пишет для академического издания статью «Изобразительное искусство в поэзии Державина», рисует героев руставелевского «Витязя в тигровой шкуре» и лермонтовского «Демона». А главное в том, что рисунки эти – для фарфорового завода, куда она все-таки возвращается все в тех же 1930-х. И как художница уже становится классиком миниатюрной фарфоровой скульптуры. За 25 лет работы на заводе Наталья Данько создает более трехсот социально направленных фигур и композиций фарфоровой малой пластики – жанровых и портретных, декоративных и сатирических. Да еще варианты некоторых из них повторяются в архитектурных скульптурах, в работах из терракоты, бронзы, фаянса. Это – подлинная летопись эпохи. Причем в ней не только милиционерка, работница, вышивающая знамя, конники, физкультурники, рабфаковцы, моряки, папанинцы на льдине... Прямо с улиц на стенды и витрины шагнули из того времени гадалка, шпана, дама-трусиха, хулиган и торговка яблоками, прачка, голодающие… А рядом с ними – изображения тех, кто вошел в историю мировой культуры: балерины Анна Павлова и Софья Федорова, актриса Зинаида Райх и режиссер Всеволод Мейерхольд, танцовщик Вацлав Нижинский, поэт Анна Ахматова. В этот ряд надо поставить и ее портрет. Когда Ахматова позирует Наталье, у нее есть время увидеть, как та работает над фигурками. И она спрашивает, не колдует ли скульптор над ними – так и кажется, что они вот-вот оживут. А в 1932 году Анна Андреевна продает эту статуэтку – нужны деньги, чтобы помочь Осипу Мандельштаму… Не забывает Наталья Яковлевна и свою родину. Ей посвящены две скульптуры «Грузинка с корзиной фруктов» и «Грузинка с кувшином», часы «Грузинка с виноградом», бюст Шота Руставели, часы и чернильница с изображением великого поэта. Есть статуэтки и жителей Средней Азии из серии «Пробуждающийся Восток», украинцев… Особый разговор – о серии «Персонажи комедии У. Шекспира». Сестры Данько в восторге от спектакля «Двенадцатая ночь», поставленного в Театре Комедии режиссером Николаем Акимовым. Они одиннадцать раз приходят на этот спектакль и не только смотрят его, но и работают над воплощением актеров в миниатюрных фигурках. Наталья лепит из пластилина эскизы героев в различных мизансценах, а Елена делает в блокноте зарисовки костюмов. Работают они и дома, не зря главный инженер Ленинградского фарфорового завода Григорий Ефремов говорил про Наталью, что «отдых без творческой работы она не мыслила, дома она отдыхала за работой…». И вот что вспоминает о результате такого «отдыха» актриса Елена Юнгер: «В свое двенадцатое посещение спектакля Наталия и Елена попросили всех актеров собраться за кулисами в нашем актерском фойе. Они принесли с собой деревянный ящик, который всех нас заинтриговал, и стали вынимать из него свои скульптурки… Это было удивительно… Восторгу актеров театра не было предела…» Каждому участнику спектакля преподносится фигурка, изображающая его в роли, а режиссеру Акимову – полный комплект со всеми исполнителями. И актеры пишут каллиграфическим почерком послание сестрам от имени жителей Иллирии – страны, в которой происходит действие шекспировской пьесы. В нем есть такие строки: «За все время существования древней Иллирии ее обитатели не были так глубоко потрясены ни одним кровавым событием или ликованием беспечной радости, как проявлением безграничного благородства двух гениальных ваятелей, увековечивших своим творчеством несовершенные образы скромных «Иллирийцев». «Иллирийская» фантазия бессильна достойным образом ответить на Ваш бесценный подарок, но искренняя горячая благодарность, наполняющая наши сердца, повергает нас ниц перед Вашим вдохновленным искусством и беспримерным великодушием… Ваше внимание отняло рассудок у лишенных ласки незадачливых «Иллирийцев». Успех этих и остальных миниатюрных скульптур несомненен, но Наталья Данько ищет новые формы применения фарфора и одна из первых в стране использует его в архитектуре. Для станции метро «Площадь Свердлова» (ныне – «Театральная») она в 1936-1937 годах делает 14 барельефов на тему «Искусство народов СССР» с танцорами и музыкантами семи союзных республик. Два из них представляют Грузию. О том, как непросто делать почти метровые фарфоровые фигуры, она рассказывала: «Ни у нас, ни на Западе эта технология еще не была разработана. Чтобы фигуры не трескались и не коробились, применяли новый, комбинированный способ формовки. В гипсовую форму, снятую с барельефа, вливали жидкую фарфоровую массу и оставляли, пока она не застынет. Потом на оставшуюся в форме массу вручную накладывали необходимое количество фарфорового теста». В те же годы руководимая ею бригада скульпторов и художников выполняет фарфоровые барельефы для речного Химкинского вокзала в Москве, нынешнего Северного речного вокзала российской столицы. Они из майолики – разновидности керамики. На 24-х дисках диаметром в полтора метра Данько изображает сцены из современной ей действительности. Успех этой и остальных работ Натальи приносят ей золотые медали и дипломы крупнейших советских и международных выставок. А потом – война. Большая часть оборудования ГФЗ эвакуируется в Свердловскую область, в город Ирбит. У сестер Данько работы нет, они мужественно пытаются вместе с матерью пережить блокадную зиму. В августе 1941 года Ленинградский отдел художественного фонда СССР ходатайствует об эвакуации Елены в Ташкент, но она не хочет уезжать в одиночку. Замечательный драматург Евгений Шварц записывает в дневнике: «Однажды днем зашел я по какому-то делу в длинный сводчатый подвал бомбоубежища. Пыльные лампочки, похожие на угольные, едва разгоняли темноту. И в полумраке беседовали тихо Ахматова и Данько, обе высокие, каждая по-своему внечеловеческие. Анна Андреевна – королева, Елена Яковлевна – алхимик. И возле них сидела черная кошка. Пустое бомбоубежище, день, и в креслах высокие черные женщины, а рядом черная кошка. Это единственное за время блокады небудничное ощущение». Пережив самую тяжелую, голодную и смертельную зиму, три изможденные женщины в феврале 1942-го все-таки вырываются в Ирбит. Но поздно – блокада делает свое страшное дело. Наталья с матерью умирают от истощения в поезде между Москвой и Ярославлем. Их хоронят на каком-то полустанке, и место захоронения неизвестно. Елена добирается до Ирбита, но организм так ослаблен, что в больнице умирает и она. Такие яркие судьбы и такой страшный конец… А на престижнейших международных аукционах Christie’s и Sotheby’s коллекционеры и музеи всего мира и сегодня готовы отдать немалые деньги за работы Данько. И цены постоянно растут.
Владимир ГОЛОВИН |
|
Этим подарком жители грузинской столицы начали пользоваться 110 лет назад. И по сей день горожане называют его тем же именем, что и в начале ХХ века. В Тбилиси совсем немного топонимов, сохранивших в народе свои исконные названия, несмотря на официальные переименования: дворец Орбелиани, Воронцовская площадь, дома Мелик-Азарянца и Бозарджянца, район Земмель… В одном ряду с ними – больница Арамянца, не меняющая свое имя со дня появления первых пациентов в 1910 году. А вот другие символы Тифлиса начала прошлого века, появившиеся благодаря нефтяному магнату, промышленнику и щедрому меценату Миакаэлу Арамянцу, мы знаем уже под изменившимися названиями. В 1858-м пятнадцатилетний сын старосты карабахского села Кятук отправляется за знаниями. Сначала в приходскую школу в Шуши, потом в уездное училище, и, наконец, в Тифлис. Но учиться в гимназии центрального города Закавказья не довелось – в семье финансовые трудности, необходимо зарабатывать деньги. И Микаэл поступает учеником, а затем помощником к Мугдуси Тарумяну, владельцу ковроткаческой мануфактуры в Шуши. А тот успешно торгует с заграницей, в том числе с Персией. Так Микаэл оказывается в Тавризе. Там он встречается и начинает дружить с ровесником-тифлисцем, тоже начинающим предпринимателем Александром Манташевым, помогающим своему отцу торговать хлопком и текстилем. Пройдут годы, и эта дружба сыграет немаловажную роль в развитии… нефтяной промышленности Закавказья. Через пару лет Арамянц возвращается в Шуши и, уже имея опыт, становится управляющим в другой мануфактурной фирме – Ованеса Хубларяна. А у нее – представительства в Дербенте и на Нижегородской ярмарке. Там дела у Микаэла идут намного лучше, чем за границей, он за четыре года зарабатывает три тысячи рублей. А еще через несколько лет уже живет в доме стоимостью в 45 тысяч рублей, и его доход таков, что можно позволить себе первую благотворительность. Да еще с размахом – по случаю 70-летия шушинской приходской школы, Арамянц дарит ей свой далеко не дешевый дом, берет на себя расходы по его переустройству и строительству дороги. Потом, в 1871-м, Микаэл все-таки приезжает в Тифлис. Но уже не ради учебы. Он торгует пряжей, шерстью и натуральным шелком, посредничает в торговле сахаром с Марселем, Тавризом, Тегераном. И через пять лет тифлисской жизни у него уже состояние в миллион рублей – эпоха нарождающегося в Российской империи капитализма становится поистине золотым веком для предприимчивых людей. Правда, если не вмешиваются внешние факторы. А в 1877 году таким фактором становится очередная русско-турецкая война. С ее началом Микаэла подводят партнеры, оказавшиеся нечистоплотными в бизнесе, и за короткий срок от миллионного состояния остаются лишь 7.000 рублей. Он решает полностью вложить их в новую торговую затею и риск на грани банкротства оправдывается – 40.000 рублей дохода за четыре года. Но это так мало по сравнению с тем, что было! Плюс – азарт игрока. И в 1884-м Арамянц перебирается с семьей в Баку, сначала продолжает торговать сахаром, его привлекает нефтедобыча и вместе с тремя партнерами, он создает нефтяную компанию со стартовым капиталом в 200 тысяч рублей, потом открывает собственное «Балаханское товарищество». Но в этом бизнесе в Баку правят бал Ротшильды и Нобели, а конкурировать с ними ох как непросто, нужны большие финансовые вложения. В том числе и в родившийся проект строительства нефтепровода Баку-Батуми. И Микаэл решает обратиться к давнему другу Александру Манташеву – уже крупнейшему акционеру и вице-председателю Коммерческого банка в Тифлисе. Тот давно приглядывается к нефтяным делам, хочет участвовать в них, но демонстрировать этот интерес считает ниже своего достоинства: «Не думаю, что из этой затеи что-то получится, но будь что будет, ради тебя выброшу в Каспийское море каких-нибудь 50 тысяч рублей». Так Манташев становится одним из акционеров нефтяной компании и через несколько лет, на выгодных для пайщиков условиях, скупает их доли. С Микаэлом такое не получается, тот заявляет: «Не забывай, кто привел тебя в это дело». И в июне 1899 года утверждается устав акционерного нефтепромышленного и торгового общества «А.И. Манташев и Ко», согласно которому учредителями общества являются «тифлисский 1-й гильдии купец Ал. Манташянц, бакинский 1-й гильдии купец М. Арамянц», а основной капитал составляет 22 миллиона рублей (88 тысяч акций по 250 рублей каждая). Это – гигант, по экономическим показателям занимающий третье место в мировой нефтяной промышленности. Оба предпринимателя подписывают пояснительную записку, в которой представляется имущество фирмы. Имущество же это немалое: 189 гектаров нефтеносных земель на Апшеронском полуострове, в Баку – керосиновый завод с хранилищами нефти и мазута, завод смазочных масел с 213-метровой пристанью и элеватором для перекачки нефти, в поселке Забрат – специальная механическая мастерская и более чем 50-километровый нефтепровод. В Батуми – завод по производству металлических и деревянных ящиков, а также хранилища керосина и смазочных масел, в Одессе – станция, откуда 100 цистерн компании развозят нефтепродукты по юго-западу России, конторы, агентства и склады в Смирне, Салониках, Константинополе, Александрии, Каире, Порт-Саиде, Дамиете, Марселе, Лондоне, Бомбее и Шанхае. Доли владельцев компании распределяются так: у Манташева – 75%, так как он скупил доли трех партнеров, у Арамянца – 25%, причем он не может вмешиваться в ведение дел и не получает прибыли от зарубежных сделок. Но Микаэл Овсепович не тужит: это позволяет ему не углубляться в сложнейшие дебри нефтяного бизнеса и жить обеспеченной, даже беззаботной жизнью. Когда он, по семейным обстоятельствам, продает свою долю в компании, то получает за нее 10 миллионов рублей, затем продан роскошный особняк в Баку, и Арамянц с солидным капиталом переезжает в Тифлис. Там обладатель многомиллионного состояния, владелец доходных имений, дач, домов, пансионатов, источников целебных минеральных вод в Кисловодске и Ахтале может позволить себе снова заняться благотворительностью. Масштабы благотворительности Арамянца распространяются на все Закавказье. В Армении 70 тысяч рублей жертвуются Эчмиадзину, покупается и дарится Ахпатскому монастырю село Ахпат вместе с 500 десятинами леса и 10.000 десятин пахотных земель, финансово поддерживается строительство дороги Горис-Шуши, родному селу Кятук – помощь в ремонте церкви и прокладке водопровода. В Баку закладываются основы Армянского гуманитарного общества, членом совета которого становится Арамянц, создающий фонд с личным вкладом в 10.000 рублей. В городскую управу для подкомиссии в пользу голодающих жертвуются 4.000 рублей.
В Грузии вносятся крупные суммы на реставрацию церквей во Мцхета и Гори. В Поти 37.500 рублей жертвуются на строительство церкви, организацию металлообрабатывающего и лесопильного производств, создание деревообрабатывающего завода. Голодающим из армянских и азербайджанских сел Горийского региона выделяются денежные средства и пособия. В Борчалинском уезде Тифлисской губернии на берегу реки Алгети меценат строит для армянских беженцев, живущих в нищете, 80 домов с удобствами, школу, церковь, широкие улицы и оросительные каналы, раздает им землю, сельхозорудия, семена. Благодарные беженцы называют поселок, в котором обрели нормальную жизнь, именем своего благодетеля – Арамашен. А в Тифлисе миллионер создает типографию «Эсперанто», в которой на высоком техническом уровне издаются книги и журналы, причем многие из них – бесплатно. Значительная сумма выделяется Тифлисскому училищу слепых, на строительство второй мужской гимназии жертвуются 50.000 рублей, оказывается финансовая помощь Нерсесяновской семинарии, образованной из первой армянской средней школы на Кавказе. А еще Арамянц оплачивает обучение десятков студентов в российских и зарубежных высших учебных заведениях, передает 35 тысяч рублей газете «Новое обозрение», финансирует все раскопки выдающегося кавказоведа Николая Марра, основывает «Армянское этнографическое общество». Согласитесь, это немало. Но Микаэл Овсепович считает, что, так сказать, по месту жительства он должен и может сделать больше. «В чем еще нуждается Тифлис?» – спрашивает он в 1902 году у князя Александра Аргутинского-Долгорукого, члена городского правления, занимающегося вопросами народного образования, здравоохранения, благотворительности. И слышит в ответ: «Нужд у города много, но главная – это больница. Михайловская больница содержится на земские средства, а потому обязана обслуживать весь край, естественно, что она не может удовлетворить и десятой части нуждающихся в лечении. У города нет средств для постройки больницы». Проходят четыре месяца, и Аргутинский-Долгорукий получает от Арамянца письмо: «Имею честь заявить Вашему сиятельству, что я жертвую на постройку городской больницы сто тысяч рублей. При этом я позволю себе выразить желание, чтобы на жертвуемую мною сумму было устроено на городской земле помещение приблизительно на сто кроватей для хирургических и для больных внутренними болезнями или же для душевнобольных, и чтобы помещению этому было присвоено мое имя». После этого в тифлисских городских Управе и Думе закипает работа, больницу хотят создать с расчетом на целый больничный городок в будущем. В 1904-м меценат передает первые 25 тысяч рублей на строительство больницы и заверяет, что остальные деньги внесет, когда город выделит специальный участок земли. В городской Управе создается комиссия из чиновников, врачей и инженеров, которая выбирает на Авлабаре участок более 10 гектаров на высоком плато. Городские власти тратят 50 тысяч рублей на выравнивание площадки под строительство, обносят его железобетонным забором и разбивают на квадраты. Вокруг забора создается сквер – отличный пример многим нынешним строительным компаниям. Проект заказывается двум всеми уважаемым гражданам: архитектору Павлу Зурабяну и санитарно-врачебному инспектору Герасиму Степанову. Оба, как теперь говорят, «профи» в своих сферах. Их задача – не только создать архитектурный проект, но и технически оснастить здание. Так что Зурабян отправляется в командировку для ознакомления с лучшими лечебными учреждениями: Морозовской больницей в Москве, венской, берлинской и другими лечебницами. Их и берут за образец при составлении проекта в Тифлисе. А проект этот рассматривается самым тщательным образом в различных инстанциях – санитарно-врачебном совете, технической комиссии врачей, Императорском Кавказском медицинском обществе. Его утверждают, Арамянц вносит еще 65 тысяч рублей, и по строго намеченному плану начинается строительство больничных учреждений. Оно постоянно сопровождается консультациями с лучшими врачами. Больница спланирована так, что может разделиться на 4 изолированных учреждения, если возникнет эпидемия и часть больных надо будет изолировать. В больничный комплекс, рассчитанный на 120 коек и оснащенный новейшей вентиляционной системой и центральным отоплением, входят хозяйственный корпус, электростанция, кухни, прачечные, прозектура. Закупается новейшее оборудование, больница оснащается по последнему в те дни слову техники, и это обходится в 250 тысяч рублей. В частности, Арамянц привозит из Европы рентгеновское оборудование – одно из первых в Российской империи. Всего же на создание больничного городка затрачивается свыше полумиллиона рублей. Для работы приглашаются лучшие специалисты. И всему медперсоналу Арамянц платит из своего кармана так же, как оплачивает содержание, лечение и оперирование больных. Первых пациентов здесь принимают в начале 1910 года, а в конце декабря 1909-го мэр города, врач Александр Хатисов произносит речь на торжественной церемонии в честь окончания строительства. Начинается она так: «К кому должно быть обращено первое слово признательности от имени города, от лица бедного населения, как не к Михаилу Осиповичу Арамянцу, своим щедрым пожертвованием положившему первый камень городской больницы. Во всяком деле важно начало, дорог первый толчок, ценна инициатива – и всем этим город обязан М.О. Арамянцу. В этот дом завтра войдет душа, начнет тут биться пульс больничной жизни». С продолжением речи можно ознакомиться в 309-м номере газеты «Тифлисский листок». Заканчивается она как наказ на все времена: «Пусть, господа, никогда страдания ближнего не послужат для вас источником корысти… Пусть в этом доме слезы отчаяния сменятся радостью жизни, бодростью здоровья. Вы должны все от первого до последнего знать, что честь учреждения держите вы все в своих руках – и врач, делающий операцию, и фельдшерица, дежурящая ночи, и служитель, ухаживающий за тяжело раненными – все вы должны быть носителями одних идей, одних традиций, одной любви!» Ну, а Микаэл Овсепович начинает осваивать и центр Тифлиса. Все в том же 1910-м он покупает у княжеской семьи Джамбакур-Орбелиани участок на Головинском проспекте. Там – двухэтажное здание 1840 года, с большой историей. В 1866-м здесь разместилась гостиница, достойная книги Гиннесса из-за количества своих переименований. Всего год она существовала как «Лира», затем стала «Америкой», а к началу ХХ века успела побывать и «Номерами Сабадури», и «Бетания», и «Боярскими номерами», и «Боярской гостиницей». Затем, основательно обновившись, получает название «Европейская» и рекламируется как «высший аристократический дом». В 1905 году при ней открывается первый в городе зимний кинотеатр с модерновым названием «Электрический прожектор», известный прогульщикам школьных занятий в советское время как «Спартак». А при Арамянце он получает странное название АРФАСТО. Это – аббревиатура из первых букв имен его детей: Арам, Флора, Анна, Согомон, Тамара (жена старшего сына) и Ованес. Гостиницу же миллионер создает заново, поручив это знаменитому тифлисскому архитектору Александру Озерову. И в 1914-м здесь открывается фешенебельная гостиница под очередным новым названием – «Палас Отель». С надстроенным третьим этажом, лифтом, центральным отоплением, ванными комнатами в номерах «люкс» и двухэтажным рестораном, сразу ставшим модным. И еще одна характерная деталь. Над гостиницей поднялись шпили, как на готических замках. Такой замок Арамянц увидел в Швейцарии и так поразился его красоте, что построил в том же стиле особняк в Ахтале. Теперь шпили «под замок» появились и в Тифлисе. Они, как говорится, обедни не портят, и в номере 122 газеты «Кавказское слово» за 1915 год почтенной публике сообщается, что «за выразительность архитектуры» здание удостоено приза «Лучший фасад». Существует «Палас Отель» всего четыре года, после пожара 1918-го от него остается только фасад. А восстановили здание лишь в 1923-24 годах. В советское время в нем было Министерство культуры, сейчас там Университет театра и кино. В бывшем кинотеатре – учебный театр этого вуза. Все в том же 1910-м, когда больница имени Арамянца принимает пациентов, градоначальник Хатисов одобряет очередную идею миллионера – создать гостиницу, равной которой не будет не только на Кавказе, но и во всей Европе. Покупается земля на углу Головинского проспекта и Барятинской (потом – Джорджиашвили, Г.Чантурия) улицы, сносятся там три дома, и архитектор Озеров, перестраивающий по соседству «Палас Отель», берется за создание еще одной арамянцевской гостиницы. Однако заказчик придирчив, он дважды бракует озеровские проекты и, в конце концов, приглашает известного архитектора Габриэла Тер-Микелова, весьма успешно работающего в Баку и Тифлисе. Но по городу ползут слухи: Арамянц не поладил и со вторым архитектором. И это уже после того, как финансировал его поездку в Европу для изучения архитектуры лучших гостиниц. Результатом этой поездки стал проект, будто бы отклоненный Арамянцем. Его автор учел неровность местности, встроив в уклоны этажей рестораны, кинотеатр, внутренний дворик и повторил в форме фасада полукруг поворота проспекта. Именно эта округлость здания, якобы и стала камнем преткновения. Говорили, что Арамянц потребовал выровнять ее, дабы избежать лишних затрат, а Тер-Микелов утверждал: тогда гостиница не будет выглядеть роскошной. Говорили, что спор решался в суде, и архитектор выиграл дело. Но мы позволим себе не поверить, что в той среде и при тогдашних взаимоотношениях, два уже не чужих друг другу человека стали судиться по такому поводу. А посудачить, народить слухи на такую тему желающие всегда найдутся. Как бы то ни было, красавец-отель, оправдывающий свое название «Мажестик» (по-английски – величественный, волшебный), поднялся на углу главного проспекта города вместо невзрачного двухэтажного дома Ротинова. Для отделки поражающего роскошью интерьера из Санкт-Петербурга приглашены художники-декораторы известной мастерской «Тарусин и Прусецкий», вместе с ними работают и лучшие тифлисские мастера фирмы Антона Новака. Детали фасада изготовлены под руководством представителя знаменитой династии мастеров обработки камня Лаврентия Агладзе. В гостинице – лучшее оборудование того времени, услуги способны удовлетворить запросы самых требовательных клиентов. Неслучайно в Париже «Мажестик» удостаивается Гран-При и Золотой медали как лучшая европейская гостиница, построенная в 1915 году. Увы, из-за Первой мировой войны вся эта роскошь достается, в основном, совсем не тем, кому предназначалась. В июне 1916 года здесь размещается военный лазарет, с 1918-го располагаются Германский торговый банк, высшие чины британской армии, находившиеся в Грузии, комитет партии «Дашнакцутюн», редакции газет, Армянский национальный совет… После 1921 года почти все тифлисские гостиницы закрываются, как ненужные пролетарскому государству, «Мажестик» становится «Дворцом рабочих», в нем поселяются профсоюзы Грузии. А кинотеатр в подвале цокольного этажа называется не иначе, как «Роза Люксембург». Лишь во второй половине 1930-х в реставрированном здании вновь размещается гостиница, вскоре названная «Тбилиси». Для восстановительных работ приглашается… все тот же Тер-Микелов. Уже в званиях члена-корреспондента Академии архитектуры СССР, заслуженного деятеля искусств Грузинской ССР и профессора Тбилисской академии художеств. После этого с «Тбилиси» связаны и громкие имена обитателей, и примечательные моменты жизни грузинской столицы. Здесь останавливались гостившие в СССР американцы – писатель Джон Стейнбек и хореограф Джордж Баланчин, французский философ Жан-Поль Сартр, британцы – политик и разведчик Фицрой Маклин, ставший прообразом Джеймса Бонда, и премьер-министр Маргарет Тэчер. С началом Второй мировой войны здесь жили политэмигранты, которые вели радиопропаганду на Италию, Югославию, Венгрию, Грецию, Румынию, Болгарию, и генсек Коммунистической партии Испании Хосе Диас. Но, если остальные жильцы благополучно выехали из гостиницы, то Диас, о многом споривший с Кремлем, из нее… выпал. С четвертого этажа. Освободив тем самым место для Долорес Ибаррури, любимицы Сталина. В 1970-е годы ресторан гостиницы стал тем самым местом, где в последний раз работала официанткой знаменитая Джуна Давиташвили перед тем, как окончательно податься в экстрасенсы. А хинкальная в подвале, куда заходили с улицы Джорджиашвили, именовалась в народе «дамской» только здесь, в отличие от остальных подобных заведений представительницы прекрасного пола могли появляться без сопровождения мужчин, не боясь косых взглядов и нескромных предложений. В тбилисской войне 1991-1992 годов гостиница оказалась в эпицентре боев и сильно пострадала. Через три года ее начинают реконструировать и делают это целых семь лет. А в 2002-м в здании открывается отель «Тбилиси Марриотт», поддерживающий славу сервиса «Мажестика» уже на современном уровне. Подтверждение этому хотя бы то, что здесь в 2005-м останавливался единственный президент США, посетивший Грузию за всю ее историю – Джордж Буш-младший. Но вернемся к Арамянцу, которому в начале прошлого века завидуют очень и очень многие: хороший доход от ренты, уважение в обществе, возможность исполнить любой свой замысел, красавица жена, пятеро прекрасных детей. Но на деле семейная жизнь далека от благополучия. Сына Согомона похищают и приходится платить огромный выкуп. Другой сын – Ованес смертельно заболевает, и лучшие врачи оказываются бессильны. Ну, а жена Ехизабет, как бы это сказать поприличней… оказывается излишне любвеобильной, причем вне семьи. И доказывает это еще в Баку. Она допоздна «гуляет» в увеселительных заведениях, устраивает пьяные дебоши, меняет любовников. Муж урезает ей сумму на расходы – она ворует у него деньги, он запирает секретер – она несет в ломбард фамильные украшения. В ее измены Арамянц отказывается верить, мол, это слухи, распространяемые недругами. Но всему Баку известна ее связь с кандидатом в губернаторы Варламовым. Брат Микаэла, взбешенный бесстыдством невестки, стреляет в нее, промахивается и попадает в психушку. Есть у Ехизабет любовник и в Тифлисе – некий Жорж, Геворг Шаламян, и письма, написанные ему, попадают в руки Арамянца. Текст уже не вызывает сомнений: «Голос твой постоянно звучит у меня в ушах. Никогда не забуду тех сладких дней, которые я провела с тобой. Прости, что и на этот раз не прислала своей фотографической карточки, пришлю после, когда уедет муж. Надо устроить так, чтобы я переселилась в Тифлис. Я буду любить тебя до гроба»… «Летом мы с семьей должны поехать в Боржоми, я сделаю так, чтобы на две недели остановиться в Тифлисе и оказаться в твоих объятиях. Целую тебя тысячу раз». Вот тогда-то униженный Арамянц продает в Баку свою долю в бизнесе и уезжает в Тифлис. Бракоразводный процесс длится аж восемь лет. Нет, не везет Микаэлу с любимыми женщинами. Вскоре после развода он сближается с красавицей Евгенией Шхиянц и представляет ее всем как вторую жену. Покупает участок земли у князей Бебутовых и строит для нее трехэтажный особняк на Ольгинской (ныне – Костава, 12) улице, на крыше которого поднимаются столь любимые им шпили замка. Во дворе дома устанавливается заказанная у парижского литейщика А. Рудье бронзовая статуя «Олени». В 1935-м она перекочевала на строящуюся Комсомольскую (Сололакскую) аллею, стала одним из символов Тбилиси и под ней росли поколения сололакских детишек. В лихих 1990-х она исчезает навсегда… Ну, а Евгения сбегает от Микаэла с его врачом, появляется спустя годы, истощенная неизлечимой болезнью, и умирает на руках простившего ее Арамянца. На улице Костава, 23 сохранился еще один дом миллионера – доходный, построенный все тем же Озеровым, напротив особняка Евгении. Именно в его дворе был знаменитый Верийский базар. Большевики дом отбирают и заселяют «ответственными товарищами». Впрочем, у Микаэла Овсеповича «власть трудящихся» отбирает все имущество. Он убеждает сыновей уехать во Францию, а сам остается в любимом Тифлисе, но прожить под советской властью может лишь 22 месяца. Умирает он в полной нищете, в подвале, оставшемся у его дочери Флоры в некогда подаренном ей доме. У этой женщины была замечательная юность. Она училась в Зальцбургской художественной академии Леопольдса Крона, владела двенадцатью языками, занималась творчеством. И, как гласит городская молва, влюбилась в Федора Шаляпина, от которого остался портрет с надписью: «Дорогая Флора, я покидаю Тбилиси, но оставляю здесь свое большое сердце для тебя». В страшное время она до конца рядом с любимым отцом. И вот, в 1922 году в N156 газеты «Заря Востока» появляется последняя публикация о меценате: «В ночь с 18 на 19 декабря скончался МИХАИЛ ОСИПОВИЧ АРАМЯНЦ, о чем извещают дочь его Флора Михайловна Корганова с мужем и детьми. Вынос тела из квартиры покойного (Сергиевская 6, вход с Сололакского переулка) сегодня 21 декабря, в 10 час. утра в Могнинскую церковь, погребение на Ходживанкском кладбище». …Больницы Первая городская и Amtel hospital, медицинские центры Давида Метревели, «Мзера» и Oxford Medical, Национальный центр урологии имени Манагадзе, Научно-практический центр клинической патологии имени Джорбенадзе, клиники Патриархии Грузии, «Гули», имени Бориса Ципурия, Enmedic, две церкви… Это лишь часть того, что находится сейчас на территории построенной Микаэлом Овсеповичем лечебницы. А вместе с аптеками и лабораториями здесь около тридцати зданий, служащих медицине. В отличие от больницы Арамянца бесплатных среди них нет.
Владимир ГОЛОВИН |
ТАСО ОРБЕЛИАНИ И АЛЕКСАНДР ГАГАРИН |
Что оставляют новым поколениям знаменитые красавицы своего времени? Славу светских салонов, перечни именитых возлюбленных, афоризмы, портреты, сделанные знаменитыми живописцами, драматические любовные истории, названия нарядов и деликатесов. Эта княгиня оставила потомкам… замок. Украсивший и без того живописный крымский пейзаж. Его до сих пор называют замком Гагариной. И очень немногие знают, что за этим именем стоит грузинка Анастасия Орбелиани, как и Нина Грибоедова-Чавчавадзе десятилетия хранившая верность трагически погибшему мужу. История их любви напоминает матрешку – чтобы дойти до сути, надо раскрыть еще несколько историй, каждая из которых достойна стать сюжетом романа. Так что не будем торопиться и обратимся к веку, который не устает удивлять нас характерами своих героев – девятнадцатому. В середине того века литературный салон княгини Мананы Орбелиани славился не только в Тифлисе. Правда, после смерти мужа урожденная княжна Эристави-Ксанская, помимо воспитания троих детей, поначалу занялась делами не столько литературными, сколько политическими. Ее дом стал главным местом встреч грузинских дворян, недовольных российским имперским правлением. Так созрел знаменитый заговор 1832 года, с участием тех, кого с полным основанием можно назвать цветом нации. После краха заговора светская львица Орбелиани не стала скрывать от властей, что знала о готовящемся перевороте, но при этом категорически отрицала свое участие в его подготовке. В итоге она на несколько лет угодила под надзор полиции, но арест ее миновал. А в 1840-50-х годах ее дом собирал уже и политических деятелей, и лучших литераторов, и блестящую молодежь, и иностранных гостей. Неслучайно ее называли «наша мадам Рекамье», сравнивая с хозяйкой знаменитого литературно-политического салона, ставшего интеллектуальным центром Парижа. Ее имя было символом хорошего воспитания, блестящего вкуса, высокой образованности. В салоне Орбелиани звучали новые произведения грузинских поэтов, здесь знакомились со всем лучшим в русской и зарубежной литературах. Даже из-за пределов Тифлиса сочинители отправляли рукописи на рецензию в салон княгини Мананы, где завсегдатаи зачитывали и обсуждали полученное. Самые интересные произведения рецензировала лично хозяйка салона, оповещавшая потом авторов о результатах обсуждения. Она была весьма требовательна. И уж если что одобряла, то произведение получало «знак качества» и становилось популярным. Достаточно прочесть два письма, связанные с грузинскими поэтами-романтиками. Первое – посланное Мананой родственнику Григолу Орбелиани, на три года высланному в Прибалтику за участие в заговоре1832-го. Издалека он «подкалывал» владелицу салона: «Ваш блестящий салон полон англичанами, французами, индийцами; воистину, я завидую их счастью и все твержу: «Ах, если бы и мне оказаться в их числе! Но что проку в несбыточном желании, а если бы оно каким-то чудом исполнилось, кто знает, был бы я Вами принят с таким же вниманием, окружен такой же заботой, как они? Разумеется, я не могу надеяться занять столь же заметное место в вашем ближнем кругу, каковое отвоевали для себя чужестранцы». А потом Григол прислал в этот салон на рецензию мухамбази (любовный стих, форма которого сложилась в грузинской лирике под влиянием восточной поэзии). И получил в ответ от взыскательной родственницы: «Ничего из себя не представляет это твое «типлипито». В жизни своей не писал ты стихов безвкуснее». Позволю себе напомнить, что типлипито (или диплипито) – ударный инструмент из пары маленьких глиняных горшков, на которые натянута кожа, они различной ширины и скреплены ремнем. Согласитесь, это – отнюдь не лучшее сравнение для возвышенного мухамбази. Второе письмо послано Николозом Бараташвили все тому же Григолу Орбелиани после того, как в салоне Мананы прочли его перевод с немецкого: «Наша литература обрела два хороших перевода. Кипиани перевел «Ромео и Джульетту» Шекспира, а я перевел «Юлия Тарентского», трагедию Лейзевица; может, ты читал ее, она напечатана в библиотеке. Очень она мне понравилась, и наши просвещенные дамы (читай: завсегдатаи салона Мананы Орбелиани), слушая ее, прослезились». И вполне естественно, что Манана становится своим человеком в домах известнейших семей тифлисского бомонда. В том числе не только своего родственника, грибоедовского тестя генерала-поэта Александра Чавчавадзе, но и самого наместника царя на Кавказе, покровителя искусств Михаила Воронцова. И именно благодаря ее хлопотам перед этим прогрессивно мыслящим человеком, становятся реальностью два замечательных культурных начинания. Слово – поэту Луке Исарлишвили: «В салоне Мананы Орбелиани – истоки издания журнала «Цискари» и театра. В один из вечеров просто сказали – давайте издавать – так и было. Воронцов часто посещал салон Мананы. Здесь он узнал о Георгии Эристави (грузинский писатель и драматург, режиссер, общественный деятель – В.Г.) и был впечатлен, оказал поддержку изданию журнала, основанию театра». А Лев Толстой в «Хаджи-Мурате» включил княгиню Орбелиани, с которой он познакомился в Тифлисе, в число гостей званого обеда у Воронцова, описывая ее, как «высокую, пухленькую, сорокапятилетнюю красавицу восточного типа». В общем, легко представить, в атмосфере каких интеллектуальных изысков взрослеют два сына и дочь Мананы Орбелиани (еще трое детей умерли в младенчестве). Да вот дочка-любимица Тасо огорчает княгиню – никак не может выбрать себе жениха. Аж до 28 лет, как говорится, «засиделась в девках». Это теперь девушка может позволить себе и в более старшем возрасте не думать о замужестве – ради карьеры, из каких-то принципов, да и мало ли чего еще подскажет эпоха эмансипации. А в те времена 28-летняя незамужняя княжна была как бельмо на глазу у светского общества. Манана очень переживала, сама она вышла замуж в 16 лет, ее родственница Нина Чавчавадзе венчалась с Александром Грибоедовым пятнадцатилетней… Но вот, наконец, в записках приближенного к наместнику председателя Закавказской казенной палаты Алексея Харитонова можно прочесть: «…Для тифлисского общества наступило несколько событий, о которых стоит упомянуть. Прежде всего, в феврале 1851 года, мы узнали, что князю М. С. Воронцову удалось склонить бывшего своего адъютанта, а тогда уже кутаисского военного губернатора, князя А. И. Гагарина, на вступление в брак с княжною Настенькой Орбельян, которая долго крепилась, отказывала всем местным женихам и наконец дождалась, чего хотела – русского князя. Это тот князь Гагарин, который впоследствии был кутаисским генерал-губернатором…» Свадьба состоялась через два года. До нее у нас есть время поближе познакомиться с князем Александром Гагариным и особенно – с удивительной, трагической историей его первой жены. Начнем именно с нее. Генерал-лейтенант Андрей Бороздин, генерал-губернатор Таврической губернии и сенатор, никак не может примириться с тем, кого его старшая дочь выбирает в спутники жизни. И дело не в том, что отставной штабс-капитан, участник Отечественной войны 1812 года на 12 лет старше 22-летней Марии – и не такая разница в годах никого не удивляла в то время. Но Иосиф Поджио – не русский, он итальянского происхождения, да еще католик, да еще вдовец с четырьмя(!) детьми на руках. Но Марию не останавливает ни это, ни то, что родители лишают ее наследства за ослушание. Встретившись в 1824-м, влюбленные через год справляют свадьбу, а Иосиф еще и успевает вступить в Одессе в… декабристское Южное общество. Через год его арестовывают, приговор: 12 лет каторги. Тогда же попадает за решетку и муж младшей дочери Екатерины – поручик Владимир Лихарев. Его приговаривают к двум годам каторжных работ с лишением чинов и дворянства. В общем, «удружили» доченьки генерал-губернатору со своими замужествами… Подобно своей подруге-тезке княгине Волконской, Мария стремится отправиться за мужем в Сибирь, но ее отец, как в пьесе о злодее, принимает свои меры. Втайне от дочери он едет в Санкт-Петербург использовать многочисленные связи. И добивается, чтобы Поджио не этапировали в Сибирь, а заключили в одиночный каземат самой страшной тюрьмы России – Шлиссельбургской крепости без права переписки. При этом все сведения об узнике исчезают. А Мария продолжает искать супруга, пишет лично Николаю I: «Знаю всю великость преступления мужа моего, бывшего гвардии штабс-капитана Осипа Поджио, и справедливое наказание, определенное ему, не смею и просить о помиловании его; но будучи его несчастною женою, зная всю священную обязанность моего союза, самая вера и законы повелевают мне разделить тяжкий жребий его… Повели объявить мне местопребывание преступного, но несчастного мужа моего, дабы я могла, соединясь с ним, исполнять до конца жизни моей данную пред богом клятву…» В конце концов, Бороздин признается дочери, что по его настоянию все эти годы Поджио держат в одиночной камере, что он тяжело болен. И чтобы спасти несчастного, она должна повторно выйти замуж. Ведь Николай I издал указ о том, что жены декабристов официально считаются вдовами. В этом случае генерал гарантировал дочери, что ее муж выйдет из каменного мешка и отправится на поселение в Сибирь, «на свежий воздух и натуральную пищу», к друзьям, дожидаться помилования. Так и происходит. Мария, чтобы спасти супруга, выходит замуж за друга семьи, который все это время был рядом – князя Александра Гагарина, адъютанта графа Воронцова, тогдашнего генерал-губернатора Новороссии. А Поджио отправляется на поселение. Так же выходит замуж и младшая сестра Екатерина. А Воронцов берет сестер, «овдовевших» при живых мужьях, под свое покровительство, «они считались непременными членами его одесского дома, и весь город был ими занят». И именно он способствует их повторному замужеству с людьми из своего окружения. А вскоре граф назначается наместником на Кавказе и в 1845 году отправляется в Тифлис. С ним едет и чета Гагариных. Князь Александр участвует в экспедициях против горцев, становится дербентским градоначальником, а затем – военным губернатором Кутаиси. Для этого города он делает немало: строит гимназию и два моста через Риони, как заядлый садовод создает бульвар и сады, в том числе городской, организует ферму с редкими деревьями и лучшими сортами винограда, именно благодаря ему в Грузию попадает «изабелла». А вот княгине Марии местный климат не подходит, она хворает все чаще, и в «Записках моего времени» декабриста Николая Лорера, направленного из Сибири на Кавказ, можно прочесть: «Княгиня Гагарина, урожденная Бороздина, после бала взяла холодную ванну нарзана и тут же умерла от удара». Происходит это в 1849-м. Гагарин вдовствует четыре года, становится за это время своим человеком в светских кругах Грузии, знакомится и дружит со многими местными аристократами. В том числе и с Мананой Орбелиани, в салоне которой встречает ее дочь Тасо, ухаживает за ней, делает предложение, и в 1853 году они справляют свадьбу. Но живут вместе совсем недолго – всего четыре года. За это время князь участвует и в боях с турками, получает тяжелое ранение при штурме Карса, его без сознания выносят с поля боя. В итоге он вынужден лечиться за границей. Гагарины живут в Париже и на водах и, думается, это – самая счастливая пора в их семейной жизни. В 1856-м они возвращаются, и новый наместник царя на Кавказе князь Александр Барятинский предлагает Гагарину снова поработать в Кутаиси, но уже в должности генерал-губернатора всей Кутаисской губернии. На этом посту Александр Иванович пробыл с февраля по октябрь 1857 года – до тех пор, пока в его резиденции не появляется владетельный князь Сванети, ротмистр лейб-гвардии Казачьего полка Константин (Мурзакан) Дадешкелиани. В Кутаисской губернии в то время остро стоит вопрос о введении русского правления в «княжествах Мингрельском и Сванетском». В Самегрело удается мирным путем отстранить от реальной власти правительницу Екатерину Дадиани-Чавчавадзе, но в Сванети не все так гладко. Там две ветви княжеского рода Дадешкелиани борются между собой за власть, а царское правительство старается использовать их вражду в своих целях. В конце 1850-х укрепляет свои позиции Константин Дадешкелиани. Присоединив к себе поместья убитого двумя его братьями главы другой ветви, он претендует и на свободные сванские общины, которые русским властям удалось склонить к вступлению в свое подданство еще в 1853 г. Стремление владетельного князя укрепить мощь и независимость не устраивает царское правительство – географическое положение Сванети делает ее неприступной, и в ней могут найти убежище противники царизма. Бороться с Россией князь не собирается. Он сдается начальнику штаба Гагарина полковнику Петру Услару, который командует войсками в Самегрело и собирает сведения о свободных общинах Сванети, чтобы их упразднить. Братьев Константина, убивших конкурента из другой ветви, ссылают в одну из отдаленных губерний России. А самому ему официально разрешают вернуть владения, но на деле не хотят выпускать из Кутаиси – доверия ему все же нет. Полковник Услар доказывает наместнику, что возвращать Константина в Сванети нельзя. К князю приставляют «опекуна»-чиновника, который отравляет жизнь человеку, и без того измученному неопределенностью своего положения. В итоге участь сванского князя должен определить лично император, а пока это не произошло, Барятинский распоряжается временно отправить его в Ереван. И об этом решении Константину объявляет генерал-губернатор Кутаисской губернии Гагарин. Дадешкелиани просит разрешения вернуться в Сванети на несколько месяцев, чтобы привести в порядок домашние дела и обещает повиноваться любым распоряжениям наместника. Но у Гагарина нет полномочий на это возвращение, разговор переходит на повышенные тона, и сван выхватывает кинжал. Он успевает убить чиновников Ильина и Ардишвили, пытавшихся защитить губернатора, ранить телохранителя, а самому Гагарину наносит смертельное ранение. Губернатор умирает через пять дней. Константина Дадешкелиани казнят. Справедливости ради надо сказать, что некоторые источники предлагают еще одну версию гибели Гагарина. Ее излагают в стиле лубочных представлений о кавказской экзотике авторы, незнакомые с реалиями и политической обстановкой того времени. Вот она: «Константин Дадешкелиани правил княжеской Сванетией, правил сурово. Его подданные начали роптать. Особенно их возмущало, что князь слишком прилежно пользуется правом первой ночи. Его вызвал в Кутаиси генерал-губернатор Гагарин. Наместник русского царя сидел за большим письменным столом, когда князь вошел к нему в сопровождении восьми своих джигитов. За спиной губернатора висел портрет государя во весь рост. У дверей стояла охрана. Генерал не поднялся приветствовать князя. Сидя за столом, он начал сразу же отчитывать Дадешкелиани за его недостойное поведение. Князь стоял перед ним с высоко поднятой головой и слушал. Это был красивый и очень сильный человек. О силе Константина Дадешкелиани до сих пор рассказывают в Сванетии легенды. Говорят, он мог, стоя на балконе своего дома, держать на весу одной рукой трехгодовалого бычка, пока с того снимали шкуру. Кроме того, князь был весьма образованный для своего времени человек. И, как всякий сван, очень гордый. Он долго стоял и слушал молча. Потом, так же ни слова не говоря, выхватил саблю и одним ударом рассек Гагарина пополам. Перебив бросившуюся на них охрану, сваны вскочили на коней и ускакали в горы». Вот такие «знатоки» истории. У них и Гагарин «наместником русского царя» оказался, и один удар сабли «рассек его пополам», и откуда-то появляются «восемь джигитов», которые сопровождают сванского князя, они перебили «бросившуюся на них охрану… вскочили на коней и ускакали в горы». А Константин Дадешкелиани, который «ни слова не говоря, выхватил саблю», может долго держать на весу одной рукой трехгодовалого бычка (для уточнения: уже в один год бык весит до 400 килограммов)… В общем, нелепица в «псевдоэкзотическом» орнаменте. Хоть и красивая. Но вообще-то Бог судья авторам таких цитат. Нас должна больше заинтересовать другая цитата – из воспоминаний служившего на Кавказе военного писателя Мелентия Ольшевского о Гагарине: «Он был добр, обходителен и вежлив…Будучи мало сведущ в военной администрации, князь Гагарин по необходимости вверялся таким людям, которые не заслуживали его доверия, а по мягкости характера не мог останавливать их в злоупотреблениях и направить на истинный путь их вредные действия». Что же должно было произойти между таким человеком и сванским князем, чтобы пролилась кровь? Впрочем, все это досужие разговоры. Главное: по какой бы причине не был убит Александр Гагарин, это неожиданное и страшное происшествие становится переломным моментом в жизни его овдовевшей супруги. После смерти мужа она замыкается и два месяца практически не выходит из своих покоев. Опасаясь за ее психику, Манана молит Бога, чтобы дочь не потеряла рассудок. Потом вместе с родственниками пытается подыскать ей жениха, но Тасо остается навсегда верна человеку, с которым прожила четыре самых счастливых года своей жизни и которому родила дочь. Она живет воспоминаниями, среди которых – и рассказы князя об унаследованном от первой жены имении Кучук-Ламбат в Крыму. О его заветной мечте: навсегда вернуться в это имение, построить там необычный дворец и жить в нем долго и счастливо вместе с Анастасией. История обустройства этого красивейшего места, в котором сейчас увековечена память о грузинской княгине, началась сразу после того, как в XVIII веке Крым был завоеван Россией. Екатерина II щедро раздает земли и русским, и иностранным дворянам. Участок от подножия знаменитой горы Аю-Даг до горы Кучук-Ламбат она дарует входящему в ее свиту бельгийскому принцу, австрийскому фельдмаршалу и дипломату, знаменитому мемуаристу и военному писателю эпохи Просвещения Шарлю-Жозефу де Линю. Несмотря на всю свою просвещенность, австро-бельгиец возжелал организовать здесь плантаторское хозяйство с использованием… рабов и каторжан. Это уже чересчур, и де Линя вынуждают продать земли русской казне. В 1813 году хозяином этих мест становится отец первой гагаринской жены Андрей Бороздин, который, кстати, организовал в Ялте первый государственный ботанический сад, ныне – Никитский. Он вовсю занимается ландшафтным парком в своем имении, причем, поселившись в Крыму с 1828 года, делает это весьма рьяно. Свидетельствует генерал-штаб-доктор Кавказской армии, основоположник российской курортологии Эраст Андреевский: «Служа таврическим губернатором, Бороздин занимался меньше своим губернаторством, чем своими дачами, потому его попросили выйти в отставку, чтобы не отвлекать его от любимых занятий. Он… занимался исключительно Кучук-Ламбатом. Он насадил здесь пропасть прекрасных растений, но уже не имел средств, чтобы воздвигнуть барские чертоги. Он исправил кое-как татарские дома и избы рабочих. Бороздин жил в доме ниже домика, занимаемого женой, где все было устроено как по струне». Кстати, здесь в разное время гостили Александр Грибоедов, Адам Мицкевич, Василий Жуковский, Александр Пушкин и другие знаменитости. В 1838 году Бороздин – уже глубоко больной человек с огромными долгами. Выкупает их дочь Мария, к ней переходит и роскошное имение отца, за благоустройство которого берется ее второй муж Александр Гагарин. После смерти Марии завершить это дело он не успевает – уезжает в Грузию, там, после женитьбы делится своими планами с Тасо Орбелиани. И вот, став после его гибели наследницей крымского имения, она объявляет родственникам, что уезжает именно туда. И никакие уговоры родни не помогают. Взяв с собой управляющего и дочь, княгиня Гагарина-Орбелиани все в том же 1857-м переселяется в Кучук-Ламбат, ведет там уединенный образ жизни, иногда в гости к ней наведываются родственники. Она уличает управляющего в воровстве и все дела поместья берет на себя. Разбивает большой Александро-Невский сад, лелеет надежду выполнить мечту мужа о красивом замке. Но набрать денег на столь масштабный проект нелегко. Ведь большую часть своих доходов она тратит на благотворительность. Открыла бесплатную больницу для местных жителей, на свои средства содержала там медперсонал и закупала лекарства. А еще бескорыстно помогает очень многим деньгами, советами, устройством на работу… Она мчится на помощь своим подопечным даже в Алушту, Ялту, Симферополь. Вот и приходится часть земель имения сдавать в наем, часть выставлять на торги. А судьба готовит новые испытания: от костного туберкулеза умирает одиннадцатилетняя дочь, единственная наследница Гагариных. Анастасия вообще не выезжает за пределы Крыма. Она усердно занимается делами имения вместе с племянницей (дочерью брата матери Якова) Еленой Тархан-Моурави, переехавшей к ней, чтобы скрасить ее и свое одиночество. После отъезда из Тифлиса проходит 45 (!) лет, за это время с помощью одного из племянников удается наскрести денег на свершение мечты о замке. Сначала возводится небольшая домовая Александро-Невская церковь в честь небесного покровителя князя Гагарина. А затем известный ялтинский архитектор Николай Краснов, использующий передовые технологии, начинает возводить по своему проекту рядом с храмом трехэтажный красавец-дворец. Тогда, в 1902-м, Анастасии уже 77 лет… Строительство идет быстро. Материалы завозят в основном из-за границы: облицовочную керамическую плитку и мрамор – из Италии, черепицу – из Германии, венецианские стекла – из Франции… Из разных концов России привозят опытных плотников, каменотесов, столяров, облицовщиков. И в 1907 году дворец в мотивах модернизированной древнегерманской архитектуры уже готов, рядом с ним – парк и смотровая площадка. В архитектуре удивительного замка – элементы и романского стиля, и ампира, и готики. Над центральным входом – фамильный герб Гагариных с девизом на латинском языке: «Аantiquis temporibus – robore!» («В древности – сила!»). Интерьер дворца – по последней моде, в стиле «арт нуво», в главном холле – сочетание строгого классицизма и веселого модерна. А потом… Потом нельзя не вспомнить расхожую фразу из пьесы Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе»: «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». В том же 1907-м, в год окончания строительства замка, завершив главное дело своей жизни, Анастасия Гагарина-Орбелиани умирает. Хоронят ее во дворе Александро-Невской церкви. А имение наследует другая грузинская княгиня – ее племянница Елена Тархан-Моурави, которая при большевиках доживает свой век в двух комнатах бывшего дворца, превращенного в дом отдыха. Примечательно, что на открытии этой здравницы княгиня дарит администрации составленный ею каталог богатой библиотеки. Скончалась она в 1922-м. А в 1929 году на территории бывшего имения открывают санаторий «Утес», который продолжает работать и сегодня, дворец стал административным корпусом, там же и библиотека, которая уже далеко не та, какой оставила ее Елена Тархан-Моурави. Ценнейшие княжеские книги исчезли во время немецкой оккупации и заменены советскими изданиями. Вообще замку повезло: объявившие «войну дворцам» большевики не создавали в нем ни складов, ни конюшен, не заселяли «уплотненных» пролетариев. Наверное, потому, что тамошний санаторий всегда был одним из лучших в Крыму. А после большого землетрясения 1927 года его восстановили, и он обрел первозданные черты. В нем все те же мозаика на полу, парадная мраморная лестница, диоритовые ступени, лепнина из позолоты на стенах и потолке… И сегодня, словно сойдя со страниц рыцарских романов, стоит между холмами у Черного моря замок в старогерманском стиле, восхищая каждого, кто его видит. Зубчатые стены, узкие круглые башенки, остроконечная крыша с флюгерами создают образ волшебного миража из сказки. А через 100 лет после создания всей этой красоты перед дворцом появилась… Тасо Гагарина-Орбелиани. Памятник ей посвятил заслуженный художник Украины, скульптор Виктор Гордеев. И стоит грузинская княгиня на крымской земле символом женской любви и верности.
Владимир ГОЛОВИН |
|