|
ЧТОБЫ НЕ ПОВТОРЯТЬСЯ, НУЖНО МЕНЯТЬ ЖАНРЫ! |
|
Когда приступала к работе над материалом о грузинском композиторе, народном артисте Грузии Важе Азарашвили, отмечающем в июле 80-летний юбилей, захотелось в очередной раз насладиться его красивыми, волнующими мелодиями, испытать «чувство восторга и упоения», если говорить высоким штилем. И вновь поразилась его всеохватности, широте творческих возможностей. Вот что пишут о композиторе слушатели в Интернете, находясь под впечатлением от его Ноктюрна, Ностальгии, Сентиментального танго, Испанской сюиты, Потерянной любви, Песни без слов, многих других сочинений: «Важа Азарашвили – гениальный композитор всех времен!», «величайший мелодист!», «необыкновенная музыка!» Кого может оставить равнодушным его песня «Музыка» – гимн самому возвышенному виду искусства в исполнении Тамары Гвердцители? Или пронизанный глубоким драматизмом Концерт для виолончели с оркестром?
– Важа Шалвович, когда вы впервые почувствовали, что музыка – ваша судьба?
– В 1944 году еще шла война. На улице Котэ Марджанишвили, где жила моя семья, по соседству обитала завуч музыкальной школы № 6 Надежда Михайловна Чилова. Она предложила мне учиться игре на скрипке, которую собиралась мне подарить. «Если будешь стараться, то к возвращению отца с фронта научишься играть. И он будет рад!» – уговаривала Надежда Михайловна. Но я-то был убежден, что музыка – это веселье, считал, что не должен развлекаться, когда отец на фронте – тем более, что мы не знали, жив он или нет. В итоге я потерял целый год. Но на второй год Надежда Чилова все-таки заставила меня заниматься. Я играл гаммы, этюды, с упорством овладевал техникой.
Возвращение отца стало для меня самым счастливым днем. Это случилось в январе 1946 года. Во время школьных каникул я гостил у тети, мама работала. Отец приехал и, не заходя домой, навестил свою двоюродную сестру, а та примчалась к маме и сказала, что получила от Шалвы письмо. Мама чуть с ума не сошла от неожиданно свалившегося счастья, схватила меня за руку, и мы помчались домой. Через какое-то время пришла тетя Гаянэ, и вместо письма появился живой и здоровый отец. Трудно описать, что творилось в нашем дворе, все радовались, мама бросилась к отцу... А я разрыдался.
Когда учился в четвертом классе, то попал в качестве второй скрипки в объединенный оркестр музыкальных школ Тбилиси. Играли Моцарта, Баха... Мне так понравилась эта полифония, что я окончательно решил: «Буду всерьез заниматься музыкой!». А в седьмом классе моим педагогом по скрипке была красивая, талантливая женщина Эсфирь Горенбург. Она предупредила меня перед поступлением в училище: «Смотри, какой зверь поступает! Если ты дашь слабину, он тебя скушает!» Я вместе со «зверем» – его звали Константин Вардели, ныне знаменитый профессор, первая скрипка и мой друг, получили при поступлении в музыкальное училище № 4 по «пятерке». Уже на втором курсе вместе с будущим композитором Нугзаром Вацадзе пошли к директору Ксении Джикия и сказали, что пишем музыку. Она отнеслась к этому факту очень серьезно и пригласила композитора, преподавателя Александра Васильевича Шаверзашвили – кстати, всегда очень скупого на похвалу. Когда он говорил: «Неплохо!», это было для нас наивысшей оценкой. На третьем году обучения он вдруг сказал нам: «Вам нужно дать концерт в консерватории, по одному отделению каждый!». Признаться, это стало для нас полной неожиданностью, ведь Александр Шаверзашвили, повторяю, никогда нас не хвалил. Малый зал был битком забит. Одно отделение было моим, второе – Вацадзе. Прозвучал мой романс на слова Иосифа Гришашвили, исполненный затем на «бис». Сопрано Эльвира Узунян, которая позднее стала очень известной вокалисткой, вместе с хором спела романс на стихи Илии Чачавадзе. Мне было тогда всего 19.
Еще один интересный момент. Я был на втором курсе консерватории, когда в Союзе композиторов Грузии объявили закрытый конкурс на лучший романс. Выделили всего пять премий, из них три получил я. Эти романсы и сейчас исполняют. На государственном экзамене присутствовал сам великий Дмитрий Шостакович, и он мне поставил 5. Потом я писал музыку, преподавал в училище, консерватории, стал профессором.
– К тому же в течение одиннадцати лет вы были председателем Союза композиторов Грузии.
– На этом поприще пришлось пройти через серьезные испытания. Я ругал прежнее правительство за то, что у нас отняли Боржомский дом композиторов, который мы построили на свои средства – Грузинского музыкального фонда. Мы тогда устроили акцию протеста у здания Министерства экономического развития Грузии. В тот период я был представлен на Государственную премию имени Шота Руставели, но махнул рукой на это обстоятельство и пошел на конфликт с властью. Конечно, тогда премию мне так и не дали, из консерватории вытурили, а людей старше меня по возрасту оставили... Премию, правда, я все-таки получил, но позже. Сейчас вот сижу дома, много работаю, сочиняю, проводятся мои авторские концерты, я сам исполняю свои вещи...
– Если позволите, вернемся к вашим корням. Музыкальные способности у вас – от родителей?
– Мой отец, окончивший консерваторию и обладавший бас-баритоном, стал инженером, но продолжал петь в народном хоре песни и пляски, выступал на Декаде грузинского искусства и литературы в Москве. Дядя по материнской линии тоже пел в хоре. Гурийский дед со стороны мамы на чонгури играл и исполнял народные песни. Когда мы собирались на праздники, народные песни пели все время. Так что я был в постоянном контакте с народной музыкой, это у меня в крови! Пишу подлинно грузинскую музыку. Мою музыку. Основа – народная, но это – мое. Стараюсь быть и национальным, и интернациональным, и современным, стремлюсь говорить в музыке на своем, оригинальном языке, сохранять индивидуальность.
– Расскажите, пожалуйста, как создавался ваш единственный балет «Хевисбери»?
– Много лет назад я написал балет «Хевисбери», в двух актах, по рассказу А. Казбеги «Хевисбери Гоча». Его поставили в Кутаиси в 1982 году. Председателем оперной и балетной секции был тогда Сулхан Цинцадзе, и когда он услышал и увидел одну из балетных сцен – эпизод объяснения влюбленных, то посоветовал расширить его. Что я и сделал. А Александр Шаверзашвили сказал, что «слышит» хор в моем балете – я согласился с его мнением и в четырех местах ввел хор. Когда Хевисбери Гоча убивает своего сына, на галерке в исполнении хора звучит трагическая тема. Без слов.
Между прочим, сначала я отказался от предложения написать балет, считал, что еще не готов, но позднее изменил свое решение: за год я хорошо изучил балетный жанр, и мы стали работать вместе с замечательным хореографом Бекаром Монавардисашвили, учеником ВахтангаЧабукиани. Сначала он был танцовщиком, а позднее окончил у Чабукиани балетмейстерское отделение... А вообще я довольно много работал для музыкального театра – писал оперетты. Все мои семь оперетт поставлены. Кстати, меня всегда корили товарищи-певцы за то, что я не пишу опер..
– Важа Шалвович, а почему при всей широте вашего творческого диапазона вы не написали на сегодняшний день ни одной оперы?
– Так сложилось. Считаю, что ко мне должны были обратиться с предложением, заказать, иначе просто невозможно! Зато у меня целых восемь вокальных циклов. Три романса на стихи Федора Тютчева, в которых слышны русские интонации, «Восточные строфы Низами Гянджеви» с ощутимым ориентальным колоритом, а также циклы на стихи Анны Каландадзе, Мориса Поцхишвили, Шота Нишнианидзе, Иосифа Гришашвили.
– Ваш любимый жанр, как мы знаем, не только вокальная, но и инструментальная музыка?
– Я же скрипач по первой профессии. Исполняемый во многих странах мира Концерт для виолончели с оркестром сперва играл Эльдар Исакадзе, причем делал это просто феноменально! Кроме того, в Германии его постоянно исполняет прекрасный музыкант Максимиллиан Хомунг, во многих странах это сочинение звучит в трактовке грузино-французского виолончелиста Георгия Харадзе. Много исполняют и Концерт для альта с оркестром.
– Ваш замечательный виолончельный концерт поражает своим трагическим звучанием, глубиной переживания.
– Всегда считал, что виолончель может прекрасно передать душевное состояние человека. Я посвятил это сочинение памяти своего отца и отдал Эльдару Исакадзе, потому что знал, как он замечательно сыграет, как тонко передаст невыразимое словами. Особенно концовку, где звучит прощание, оплакивание. Кстати, в Петербурге этот концерт десять раз сыграл патриарх виолончельной школы, человек, воспитавший целую плеяду блистательных музыкантов, исключительный интерпретатор лучших образцов классической музыки и выдающийся педагог Анатолий Никитин. На мой взгляд, виолончель – душевность, а скрипка – виртуозность. А мой альтовый концерт – это, скорее, речитатив, он написан более современным языком, чем виолончельный. Композиторам больше нравится мой альтовый концерт, а широкой публике – виолончельный. Около десяти лет назад я сочинил квинтет для фортепиано и струнного квартета. Его с большим успехом играли на фестивале в Петербурге, а вот в Тбилиси еще не исполняли. Кстати, в России часто исполняют мои произведения: Ноктюрн, Испанскую сюиту, Ностальгию, Сонату для кларнета и фортепиано. Сочинения грузинских авторов для фортепиано напечатаны во многих сборниках... Помню чудесный концерт в Ярославле. Гимн Грузии и сочинения грузинских авторов прозвучали в исполнении местного оркестра. Принимали великолепно! Наш представитель хотел продолжить эти выступления в других городах России, но, увы, двусторонние отношения резко испортились. Однако в 2014 году в Дубне состоялся мой авторский вечер.
– Важа Шалвович, сложнее всего – найти свой индивидуальный стиль, к чему вы всегда стремились. Как это произошло у вас?
– Все шло естественным путем, постепенно, ведь все собирается потихоньку. Поступал в аспирантуру и написал Сонату для скрипки и фортепиано. Единственный получил за нее премию. Но я почувствовал, что стилистически это мне не совсем близко, что налицо эклектизм. Когда слушаешь свои сочинения, то анализируешь какие-то вещи, в итоге я пришел к осознанию того, что язык музыки должен быть единым, цельным и вместе с тем контрастным. А в моей Сонате для скрипки и фортепиано есть ненужная пестрота. Хоть это произведение играли во многих республиках СССР. А вот в других сочинениях я нашел себя. Опыт, годы... Могу сказать, что коллеги, если иногда и относились к моим работам критически, то, как правило, выражали это очень по-доброму, благожелательно. Когда я стал работать в филармонии, композитор Георгий Цабадзе сказал: «Молодец, что пришел, ты талантливый парень!» И всегда поддерживал меня. Как и композитор Отар Тевдорадзе. Когда мы были в Москве, он спросил меня: «Ноты у тебя с собой? Дай мне их, я иду в издательство!» И сказал обо мне издателям: «Это молодой и очень талантливый композитор. Я оставлю вам его ноты и очень прошу обратить на него внимание!» В итоге в Москве я опубликовал немало сочинений в издательствах Союза композиторов и «Музыка».
– Важа Шалвович, каковы ваши музыкальные предпочтения, определившие вкусы композитора Азарашвили? У кого вы учились?
– Я очень люблю грузинские народные песни. А также сочинения композиторов Захария Палиашвили, Сергея Прокофьева, Дмитрия Шостаковича, Сергея Рахманинова, Игоря Стравинского. Нравятся некоторые произведения наших грузинских авторов – например, скрипичный концерт Алекси Мачавариани, опера «Миндиа» Отара Тактакишвили, великолепные квартеты Сулхана Цинцадзе... Я считаю, что в XX веке самые лучшие квартеты сочинили Белла Барток, Дмитрий Шостакович и Сулхан Цинцадзе. Последнему было 24 года, когда его наградили Сталинской премией за квартет № 2 и Три миниатюры для струнного квартета «Лале», «Инди-Минди», «Сачидао». Ценю композиторов Сулхана Насидзе, Бидзину Квернадзе, Гию Канчели... Несколько уроков после кончины моего педагога композитора Ионы Туския мне дал композитор Андрей Баланчивадзе. У него была своя система, которую я не воспринимал. Но я очень благодарен Александру Шаверзашвили. Он заложил во мне великолепный фундамент, научил меня, прежде всего, технике.
Великий теоретик, философ Гиви Орджоникидзе сказал мне однажды: «У тебя есть мелодический дар, не теряй его!» А я всегда хотел, чтобы моя музыка была и мелодически интересной, и современной. При этом, как я уже говорил, всю жизнь стремился сохранять верность своему однажды найденному стилю. Себя я нашел, это точно. И многие удивляются, что песню «Музыка», которую блестяще исполняет Тамара Гвердцители, шлягер «Динамо» и в то же время сложнейший, насыщенный философскими размышлениями альтовый концерт написал один и тот же человек.
– Это действительно совершенно разные полюсы!
– Чтобы не повторяться, нужно менять жанры. Сегодня написал песню, завтра – камерную музыку, а послезавтра – вокальный цикл, оперетту, музыку для кино – я написал музыку для картин «Осеннее солнце», «Дело Тариэла Мклавадзе», «Хатуна», «Да здравствует грузинский футбол», телефильма «Я сам». В 1963 году я сочинил музыкальное оформление для спектакля театра А.С. Грибоедова «Обыкновенное чудо» Е.Шварца. Это была дипломная работа режиссера Наны Деметрашвили. А художником был тогдашний студент Мураз Мурванидзе. Я сам в тот период учился в аспирантуре, и это был мой первый театральный опыт. В спектакле звучал «Вальс воспоминаний», я его взял, переработал, и он сейчас исполняется отдельно. Позднее я сочинил для театра музкомедии оперетту по пьесе Лопе де Вега «Учитель танцев», а на основе ее – сюиту для двух фортепиано. Для русского ТЮЗа я написал музыку к спектаклю «Слуга двух господ»...
Вспоминаю, как в 1973 году на Сахалине проходила Декада грузинской музыки. Я тоже принимал в ней участие, вел программу, как музыковед. Нас пригласили охотники – снег, валенки, меха: песец, чернобурка... В избе огонь горит, варится оленье мясо. С нами еще была певица Татьяна Малышева. Все было настолько неожиданно и красиво, что я сочинил под сильными впечатлениями русско-цыганскую песню «Ты в сердце моем». Местный поэт Юрий Николаев, сахалинец, написал текст. Певец Мераб Донадзе прекрасно исполнил эту песню и потом все время включал ее в свою программу, она всегда очень хорошо принималась публикой...
– А как родилась любимая всеми песня «Динамо», признанная гимном грузинского футбола?
– Я давний футбольный болельщик. У меня собралась огромная литература по футболу. Соседи подарили мне альбом с вырезками из периодики, посвященной этому виду спорта, а потом я и сам стал собирать публикации. В 1976 году, когда наши футболисты впервые завоевали Кубок Советского Союза – выиграли у ереванского «Арарата», я не спал всю ночь и на другой день написал мелодию будущей песни, слова к которой сочинил Морис Поцхишвили. Страна узнала о песне «Динамо, Динамо» после того, как ее исполнил ансамбль «Иверия» под руководством Александра Басилая. Потом грузинские динамовцы были в Сухуми, в нашем доме. А главное, я был в Дюссельдорфе, когда команда «Динамо» завоевала Кубок обладателей кубков Европы, обыграв в финале восточногерманский клуб из Йены «Карл Цейсс» со счетом 2:1.
– Как быстро вы работаете?
– Когда как. В последние годы я издал многие свои сочинения. Это непростой процесс: нужно все время контролировать,чтобы не проскочили ошибки. На это уходит много сил. И в этот период я не сочинял. А сейчас написал для фортепиано сочинение о старом Тбилиси, а для скрипки и оркестра – «Звуки старого Тбилиси».
– Наверняка в вашей творческой копилке есть сочинения, которые никогда не исполнялись.
– Конечно. Третья симфония, например. Почему-то в Грузии редко исполняют грузинских авторов. Увы, сочинения грузинских композиторов больше играют за границей, чем на родине. Это неуважение к собственным талантам. Армяне, кстати, этого никогда не делают по отношению к своим деятелям культуры. Они своих очень любят и всячески поддерживают. Обидно, ведь и у нас есть замечательные авторы и отличные сочинения... Кстати, хочу вспомнить одну историю, связанную с Арменией. Однажды я получил письмо из Еревана, в нем сообщалось о концерте, который должен был пройти в новом камерном зале. Предполагалось, что прозвучит и моя Соната для двух скрипок и фортепиано... Я решил сделать переложение Ноктюрна для двух скрипок и отправил партитуру в Ереван. Но впереди ожидали приключения. Перед отправлением самолета Батуми-Ереван начался проливной дождь. Концерт должен был начаться в 8 часов вечера, а мы в половине 8 еще сидели в аэропорту из-за нелетной погоды. Без четверти 8 самолет наконец взлетел, по прибытии в Ереван я сразу поймал такси и назвал адрес: новый камерный зал, но водитель и понятия не имел, где это находится. В итоге крутились полчаса, с трудом разыскали. Захожу. Первое отделение уже закончилось. Ко мне подходит женщина в очках: «Вы случайно не композитор из Грузии? Через пять минут играем ваше сочинение – ноктюрн!» Нарочно не придумаешь, подоспел точь-в-точь... С тех пор ереванцы все время играют мой ноктюрн. У нас с армянами большая дружба.
– Каждое ваше сочинение рождается из какого-то жизненного впечатления, импульса? А если приходится писать по заказу?
– Как я уже рассказывал, «Динамо» я написал под впечатлением. Текста еще тогда не было... Но случается и наоборот – есть стихи и нужно написать музыку. Так появилась знаменитая «Музыка». Слова принадлежат Морису Поцхишвили. Он говорил, что песня не получится. Но я все-таки написал, и, по-моему, неплохая родилась песня. Словом, бывает по-разному. Однажды мы были в поездке с друзьями, в гостях. Хозяин исполнял старинные тбилисские песни. Песню под названием «Песня – все мое богатство» я написал в машине. Ее прекрасно исполнила Нани Брегвадзе. А однажды написал песню на 50-летие города Рустави, по заказу. Оперетты – это тоже заказ. Профессионал должен уметь работать и по вдохновению, и по заказу.
– Была у вас такая оперетта – «Кахетинцы на БАМе»... Разумеется, заказ?
– Билетов на нее было не достать. В основе этой оперетты – кахетинские хохмы... Оперетта «Соломон Исакич Меджгануашвили» по роману Лаврентия Ардазиани тоже была успешной: 18 аншлагов! Музыка основана на городском фольклоре. «Соломон Исакич Меджгануашвили» – история простака, который стал миллионером, но остался таким же простаком. В марджановском театре ее поставил выдающийся режиссер Вахтанг Таблиашвили.
– Первой вашей опереттой был «Девятый вал». Название интригующее. О чем она?
– О революции. Помню, как в Тбилиси приехал главный режиссер Московского театра оперетты Георгий Павлович Ансимов и остался очень доволен музыкой, сказал, что нужно обязательно везти спектакль на гастроли. А Гига Лордкипанидзе поставил мой мюзикл «Сапожник Габо». Почему-то сегодня наша национальная оперетта не в чести, не востребована... У меня большой опыт работы для музыкального театра, но сегодня это никому не интересно. И это очень обидно. Уже несколько десятилетий фактически нет грузинской оперы, балета. И всем наплевать. Министерство культуры молчит. Зато вкладываются огромные деньги на приглашение иностранцев. Почему не направлять эти средства на развитие грузинской музыки? Нам говорят, что мы не пишем песен. Но фонограмма, студия стоят очень дорого, поэтому мы лишены возможности писать песни для современных исполнителей.
– Вами очень много написано. Но, конечно, есть среди ваших сочинений вещи, которыми вы особенно дорожите?
– Я не влюблен в свои работы. Однако выделяю два уже названных камерных концерта, Сонату для двух скрипок и фортепиано, Ноктюрн – в двух вариантах, в разном составе, танго из кинофильма.
– Уже исключаете, что напишете-таки оперу?
– Не исключаю. Пока что я жив-здоров, энергии хоть отбавляй. Если закажут, с удовольствием. Может быть, сбудется предсказание Ионы Туския? Когда в период учебы в консерватории я написал романсы, он сказал: «Ты напишешь оперу!» Почувствовал, что смогу. Кстати, когда я работаю над вокальным сочинением, то всегда напеваю. Поэтому певцам легко исполнять мои опусы...
– Не жалеете, что как исполнитель вы недостаточно реализовались?
– Нет, абсолютно не жалею. Но мой исполнительский опыт мне пригодился. Я очень хорошо знаю скрипку. Когда пишешь, например, аккорды для виолончельного концерта, нужно знать пальцевую технику. Иначе исполнитель просто не сможет взять аккорд, справиться с партитурой. Надо так распределить пальцы, чтобы это стало возможно. А для этого необходимо знание техники.
– Рядом с вами вот уже 45 лет прекрасная женщина, талантливая поэтесса Манана Дангадзе.
– Нашему союзу положили начало отношения учителя и ученицы: я должен был подготовить юную Манану к поступлению в консерваторию. А первая встреча с будущей женой произошла в кругу родственников... Манана сразу произвела на меня сильное впечатление. На сегодняшний день она интересный поэт, выпустила несколько сборников. С ней сотрудничают самые известные композиторы: Нуну Дугашвили, Марика Квалиашвили, Русудан Себискверадзе, Георгий Члаидзе, Важа Дурглишвили, Мераб Мерабишвили написали песни на ее стихи. Я тоже в их числе: к примеру, сочинил камерный вокальный цикл «Если бы тебя не было у меня» для баса на стихи Мананы, его исполняет известный певец Леги Имедашвили. А за фортепиано – наша дочь Натиа Азарашвили.
Инна БЕЗИРГАНОВА |
|
Легендарный Соллертинский |
|
Выдающийся русский музыковед в грузинском ракурсе
Легендарный. Написал это слово и задался вопросом: к кому из музыковедов всего мира может быть отнесен этот сверхлестный эпитет? Долго думал, да так и не вспомнил другого.
Что и говорить, музыковедов, в прошлом и настоящем, на планете великое множество, написаны Гималаи различных музыковедческих трудов, гораздо больших числом, более фундаментальных и капитальных (в кавычках и без), чем у Соллертинского. Но тем не менее лишь его образ запечатлелся навечно в сознании современников, как личности легендарной, память о котором переходит из поколения в поколение.
Причиной тому, разумеется, выдающиеся человеческие и профессиональные качества Ивана Ивановича: феноменальная память и эрудиция во всех областях гуманитарных знаний, владение более чем двадцатью языками, исключительное ораторское искусство, позволяющее облекать поток захватывающе интересной информации в чеканную и сверкающую словесную форму, и, конечно, безупречное мастерство письменного изложения.
Наряду со сказанным, немаловажную роль играла поистине магнетическая власть над людьми – не только слушателями его завораживающих публичных лекций, но и представителями творческой элиты, веселый, общительный нрав, остроумие, непримиримое отношение к пошлости, прозаичности, тривиальности.
Порой воспоминания людей, знавших Соллертинского, особенно, очевидцев его публичных выступлений в Большом зале Ленинградской государственной филармонии («Прекрасное место на Земле» – по определению Ираклия Андроникова) со вступительными словами к концертам, кажутся сильно преувеличенными, гиперболизированными. Но не могу ни на минуту усомниться в искренности воспоминаний таких уважаемых людей, как профессора Тбилисской консерватории, ныне покойные Владимир Григорьевич Донадзе, Павел Васильевич Хучуа, Тамара Иосифовна Чарекишвили.
Так вот, по их рассказам, они неоднократно становились свидетелями удивительного явления: после окончания вступительного слова Соллертинского к концертам, часть (пусть даже очень небольшая) людей выходила из зала. Стало быть, люди специально приходили на концерт – слушать Соллертинского! Фантастика, не правда ли?
Родившись в Витебске и скончавшись в эвакуации в Новосибирске, он почти всю свою сознательную жизнь провел в Ленинграде, кумиром интеллигенции которого был все эти годы.
Первое, что бросается в глаза при знакомстве с трудами Соллертинского, – это исключительная широта эстетического кругозора, разнообразие интересов. Он разрабатывал вопросы симфонической, а также оперной и балетной драматургии, его занимали проблемы Венской классической школы, романтизма, зарубежной музыки XIX и начала XX века, советской музыки 20-40-х годов. Соллертинскому принадлежат первые блестящие оригинальные работы на русском языке о Г.Малере, К.Глюке, Ж.Оффенбахе, Б.Сметане, А.Шенберге. Совершенно исключительна роль Соллертинского в творческом формировании Д.Шостаковича – его ближайшего друга, произведениям которого он посвятил множество статей. Среди них одна – с провидческим названием «Нос» – орудие дальнобойное» – об опере Шостаковича. Он первым по достоинству оценил гениальную VIII симфонию Шостаковича, поставив ее даже выше знаменитой VII «Ленинградской симфонии».
В свою очередь, композитор посвятил памяти друга самое скорбное свое сочинение – замечательное фортепианное трио №2 и несколько глубоких и проникновенных статей и писем.
Говоря о Соллертинском, невозможно не сказать о его неистощимом остроумии, саркастичном юморе.
Список юмористических перлов Соллертинского поистине огромен. Небольшая часть из них помещена в моей книжке «Музыканты смеются» – на грузинском языке.
За свою короткую жизнь (1902-1944) Ивану Ивановичу, к сожалению, не довелось побывать в Грузии. Но судьба не раз сводила его с грузинскими музыкантами. В частности, он был дружен с Андреем Мелитоновичем Баланчивадзе. Соллертинский присутствовал на премьерах Первого фортепианного концерта и балета «Сердце гор» Баланчивадзе в Ленинграде, которые ему очень нравились.
Мною записаны интересные воспоминания Андрея Мелитоновича о Соллертинском (напечатанные в книге «Памяти И.И. Соллертинского». Л. 1978). Очень содержательна общирная статья Ираклия Андроникова «Слово о Соллертинском», помещенная в той же книге.
Не могу не рассказать полудетективную историю, связанную, наряду с Соллертинским, и с выдающимся грузинским музыковедом В.Донадзе. Начну с того, что Донадзе – единственный музыковед вообще, о котором комплиментарно высказался Соллертинский: «Связь Симфонии g-moll Мoцарта с романтическим cимфонизмом монологического типа хорошо обоснована в талантливой работе В.Донадзе – Симфония h-moll Шуберта».
Как-то в начале 80-х, просматривая список работ Соллертинского, я, к своему большому удивлению, обнаружил такую запись: «10 июня 1938 г. Выступление на заседании историко-теоретического факультета Ленинградской консерватории, посвященное обсуждению работы В.Г. Донадзе «Симфония h-moll Шуберта». Невероятно заинтригованный, я тут же позвонил Владимиру Григорьевичу, который ответил, что во время обсуждения его работы он находился в Тбилиси и даже не подозревал о существовании протокола заседания. Звоню в Ленинград к сыну И. Соллертинского – моему другу – Дмитрию Ивановичу (Мите). Тот подтверждает: да, рукопись хранится у него, и он вышлет ее по необходимости.
И вот стенограмма в Тбилиси. С волнением беру в руки пожелтевшие страницы, читаю высказывания известных советских музыковедов – Р.И. Грубера, С.Н. Богоявленского, П.А. Вульфиуса и, конечно, И.И. Соллертинского, где как раз развивается вышеприведенный тезис о «талантливой работе В. Донадзе».
А если говорить в хронологической последовательности, Иван Иванович вошел в мою жизнь за много лет до этого, в частности, осенним днем 1946 года, когда я приобрел тоненькую книжку И. Соллертинского «Избранные статьи о музыке». Книга захватила меня головокружительным каскадом богатейшей информации, пронизывающей ее «сверхмузыкальностью», блеском литературного изложения. Вскоре довелось услышать уморительный «устный рассказ» Ираклия Андроникова, в котором ярко воссоздан образ (правда, по словам знавших Соллертинского, несколько шаржированный) знаменитого музыковеда. Ну, а затем пришло время познакомиться с главными трудами Соллертинского, навсегда сделавшими его моим кумиром. Многое дала мне дружба с сыном Ивана Ивановича – Дмитрием и его супругой – известным музыковедом Людмилой Викентьевной Михеевой (Соллертинской), кстати, составителем упоминавшейся выше книги «Памяти Соллертинского» и автором монографии о Соллертинском. От них я узнал много нового о замечательном музыковеде. Несколько раз побывал в его квартире в Ленинграде на Крестовом острове, получив незабываемые впечатления.
А лет 15 назад я сделал для себя буквально потрясшее меня открытие. Как-то, листая все ту же книгу, я наткнулся на фотографию с такой надписью: «Торжественное заседание, посвященное 50-летию со дня смерти П.И. Чайковского, Москва, 14 ноября 1943 г. Докладчик И.И. Соллертинский».
И тут меня осенило! Боже мой, да ведь я слушал это выступление, я слышал живого Соллертинского!
Объяснимся, как любил говорить М. А. Булгаков. Да, действительно, в 1943 году, в самый разгар кровопролитной войны, советское правительство сочло необходимым провести вечер памяти великого русского композитора.
Сообщение о предстоящем торжественном вечере несколько раз передавалось по радио, и я с нетерпением ожидал его в предвкушении концертного отделения. К моему огорчению, сам концерт начался с опозданием из-за затянувшейся торжественной части. Запомнился мне говоривший по радио человек, который своим высоким тенором в стремительном темпе рассказывал о жизни и творчестве Чайковского.
Конечно же, это был Соллертинский, как я понял, увы, с полувековым опозданием. Должен сказать, что это «открытие» наполнило меня неизъяснимой радостью и нравственным удовлетворением. Несколько дней я ходил счастливый.
И вот теперь, окидывая взором свой жизненный путь, прихожу к выводу, что одним из тех, кого могу назвать своим духовным спутником жизни, кто сыграл очень важную роль в определении моего призвания и в выборе профессии, а еще шире – в приобщении к миру высокой музыки, был выдающийся русский музыковед, легендарный Иван Соллертинский.
Гулбат Торадзе |
|
|
Каждого, кто входит в музей Тбилисской консерватории, на стене справа от дверей встречает портрет молодого человека в мундире офицера саперного батальона. Это Василий Давидович Корганов, музыковед, композитор, журналист и писатель с широким спектром интересов, видный общественный деятель и неутомимый библиограф. Свой трудовой путь он начал в Тифлисе, городе, где родился (1865), покинул его в юности для получения высшего образования в северной столице и вернулся назад в статусе выпускника Петербургского Военно-инженерного училища.
О фамильных корнях Давида Корганова мне рассказал Сергей Мартынович Гевенян, ныне проживающий в Германии, инженер и библиофил, пытливый собиратель материалов о живших в Тбилиси в 19-20 вв. армянских интеллигентах, автор замечательной книги «Мой Тифлис». От Земфиры Левоновны Семеновой, зав. музыкальным отделом Ереванской публичной библиотеки он узнал, что родина Коргановых – село-крепость у подножия Арарата, что выходцы из этого села воспитывались в сознании высокого воинского долга перед родиной, и в дальнейшем, участвуя в войнах, нередко становились генералами.
Сергей Мартынович любезно способствовал тому, чтобы из Еревана мне выслали сборник «В.Д. Корганов. Статьи. Воспоминания. Путевые заметки»; его составителем, наряду с М.Г. Арутюнян, была З.Л. Семенова (Ереван, 1968). Без этого пособия работа над статьей была бы невозможна.
Тяга к музыке была неотъемлемой частью быта Коргановых, а в центре его был Давид Корганов, образованный юрист и заботливый семьянин. Тяга возникла из музицирования на фортепиано и семейных дуэтов флейты с фортепиано, большими почитателями которых были отец с матерью Василия. От матери мальчик воспринял навыки игры на рояле. В дальнейшем его педагогом стал Э.Ф. Эпштейн, основатель школы фортепианной игры в Грузии, о котором его ученик, уже став писателем, высказывался с большой теплотой. Освоение игры на фортепиано шло одновременно с занятиями в гимназии, затем в реальном училище. С этим сочеталось систематическое изучение музыкально-теоретических предметов, которым руководили замечательные музыканты и общественные деятели Константин Михайлович Алиханов и Генарий Осипович Корганов, получившие образование в учебных заведениях России и Европы. С отроческих лет Василий пробует силы в концертных выступлениях, и армянская газета «Мшак» предсказывает ему блестящее будущее пианиста. Однако, соприкоснувшись с музыкальной жизнью Петербурга, он понимает цену истинному исполнительству. Выбор будущей профессии остановлен на поступлении в Военно-инженерное училище; в то же время принимается серьезное решение о художественном самообразовании.
Случилось так, что в училище, студентом которого стал Корганов, курс фортификации вел Цезарь Антонович Кюи. Он известен как композитор, участник «Могучей кучки» и музыкальный критик, но немногие знают, что он также был видным ученым в области военно-инженерного дела, инженер-генералом, заслуженным профессором Петербургской Инженерной академии. При его содействии Василий углубленно знакомится с музыкальной литературой, получает доступ не только на концерты, но и на экзамены в консерватории, где проводит все свободное от занятий время.
Большое значение в формировании В.Корганова как будущего организатора музыкального образования, концертно-театральной жизни и музыкальной критики в Грузии, имели встречи не только с Кюи, но также наблюдение за просветительской деятельностью Антона Григорьевича Рубинштейна, который стал его кумиром. Однако, при всем преклонении перед этими именами, интересы начинающего музыканта характеризовались достаточной независимостью; его предпочтения в русской музыке адресовывались, прежде всего, к музыке Чайковского, одинаково неприемлемой для обоих его небожителей.
Совершенствование музыкального образования интенсивно продолжилось в г. Сарыкамыше, городе в Карской области, где после окончания училища предстояло начать военную службу. Такое распределение, мягко говоря, нельзя назвать удачным. Высокогорный район с резко континентальным климатом, суровой зимой и изнурительной летней жарой, небогатой историей, единичными скульптурными памятниками неизвестным персонажам и одинокой мечетью в центре города. Работа не казалась обременительной, она оставляла достаточно времени для свободных занятий, и, окруженный книгами, новоявленный сапер не только расширяет свои художественные знания, не только изыскивает возможности заняться журналистикой, но и готовит к изданию брошюру «Людвиг ван Бетховен». Она положила начало коргановской бетховениане, неоднократно всплывающей на творческом пути исследователя. В 1888 г. в Тифлисе вышла книга «Жизнь и сочинения Людвига ван Бетховена», в 1900-м – ее новый вариант в Санкт-Петербурге («Биографический этюд, основанный на письмах, «Людвиг ван Бетховен»), который был признан как первое на русском языке серьезное исследование о венском композиторе. Материалы о Бетховене публиковались и на немецком языке (СПб. «Русская музыкальная газета». 1903, №12).
Не прекращая работы в саперном батальоне (она длилась до 1896 г.), в 1888 году Корганов переводится в Тифлис. «Эту дату следует считать началом музыкально-литературной деятельности, продолжавшейся около полувека», – пишет его биограф. Поначалу журналистские опусы отсылаются в редактируемый Ц.Кюи журнал «Музыкальное обозрение». Однако очень скоро круг авторских интересов охватывает все больше периодических изданий с тем разнообразием тематических ответвлений, которыми изобиловала пресса: «Артист», «Баян», «Театр и жизнь», «Новое время», «Новое обозрение», «Кавказ», «Тифлисский листок», «Нувеллист» – и это далеко не полный перечень.
Статьи и очерки Корганова написаны на прекрасном русском языке. Они увлекательны, остроумны. Едкая критика соседствует с безмерным восторгом, который льется из-под пера автора при встрече с поразившей его личностью, наблюдением за происходящими событиями в культурной жизни или отдельным явлением. Меткость художественного взгляда, богатый вкус способствовали распознанию доселе неведомых, прозябавших в неизвестности талантов. В ту пору у истоков профессионального воспитания певцов в Тифлисском музыкальном училище, наряду с Варварой Михайловной Зарудной, женой М.М. Ипполитова-Иванова и солисткой оперного театра, был Дмитрий Алексеевич Усатов, тенор, в недавнем прошлом артист Большого театра. Однажды в «живых упражнениях» вокальных классов, которые проводились в присутствии публики, Василия Давидовича поразил «юный, долговязый, весьма жалко одетый блондин» своим исполнением арии дона Базилио о клевете и потрясающей интерпретацией арии Мельника из «Русалки». На следующий день в газете «Кавказ» появилась заметка, возвещающая о рождении великого таланта. Ее автор Василий Корганов не побоялся пафоса в провозглашении этого едва оперившегося юнца, каким предстал перед слушателями Федор Шаляпин, будущим триумфатором.
«Прочитав эту заметку, – говорит великий артист в своих мемуарах, – я с трепетом душевным почувствовал, что со мною случилось что-то невероятно, неожиданно, чего у меня и в мечтах не было. Я, пожалуй, сознавал, что Мельник спет мной хорошо, лучше, чем я когда-либо пел, но, все-таки мне казалось, что заметка преувеличивает силу моего дарования. Я был смущен и напуган этой первой похвалой. Я понимал, как много от меня потребуется в будущем».
Заметка об ученическом бенефисе Шаляпина положила начало продолжительной (более трех десятилетий) дружбе ее автора с великим артистом. Их переписка с захватывающей событийностью культурно-художественной панорамы содержит ценные предпосылки для
обстоятельного исследования.
Именно в воспоминаниях Корганова со всей полнотой раскрылась феноменальная музыкальная одаренность юного Шаляпина, еще не ведающего о значении специального образования. В доме Коргановых по воскресеньям собирались оперные артисты, преподаватели музыкального училища, иногда заезжие гастролеры. Среди них бывал и Шаляпин, уже солист Тифлисской оперы. Приемы давались с щедростью, на которую позволяло рассчитывать скромное жалование мирового судьи (глава семьи Давид Корганов) и его сына, саперного поручика. Однажды в гости пришел недавний выпускник Московской консерватории Матвей Леонтьевич Пресман. Уроженец Тифлиса, в будущем известный педагог и выдающийся специалист по методике преподавания игры на фортепиано, он привел с собой Леонида Александровича Максимова, который совершал гастрольное турне. При всех своих заслугах, оба музыканта вошли в историю музыки прежде всего как воспитанники легендарного Николая Сергеевича Зверева, который, вместе с С.В. Рахманиновым, безвозмездно принял их в свой частный пансион. В тот вечер Пресман принес с собой клавир тогда никому не известного «Князя Игоря» А.П. Бородина и стал играть, восторженно расхваливая музыку. Неожиданно за спиной пианиста раздался голос Шаляпина. «Я был поражен его свободным чтением нот с листа, а Максимов, видавший виды, был удивлен той свободой и соответственной экспрессией, с которой юноша все смелее стал петь партию Игоря». Еще больший восторг вызвало исполнение последней арии Мельника.
Пение незнакомой партии с листа настолько поразило Корганова, что он, не видя большого рвения Шаляпина к художественному образованию, решил заняться этим сам. Певцу было предложено приходить по воскресеньям на час раньше других. Встречая гостя, Василий раскладывал перед ним ноты с различными ариями или романсами. Выяснялось, что многие романсы Глинки, Шуберта, Шумана он видел впервые. Аккомпаниатора восхищала не только удивительная легкость в овладении незнакомым текстом, всегда с подъемом и увлеченностью; его очаровывала загадка мгновенного формирования исполнительской концепции даже тогда, когда восприятие новой музыки требовало усиленного внимания. Иногда на занятиях присутствовал оперный певец Франковский, который превратил свои восторги в забавный театр пантомимы. Учась в Петербургской консерватории, он завораживал пением ее директора А.Рубинштейна, который пророчил великое ему будущее. Однако пение Шаляпина, партнера по оперным спектаклям, привело к роковой переоценке своих возможностей: «Какой я артист? Вот артист – Шаляпин, ему и учиться нечему». «Года через два Франковский променял артистическую карьеру на службу в одном из петербургских банков», – сообщает Корганов.
Весной 1894 года состоялся бенефис Шаляпина, давший ему материальную возможность для переезда в Петербург. Снабдив певца рекомендательными письмами, Василий Давидович проводил его со словами: «Большому кораблю большое плавание». Шаляпин всегда помнил о роли, которую сыграл в его жизни Корганов, и через несколько лет, встретившись в Петербурге, познакомил его с красавицей, тогда еще гражданской женой, Марией Валентиновной Пертцольд, со словами: «Это моя няня, мой опекун… Он поддержал мои первые артистические шаги, он пристроил меня в тифлисскую оперу, он дал мне рекомендательные письма сюда. Вот его «Элегию» я пою в концертах…».
До сих пор мы не говорили о Корганове-композиторе, но на этом эпизоде следует остановиться. Пользуясь случаем, Корганов передал Федору Ивановичу лежащую в портфеле рукопись романса «У врат обители святой». Проиграв мелодию на рояле, Шаляпин был очень доволен и загорелся желанием немедленно ее спеть под аккомпанемент Александра Ильича Зилоти (двоюродный брат Рахманинова, пианист и дирижер). Автор романса отправился в нотный магазин, чтобы сделать копию для аккомпаниатора, но, не застав издателя, нарвался на полуграмотного владельца магазина. Тот, очевидно полагаясь на отношение Шаляпина, предложил бешеный гонорар за право отказаться от собственности на романс. Тщетно объяснял ему Корганов, что не всякий предмет расценивается на рынке по достоинству, что Легар заработал на издании «Веселой вдовы» больше, чем Моцарт за все свои семьсот композиций. Рукопись пришлось отдать, и тут же была предложена выгодная сделка вокруг нового романса. От нее автор категорически отказался, не предполагая, однако, какой «капкан» готовит ему «издательская эпопея». Вспоминая об этом, Корганов, ироничный, подчас жесткий критик в оценке поступков своих и чужих, не жалел красок для описания ситуации. Новый романс был отпечатан с грубыми ошибками и послан Шаляпину, но, видимо, Зилоти объяснил дрянность пьесы, приведшей певца в восторг. Шаляпин, кажется, никогда не пел и не вспоминал о нем, а «Элегию» он пел в концертах лет десять».
В 1917 году в журнале «Летопись», который издавал Горький, были опубликованы «Мемуары» Шаляпина. По манере изложения, «неточностям, ляпсусам и опечаткам», ошибкам в событийности и гипертрофированном изображении нищеты в детстве и отрочестве угадывается присутствие «чужой руки». Поговаривали, что текст писал Горький под диктовку Шаляпина. Опровергая ряд фактов, Корганов посчитал необходимым высказаться о возмутившем его искажении истории о меценатском покровительстве в Тифлисе. В соответствии с текстом, Д.Усатов, заметив талант ученика, отправил его «к владельцу какой-то аптеки или аптекарского склада, человеку восточного типа», который стал платить ему ежемесячную стипендию в 10 рублей. Этот «человек восточного типа» – К.М. Алиханов, никакими «восточными чертами» не обладавший, известный общественный деятель с высшим образованием, в молодости преподаватель фортепианной игры, долгое время был всесильным председателем Тифлисского отделения ИРМО, вместе с тем, председателем правления «Кавказского товарищества торговли аптекарскими товарами»; Шаляпин как благодарный бывший стипендиант, впоследствии при каждом своем приезде в Тифлис посещал Алиханова и мог бы упомянуть о нем в ином тоне».
Занятия с начинающим Шаляпиным – свидетельство того, как бережно относился Корганов к учащейся молодежи. В Тифлисском училище он преподавал историю музыки и эстетику и сделался активным членом ИРМО. В докладах во время заседаний он призывал следовать постановке музыкального образования в Петербурге и странах Европы. Результатом изучения музыкально-педагогического дела в России и в Европе явился проект реформ в Уставе ИРМО, который получил одобрение на заседаниях Тифлисского отделении, и в прессе появились одобрительные отзывы. Однако не все в работе общества казалось Корганову убедительным, а некоторые положения явно возмущали. Договорившись с Алоизием Мизандари и Дмитрием Усатовым, он создает оппозиционную группировку, которая во главе с Алихановым осуждает деятельность М.М. Ипполитова-Иванова (сторону последнего представляли Ис.Питоев, И.Андроникашвили). Конфликт проистекал из выдвинутого группой Алиханова протеста против участия учащейся молодежи в спектаклях основанного Питоевым Тифлисского театрального общества. Вред таких выступлений связывался с частными интересами театра Питоева: в его постановках оппозиционерам виделась эксплуатация учеников. Разразился скандал, получивший огласку в прессе. Питоев отверг предъявляемые обвинения, указывая на органичность взаимосвязи процесса обучения певцов и деятельности Артистического общества. В ответ на резкую критику в «Новом обозрении» он заявил: «Искусство в нашем крае не столько развито, чтобы одна его отрасль не нуждалась в поддержке другой, от взаимной помощи получится обоюдная польза». Но никакие доводы не могли повлиять на убеждение Корганова. Вслед за Алихановым он выходит из состава ИРМО, но, как оказывается, не безвозвратно. В 1894 году в газете «Кавказ» (№259) под рубрикой «Вокруг театра» была опубликована статья, где в эпиграфе прозвучали слова Некрасова: «Да, бог милостив! Русский народ / плакать не любит, а больше поет». Автор (В.Д.К. – М.К.) рассказывает об успехах выпускников тифлисского училища и о том, как растет его контингент. «После» «смутного» периода, – говорится в статье, – которое пережило наше музыкальное общество в сезон 1893/4 года, мир и согласие вновь воцарились в нем, а время и труд, которые убивались на личные столкновения, вновь посвящаются интересам учреждения и общего дела». Приводится список выпускниц-пианисток, которые поступили в Московскую консерваторию в профессорские классы Сафонова и Пабста.
В 1900 году Корганов начинает выпускать первый в Закавказье ежемесячный научно-литературный журнал «Кавказский вестник» на русском языке. На его страницах в полной мере выразилась блистательная эрудиция и объемность художественных интересов его создателя: среди авторов И.Чавчавадзе и А.Церетели, Н.Марр и Веселовские (историк литературы Александр Николаевич и Юрий Николаевич, поэт, переводчик, критик, сыгравший важную роль в изучении армянской культуры), Комитас, Раффи, А.Ширванзаде, К.Хетагуров. В архиве «Кавказского вестника», в числе других, хранятся письма В.Г. Короленко, Д.И. Менделеева.
Корреспонденты нового издания – современники его основателя, однако в приложении к журналу публикуются записки знаменитого французского путешественника Жана Шардена (1643-1713).
Хочу привести отклики некоторых авторов на проект издания журнала: «Милостивый Государь Василий Давидович!
Основание журнала на Кавказе я считаю важным шагом вперед… Если мы сойдемся во взглядах, включите мое имя в число сотрудников. Готовый к услугам А.Веселовский». А вот выдержка из письма другого корреспондента – Ю.Веселовского: «…посылаю Вам небольшой этюд, посвященный еще никем не разработанному вопросу, – о Пьере Корнеле, как авторе трагедии из армянской истории».
Статьи самого Корганова в «Кавказском вестнике» объединены в цикл под общим заглавием «Взгляд в нечто». Все они талантливо написаны и выразительно передают портреты главных персоналий. Так, очерк «Иван Константинович Айвазовский» начинается эпиграфом из стихов автора: «Кисть вдохновенная упала / из рук великого творца», где художник предстает как «могучий царь морской стихии / и моря пламенный поэт». Другой очерк – многочастное эссе «Опять в Италии» – с дивной природой, льющимися потоками полуденного солнца, поражает не только охватом увиденного, но также даром скрупулезного вникания в историю памятников культуры. Помня о допустимой для журнала протяженности статьи, продолжим знакомство читателя с разделами цикла «Взгляд в нечто» через перечисление их названий: «Tempi passati и «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи»; «Опера в театре Ла Скала и вообще всюду»; «Болонья»; «Музы во Флоренции»; «Памятники былого величия Тосканы». И еще один, обособленный от предыдущих «взгляд» – «Берлинские развлечения».
Одновременно активно продолжается участие Василия Давидовича в работе Международного Музыкального общества. Оно было организовано в 1899 году, по инициативе немецкого ученого О.Флейшера, имело национальные секции во многих странах и просуществовало до начала Первой мировой войны. Конгресс ММО стимулировали поездки по странам Европы, где состоялись встречи с такими корифеями, как И.Брамс, Ж.Массне, К.Сен-Санс. Во время поездки в Италию два дня он гостит у Верди на вилле «Santa Agata». Однако более всего его покорил тот интеллектуальный мир, который предстал ему в общении с представителями ММО. Поэтому на 2 года он поселяется в Берлине, где в университете слушает лекции по физиологии, психологии, истории искусства и музыкально-теоретическим предметам у профессоров О.Флейшера, М.Фридлингера, И.Вольфа. Под впечатлением этих лекций, он целиком уходит в исследовательскую работу, решив заниматься журналистикой лишь в особых случаях. Впечатления, вынесенные после III конгресса ММО, стимулировали выход в свет «биографического этюда» (так назвал его автор) о Моцарте. С живостью и увлекательностью представлено в воспоминаниях о конгрессе описание торжеств, посвященных столетию со дня смерти Гайдна.
В круг интересов Корганова всегда входили вопросы народной музыки. Его книга «Кавказская музыка» нацелена обратить внимание русского читателя к грузинской и армянской народной музыке – светской и духовной, а также к особенностям народной хореографии. К этому направлению относится и работа о грузинских волынщиках (мествире), которая была переведена на немецкий язык (журнал «Zeitschrift» ММО). Однако некоторые положения авторских позиций явно неприемлемы. Прежде всего это категорическое отрицание гармонизации народных мелодий как в обработках, так и профессиональных опусах, нарушающей их аутентичность. Разносу подверглись такие корифеи, как Комитас, Армен Тигранян, что неоднократно оспаривалось армянскими музыковедами.
Творческий путь Корганова был озарен встречами с выдающимися современниками; о некоторых мы упоминали в связи с поездками во Францию и Италию по линии ММО. В разное время, а подчас и одновременно, он общался с Горьким и Алексеем Толстым (в Херингсдорфе), А.Г. Рубинштейном, П.И. Чайковским в Тифлисе (эти знаменательные встречи запечатлелись на страницах воспоминаний о Рубинштейне и ставшей раритетом книге «Чайковский на Кавказе»). На курортах Минвод произошли знакомства с К.А. Станиславским, С.В. Рахманиновым (позже во время тифлисских гастролей композитор становился ежедневным гостем дома Коргановых), дирижером и легендарным контрабасистом С.А. Кусевицким, а также Эмилией Шан-Гирей, падчерицей Эмилии Верзилиной, сыгравшей не лучшую роль в истории гибели Лермонтова. Наконец, в Вене и Берлине в число друзей и собеседников Василия Давидовича вошли естествоиспытатель и философ-монист Эрнст Генрих Хеккель и Эдуард Ганслик, музыкальный критик, профессор Венского университета, теоретик формализма, имя которого во времена коммунистов произносилось шепотом. Тем не менее в конце жизни Корганов напишет в своей «Автобиографии»: «В эстетике был последователем Э.Ганслика».
Заканчивая перечисление встреч и имен, хочу привести исторический случай, уводящий к визиту в Тифлис А.Рубинштейна. Однажды именитого гостя пригласили на обед по подписке в загородном саду «Ваза». Обстановка этого вечера, где присутствовали «сливки» городской интеллигенции, показалась Корганову крайне неинтересной, и он решился на смелый поступок. На извозчике он отправился в музыкальный магазин, и, договорившись с владельцем, вывез в освещенный луной сад рояль фирмы «Беккер». Втайне от пианиста инструмент установили на подмостках землянки. Артист согласился играть в импровизированной «камерате», но только в полной темноте, при погашенных свечах. «Это было нечто волшебное… Сыграв девять пьес, Рубинштейн встал. Общее очарование не было нарушено рукоплесканиями… лишь некоторые выразили громко свой восторг», – вспоминал Корганов.
После установления советской власти в Грузии В.Д. Корганов по командировке Наркомпроса в июне 1921 года выезжает с семьей за границу. Через четыре года, потеряв сына, лечившегося в Лозанне, Василий Давидович получает из Армении приглашение занять должность заместителя директора Публичной библиотеки. Он отправляется в Ереван, где остается до конца своих дней, плодотворно отдавая себя работе исследователя и лектора (с 1926 года В.Д. Корганов – профессор-консультант и член художественного совета Ереванской консерватории). Свою огромную библиотеку (7 тысяч томов) и уникальные коллекции дарит Публичной библиотеке, при сохранении пожизненного права пользоваться этими материалами.
В.Д. Корганов скончался после мучительной болезни 6 июня 1934 года. Похоронен в Ереванском Пантеоне деятелей культуры и искусства.
Мария Киракосова |
|
Имя Василия Давидовича Корганова в наши дни почти забыто. Изредка его можно встретить в материалах о пребывании П.И. Чайковского в Грузии, где нередко наблюдается путаница. Дело в том, что фамилия «Корганов», начиная от периода зарождения профессионального музыкального образования в Грузии, то и дело встречается среди его деятелей. В составе правления первой музыкальной школы, а позднее дирекции открытого в Тифлисе Императорского Российского Музыкального общества в разное время входили: А.С. Корганов, адвокат по профессии; Г.О. Корганов, блистательно одаренный музыкант, композитор, пианист и публицист, чьи концерты и статьи с энтузиазмом встречала тифлисская публика; В.Д. Корганов, к личности которого мы неоднократно вернемся. Они не были связаны семейными отношениями, но часто принимались за ближайших родственников, а иногда и друг за друга, и эта досадная традиция сохранилась до наших дней. Поэтому я позволю отклониться от основной темы, чтобы познакомить читателя с известными в Тифлисе талантливыми однофамильцами Василия Корганова, к которым адресует его эссе «Заметка».
Фамилия Коргановых была прославлена воинскими традициями, и в Тифлисе в числе ее представителей нередко встречались носители генеральских погон. Один из них инженер, генерал-майор Иосиф (Осип, Овсеп) Корганов; семья его получила известность далеко за пределами Кавказа. Шестеро детей, благодаря разностороннему образованию и полученному от отца щедрому наследству, смогли беспрепятственно следовать призванию. Яркие успехи троих из них в скором времени «парализовала обломовщина» (В.Корганов); ее опасность, по мнению Василия Давидовича, сплошь и рядом подстерегала способную молодежь Кавказа. Но сын Генарий и старшие дочери – Елена и Нина – силой таланта сумели противостоять пагубному влиянию. Материалы, которые удалось отыскать, позволяют сделать вывод о чрезмерной взыскательности биографа – слава упомянутых трех Коргановых не помешала широкой известности остальных.
Генарий, Геничка, как ласково называли его друзья и полюбивший его П.И. Чайковский, пройдя начальный курс пианистической подготовки у Эдуарда Эпштейна, признание которому пронес через всю жизнь, продолжил занятия в Лейпцигской, затем Санкт-Петербургской консерватории. В 11 лет сочинил свой первый романс. Был ли он официальным слушателем курса композиции? Очевидцы считали, что творчеству отдавались лишь свободные от занятий часы. О педагогах по композиции ничего не известно, предположительно наставником его был Н.А. Римский-Корсаков. Воздействие поэтики великого петербуржца доходило до того, что стихи его романсов порой дублировались в текстах Генария («Пленившись розой, соловей», «О чем в тиши ночей»).
Возвращение Генария в Тбилиси совпало с разгаром деятельности М.М. Ипполитова-Иванова, который сразу приблизил к себе талантливого юношу. Как пианист, Генарий стал любимцем публики, используя каждую возможность для появления на эстраде. На юбилее Э.О. Эпштейна, посвященном 25-летию его педагогической и исполнительской деятельности (в тот вечер Ипполитов-Иванов впервые встал за дирижерский пульт), Корганов взялся исполнить концерт Шумана. Оказалось, что партитуры в городе нет, и он, пригласив в партнерши Е.Гарсеванову, тоже ученицу Эпштейна, сыграл с ней концерт на двух роялях. Известно, что в обширной программе концерта по поводу первого приезда в Грузию Чайковского пианист выступил с Ноктюрном и Скерцо для фортепиано.
В свои сольные концерты Корганов охотно включал авторские опусы. Публике полюбились овеянный лирикой городских песнопений фортепианный цикл «Баяти», буйство красок в палитре и прихотливая изменчивость ритма «Акварелей» и «Арабесок», стройность композиции «Миниатюр», которые, как правило, исполнялись «на бис».
В кругах профессионалов Генария любили за дар рассказчика, широту кругозора, считались с его вкусом, прислушивались к мнению. Его имя часто встречается в письмах Ипполитова-Иванова к Чайковскому. Вот одно из них: «У нас (в деревне Домаха, где отдыхала семья Ипполитова-Иванова. – М.К.) две недели прогостил Геничка, который и сообщил нам все тифлисские новости, в том числе и о блестящей речи Анатолия Ильича (брата Петра Ильича, прокурора Тифлисской судебной палаты. – М.К.) по делу Хосроева. (Последний обвинялся в поджоге своего имущества с целью получения страховой премии. – М.К.). Геничка рассказывает, что Анатолий Ильич чрезвычайно волновался, дебютируя перед сливками тифлисского общества». За этим следует сообщение о намерении Корганова посетить Одессу для свидания со своими «соконцертантами», чтобы отправиться на гастроли по Южному берегу. Из другого письма узнаем о его выступлениях в Боржоми с певицей Варварой Зарудной, женой М.М. Ипполитова-Иванова и любимицей Чайковского, который хотел видеть ее на императорских сценах. Автор письма намекает на вынужденность этой поездки из-за пошатнувшегося материального положения концертанта; причина нам видится в тяжелой болезни, которая беспощадно подтачивала молодой организм.
К сказанному добавим портрет Генария Корганова, возникающий из строк воспоминаний А.Н. Амфитеатровой-Левицкой. Эта певица (меццо-сопрано), выпускница Московской консерватории, вместе с мужем Ал.В. Амфитеатровым, известным писателем, журналистом, искусствоведом, переехала в Тбилиси в год последнего приезда Чайковского и кончины Корганова (1890), с которыми она встречалась на званых обедах в семье Ипполитовых-Ивановых. Приведу выдержку из ее очерка. «После обеда гости застревали до позднего вечера. Но с появлением Генички Корганова, одного из преподавателей музыкального училища, очень талантливого композитора и остроумнейшего собеседника, разговор незаметно принимал другое направление, и поминутно раздавались взрывы хохота от его каламбуров, острот и анекдотов, которые он умел рассказывать с необыкновенным юмором».
Зная все это, трудно представить, в кого превращался этот неутомимый рассказчик, обаятельный остряк, над тучностью которого добродушно посмеивались приятели (тучность, надо полагать, была обратной стороной усиленного питания, которое в то время считалось главным способом избавления от туберкулеза), в выступлениях на страницах прессы. Генарий Корганов первым из тифлисских критиков начал подписывать фамилию полностью, прервав традицию выступать «под маской» – анонимно или с указанием инициалов. Вот как представляет он читателю оперу «Евгений Онегин», автора которой боготворил, накануне тифлисской премьеры. «Старая привычка к закругленным ариям и эффектным финалам еще у нас так сильна, что каждый раз, когда налицо не оказывается ни закругленных арий, ни эффектных финалов, у обыкновенного слушателя… рождается вопрос: действительно ли так хорошо исполняемое произведение. Публика наша пока так воспитана, что, как бы не была велика прелесть оркестровки, она ставит на первый план пение и певца, она жаждет в опере слышать человеческие голоса». Критик настаивает на убеждении: главную роль в своей опере композитор возложил на оркестр. Именно ему предстоит выразить «и душевное настроение Татьяны, и ее сердечные томления, и нерешительность, и простодушие доброй няни, спроста помогающей передаче рокового письма…». При таком значении оркестра(«сильном фоне»), функцию голосов автор находит недостаточной. Вместе с тем он считает, что данное композитором определение жанра оперы – «лирические сцены» гармонично соответствует эмоциональности музыки. «Лиризм бьет обильной струей», и в семи картинах, на которые распадается действие, «много движения и жизни».
Как должно было повлиять на читателя такое выступление в прессе? Не отдает ли оно ретроградством, напоминая о привычных для оперы сюжетах из давно прошедших времен, пышных сценических нарядах и длительно тянущихся ариях с ошеломляющими виртуозными эффектами? Может ли соперничать с этим опера, которую начинают «ничем не блещущие» персонажи, на сцене варится варенье, играют в карты, поют крестьяне, идущие с сенокоса, и всюду привычные для глаза костюмы? Получается, что жизненная проза сценария оттесняется оркестром, в котором сосредоточен «центр тяжести», оркестром, «который чрезвычайно богат гармонией и полон элегической красоты, мягкости и задушевности».
Что предстоит вынести из этой рецензии? Во-первых, автор быть может, и непреднамеренно подводит к мысли, что в оперном искусстве настал этап, когда не все решают арии. Слушатель должен углубиться в оценку роли оркестра, «очень музыкальных» речитативов и ансамблей, которые в таком изобилии представлены в партитуре Чайковского. С другой стороны, насколько справедлива реплика, что характерная черта нового времени – короткие увертюры (видимо, вздох о наметившейся тенденции к сокращению оркестрового текста – «Лоэнгрин», «Евгений Онегин»)?
Рецензент непринужденно выделяет видимые ему недочеты в музыке, а чаще в исполнении артистов, где возмущение не знает предела. Так, ему кажется неоправданным и даже некрасивым многократное повторение слов «Привычка свыше нам дана». Не нравится ему, и, на наш взгляд, справедливо, что Ольга, ветреная сестра Татьяны в конце своей арии, «выделяющейся оригинальностью стиля и удачными музыкальными фразами, под конец чуть ли не басом произносит: «Я шаловлива»… С одобрением была встречена работа дирижера Труффи («Онегин» был поставлен в его бенефис): «оркестр проявил такую тонкость в исполнении, к которой мы не привыкли, и остается только желать, чтобы это качество проявлялось не только по случаю бенефиса, ... а сделалось обыкновенным делом». Зато исполнителю роли Онегина критик дал уничтожающую оценку. «Более высокую степень бесчувствия и безучастия, кажется, нельзя было проявить, и можно поручиться, что ни одна Татьяна в мире, а не только Татьяна Ларина, не могла бы увлечься таким Онегиным. …С каким-то убитым видом он явился в дом к Лариным, с тем же видом застрелил Михайлова-Ленского, и не изменил выражения даже в той сцене, когда он клянется Татьяне в любви… «Я так ошибся, я так наказан».
И все-таки критик не забывает о справедливости. Он великодушно реабилитирует певца, увидев в нем одно достоинство – «верность пения, … что при трудности партии Онегина вещь немаловажная».
Значение музыкально-критического наследия Г.О. Корганова неоценимо.Он сохранил для нашего времени богатейшую культурную панораму старого Тифлиса с его новыми оперными постановками, деятельностью ИРМО со всеми ее противоречиями, концертами гастролеров и талантливых местных исполнителей. Особую ценность представляют сообщения о приездах Чайковского в Грузию.
Сам Петр Ильич относился к «Геничке» с нежностью, восхищался блеском его речи, едким остроумием, и в частном письме высказался о превосходстве его личностных качеств над «кузеном», коим ошибочно считал Василия Корганова, явно не дооценивая его.
Жизнь Генария Осиповича оборвалась на 32-м году. Смерть настигла его в Ростове, по дороге из Петербурга. В столицу он был приглашен на празднование юбилея А.Г. Рубинштейна, и не успел ответить на приглашение навсегда остаться там. Капитальное изучение теории композиции, которое он считал главной задачей своей жизни, осталось заветной мечтой.
Двое других сыновей Овсепа Корганова, как и его дочери, приобщились к служению Эвтерпе через пение. Старший из них, Ованес Осипович (Ваничка), преуспевший в камерных жанрах, обладал тенором редкой красоты. Почти всю жизнь он провел в Санкт-Петербурге, вращаясь в артистической среде и завораживая посетителей великосветских салонов удивительным голосом. Молва связала с его именем полуанекдотический случай. Однажды «Ваничку» с итальянцем Анджело Мазини, прославленным своим бельканто, скрыли от присутствующих в зале ширмой, и предложили отгадывать, который из них поет... Позже, когда Антон Григорьевич Рубинштейн посетил Тифлис, именно Ованес, по просьбе Василия Корганова, познакомил его не только с почетным гостем, но также с его привычками, советуя, как следует вести себя при встречах.
Брат Ованеса Константин утвердился в баритональном репертуаре. Случалось, что его принимали за Василия Давидовича. Сам Василий Корганов вспоминал, как однажды артист Александринского театра Леонид Никольский, встретил его в Ессентуках вопросом: «Что же вы больше не выступаете? А ведь какой успех имели! У-у! Помню в «Периколе»... Бывший при этом Шаляпин прервал тираду: «Он никогда не пел!»
Из трех дочерей Корганова о Марии (драматическое сопрано) известно лишь о выступлениях на сцене под псевдонимом «Светаде» (псевдоним мог возникнуть от фамилии мужа – Цхведадзе). Больше можно прочитать о ее старшей сестре Нине (Нуне) (сценический псевдоним «Дариалли»), в которой разносторонние художественные дарования сочетались с замечательными душевными качествами. Переселившись в Петербург, она окончила Бестужевские курсы, выбрав музыкальные предметы и педагогику. Трудно сказать, за какое время эта удивительная девушка сумела в совершенстве овладеть европейскими языками. Английский, испанский, немецкий, итальянский, французский оказались одинаково доступными для нее.
За Петербургом последовал Париж. Здесь она познакомилась с Тургеневым, с которым впоследствии вступила в переписку, а через него с Полиной Виардо, у которой стала брать уроки. Через два года занятия продолжились в Италии, в Милане. Ее педагогами стали Ламперти и Буцци. Великие учителя выработали в певице «ту законченную высшую вокальную школу, которою славятся итальянцы» (В.Корганов).
Сценическая жизнь Дариалли сложилась поистине блистательно: длительные гастроли по Европе; при этом отдельные контракты могли затянуться на годы, чередуясь с участием в постоянных оперных труппах Лондона, Парижа, Берлина, Мадрида, Санкт-Петербурга и неутомимой концертной деятельностью. В сборнике Ш.Кашмадзе «Тбилисский театр оперы и балета» сохранилось сообщение о концерте солистки немецкого придворного королевского театра Нины Коргановой (меццо-сопрано) 17 мая 1886 года; аккомпаниатором был Генарий Корганов). Но, судя по всему, дата здесь названа неверно, певица ушла из жизни 24 февраля указанного года. Амплитуда творческого размаха оказалась непосильной для хрупкого здоровья Дариалли, появились тревожные симптомы, и певческую карьеру пришлось прервать. Но артистка нашла в себе силы изменить род деятельности, и в тридцать восемь лет посвятила себя преподаванию. Начав с преподавания в Одессе, она через год переехала в Москву, и, открыв собственные курсы, в скором времени приобрела репутацию одного из лучших педагогов столицы. На эти курсы принимались только одаренные подростки, другими бесцеремонно отказывали. Оставшиеся «за бортом» распространяли слухи о грубости начальницы, с возмущением обращались к другим преподавателям, «но впоследствии убеждались в справедливости приговора г-жи Дариалли» (В.Корганов).
Нина Дариалли ушла из жизни, не дожив до 44 лет. «Побольше бы нашему обществу таких людей и таких деятелей!», – высказался в своей заметке В.Корганов.
Последняя из сестер Эгине, выступавшая как ЕленаТерьян-Корганова, судя по всему, также получила образование в Европе, предположительно в Париже. В тифлисской афише (11 сентября 1882, концертмейстер Г.Корганов) она представлена как ученица профессора Маркези. В 1896 году В.Корганов писал о ней, как об умной, даровитой артистке с красивым, великолепно поставленным меццо-сопрано. «…парижские газеты вновь хвалили ее пение по случаю участия в концерте Колонь» (по другим источникам, она чаще всего пела в Италии). При этом автор замечает, что, выступая в концертах и спектаклях уже долгие годы, г-жа Терьян не прекращает занятий у лучших профессоров. Современников восхищало ее сценическое дарование, высокий артистизм, но главное – удивительный по диапазону голос с приметами колоратуры, лирического и меццо-сопрано. Среди любимых ролей – Розина соседствует с Кармен, Виолетта – с Амнерис, и Сантуцца с Ярмилией. Утвердившуюся на сценах Европы классику она любила разнообразить сочинениями своих современников – «Лесной царь» В.И. Сука, «Антоний и Клеопатра» С.В. Юферова. Сценическую планку певицы поддерживали великие итальянцы Матия Баттистини (баритон), Анджело Мазини (тенор), знаменитые польские певцы, братья Едвард и Ян Решке.
30 мая 1894 г. в издании «Новое обозрение» (№350) появилось сообщение о предстоящем концерте в «пользу армянского благотворительного общества, которое на собранную сумму имеет в виду оказать помощь пострадавшим от неурожая Карской и Эриванской губернии». В концерте принимал участие Шаляпин. Известно, как нетерпим и требователен был великий артист к концертмейстерам, и как должна была владеть мастерством игры на фортепиано Елена Осиповна, которая ему на этот раз аккомпанировала…
Артистка оставила сцену в неполные сорок лет. Она с головой ушла в педагогическую работу, став профессором сначала Московского музыкально-филармонического училища, затем Санкт-петербургской консерватории, а впоследствии, после революции 1917 г., навсегда уехала в Париж, и когда там открылась консерватория им. С.В. Рахманинова, была назначена ее профессором. В разное время ученицами этой певицы были ставшие впоследствии известными Ксения Держинская, Елена Катульская, Александра Матова и др.
Имя Коргановой-Терьян сохранилось в романе М.Горького «Фома Гордеев», где автор называет ее в числе самых значительных артистов России.
Елена Осиповна скончалась в 1937 году, пережив свой семидесятилетний юбилей на 4 года. Похоронена на православном кладбище в Ницце.
Мария Киракосова |
|
