Долгая жизнь Арчила Иосифовича Бетанели, посвященная науке, уместилась между двумя вынесенными  в заголовок словами – «эмеритус» и «Арчилус». Послужной список выдающегося грузинского ученого выглядит более чем внушительно: доктор технических наук, заслуженный деятель наук, почетный академик инженерной академии Грузии, академик Российской академии космонавтики им. К.Циолковского. Занимал должность директора Проектно-технологического и научно-исследовательского Института машиностроения и электротехники Министерства станкоинструментальной промышленности СССР;  был организатором и первым директором Научно-исследовательского института Министерства оборонной промышленности СССР. Являлся  председателем научно-технического совета Министерства высшего и специального среднего образования Грузии, возглавлял кафедру самолетостроения ГПИ. Читал до 80-летнего возраста лекции по предметам «Введение в специальность самолетостроения» (учебник профессора Бетанели по этой дисциплине издан на грузинском языке), «Проектирование цехов авиационных заводов», а также курс культурологии для студентов юридического факультета. В настоящее время – почетный консультант (вот мы и добрались до звания «эмеритус») Авиационного университета Грузии, консультант службы главного конструктора Тбилисского объединения «Тбилавиамшени». Награжден орденом Чести Грузии и медалями им. Ю.Гагарина, К.Циолковского, С.Королева, М.Келдыша, М.Янгеля.
Латинская стилизация имени профессора Бетанели появилась в годы его юности. Так назвал студента-практиканта его первый наставник, эвакуированный в Тбилиси на 31-й завод московский специалист Борис Романович Краславский, преподававший по совместительству в авиационном техникуме. Под его руководством Бетанели написал дипломную работу, посвященную совершенствованию пневматической системы высотного истребителя. В дальнейшем Арчилус оправдал большие надежды учителя. Главным направлением научных исследований ученого стала методология оптимизации проектирования и производства летательных аппаратов.
Конец прошлого года у профессора был насыщен памятными событиями. Родные, коллеги, многочисленные ученики – считай весь научно-преподавательский состав Авиационного университета Грузии и специалисты «Тбилавиамшени» – торжественно отметили 90-летие ученого. В семейном кругу отпраздновали еще одну памятную дату – 60 лет со дня свадьбы Арчила Иосифовича и Инессы Георгиевны Абесадзе.

УЧЕНИКИ И НАСТАВНИКИ
– Вы пятнадцать лет возглавляли кафедру самолетостроения ГПИ. Многие ваши ученики разъехались по миру, откуда пришли поздравления?
– Из России, США, ФРГ. Бывший студент Гела Буачидзе, организовавший в Москве элитное предприятие, вместе с товарищами преподнес на юбилей мой портрет, написанный маслом художником Рамазом Чанкотадзе, – это был неожиданный и приятный сюрприз. Я благодарен всем, кто меня вспомнил, список длинный, трудно всех перечислить. Как не гордиться, что бывшие ученики прекрасно зарекомендовали себя в знаменитых фирмах. В частности, Илья Артемидзе трудится в США под руководством всемирно известного конструктора космических аппаратов Берта Рутана. Давид Метревели является  одним из ведущих инженеров-конструкторов фирмы «Боинг». Некоторое время Давид был ведущим специалистом Израильского космического центра. После трагедии 11 сентября Метревели модернизировал лифт вертикального взлета и посадки, приспособив его  для эвакуации людей из небоскребов. Леван Табидзе занимается модернизацией самолетов в американской военно-промышленной компании Northrop Grumman Corporation, работающей в области электроники и информационных технологий, авиакосмической отрасли, судостроении.
– Статус эмеритуса  позволяет работать консультантом, кроме того, вы являетесь редактором сборника международного научного журнала «Воздушный транспорт». Одну из статей посвятили военной истории Тбилисского самолетостроительного  завода – ныне «Тбилавиамшени» и своему первому наставнику.
– До сих пор в памяти свежи воспоминания военных лет. Я пришел на Тбилисский авиационный завод в 1943 году. Работали в три смены, меня поразил энтузиазм коллектива, бесперебойно снабжавшего в первые годы войны фронт истребителями ЛаГГ-3. Два первых слога аббревиатуры – фамилии конструкторов – Лавочкин, Горбунов, а вторая буква «Г» – некто Гудков, занимавший командный пост в Комиссариате авиационной промышленности. В начале войны ЛаГГ-3 был единственным фронтовым истребителем. Хотя корпус был деревянный, и только спинка сидения пилота была бронированной, это была хорошая боевая машина – легкая, способная совершать маневры. Краславский, увидев, что я буквально болен самолетами, стал руководить моей работой. Надо сказать, что эвакуированные в Тбилиси специалисты заложили твердую основу для развития в Грузии самолетостроения. Нельзя не вспомнить в этой связи конструктора Наморадзе и инженера-испытателя Козельского, который вместе с летчиками участвовал в испытании новых самолетов.
– Как вы оцениваете деятельность «Тбилавиамшени» в настоящее время?
– Можно только гордиться, что наша авиапромышленность в столь сложный период осталась на плаву. Это особенно приятно, учитывая, что генеральный директор, доктор академических наук Нодар Беридзе и большинство специалистов объединения, – мои ученики. Как видите, не все разъехались! Конечно, имеются на производстве свои проблемы, в первую очередь, с доставкой оборудования. Раньше в Тбилиси проводилась сборка корпусов, тогда как моторы и электрооборудование доставлялись из других городов. В настоящее время подобная система обходится слишком дорого. Кроме того, техника движется вперед семимильными шагами, приходится постоянно совершенствовать производство, а это возможно только при самой высокой квалификации обслуживающего персонала – от техника до пилотов.
– Как Авиационный университет  Грузии справляется со столь высокими задачами?
– С полной уверенностью утверждаю, что вуз  готовит отличные кадры.
– Расскажите об истории создания университета.  
– Много лет назад на юбилейных торжествах Киевского института гражданской авиации нам, членам грузинской делегации, представили земляка – одного из лучших студентов вуза. Так я познакомился с Серго Тепнадзе и пригласил его к нам на кафедру. После окончания вуза молодой специалист несколько лет прослужил летчиком в отряде Гражданской авиации Грузии. Затем по моему совету он стал  аспирантом Московского института гражданской авиации. Все эти годы мы часто встречались и неоднократно обсуждали актуальную проблему подготовки пилотов непосредственно в Грузии. Идею создать институт на базе нашей кафедры всемерно поддержали тогдашний ректор ГПИ профессор Гоча Чоговадзе и заслуженный летчик, возглавлявший Управление гражданской авиации Грузии Демур Леладзе. Обосновав планы, инициаторы стали добиваться решения проблемы на правительственном уровне. Уже на подготовительном этапе Серго Тепнадзе проявил свои незаурядные организаторские способности. Символично, что документы о создании авиационного института были подписаны тогдашним  руководителем республики в самолете – на высоте 9 тысяч метров. В 1992 году на базе кафедры самолетостроения был основан  авиационный факультет ГПИ на правах Научно-учебного авиационного института. Серго Тепнадзе по праву возглавил это новое учебное заведение. Через десять лет институт был преобразован в университет. Ректор Тепнадзе успешно совмещает административную работу с научной деятельностью, он – доктор наук, профессор, академик нескольких зарубежных академий. В настоящее время благодаря его авторитету и энергии  построено новое 7-этажное здание для нашего учебного центра. В университете действуют четыре факультета. В стенах вуза готовят пилотов, бортинженеров, диспетчеров. Выпускники получают международный сертификат. Наши кадры работают по всему миру, в свою очередь к нам на учебу приезжают из многих стран. Заметьте, что пилоты, обучающиеся в Грузии – в стране, в которой 70 процентов территории горы и гористая местность, – приобретают  уникальные навыки пилотажа в экстремальных природных условиях, и  это повсеместно очень высоко ценится.
– Как тут не вспомнить «Мимино»!
– Замечательная картина – одна из самых моих любимых! Одна песня «Чито-гврито», спетая на фоне горного ущелья, чего стоит. Ведь самолет – это птица, он строится по законам бионики. Только машущие крылья заменил пропеллер.

КОСМИЧЕСКИЙ МОЛОТОК
– Герой фильма Валико Мизандари летал на вертолете, но его потянуло в большую авиацию. Вы строили самолеты, а потом «замахнулись» на космическую орбиту. Расскажите, пожалуйста, как вы стали членом Академии космонавтики СССР?
– Очень просто. В 70-е годы прошлого века я занимал пост директора Проектно-технологического института машиностроения и электротехники – ПТИМЭ и получил из союзного министерства задание принять участие в создании  слесарно-монтажных инструментов для работы в космосе. Ректор Московского авиационного института и заведующий кафедрой космических технологий, профессор Иван Тимофеевич Беляков прислал мне нескольких своих ребят. Поскольку работа была засекреченной, при институте создали  маленькую группу, вошедшие в нее специалисты занялись созданием инструментов для работы в космосе. С нашим участием  были разработаны специальный молоток, плоскогубцы и другие слесарные инструменты для космонавтов.
– Чем же космический молоток отличается от обычного?
– В ударной части космического молотка полая внутренность, в которую помещены шарики. В условиях невесомости шарики принимают на себя отдачу.
– С кем из космонавтов вы подружились?
– Знаком со многими, а подружился с Николаем Рукавишниковым, профессором Московского высшего технического училища имени Баумана. Добрые отношения сложились с профессором Георгием Гречко. Нас многое объединяло, достаточно сказать, что Николай Николаевич Рукавишников был председателем Федерации космонавтики СССР, а я, будучи членом бюро этой федерации, стал организатором и первым председателем Комитета космонавтики Грузии.  
– Помню эти времена. Страшно сказать, мы с вами знакомы чуть ли не сорок лет.  Несколько раз вы давали интервью ко Дню космонавтики для газеты «Молодежь Грузии» и виртуозно уходили от ответов на некоторые вопросы. Неужели не пришло время рассказать о научных секретах прошлого века?
– Все еще нельзя. Во многих случаях от моего «да» или «нет» зависело принятие решения целого коллектива. Я несу персональную ответственность за разработки, с которых гриф секретности будет снят в 2020 году. Могу только сказать, что мы занимались вопросами зондажа спутников  и многим другим. Меня не выпускали за границу в течение 15 лет после ухода с поста директора НИИ Министерства оборонной промышленности, не  выпустили на работу в Финляндию, мотивировав отказ тем, что за границей не смогут обеспечить мою личную охрану. Для сравнения: генералы ракетных войск после отставки выезжали за рубеж через два года.
– Что ж, подождем четыре года. Прошу разрешения первой взять интервью по рассекреченной тематике.
– Согласен!

ТЕНЬ ШАРАШКИ
– Вы работали в суровое время, какая обстановка была в «почтовых ящиках». Между собой не опасались говорить открыто?
– По-всякому было. Конечно, умели держать язык за зубами. Но скажу парадоксальную вещь: во времена, когда за моральным обликом советских людей зорко следили парткомы, внутри засекреченных организаций негласно поощрялись служебные романы. После шести вечера даже  телефонные разговоры не прослушивались.
В нашей среде были свежи воспоминания о репрессиях, выдающиеся авиаконструкторы  Андрей Николаевич Туполев, его первый заместитель Сергей Михайлович Егер трудились в особых конструкторских бюро, по-простому в шарашках. Туполев не побоялся написать письмо Берия, в котором описал, в каких нечеловеческих условиях живут и занимаются наукой его товарищи. Письмо возымело действие: в тюремное КБ привезли одеяла, постельное белье, улучшили питание. Рассказывали, что Сталин лично принял Егера после его освобождения и поинтересовался, есть ли у Сергея Михайловича просьбы. Егер попросил возвратить ему партийный билет. На что Сталин ответил, что не может, согласно уставу, лично дать рекомендацию, но один из членов его охраны сейчас ее напишет. Ученого восстановили в партии, кроме того, ему предоставили квартиру около метро «Сокол».
– Во вступительной статье к труду «Основы авиационной техники» под редакцией С.М. Егера, А.М. Матвиенко и И.А. Шаталова читаем следующие строки: «…авторы с благодарностью приняли замечания и советы доктора технических наук, проф. А.И. Бетанели».  
– Вот, посмотрите, на столе лежит  книга Сергея Михайловича Егера «Проектирование самолетов» с дарственной надписью. По его учебникам до сей день учатся студенты МАИ. Мы часто приглашали этого большого ученого в Тбилиси читать лекции, консультировать дипломные работы и диссертации.
– На вашем счету более сотни научных трудов, опубликованных в Грузии, России, Германии, Польше, Индии. За внедрение в производство своих изобретений вы удостоены почетного звания «Изобретатель СССР». Были активным исполнителем научных проектов, финансируемых США и Евросоюзом по линии Международного научно-технического центра (МНТЦ). Какими научными темами вы занимались?
– После окончания ГПИ не получилось сразу заняться авиастроением. Разрабатывал темы: «Физика резания металлов», «Проблемы определения твердости сплавов и сталей в горячем состоянии», затем были разработки в области исследования изотопов, атомной энергии, работал в специализированной лаборатории для исследования износа режущих инструментов при ТБиИЖТе. Темой докторской диссертации стала – хрупкая прочность режущего инструмента.

«САНКОЛЕТ» КРЕСТЬЯНСКОГО ВНУКА
– В советское время бытовала фраза:  работа в НИИ удовлетворяет собственное любопытство за счет государства. Вы жизнь посвятили  подобному «любопытству», а время для хобби оставалось?
– В нашей семье самым главным увлечением были книги.  По выходным мы с отцом ходили в книжный магазин и возвращались с новыми томиками классиков, это было такое счастье! Самыми любимыми писателями с детства стали Чехов, Лермонтов, Пушкин. Одно из самых любимых моих произведений – «Воскресение» Толстого. Из грузинских писателей очень люблю Николоза Бараташвили, из западных – Стефана Цвейга.
Моя мама в молодости окончила Московскую консерваторию, но затем заочно получила диплом экономиста и работала в области, далекой от искусства: занимала должность заведующей плановым отделом Министерства социального обеспечения Грузии. Однако мечтала сделать из меня пианиста, водила с детства в оперный театр. К сожалению, способностей к музыке у меня не оказалось, но заядлым театралом стал на всю жизнь. Люблю слушать музыку, посещать концерты, понимаю авангард, но предпочитаю классику, Бетховена. Вспоминаю прекрасные постановки в Грибоедовском театре, а какие были артисты – Брагин, Смиранин, Бурмистрова! Все-таки телевизор сыграл в нашей жизни не самую лучшую роль – мы засели в своих квартирах.  
– Итак, мама хотела сделать сына пианистом, а вы…
– …конструировал, старался что-то смастерить своими руками, занимался в лабораториях детской технической станции. Не упускал возможности совершить прыжок с парашютной вышки  в Муштаиде, хотя это было довольно страшно. Однако после самого масштабного моего эксперимента – попытки взлететь на санках, я получил сильные ушибы и решил, что стану не пилотом, а конструктором  летательных аппаратов.
– Как выглядел «санколет»?
– Собственно, я соорудил только крылья. Махая ими, рассчитывал взлететь, разогнав санки на спуске, но, видимо, ускорения не хватило.
– Из чего же мальчик мог сделать крылья?  
– Натянул ткань на раму. Мама выдала мне кусок сатина.
– В стране Советов был глобальный дефицит. Отрез ситца и тот покупали в Торгсине, мама совершила просто героический поступок.
– Да, она понимала, как для меня это было важно. Вообще родители меня всячески поддерживали. Семья была благополучной – избежала чисток 30-х годов,  благодаря крестьянскому происхождению отца.
– В своих мемуарах вы пишете, что отец был инженером.
– Я расскажу: мои прадеды были крестьянами из села Уде. Дедушка скончался рано, и тогда бабушка перебралась с детьми в Кутаиси. Она мечтала видеть сыновей офицерами. Но в военное училище старшего брата отца не приняли из-за «низкого» происхождения. Бабушка была женщиной упорной и дала мзду чиновнику, после чего в графе «происхождение» появилась запись: «из мещан». Мой отец успел послужить в царской армии. После того, как 11-ая Красная Армия вошла в Тифлис, один отцовский знакомый предложил ему пост начальника дистанции, в обязанности которого входило расквартирование солдат. Через некоторое время отец ушел с воинской службы и впоследствии стал главным инженером Треста бумажной и легкой промышленности. К тому времени я уже учился в 25-ой полной средней школе, и чуть ли не каждый день возвращался домой в слезах – «сынок инженера» был объектом насмешек. В классе верховодили воинственные пионеры из рабочих и крестьянских семей, а дети вроде меня были «недобитыми буржуями». Отец прекрасно понимал серьезность вопроса и решил выправить документы. Видимо, он мало заплатил какому-то  канцеляристу, потому что в новом документе появилась запись – «из кулаков». Такая отметина вообще грозила Сибирью. Отец срочно доплатил и, наконец, получил желанную запись: «из крестьян». Так был восстановлен статус-кво  нашей фамилии. После чего интеллигентный мальчик «Бетка» перестал быть «белой вороной», благополучно окончил школу, поступил в Тбилисский авиационный техникум повышенного типа, затем в ГПИ. И в дальнейшем препон на моем пути уже не возникало, крестьянское происхождение гарантировало продвижение вверх, позволяло получать допуск к секретной работе.
– Даже будучи состоявшимся специалистом, вы зависели от графы в анкете?
– Конечно. В Москве, на Старой площади (ред. – синоним высшего руководства: в советский период на Старой площади располагался Центральный комитет КПСС, в настоящее время это же здание занимает Администрация Президента РФ) решался вопрос моего назначения на должность директора Научно-исследовательского института Министерства оборонной промышленности. Меня вызвали на ковер в кабинет высокого начальника, где заседали члены комиссии, а потом попросили подождать в  коридоре. Дверь оказалась неплотно прикрытой, было слышно, как обсуждают мою кандидатуру. Никакие вопросы о профессиональном соответствии должности не поднимались. «Галстучек, платочек в кармашке, какой-то интеллигентик!» – вот что настораживало партийных товарищей. Тут я заметил, что развязался шнурок и нагнулся его завязать. Дверь приоткрылась еще шире, всесильные товарищи застали меня в скрюченной позе. «Да нет же – наш простой парень, смотри, как горбатится», – последовало резюме начальников, после чего вопрос о назначении был решен.
– Арчил Иосифович, ваша жизнь связана не только с исследованиями, но и с развитием высшего технического образования Грузии, популяризацией науки.
– Об основных этапах жизненного пути я написал в воспоминаниях «С высоты моего возраста», книга была издана к моему 80-летию. Если кратко, то отвечу так: на пятом курсе я организовал Студенческое научное общество ГПИ. Был и организатором и первым редактором многотиражной газеты института «Кировец», тогда ГПИ был имени С.М. Кирова. Затем был первым директором издательства учебной литературы и монографий политехнического института. Являюсь автором некоторых  учебных планов авиационного института, а потом университета. Многие годы писал статьи на научно-популярные темы и был членом Союза журналистов СССР.
– Помню, сколько шуму наделала в советское время опубликованная с вашей подачи информация о запуске грузинского космического корабля. Читатели не обратили внимания на дату старта – 1 апреля.
– Шутка удалась, хотя жаль, что пока никто из земляков не полетел в космос.
– У вас есть любимое изречение?
– Часто повторяю афоризм Альберта Эйнштейна: «Злость – эмоция дураков».

СЕМЬЯ
– Успешная научная работа обеспечивается надежными тылами, вы прожили долгую жизнь в любви и согласии с  супругой, калбатони Инессой. Давайте вспомним то прекрасное время, когда вы только познакомились.
– Я уже был молодым специалистом, а Инесса – студенткой. Мне сразу понравилась красивая и умная девушка. Стал за ней наблюдать, и оказалось, что мы живем почти по соседству. Признаюсь, ухаживал с космической скоростью.  В декабре прошлого года мы с Инессой Георгиевной Абесадзе отметили 60-летие нашей свадьбы. Моя жена – доктор химии, долгие годы проработала в НИИ теоретической химии АН Грузии, она – один из авторов препарата против лучевой болезни. Наша дочь Тамара Бетанели  руководит в Кельне Геронтологическим психиатрическим центром. Тамрико уехала в Германию после защиты кандидатской диссертации, ей пришлось подтвердить свою квалификацию, сдав авторитетной комиссии экзамены на немецком языке по неврологии, психотерапии, психиатрии и другим предметам. Пока дочка занималась медициной в ФРГ, мы с Инессой воспитывали нашего внука Гагу – Григория Бокерия. После восьмого класса он уехал к маме, окончил в Кельне классическую гимназию, получил высшее образование в Германии. Успешно работает в области информатики, женат на немке Анке Штекель. У нас подрастают два правнука – Николас и Мориц. Этих очаровательных шалунов привезли на мой 90-летний юбилей. Я счастлив, что дожил до времени, когда можно просто купить билет и оказаться в Европе. Мы росли в совершенно другом мире. Семья моей жены сильно пострадала в годы репрессий. Отца Георгия Аквсентьевича Абесадзе, строившего ЗаГЭС, РиониГЭС, начальника проектно-изыскательного управления ЗакЭНЕРГО Грузинской ССР расстреляли как врага народа. Между тем высоковольтные линии, поставленные им в 1935 году, служат без ремонта до наших дней. Мама Инессы – учительница грузинского языка Елизавета Дмитриевна, урожденная Мачабели, чудом не была арестована. Наверно, трудное детство закалило характер моей жены. Приведу характерный пример: однажды в доме ее лучшей подруги Лики, дочери тогдашнего начальника Управления милиции Тбилиси Капитона Начкебия, собрались гости. Взрослые стали выяснять у девочек, кто их родители. Когда очередь дошла до Инессы, Лика выпалила: «Ее папа погиб на фронте!». «Нет, мой папа – троцкист, его расстреляли!», громко возразила маленькая Инесса. Моя супруга – удивительный, очень прямой и правдивый человек. Аристократизм и чувство собственного достоинства у нее в крови. Это счастье, что нас свела судьба, что мы вместе прожили столько хороших лет.    

МАРСИАНСКИЕ  САДЫ
– Арчил Иосифович, несмотря на огромную занятость, вы  успевали заниматься творчеством. Вы – автор фантастических рассказов, как относитесь к уфологии?
– К уфологии отношусь с большим интересом. Возможно, не стоит надеяться, что где-то на другой планете обитают похожие на нас существа с руками и ногами, дышащими смесью азота и кислорода. Весь есть же черви, которые обходятся без кислорода. Результаты космических исследований вселяют надежду, что человечество не одиноко в Галактике. Относительно НЛО известно, что в мае 1945 года выбитые из Праги фашисты уничтожили не только секретный завод, на котором строили дискообразные летательные аппараты, но всю документацию. Но все-таки есть описания летающих тарелок с вертикальным взлетом, способных мгновенно изменять горизонтальный курс. В частности, представляет большой интерес книга Андреаса Эппа «Реальность летающих дисков», изданная в Германии. Однако остается тайной главный вопрос: как эти диски преодолевали притяжение земли? Я предполагаю, что они работают на электрогравитаторе.  
– На вашем веку в науке и технике произошли такие огромные сдвиги. Всего за семнадцать лет до вашего рождения, 7 мая 1908 года 15-летний тифлисский гимназист Алексей Шиукашвили первым в империи поднял в небо летательный аппарат. На склоне горы Махата он пролетел на самодельном планере примерно 100 шагов. В 1909 году Блерио первым перелетел Ла-Манш. А теперь, всего век спустя, марсианские хроники становятся реальностью. Что бы вы сами предложили для программы изучения Марса?   
– Предложил бы создать особый ботанический сад для разведения марсианских растений, – не раздумывая, отвечает Арчил Иосифович. – Очевидно, что жизнедеятельность людей на Марсе будет протекать глубоко под грунтом этой планеты. Значит, следует смоделировать на Земле  соответствующие природные марсианские условия. Я бы занялся разведением растений в специально оборудованном на Земле питомнике. В будущем выведенные на нашей планете саженцы могли бы произрастать на марсианских базах.
– Звучит, как в старой песне «…и на Марсе будут яблони цвести».
– Уверен, что будут! И хотелось бы увидеть это своими глазами.



Ирина ВЛАДИСЛАВСКАЯ

Иногда удается ухватить за хвост ускользающий сон и, пробудившись, восстановить не столько его сюжет (он забывается сразу же), сколько атмосферу, настроение, среду обитания. Почти всегда сны мои связаны с движением куда-то, с поисками чего-то, с существованием среди безликой толпы, где безлика и я сама. Не помню, чтобы когда-либо были они радостными, безмятежными или смешными. Или фантастическими. Нет, они реалистичны, и реальность в них, хотя по большей части и абсурдна, но тягостна, потому что ты должен и стараешься изо всех сил сделать, исполнить, достичь, но никак не можешь. Не можешь, например, запеть в полный голос, оказавшись на оперной сцене. А чаще всего не можешь даже просто собраться, чтобы уйти из дома: все время что-то задерживает. Как проклятие из сказки: что начнешь с утра, не закончишь до вечера…
Увы, других признаков сказки в снах моих не найти, как не найти в них чудес, метаморфоз и пророчеств. Очевидно, вера в чудесное не слишком во мне укоренилась. Хотя жизнь нет-нет, да и подбросит опровержение. Например, прошлой осенью у нас в квартире поселились две одинаковые коричневые бабочки. На улице шли дожди и стояли холода, а они порхали себе по кухне, время от времени прикладываясь к сахарному сиропу, который мы для них развели в  игрушечном кукольном блюдечке. Однако чем дальше, тем больше времени они оставались недвижны где-нибудь в темных углах полок, а потом и вовсе уснули. Одну мы так и не нашли, а вторую  поставили на гладкую поверхность свч-печки рядом со стеклянными фигурками козленка и овечки, благо лапки бабочки сохранили цепкость, и она не падала набок. Неделю бабочка стояла спокойно, а наутро следующей мы вдруг увидели, что она переместилась на окно, хотя и  продолжала сохранять безжизненность. Как она там оказалась? Муж клялся в абсолютной непричастности к чуду. А через год в сентябре точно такая же бабочка снова залетела в нашу квартиру и осталась в ней зимовать. Поневоле задумаешься: не знак ли какой свыше? И только задумалась, как в памяти всплыла давнишняя история, на которую тогда, сорок лет назад, особого внимания не обратила и значения ей не придала.
Дело было на Кузнецком. Я выросла неподалеку и хорошо знала эту улицу, хотя никогда не воспринимала ее как нечто целое – отдельные ее фрагменты в разные времена привлекали преимущественное мое внимание. В детстве это был памятник Воровскому с его странной, нелепой, но вполне живой позой в раскоряку. Он притягивал  своей нездешней неофициальностью. Выйти к нему от моего дома можно было через Фуркасовский переулок, где помещался Комитет госбезопасности и где всегда был страшный сквозняк, но и без сквозняка хотелось всегда проскочить мимо КГБ как можно быстрее. Хотя при этом к страху неизменно примешивалось любопытство, особенно когда кто-то входил или выходил через препятствующие движению тяжеленные двери… Кузнецкий мост манил книгами в Лавке писателей,  открытым в 50-е годы Домом художника с его выставками. И еще другим Домом – моделей, куда за всю жизнь я так ни разу  не осмелилась войти, но и пройти мимо, не задержавшись у  его огромных витрин, не удалось ни разу. Особенность выставленных там нарядов состояла в том, что они никогда не привязаны были к человеку и потому, видимо, выставлялись без манекенов, как чистые артефакты, хотя слова такого в те времена не знали. Раскинутые, как для объятья, рукава роскошных одежд, пленительные линии складок, летящие спинки, облегающие лифы, невиданные ткани… Кто и где мог такое носить, представить было невозможно. Да, разумеется, так и полагается на показах высокой моды на Западе, но мы и понятия тогда об этом не имели, учитывая, что даже не очень новые журналы мод в библиотеках скрывались от читателей в спецхране. Вот и приникали прохожие к манящему стеклу, как озябшие сиротки в рождественских сказках к видению чуда.
В тот вечер задержаться у витрины не удалось, потому что я шла не одна. Мы с коллегами шагали целой группой от Театра Оперетты, где только что состоялось обсуждение спектаклей этого театра. Я тогда вполне удачно пробовала себя в разных жанрах театральной критики, но заказ на Оперетту получила впервые. Недели две мы ходили туда каждый день, как на службу, и ничего, кроме смертельной скуки, раздражения от превалирующей фальши и пошлости, пофигизма артистов и оркестра, я не испытывала, хотя исполнялась и классика жанра. Видно, неслучайно затеяло тогдашнее Управление культуры это обсуждение: Оперетта была в упадке.
Обсуждать спектакли – дело нервное, особенно, если ругаешь. Надо быть доказательным и убедительным, не слишком обижать исполнителей, но и держать оборону на случай ответной агрессии. Словом, выходишь после этого мероприятия опустошенным, но с длительным остаточным возбуждением. Поэтому по дороге к метро все помалкивали, должно быть, как и я, мысленно перебирая и заново оценивая фрагменты сказанного, то усомнившись в своей правоте, то находя новые доказательства в ее пользу. Почти дошли до поворота к станции метро Кузнецкий мост, но тут я отвлеклась от своих мыслей и остановилась. В те времена, в начале 70-х, нищие, тем более бомжи, еще не стали привычным атрибутом городской жизни. Да и не похожа была привлекшая мое внимание женщина на нищенку. Она сидела на самом ходу, на углу Кузнецкого и Рождественки, вписавшись в небольшую нишу между первым этажом дома и подвалом, и ничего не делала: не выставила вперед никакой тары для подаяния, не хватала никого за подол, не причитала и вообще не произносила никаких слов. Просто сидела и смотрела на текущий мимо поток прохожих, довольно многочисленных, надо сказать, несмотря на поздний час.  Коллеги мои давно уже дошли до станции метро, а я все наблюдала за женщиной, не могла глаз отвести. Свежее молодое (или моложавое?) лицо, простое и милое. Серые глаза. Глубокий взгляд. Серьезное выражение без следов озабоченности. На голове платок. Одета в длинное, бесформенное и монохромное, но не рваное и не грязное, и почему-то без пальто, хотя стояли почти зимние холода – конец ноября.
Была она похожа больше всего на крановщицу Валю, с которой когда-то в юности мы вместе работали вожатыми в пионерском лагере Дорпрофсожа строителей. До сих пор эта удивительная девушка, с которой  вместе мы провели одно лишь лето, остается для меня эталоном чистого и справедливого восприятия мира, естественности и доброты.
«И что вы тут сидите?» – довольно бесцеремонно решилась я, наконец, обратиться к женщине. Она ничуть не удивилась и ответила охотно: «Отдыхаю. Ногу вот подвернула». С этими словами она откинула подол буро-охристой юбки, похожей на домотканую, и я увидела маленькие, изящные ступни. Босые.  Чистые. «Где обувь?» – спросила я тоном пионервожатой. Она лишь пожала плечами и улыбнулась. – «А почему домой не едете?», – продолжала я допрос. И уже в некотором замешательстве ждала, что она ответит: некуда мне ехать, и придется везти ее к себе. Но она ответила другое: «Они меня не пускают». – «Кто?» – «Женщины»…
Я помогла ей подняться. Она послушно двинулась за мной и совсем не хромала. В метро я заранее достала пятаки и провела ее через турникет, пропустив впереди себя, и все время думала, каково ей босиком. Никто ничего не сказал, хотя на нее косились. – «Вам куда?». Она неопределенно махнула рукой в сторону перехода на Лубянку. – «В Измайлово». Я довела ее до Лубянки, посадила в поезд до Охотного ряда и объяснила, как  перейти оттуда на Площадь Революции. До половины первого я и сама должна была успеть на переход, поэтому мы попрощались у вагона. Она вдруг неожиданно протянула мне незамеченную прежде в ее руках авоську: – «Хочешь? Возьми!». Там лежали два рулона дефицитной в те времена туалетной бумаги и пачка бумажных салфеток. Я не взяла. Из-за дверного стекла она  мне улыбнулась и уехала, а я заторопилась домой, потому что было уже очень поздно.
Встрече этой особого значения не придала. Она вроде бы стояла в обычном ряду «тимуровских», общепринятых еще с детства, почти автоматических поступков – слепого через дорогу перевести или старушке тяжелую сумку донести. Но странное дело, расставание с незнакомкой оставило в душе досаду, словно что-то важное упустила. И от вопросов никак не могла отделаться: что у нее в Измайлове? К кому и зачем она отправилась? Откуда взялась? Почему босая?  Что с ней дальше будет? И почему это так впрямую меня касается? Ответов не было, и постепенно другие жизненные впечатления и другие проблемы вытеснили из памяти этот эпизод.
Мое поколение воспитывалось в строгом атеизме и неколебимом торжестве реализма и жизненной правды. Мы ничего не знали из библейской истории, что чрезвычайно затрудняло восприятие и литературы, и классической живописи. Ветхий и Новый завет я впервые взяла в руки и прочитала лишь в 1979 году, когда ездила в Бельгию с цирком в качестве переводчицы. Там в любой гостинице лежали томики на французском, немецком, английском  и прочих языках, но мне удалось купить русский текст на блошином рынке. Я спокойно положила книжку в чемодан и привезла в Москву. Оказалось, что мне грозил реальный срок за эту контрабанду опиума для народа. В прессе не допускались никакие упоминания о боге и божественном, никакие цитаты из Священного Писания, даже такие расхожие, как «суета сует», например. А дочь мою, тайно крестившуюся уже в середине восьмидесятых годов, заставили уйти из ее французской школы, и она заканчивала школу вечернюю.
В подростковом возрасте из любопытства и из протеста (за это в школе могли наказать, если бы узнали) я стала захаживать в церкви и в другие конфессиональные храмы, включая синагогу и даже мечеть. Больше всего мне нравились иконы, свечи и ароматный полумрак. Креститься я стеснялась, потому что некрещеная, а молиться  не умела, хотя в самом раннем детстве мама почему-то научила меня двум молитвам – Отче наш и Богородица, дево,  радуйся… с текстовыми пробелами, как ей самой  запомнилось. Воинствующий материализм так глубоко проник в сознание, что я, сколько ни пыталась, не могла себе представить ни Бога, ни места его обитания (сидит на облаке?), ни особенно, как же может услышать он и различить в общем многоголосье молитвы отдельных людей. Ну и, конечно, я твердо знала, что чудес на свете не бывает.
Когда пал железный занавес и мир открылся для путешествий, выяснилось, что из всех туристических объектов предпочтительней всего для меня  не дворцы, не крепости, не замки, а именно церкви, костелы, кирхи, монастыри, мечети, пагоды, ступы, синагоги, капища и иные  места для молитвы. Именно здесь я чаще всего испытывала восторг и умиление.
Поездки мои никогда не бывали паломническими, и всякого рода святыни и мощи  кажутся  мне сомнительными. Разве что Туринская плащаница потрясла  воображение – невозможностью понять и объяснить. Однако  в популярные чудеса и чудотворность как таковую по-прежнему не верю. Особенно, когда чудеса хорошо организованы и приносят немалый доход. Как, например, фокусы с иконами мироточивыми и плачущими.  Кстати, тут мне есть, на кого опереться.  Известно, что Петр Великий однажды докопался до системы подачи слез к иконе и публично разоблачил трюк. А наш современник Павел Васильевич Флоренский, ученый, академик и достойный внук своего великого деда, философа и священника, тоже усомнился в подлинности чуда, написав: «…признанные и почитаемые на Руси иконы никогда не мироточили. «Плачут» лишь новые иконы и те, которые стоят в частных домах», то есть, усомнился в «чистоте эксперимента»... И точно, в Сиракузе на юго-востоке Сицилии именно в частном доме из гипсовой плиты с изображением Божьей матери в 1953 году вдруг потекли слезы. Церковь чудо признала и к 1994 году построила огромное (на десять тысяч молящихся) и довольно уродливое – в виде 75-метровой бетонной слезы – здание храма Мадонны делле Лакриме. При нем – несколько музеев, в том числе Музей слезотечения с платным входом, ну и обширная торговля, само собой…
Во французском Лурде мне, как и всем туристам, показали грот, в котором в 1858 году четырнадцатилетней Бернадетте Субиру 18 раз являлась Дама, похожая на облачко или привидение. Являлась только ей, незримая для других, и требовала покаяния от грешников. После нее остался источник с якобы исцеляющей водой, к которому устремляются толпы больных со всего мира. Конечно, зрелище оставленных костылей, протезов, серебряных сердечек и других символов излеченных органов впечатляло. Однако толпы страждущих – преимущественно на костылях, на колясках и даже на носилках, толкучка и какой-то нервный, болезненный ажиотаж в атмосфере – все это оставляет тягостное впечатление и отнюдь не вселяет надежд на исцеление, поставленное на поток. Массовые мероприятия вообще пугают меня. Так же было и в Португалии, в одном из центров христианского паломничества – городе Фатима. Там тоже о явлении Божьей матери в 1915 году объявили дети. Она же была в белом платье и венце из золотых звезд (как фея из сказки). И снова другие люди ее не видели, но наблюдали удивительные атмосферные явления, которые уфологам представляются совершенно объяснимыми и не имеющими никакого отношения к религии. Впрочем, тоже чудесного инопланетного происхождения.
Дети рассказали, что Дама призвала их к спасению, жертвоприношению как возмещению за грехи и как мольбу за обращение грешников. И действительно вскоре двое младших умерли от свирепствовавшей «испанки», тем самым, возможно, принеся требуемое жертвоприношение. Страшновато! А старшая, Лусия, до 97 лет прожила в монастыре кармелиток, постепенно и до самой смерти вспоминая все новые откровения своей божественной собеседницы.
Фатимское чудо Церковь признала, и прежняя деревушка стала местом паломничества миллионов людей. Многие идут пешком из Лиссабона и Порту. Многие (я сама это видела) ползут на коленях несколько сотен метров до входа в Храм. Надо сказать, что комплекс Санктуария Девы Марии Фатимской огромен. Мощеная площадь перед храмом в полтора раза больше, чем в Ватикане. На ней уместятся двести тысяч молящихся. Статуя Богоматери весит 13 тонн. В специальном месте вне храма можно поставить свечи, в том числе – огромного размера, и свечей этих такое множество, что они полыхают, как гигантский жертвенный костер. Кстати, дело со свечами так отлично налажено, что вы можете ее поставить, не выходя из дома, на специальном сайте в Интернете за десять долларов. И с торговлей в Фатиме тоже отлично все налажено: огромные торговые ряды, сувенирные и свечные лавки. По официально опубликованным и поразившим меня данным,  ежегодный доход Церкви от продажи реликвий в Фатиме – 55-60 миллионов долларов… А если бы еще и индульгенции продавали!..
Никогда не возникало у меня желания присоединиться к этим толпам страждущих…
Однако недоверие мое – только половина вечной игры в верю-не-верю.  Вторая половина – жажда веры  и попытки ее утолить. Успешнее всего это происходит в конкретных местах и при наличии живых свидетелей. Так, в Иерусалиме едва ли не самым сильным подтверждением истинности МЕСТА стали для меня остатки Гефсиманских садов – всего несколько древних, но каких-то безусловных олив – любимых моих деревьев. А в Каире мы полдня искали дерево, под которым  отдыхало бежавшее в Египет Святое семейство после утомительного пути через пустыню.  И, хотя шофер говорил только по-арабски, он понял, что мы ищем, а прохожие ему подсказали, где это найти.
Священная Сикимора Богоматери представляла собой срубленный и горизонтально закрепленный на низких подпорках длинный ствол фигового дерева – голый и изрезанный вековыми морщинами. А прямо из него, из мертвой, казалось бы, натуры выросла новая, огромная и раскидистая смоковница с нежными зелеными листьями.
Удивительным образом композиция эта напоминала Снятие с креста, потому что голый ствол похож был на истерзанное человеческое тело с впалым животом, лежащее на коленях у склоненного над ним живого дерева. Потом узнала, что символ Христа – древо жизни. Все складывалось воедино, но главным была  именно конкретность ЖИВОГО. Оно жило тогда и продолжает жить сейчас, связывая людей и события в общую реальность…
Божественного присутствия я чаще всего ищу в иконах Богородицы. Отовсюду, где бываю, везу копии особенно полюбившихся. Они такие разные! Круглолицая, глаза с поволокой в наивной интерпретации коптов в Каире. Совсем юная большеглазая Троеручица в Церкви Святого Георгия в библейской Мадабе (Иордании). Архаически строгая и величественная, вся в черном, Мадонна из Регенсбурга. Радостная – на иконе Знамения в  Абалакском Знаменском монастыре под Тобольском. Раскинувшая руки, как крылья, Санта Мария дель Реденторе в Милане. Сосредоточенная на своем предназначении – исцелении от пьянства – Божья матерь на иконе «Неупиваемая чаша» в Серпухове. Скорбная с темным ликом Богородица Филеримоса в Цетиньском монастыре в Черногории. А одна икона у меня настоящая и очень редкая. Она написана на стекле в Трансильвании ХIХ века каким-нибудь крестьянским богомазом в манере, напоминающей детский рисунок. Лик очерчен как будто одной непрерывной линией, словно художник торопился запечатлеть мгновение уходящей натуры.
Но самая любимая – Матка Боска Ченстоховска – Ченстоховская икона Божьей матери. В ней – какая-то особенная красота, которую, возможно,  сообщает ей  узкий и длинный разрез глаз, припухших, как бы чуть сощуренных, вглядывающихся вдаль, либо очень темный лик ( ее называют еще «Черная мадонна»), свидетельствующий о древности иконы, или же – сказочно-прекрасный ее покров с мелким золотым рисунком… Но более всего два шрама на щеке. Конечно, существует  объясняющая их легенда. Сторонники Чешской Реформаторской церкви гуситы, признававшие лишь Священное писание и – никаких ликов, напали в 1430 году на католический монастырь паулинов  Ясна Гора возле Ченстоховы, где хранилась икона, и пытались разрубить ее саблями. Разумеется, им это не удалось: осквернители поплатились, а кровоточившие раны на Иконе затянулись.  Однако именно след этих ран, эти морщины страдания вызывают особые чувства – живого к живому.
И всякий раз ловлю себя на том, что пытаюсь представить, какое же лицо было у нее на самом деле.  Потому, наверное, что для меня ОНА больше человек, которому бесконечно сострадаю, чем Божество, к которому припадаю. Вот странно: нет, наверное, места на земле, где бы ОНА ни являлась людям, но никто не запомнил ее лица – только свечение, одеяние, фигуры рядом…
Когда впервые я оказалась в Смоленске, по Храму Успения Богоматери нас водил какой-то нижний церковный чин. Подведя к знаменитой Смоленской Одигитрии, он сказал, что писана она апостолом Лукой. И добавил – С НАТУРЫ. «А младенец?» – инстинктивно возразила я и посмотрела ему прямо в глаза. Он взгляд выдержал, но с некоторой долей смущения: знал, конечно, что та, старинная, привезенная в ХI веке из Греции икона, утрачена после немецкой оккупации, и перед нами – список ХVII века.  А про младенца и просто не стал отвечать.
Действительно, существует легенда, что апостол Лука чуть ли не при жизни Марии написал самые известные чудотворные иконы на Руси (Смоленская, Владимирская, Тихвинская, Казанская, Иверская…) и за ее пределами (Киккская, Грузинская, Ефесская, Ченстоховская…).
Так хотелось бы поверить в чудо сохранившегося первоначального живого и подлинного Образа, но даже и на перечисленных иконах они друг на друга не похожи. К тому же чересчур убедительно и доказательно сопротивляются версии портрета с натуры историки и искусствоведы, да и сами богословы нехотя уточняют, что речь, конечно же, идет о многочисленных списках с творений Апостола. Лука же, возможно, и не помышлял о сходстве своих икон с натурой, создавая идеальное представление о той, что стала матерью Бога. Так что, боюсь, так и не узнать, какое у НЕЕ было лицо, если только не поверить, что именно ОНА явилась тогда прохожим на Кузнецком. Кстати, зачем? Тоже вопрос, который меня мучает как человека реалистического.
А кому вообще доподлинно известно, зачем ОНА, заступница и страдалица, является людям?! Нужна ли ей эта демонстрация массовой веры и почитания? Действительно ли ОНА стремится кого-то  устрашить? Тем более, принять жертву? Может, ей просто интересно посмотреть на свой народ, почувствовать его физически? Тогда, наверное, предзимняя Москва показалась ей холодной и равнодушной. Решившись предстать перед атеистами, Мария расположилась на самом видном месте, но этого никто даже не заметил. А если и заметил, как я, не придал особого значения. И она удалилась, не оставив ни послания, ни пророчества.
И мне ни слова не сказала.    
А я, естественно, ни о чем ее не попросила.
Но с тех далеких пор я дважды выкарабкивалась из неизлечимой болезни. С моими родными и близкими до сей поры не случалось никаких несчастий, хотя я, паникер по природе, постоянно их жду и тем самым, казалось бы, притягиваю. И потом – откуда взялся у меня столь внезапный  и весьма активный интерес к иконам Богородицы?!


ирина мягкова